Она

      А началось это в апреле.       Апрель двухтысячного года. Сколько воспоминаний в нём осталось и скольким последующим событиям он послужил отправной точкой? Признаться, Габриэль даже если бы и попытался сосчитать их, не смог бы. То ли оттого, что их и правда было уж слишком много, то ли оттого, что осознание всех последствий и их единственного исхода моментально врезалось в сознание Агреста. Стеклянная капсула. Женщина, будто бы мирно спавшая в ней. И роза. Такая же красная, как и её губы когда-то. Когда-то в апреле.       Ещё в начале той весны Габриэль приступил к прохождению практики, в отличие от других студентов лучшего в Париже Университета Моды и Дизайна, которые начнут ей заниматься только летом. Выпускной курс был, пожалуй, самым сложным: преподаватели постоянно что-то требовали, придирались к любым пропускам и вообще давали просто невозможные для выполнения контрольные работы, а о том, что творилось на зачётах, даже вспоминать было страшно. Но, несмотря на все сложности, которые так щедро ставила перед Агрестом то ли жизнь, то ли судьба, он никогда не жалел себя. Не любил. Габриэль был убеждён: для того, чтобы добиться цели всей своей жизни, нужно лишь постоянно работать над собой.       «Цель жизни» — это далеко не случайная формулировка. Именно так Габриэль предпочитал говорить о чём-то таком, что остальные вокруг неприлично и, в большинстве своём, даже не обоснованно возвышали и романтизировали, именуя «мечтой». Габриэль был убеждён: «мечта» — нечто несбыточное, то, что неподвластно её обладателю. А он — сам Габриэль Агрест. Перед ним открыты все двери в мир моды и дизайна. И он априори не может жить и мыслить несбыточными надеждами. Габриэль привык чётко ставить перед собой цели и так же чётко следовать им. Рационально. Верно. Ни шага влево, ни шага вправо — его это устраивало как нельзя лучше.       Да, он и не отрицал, что считает себя лучше, выше других. По крайней мере, это осознание пришло где-то курса с первого-второго. Если в школе были знакомые и, может, даже друзья, то в университете таковых просто не оказалось. Мать часто любила попричитать, что её сыночек почему-то всё никак не может найти себе подружку. Знала бы она, что сыночек и вовсе об этом не думает, — хватил бы инфаркт. Девушки на курсе слишком уж сильно романтизировали всё, что двигалось и не особо. Чёртовы творческие натуры — этим они и прикрывались, и оправдывались. Габриэлю становилось тошно от очередного «у каждого должна быть своя мечта», которое считала своим долгом произнести каждая вторая девушка. Тот ещё абсурд.       С парнями тоже не клеилось. И нет, Габриэль всё же был представителем общества тех, кто отдаёт предпочтение женскому полу. Но «не клеилось» — идеально подходящий вариант. Агрест и не против бы был подружиться с некоторыми ребятами своего курса, но тут уже возникала проблема сознательности и честности с самим собой. Иными словами, Габриэль не мог неустанно прогуливать пары, сидя где-то в баре с недодрузьями, а потом приходить и требовать «зачёт». Агрест для себя решил: да, может, он живёт скучно, зато гарантированно то самое светлое будущее, о котором все вокруг твердят.       Вот такой он, Габриэль Агрест. Расчётливый. Холодный. Зато успешный.       И свидетельством этого самого успеха служило то, что именно сейчас, когда все одногруппники должны были сидеть на скучных парах и писать нудную теорию, которую Агрест, кстати, уже выучил, он направлялся на практику. Это был его первый день практики как дизайнера. Как настоящего дизайнера, а не простого мальчика на побегушках, который только и может, что принести да подать какому-то третьесортному дизайнеришке ножницы. Агрест был достоин большего, и он это знал. Конечно, тут не обошлось и без отцовских связей — один хороший знакомый любезно согласился показать Агресту-младшему, что представляет из себя профессиональная работа хорошего дизайнера. Признать, он и впрямь был лучшим в своём деле, так что Габриэль не волновался насчёт его профессионализма.       Правда, только стоило ему переступить порог павильона, как вдруг он заметил невозможную суету на площадке. Казалось, организаторы потеряли чуть ли не модель, которая должна была красоваться на обложке журнала. Иначе как можно было бы описать ту суматоху: бегающие повсюду ассистентки, взбаламутившиеся организаторы и уставшие от всего этого фотографы, облокотившиеся о стены. Габриэль уже было хотел спросить хоть у кого-нибудь, где его знакомый по имени Том Авуэр, но тут же услышал его голос и, поджав губы, обернулся.       — Габриэль, иди сюда, — слегка полноватый мужчина-брюнет средних лет взирал на Агреста взглядом уставших глаз. От него веяло некой вялостью не только ввиду подглазных синяков, которых так явно, словно по контуру, очерчивали мешки, но и сами глаза (а точнее, их цвет, пыльно-карий), словно два грязных агата, говорил о том, что сейчас мсье Авуэр не очень расположен к диалогу.       И Габриэль решил повременить и особо не тревожить знакомого отца. По крайней мере, лишь первое время, ведь, хоть Агрест и не был особо разговорчив в повседневной жизни, но именно сейчас он был готов выйти на диалог с тем человеком, который может дать ему тот самый бесценный, как считал Агрест-старший, опыт. Но, видимо, всё же решив не ставить Габриэля в неловкое положение, дизайнер первый начал диалог. Что немаловажно было для Агреста — конструктивный.       — Извини, — именно это и было его первое слово, не несущее в себе много конструктивности. Габриэль уже успел поднять бровь и хотел было что-то ответить, но Том не дал совершить задуманного. — Я даже и думать не мог, что сегодня будет такая суматоха, — он почесал наполовину облысевший затылок и продолжил, глубоко вздохнув, будто бы набираясь то ли сил, то ли смелости. — Я знаю, что обещал твоему отцу встретиться с тобой у себя, но так сложились обстоятельства, что меня буквально вызвали сюда…       Его речь была взбалмошна и сбита, впрочем, ровно так же, как и дыхание. Лишь втянув носом воздух, Габриэль подал голос, стараясь особо не сбивать дизайнера с мысли:       — Что-то произошло?       Конечно, ему хотелось узнать совсем другое — на языке так и вертелся вопрос: «Я могу идти?», но совесть, засевшая где-то глубоко внутри, не дала этого сделать. Мсье Авуэр так хотел ему помочь, поэтому, дабы не опозорить фамилию Агрест, Габриэль должен был вести себя уважительно и вообще стараться показать себя с наилучшей стороны.       — Сегодня снимают обложку журнала, — как Габриэль и думал, его речь после таких слов стала более спокойной, что шло Агресту на руку. Слишком уж он не любил людей, которые плохо выражают свои мысли. — И на этой самой обложке лучшего во Франции журнала будет скрытая реклама моего бренда, — в его буквально искрящихся счастьем глазах, что уж говорить о подрагивающем голосе, Габриэль увидел неприкрытую гордость за себя. Возможно, даже тщеславие. Но он не осуждал. Имеет ли он право осуждать того, кто столько добился, в то время как сам Габриэль только на пути к славе? — Всё-таки я договорился с ними, поэтому мне незамедлительно пришлось приехать. Но после того, как всё закончится, обязательно проведу тебе лучшую практику за всё время твоей учебы в университете! — он развёл руками и судорожно посмеялся, вскоре вновь замолкнув.       Так вот оно что. Видимо, ему и правда очень важна эта обложка. Хотя кому бы не было важно то, что так хорошо может пропиарить собственный продукт. Это в который раз доказывает, что Авуэр очень хорош как дизайнер, и Габриэлю определенно есть, чему у него поучиться. Хотя и ему следовало бы перенять кое-что от Агреста. Например, сдержанность, а то Габриэль смотреть уже не мог на то, как мужчина мнётся с ноги на ногу и неустанно перебирает пальцами, делая вид, что всё отлично. Впрочем, это было совсем не его дело, и, подумав, что сейчас самое время для того, чтобы просто отдохнуть и понаблюдать за работой профессионалов мира моды, в который он так хотел попасть, Габриэль только и успел, что направить взгляд на стул.       — Говорят, на обложке будет какая-то модель из Лондона, — в своей манере присвистнул мсье. Габриэль поначалу сослал это на то, что уж слишком тот неровно дышит к представительницам прекрасного пола, но вскоре Агрест понял: это лишь очередной способ похвастаться. И почему бы ему не подыграть? Подхалимство — конечно, плохо, но разве лестные в адрес мсье слова не поднимут его самооценку ещё выше? Безусловно, поднимут, и тогда все будут счастливы. Ну, по крайней мере, он и Авуэр. Ведь Габриэль всё надеялся, что, услышь он тёплые слова, сразу же успокоится.       Похвалив бренд друга семьи и высказав пару лестных замечаний в адрес владельца, Габриэль постарался выдохнуть как можно незаметней. Все причины для излишнего самолюбования со стороны мужчины иссякли и ушли куда-то на второй план. Они ещё немного успели поговорить на околосветские темы, пока не раздался громкий, писклявый, оттого и противный женский голос. «Работаем!» — повторил он, отчего даже Габриэль, которого эта команда ни коим образом не касалась, встрепенулся и обратил внимание на съёмочную площадку.       Столько людей суетились для того, чтобы создать один единственный кадр, что Габриэль сначала было даже не прикрыл рот от вынужденного спёртым воздухом зевка. Нет, он прекрасно знал, что никакой продукт, особенно имеющий такую большую популярность, как этот журнал, не будет давать результаты на счёт «один, два, три». Но всё же, увидев эту процессию из фотографов, дизайнеров, организаторов и непосредственно самих людей в кадре, Габриэль потерял дар речи. Наверное, так у многих в первый раз бывает. По крайней мере, так думал сам Агрест, стараясь вернуть себе хладнокровие. И что, кстати говоря, очень даже хорошо получилось сделать.       До одного момента. До того самого момента.       Оторвав Габриэля от столь расслабляющего созерцания того, что сейчас он находится на профессиональной площадке и может наблюдать за процессом изнутри, даже не с экрана телевизора, мсье попросил его принести какие-то бумаги с его наработками. Если говорить откровенно, Агресту совершенно не хотелось этого делать, но, сцепив зубы, он-таки поднялся и пошёл к нужной ему двери.       Тотчас же он извлёк из данной прогулки плюсы. И это была не только своеобразная разминка для ног. Он хотя бы так сможет увидеть, что происходит на площадке, что там за модель такая, из-за которой подняли столько шума? Неужели сама Мэрилин Монро? Габриэль тихо фыркнул, совершенно не понимая этот мир моды. От этого поначалу даже стало грустно, ведь он всё-таки хотел присоединиться к этому обществу. И совсем не в качестве сына богатого человека, которому всё с рук сходит, а в качестве личности, которая работает и самосовершенствуется.       Он уже хотел было открыть дверь нужного ему кабинета и взять то, что его попросили принести, но вдруг в голове будто что-то щёлкнуло. Он шёл сюда как победитель. Как тот человек, который не будет выполнять работу «принеси-подай», а в итоге именно этим сейчас и занимается. И он даже не знал, что это было: лёгкое помутнение или осознание того, что может так просто поступиться своими принципами, — но Габриэль убрал руку с ручки, подняв взгляд на съёмочную площадку под очередной крик: «Работаем!».       И то, что он увидел, просто шокировало. Наверное, всё же в хорошем смысле этого слова. Слаженная работа фотографов, стилистов, тех парней, которые настраивали свет…       И она.       Она была в центре всего этого завораживающего действа, и, наверное, только благодаря ей оно и было таким. Таким лёгким. Таким особенным. Таким привлекательным. Она и правда привлекала. Привлекала своей словно бы фарфоровой кожей, которую озаряли белые лампы, хотя, казалось, она и сама может освещать дорогу в тёмном, непроглядном месте. Косточки, что так элегантно выпирали в районе ключицы, грациозно взаимодействовали с движениями её явно худых и не менее изящных рук, скрытых на данный момент под белоснежной, под стать ей самой, рубашкой. Эти косточки, казалось, были до невозможности хрупкими, и каждый раз, когда она как-то демонстрировала пластику своего тела, меняя модельные позы одну за другой, Габриэль не мог отвести от них взгляд, будто бы боясь, что они и вовсе пропадут, исчезнут, и он больше никогда их не увидит.       Рубашка так плавно очерчивала контур её кожи, словно сливаясь с моделью. В университете им твердили, что нужно выбирать такую модель, которая бы контрастировала с одеждой, на ней надетой. Но именно сейчас Габриэль очень бы хотел поспорить с преподавателем. Её бледная кожа и светлые, имеющие преимущественно холодный оттенок, волосы так гармонировали с этой рубашкой, что желание купить продукт увеличивалось, как минимум, вдвое. И вряд ли бы какая-нибудь иная модель справилась с поставленной задачей лучше этой известной в модельном мире англичанки. Хотя, несмотря на известность, для него она оставалась всё ещё прекрасной незнакомкой.       Хотя разве сейчас он видит перед собой продукт? Эта рубашка — просто украшение для неё самой, такой самодостаточной, хоть и всё равно хрупкой. Габриэль невольно сглотнул, поправляя воротник рубашки. Почему-то стало трудно дышать, да и мысли перепутались напрочь. Он видел перед собой лишь её утонченную шею, которую она постоянно вытягивала, то и дело закрывая блондинистыми локонами. А черты лица: аккуратный, едва вздернутый нос, пухлые губы, очерченные красной помадой — и вовсе не подлежали никакому обсуждению. Но больше всего Габриэля поразили глаза незнакомки. Они, так широко распахнутые и иногда смыкающиеся под весом длинных цвета ночи ресниц, смешали в себе всю палитру зелёных оттенков настолько тщательно, что нельзя было точно утверждать, какой именно преобладает. Скорее, это было нечто между благородным изумрудом* и чистейшим хризолитом** в сочетании с яркими нотками хризопраза*** — Габриэль любил на досуге почитать о драгоценных камнях в украшениях. И если бы её глаза были камнем, он бы обязательно использовал его в своих золотых украшениях, где они были бы главным достоинством, а дорогое золото оттеняло бы роскошные камни.       — Габриэль, ты не забыл, куда тебе нужно пойти?       Мужской слегка насмешливый голос, прозвучавший где-то над ухом, заставил Габриэля встрепенуться и резко обернуться. Это был мсье Авуэр, и, видимо, он до сих пор ждал свои наработки. Посмотрев на ручку двери, за которую он недавно держался, Агрест нахмурился. А так ли недавно это было? Он совсем потерял счёт времени. Чёрт.       — Да, — слегка запинаясь, произнёс он, стараясь не показывать ни одной из эмоций, испытываемых мгновениями раннее, Габриэль вернул руку на ручку двери и, наконец, открыл её. Но тут же почувствовал на своём плече тяжёлую руку мсье.       — Пошли со мной, — лишь произнес он, и, когда они оказались в кабинете, продолжил: — Не смотри на эту блондинку, — эта фраза врезалась в сознание жёстким, острым лезвием. — Она не останется здесь надолго, да и потом, эта девчонка не знает ни слова по-французски, — перебирая огромную кипу бумаг, которая, видимо, и была теми самыми наработками, Авуэр вздохнул. — Оно тебе надо?       А Агрест сам не знал, надо ли ему. И что надо? А может, просто показалось? И такой потрясающий эффект на него произвела та самая рубашка? Не зря же говорят: «Хорошая одежда красит человека». А кто так говорит? И если это и впрямь рубашка, почему Габриэль думал о ней — рубашке, конечно же — весь оставшийся день? А вот сейчас не может уснуть в три часа ночи?