Да не оставит надежда

Штольман посмотрел на саквояж Ливена, в котором только что исчезла папка с делом, которое он расследовал в течение несколько дней, затем подошел к окну, выглянул в него и, не оборачиваясь, спросил: — Павел, потом сообщишь, кто убил Измайлова? — Непременно, как только это будет известно, точнее, доказано, — пообещал подполковник Ливен. — В участок также придет официальный рапорт, что уголовное дело, которое было изъято из полицейского управления Затонска для продолжения расследования другими инстанциями, закрыто и передано в суд. Яков Платонович развернулся, на его лице все еще была досада. — Скажи, в твоей практике такое уже бывало? — Да, бывало. И не раз. Я не воспользовался своими полномочиями, не имея на то веских причин, просто потому… что мне так захотелось, если ты об этом. — Ты сказал Трегубову, что подключишь к делу жандармерию. — Да, так для меня будет проще — обратиться к ним, — признался заместитель начальника охраны Императора, — а кроме того, это намного быстрее и продуктивнее. Полиция пока раскачается… — Но ты ведь не намерен… обнародовать, что Измайлов хотел опорочить Императора… — Разумеется, нет. Это абсолютно исключено. — Тогда на каком основании будет привлечена жандармерия? Ты же не собираешься… сфальсифицировать что-то, как тот же Измайлов? — За кого ты меня принимаешь? — будто бы с упреком посмотрел на Штольмана Павел Александрович. — Я использую одну из улик, которой другие могли не придать значения, как, например, ты. — Это какую же? — Яков Платонович сложил руки на груди. — Вырезку из газеты. Ремонт в аптеке Шварценбаха был произведен после пожара в ней, который, предположительно, произошел из-за того, что помощник аптекаря, погибший в огне, занимался изготовлением веществ… не имеющих отношения к фармации. Эта информация проходила по известному тебе ведомству пару месяцев назад. И я хочу сделать упор именно на это. — Как говорится, притянуть за уши? — перефразировал Штольман слова Ливена. — Зачем же? Если Измайлов имел при себе это объявление, то оно было для него важным. Сам он, конечно, уже ничего не скажет, но жандармы могут по-тихому произвести обыск в его квартире на предмет нахождения в ней возможных улик… В том деле был один интересный момент. Помощник аптекаря, который погиб, перебрался в Москву из Твери за несколько месяцев до несчастного случая. А в Твери он подозревался в том, что сбывал из-под полы некоторые… особенные лекарства… — И как такого взяли на службу в аптеку, да еще не где-нибудь, а в Москве? — Шварценбах заявил, что тот предоставил блестящие рекомендации, и о его темном прошлом он не имел понятия. Но среди настоящих причин могут быть две. Или на Шварценбаха надавили, заставили его взять этого помощника, так как знали, что за аптекарем уже водись грешки. Или же ему самому был нужен именно такой… своеобразный ассистент. И так, и так, у Измайлова мог появиться повод… — Для шантажа, — закончил фразу Ливена Яков Платонович. — Именно. Как знать, может, он также пронюхал, какие делишки творились в аптеке, и пытался шантажировать Шварценбаха и по этому поводу тоже. А те, для кого производились так необходимые им химикаты, выследили его и решили убрать… — Ну не хлипком клинком же… У таких людей серьезное оружие. — А вот это уже решать не Вам, господин начальник сыскного отделения, а тем, кому будет передано это дело… — напомнил о новом положении Штольману подполковник Ливен, переставил свой саквояж на этажерку, где тот часто ставил свой, и сел за его стол. — Если люди умные, то сразу сообразят, что при наличии аптекаря было бы проще всего отравить шантажиста — выследить и подсыпать ему что-нибудь, например, в ресторане. Или, если уж нужно было непременно воспользоваться холодным оружием, смазать его лезвие каким-нибудь ядом. Тогда даже царапина хлипким клинком могла стать смертельной… Но в любом случае, думаю, они вцепятся зубами в это дело и будут рыть землю, чтобы найти доказательства связи Измайлова с аптекой в Москве. И, как мне кажется, найдут. А вот связи с убийством Измайлова — нет. И тогда дело вернется в полицейское ведомство. И поскольку оно уже было у жандармов, а те упустили свой шанс, полицейские сделают все, чтобы утереть им нос. Будут искать свидетельства шантажа Измайловым других лиц, среди них господина с заметным портсигаром. И, как знать, может, его опознают в Твери, ведь если господин ехал на поезде из Москвы в Петербург, это не означает, что он не мог жить из Твери или же не бывать там. — Когда среди найденных вырезок оказалась одна про тверского купца, я сам хотел сделать запрос в полицию Твери относительно личностей убитого и подозреваемого. — А теперь тебе делать это нет необходимости. Они сами будут копать везде, где только можно, причем гораздо быстрее и эффективнее, чем старались бы для тебя… — Подполковник, — Яков Платонович обратился к Ливену по званию, — как ловко Вы умеете манипулировать людьми, даже не людьми, а целыми подразделениями государственных структур… — Я бы не стал употреблять это слово. Я лишь иногда… направляю их в определенное русло, чтобы повысить результативность работы. И в отличии от некоторых действую законно. — И как часто ты прибегаешь к подобным методам? — Только когда в этом возникает крайняя необходимость. Штольман хотел, было, сесть за стол Коробейникова, но затем передумал и занял стул перед своим столом, который теперь занимал Ливен. Так он был ближе к Павлу и мог лучше видеть его реакцию на вопросы, которых у него было немало. — Павел, почему у меня создается впечатление, что ты хочешь не ускорить процесс, а, наоборот… потянуть время… И для этого решил привлечь жандармов… подсунув им версию с политическим подтекстом… Тебе нужно всего каких-нибудь два-три дня для того… чтобы проверить другую гипотезу… Но ты боишься, что тебе в этом могут помешать… — Потому что ты — хороший следователь… — усмехнулся Павел Александрович. — И зришь в корень… с одной его стороны… — То есть ты это признаешь? — Я сказал, что ты видишь комбинацию… несколько однобоко. Я действительно хочу, чтобы жандармерия установила связь Измайлова с той аптекой. Надеюсь, таким образом удастся прижать Шварценбаха и не только его… Но мне нужно, чтобы жандармерия забрала дело на какой-то срок не только поэтому. Я опасаюсь утечки информации в полиции. Жандармы же с фараонами делиться не станут. И это даст мне несколько дней форы. — Для чего? — задал вопрос Штольман, не особо надеясь получить на него ответ. Но Ливен не стал скрывать своих планов: — Для организации слежки за Уваковым, и, если получится, ловушки для него. Ты же не думаешь, что дела с той же аптекой Измайлов проворачивал один. У меня нет никаких сомнений, что он действовал и здесь на пару с Уваковым. Полагаю, что вырезки из газет Измайлов получил от Увакова в последний свой приезд в Москву. — А зачем вообще что-то вырезать из газет, если можно сообщить это устно или, на худой конец, написать? — затонскому следователю нельзя было отказать в логике. — Затем, что они могли не встретиться в этот раз. Заметки могло передать Измайлову от Увакова третье лицо, не имеющее совершенно никакого отношения к их аферам, в запечатанном конверте, который позже Измайлов вскрыл и выбросил. Например, Уваков был занят, вообрази, служебными делами — каким-то расследованием и не хотел, чтобы Измайлова видели с ним. Насчет написать. Конечно, можно и написать. Но просто записанные имена могут вызвать при случае вопросы, по какой причине эти люди понадобились. — А объявления в газете — нет? — с недоумением посмотрел Штольман на Павла Александровича. — В них же больше информации. — Представь себе, нет, потому что информация в них абсолютно нейтральная. Один человек рекомендует другому аптеку и парикмахерскую, что в этом такого? Сообщает о купце, который развернулся, и, следовательно, с ним можно вести дела, не прогоришь. Даже объявление о панихиде можно объяснить тем, что умер какой-то знакомый адресату человек… Что в этом подозрительного? — А на самом деле? Смерть усопшего могла быть не естественной и не случайной, как было определено? — предположил Яков Платонович. — Точно. Купец мог кого-то очень сильно объегорить и расшириться на эти деньги. В парикмахерской делали парики и сбывали их аферистам или кому похуже… В общем, там определенно есть повод для шантажа, как и с Шварценбахом… Уваков извещал Измайлова, что Шверценбах снова открыл аптеку и может взяться за старое — за нелегальную часть своего гешефта, и с него и далее можно будет вытягивать деньги за молчание… Уваков пока еще не знает, что Измайлов мертв, и я не хочу, чтобы кто-то из полиции Твери известил его об этом, и он затаился. И я очень надеюсь, что он клюнет на наживку… — И как ты собираешься это… провернуть? — спросил Штольман, наконец подобрав подходящее слово. — Пока не знаю. — Ты да не знаешь? — хмыкнул Яков Платонович. — Свежо предание, да верится с трудом. — Шторм будет думать, — сказал о себе Павел Александрович в третьем лице. — Но первым делом отправлю пару агентов из Петербурга в помощь московским. — У тебя что, агенты есть везде? Ливен в очередной раз усмехнулся и запел: — Агенты там, агенты здесь, По всей России их не счесть, Есть среди них рабочий и сановник. Агенты там, агенты тут, Они твой каждый вздох учтут, Замыслишь зло — узнает подполковник… — Это что было? — Либретто оперетты, — пошутил подполковник Ливен. — Павел, да за такое либретто… и без постановки оперетты… могут наступить такие последствия… — А кто сказал, что она задумана для постановки на публичной сцене? Она для частного камерного театра… — весело посмотрел на племянника Павел Александрович, вспомнив, как смеялся Александр Третий, когда он напел ему свою песенку. — Значит, агенты… — Штольман немного переменил позу, сидя на стуле, предназначавшемся в основном для свидетелей и подозреваемых. — Сам не поедешь? — Нет, у меня на это время другие задачи. Мои люди опытные, должны с этим справиться… и без меня. — А если нет? — Не в этот раз, так в другой. Рано или поздно все равно до него доберемся, — спокойно ответил Ливен. — Хотя давно надо было прижать к ногтю эту гниду. — Ты так зол на Увакова… из-за меня? — Не только. Он — мразь, ты — далеко не один, кто от него пострадал. Полагаю, многие были бы не прочь с ним поквитаться. Но не трогали его, так у него были покровители. — А сейчас нет? — Остался кое-кто, но не имеющий такого большого влияния. Его перевод в Москву состоялся, когда кое кто из тех людей был еще… при власти. Сейчас его положение гораздо более шаткое. — Ты причастен к тому, чтобы покровители Увакова лишились своих постов? — цепкий взгляд Якова Платоновича пронзил Ливена. — Яков, ты спрашиваешь, будто в Империи кроме меня нет никого, кто мог бы заниматься подобными вещами… У меня своих дел полно, с ними бы разобраться… — попытался уйти от ответа подполковник Ливен. — Уж прости, после того, как я узнал о тебе… достаточно, не верится, что ты мог пройти мимо этого… — Нет, я именно прошел мимо. У меня действительно много своих обязанностей, чтобы еще и заниматься делами… всех и вся… Я лишь как-то обратил внимание одного… сановника, — сказал Павел Александрович в общем, не называя тайного советника Васильева, который был знаком Якову, — относительно служащего одного ведомства, который показался мне несколько подозрительным… Возможно, он был связан с благодетелями Увакова, точно сказать не могу, поскольку вопрос о том чиновнике больше не обсуждался. — В прошлый свой приезд ты говорил, что, скорее всего, Магистр не работал на полицию, как он сам считал, а что перед ним разыграли представление об обвинении в совершении преступления и использовали в своих целях. Полагаешь, за этим могли стоять благодетели Увакова? — спросил Яков Платонович мнение у Ливена. — Вполне возможно. — И сам Уваков мог быть задействован в этом… балагане? Как и Измайлов со своим талантом подделки документов? — Совсем бы этому не удивился. — А ты не думал, что Измайлов и Бессарабов могли стать жертвами… мстителя как раз в связи с теми событиями? — озвучил Штольман свое очередное предположение. — Думал, — подтвердил Ливен. — Поэтому и сказал, что дело Измайлова будет объединено с другим. — Считаешь, что Измайлов мог шантажировать кого-то, кто был причастен к тому фарсу? Или запугивать его как меня? А этот человек посчитал, что догадался, кто за этим стоял — Измайлов и брат Магистра, которому тот мог рассказать о своих злоключениях. Узнав в поезде Измайлова, он решил разделаться с ним, а потом и с Бессарабовым? — спросил Яков Платонович, сцепив руки в замок. — Была у меня такая мысль, но очень… мимолетная. — Значит, у тебя есть более… прочная? — Есть. Та идея промелькнула у меня голове, тут же уступив место другой, показавшейся мне более обоснованной. Сколько среди адептов Магистра было наивных молодых дурачков, слепо веривших в его бредни… Кто-то из них мог действительно двинуться умом на этой почве. Или, например, спустить все состояние на дело Люцифера, а потом, как говорится, отрезвев, покончить собой. Или быть убитым… И близкий такому юнцу человек, скорее всего, родственник, каким-то образом узнал, что Измайлов поспособствовал тому, чтобы Магистр, из-за которого произошла трагедия, остался на свободе и продолжал свою гнусную деятельность. И, случайно встретив Измайлова, попытался поквитаться с ним, а потом найти брата Магистра, которого, как он предположил, в свое время убрали из охраны Императора не из-за ненадлежащего выполнения должностных обязанностей, явившегося следствием пагубной страсти и похоти, как это было на самом деле, а, возможно, как раз из-за его одержимого дьяволом брата. Кто же доверит жизнь Государя офицеру, у которого близкий родственник не в своем уме, ведь он и сам может оказаться ненормальным. Чтобы найти Бессарабова, он отправился к кому-то из знакомых офицеров, кто мог знать, где тот жил. И, если он сам сейчас обитает вне столицы, еще и попросить достать для него револьвер, поскольку, судя по всему, оружия у него при себе не было. Иначе бы он попытался применить его на вокзале в Затонске. Ну а потом поехал в те места, выследил его и… привел приговор в исполнение, — поделился своей версией подполковник Ливен. — Полки в столице по-прежнему собираешься опрашивать? — Разумеется, собираюсь. Но по-тихому. — Звучит складно… Меня смущает только одно. Почему этот мститель не застрелил Бессарабова, если так оплошал с Измайловым? — Тут все просто. Он все же мог не достать револьвер. Но я склоняюсь к другой причине. У Бессарабова накануне была драка с другим любовником одной особы… тем самым, кого он хотел, если повезет, подставить под убийство капитана Серебренникова, которое совершил сам. Так что этот мститель тоже воспользовался подвернувшейся удачей и добил Бессарабова, как в свое время он Серебренникова. Покончить с врагом, зарезав его ножом после мордобоя, выглядит намного правдоподобнее, чем застрелить, и подозрение в убийстве в первую очередь падет на того, кто был замешан в драке, а не на кого-то другого. — А любовник дамы, насколько мне помнится, родственник Императора. — У тебя хорошая память. — Поэтому ты и узнал о том происшествии… — сделал вывод Штольман. — Да, поэтому. — От Варфоломеева? — Нет. Мне доложили об этом до него, — честно сказал подполковник Ливен. — Ну, конечно, ты же у нас… с особыми полномочиями… — съязвил Яков Платонович. — Яков, довольно о моих полномочиях. Я пользуюсь ими очень и очень редко… И вообще, давай закончим эту тяжелую тему. Я и так сказал тебе гораздо больше, чем следовало… — Хорошо, закончим… Тогда скажи, мой добрый друг Паули, с чего вдруг полковник Варфоломеев, которого мы тут только что помянули, решил почтить меня своим посланием? — Ты получил письмо от полковника? — сыграл в неосведомленность Павел Александрович. — Да будет тебе! Не знаешь ты… Поди, еще сам его диктовал! — Нет, вот в этом не грешен. — Ой ли? — покачал головой Штольман. — Я ничего Варфоломееву не диктовал. Он сам в состоянии сочинить письмо. Может, у него проснулась память… или совесть… — Как долгая, однако, у его совести была спячка… до того, пока ее кто-то не разбудил… — Яков, я не стоял у полковника над душой. — Нет, ты стоял над его телом… с чем-нибудь тяжелым в руке… — Штольман взял со своего стола письменный прибор, а затем вернул его на место. — Ты бы еще лампу для примера взял, она, верно, потяжелее будет, — кивнул Ливен на лампу с зеленым абажуром, стоявшую слева от него. — Яков, зачем мне это? Ты уже составил мнение о Варфоломееве. К чему теперь эти… ухищрения? Ну написал он тебе и написал. Прости, он тебе не близкий знакомый, чтобы забивать себе голову, что да почему… Прочел и выкинул… Раз уж речь зашла про знакомства, Яков Платонович решил воспользоваться случаем и спросить о том, насчет чего у него были подозрения: — А с бароном Фредериксом ты знаком? — С которым из них? Я знаю несколько, — чуть прищурясь, улыбнулся князь Ливен. — С полковником из Штаба Московского военного округа. — С Андреасом? Конечно, знаком. Мы вместе учились в Пажеском корпусе. — Ах вон оно что, вы вместе учились… И ты поддерживаешь с ним отношения? — Весьма поверхностные. — Но достаточные для того, чтобы он доложил тебе о том, что, по его мнению… вопиющего произошло в Затонске, связанного с гарнизоном, того, что опосредованно могло касаться тебя… Ведь ты узнал от него, что это офицер из гарнизона… ославил меня на весь Затонск как незаконного сына князя Ливена… — Штольман посмотрел на план города на стене. — А затем наслал туда Дубельта. — Яков, я уже говорил тебе, что к направлению в гарнизон Дубельта я не имею никакого касательства. — А как насчет Фредерикса? Разве я не прав? — Не совсем. Андреас не докладывал мне о том случае. Он спросил в телеграмме, не мой ли это родственник попал в переделку в Затонске. Я не стал скрывать от него, что речь шла о моем племяннике, сыне Дмитрия Александровича, которого он знал. — А Дубельта он знает? — Возможно. Так как Дубельт служит в Главном Штабе, а Фредерикс в Штабе округа, то я не исключаю их знакомства. Но точно сказать не могу. Поскольку Яков сам поднял тему, касавшуюся гарнизона, Ливен поинтересовался: — А как твои дела с полковником Симаковым? — Ты о чем? — О выяснении с ним отношений… не самым мирным способом… — Твою мать! Павел, это уже переходит всякие границы! Ты что приказал… следить за мной и докладывать тебе о каждом моем шаге?! — от возмущения Яков Платонович хлопнул ладонью по столу. — Яков, ты чего так взбеленился? Я просто предположил. — Ах, предположил он! — все еще негодовал Штольман. — И когда тебе только успели донести о дуэли! — О дуэли? — непонимающе посмотрел Ливен на племянника. — Какой дуэли? Ну-ка успокойся и расскажи толком. — Ты что, правда, не знал? — спросил Яков Платонович, кляня себя, что проговорился. — Нет. Я посчитал, что полковник мог связать появление Дубельта в гарнизоне со скандальным раскрытием твоего происхождения — как решил ты сам. Ну и высказаться по этому поводу. А ты бы в этом случае не смолчал… Слово за слово, и случилась бы перебранка… Но, честно, я не предполагал, что дело дойдет до дуэли. — Почему? — с недоумением взглянул Яков на Павла. — Ты же знаешь, что я стрелялся с Разумовским в Петербурге… и собирался в Затонске… — Да причем здесь ты… Я говорю о полковнике. В случае дуэли у него не осталось бы шансов быть переведенным даже куда-нибудь за Урал, куда, полагаю, его бы отправили после рапорта Дубельта. — Ты читал рапорт? — Читал. Положение у полковника было незавидное, но не аховое. И я не думал, что он потеряет разум настолько, чтобы поставить на своей службе большой и жирный крест. — Разум он не потерял, а пропил… Он начал пить сразу после отъезда Дубельта… с каждым днем все сильнее… до невменяемого состояния, когда уже не соображал, что нес… — сказал Яков Платонович о Симакове то, что имело место. — Ну это многое объясняет. — Что именно? — Причину дуэли. Вероятно, он поносил самого Дубельта с его начальством в столице, князя Ливена, который наслал его на гарнизон, ну и Штольмана, из-за которого это произошло. А поскольку мы с Дубельтом оба в Петербурге, то все помои он вылил на тебя… И ты, разумеется, этого стерпеть не смог. Штольман недоверчиво посмотрел на Ливена: — Павел, ты точно… не устраивал… э… — Сбор информации? Нет. Просто для меня это ясно… как белый день… Не ясно только, что с самой дуэлью. Или полковник был не в состоянии добраться туда на своих ногах. Или все же добрался, но промазал, так как у него тряслись руки, а ты снова выстрелил в воздух. — Дуэли еще не было… и не будет. — Вот как? Что-то это на тебя не похоже… — покачал головой Павел Александрович. — Заместитель Симакова подполковник Вознесенский… был очень убедителен относительного того, почему она не должна состояться… — Видимо, очень мудрый человек, раз сумел тебя отговорить. — Он еще и очень сильный, поскольку сумел запереть Симакова в бане и привести его более или менее в чувство, чтобы тот смог нацарапать извинения… Правда, если бы Вознесенский не объяснил бы мне, что к чему, я бы счел это еще одним оскорблением… — И что такое он мог написать? — Что его черти попутали… и все в таком духе… — Никак наслушался историй Дубельта про запойного полковника… — хихикнул Ливен. — Он и тебе рассказывал? — Да кому он только их не рассказывал… — А я думал, что он со мной поделился… по секрету. — Яков, такой человек как Дубельт ни с кем не станет делится тем, что может иметь хоть какую-то секретность… Все эти истории уже давно не тайна, а передаются, так сказать, из уст в уста… только с разными подробностями и фамилиями. Не удивлюсь, если когда-нибудь ты услышишь и историю про полковника Симакова, но вряд ли узнаешь ее, настолько она будет отличаться от того, что было на самом деле. — Возможно. — Яков, а насчет дуэлей ты все же будь поосторожнее, неровен час не убьют, так покалечат. Ладно, если ногу прострелят, а если как у Дмитрия… А у вас с Анной еще детей нет… И не надо мне вещать… про запасные варианты… Штольман оставил последнюю фразу Ливена без внимания, как бы его ни подмывало сказать несколько резких слов. Но он не хотел, чтобы у Павла создалось впечатление, что он обдумывал ответ, и он спросил первое, что пришло в голову. — А сколько всего дуэлей было у Дмитрия Александровича? — Если я правильно помню, вроде бы, четыре. — И каковы последствия кроме той, последней? — Никаких, так, пара порезов и царапин, не более. Он отлично владел шпагой. Да и в той, где его ранили в пах, он вышел победителем. Только тот мерзавец нанес ему укол, когда он подал ему руку, чтобы помочь встать… — скривившись от презрения к подлецу, произнес Ливен. — Дуэли были из-за женщин? — По-разному. Но и из-за женщин в том числе. — А сколько дуэлей было у тебя? — проявил любопытство Яков. Ливен также был гордым человеком, как тут без дуэлей? — Нисколько. Я не бросаю перчаток. И не допускаю, чтобы дело принимало такой оборот, чтобы дошло до дуэли, тем более, в последние годы. Это не потому, что я боюсь смерти или увечья, а потому, что… по сути я сам себе не принадлежу, а принадлежу… скажем так, Российской Империи. И поэтому не могу распоряжаться собой, как мне заблагорассудится… исходя из личных мотивов, — сказал заместитель начальника охраны Императора так, как было на самом деле. — И как же ты… выходишь из положения? — Есть много способов поквитаться с обидчиком, не скрещивая шпаг или не пуская в ход пистолетов… — И ты ими пользовался? — Приходилось. Поэтому и говорю, что дуэль вовсе не обязательна. — А говорил, что за оскорбление Анны с равным по положению была бы дуэль… — Была бы, — кивнул Павел Александрович. — Это не мое личное оскорбление, когда можно или сделать вид, что не понял его, или как-то… выкрутиться. Это другое. — Ты прав — это другое… Что ж, получается, мы оба готовы встать за нее к барьеру… — Иначе быть не может. Она для нас обоих очень много значит, — озвучил Ливен то, что, возможно, было не так легко слышать Якову. — Для каждого — по-своему, — добавил он. — Да, это так… — не мог не согласиться со словами Павла Яков. — Надеюсь, ты не надумаешь как-нибудь вызвать на дуэль меня… — А есть за что? — лицо Якова стало очень серьезным, а взгляд пронзительным, словно проникающим глубоко в душу. — Нет и никогда не будет, — так же пристально посмотрел на него Павел. — Но я все равно хочу тебя предупредить, что мне пришлось бы драться по-настоящему, во всю свою силу, чтобы защитить свою жизнь, принадлежащую Отечеству. — А если бы на дуэльных пистолетах? — Это исключено, — твердо сказал Павел Александрович. — Пуля — дура. А я не такой дурак, чтобы подставляться под случайный выстрел или же нечаянно убить или ранить тебя… например, из-за того, что какой-то бабочке взбрело в ее глупую головку пролететь у кого-то из нас прямо перед глазами… Я не полагаюсь… на авось. — Да, ты все просчитываешь… — По возможности, да. И вот сейчас я прикидываю варианты, как мне уехать из Затонска. — И? — Я мог бы приказать притормозить курьерский поезд, чтобы запрыгнуть на него… — У тебя есть и такие полномочия? — спросил Штольман, не дав Ливену закончить фразу. — В случае чрезвычайной ситуации или исключительной необходимости — да, — подтвердил заместитель начальника охраны Государя. — Но я хотел сказать, что сейчас не вижу в этом нужды. Я тороплюсь, но не настолько, чтобы навлечь на кого-то возможные неприятности. Мне в ближайшие часы необходимо быть в Твери, чтобы уладить там все с местным жандармским управлением, и сегодня же выехать в Петербург. В Твери я и воспользуюсь, скорее всего, курьерским поездом. А до нее планирую добраться водным путем, ведь туда ходит много судов. — Это вопрос, на который мог бы ответить Коробейников, он был кассиром на пристани, возможно, и сейчас знает примерное расписание движения пассажирских судов. — Яков, мне не обязательно пассажирское судно, подойдет и грузовое вроде буксира с баржей. — Его Сиятельство на барже? Среди фрахта? — на лице Штольмана появилась усмешка. — Думаю, тебе будет еще веселее, когда узнаешь, что Его Сиятельство был и у топки… — Было и такое? — Однажды было. Мне было необходимо срочно добраться в одно место, за пару часов, а там на причале стояло всего одно суденышко, и то потому, что кочегар был со сломанной рукой. У меня не было времени, чтобы искали кого-то другого. Поэтому пришлось помахать лопатой самому. — В костюме от портного, обшивающего Императорскую фамилию? — с иронией спросил Яков Платнович. — Нет, в штанах с рубахой, которые купил у владельца и капитана суденышка. — Вот это маскарад! — Этот маскарад потом мне очень помог. Человек, за которым я следил, как оказалось, устроил встречу у рынка и совершенно не обратил внимания на перемазанного сажей бедно одетого мужика с холщовым мешком в руках. И я был к нему так близко, что смог услышать разговор, который прояснил очень многое. Абсолютно невинная тема, если не знать, о чем шла речь… — А усы и бороды ты клеишь? Не поэтому ли ты гладко бреешься, чтобы при необходимости быстро изменить внешность? — задал Штольман вопрос, который, как ему казалось, напрашивался сам собой. — Не люблю этого, кожа на лице чешется, — ухмыльнувшись, сказал Ливен и чуть поцарапал подбородок. — Да ты у нас неженка! — Пусть будет так… Но чего не сделаешь ради безопасности Империи и сохранения монархии, — в том же тоне ответил Павел Александрович. — Полагаю, у тебя не только может быть разная внешность… но и личности… — Ну уж это как водится… — И документов целая куча… — предположил Яков Платонович. — А как же без этого… Что ж, позволь тебе представиться, — Павел Александрович напел уже знакомый Якову мотив: — Грозовский там, а Шторм он здесь, По всей России лиц не счесть, Он — офицер, помещик иль любовник. Там Громов, а Гевиттер* тут, И кто есть кто — не разберут. Их знает только Ливен подполковник. — Какой Вы, однако, разносторонний человек, Ваше Сиятельство! Редко встретишь такую многогранную натуру! — поддел Павла Яков. — Какой уж есть. Точнее, каким приходится быть, одному — во многих эпостасях… — на мгновение Ливен сдвинул брови, но тут же его лицо перестало быть хмурым. — И когда же премьера оперетты? — спросил Яков Платонович, не заметив, как менялось выражение лица Павла, поскольку в тот момент смотрел в сторону. — Да, похоже, никогда… У меня нет времени, чтобы заняться ей основательно… то одно государственное дело отвлекает, то другое… поскольку все не терпят отлагательства… — пошутил Павел Александрович. — Павел, ты когда-нибудь писал… для сцены? — Специально — нет. Но кое что из моих сочинений исполнялось… разумеется, авторство было под псевдонимом. — Шторм, Громов, Грозовский, Гевиттер — я не слышал о таких композиторах… — Ты и о том, какое имя я использовал на самом деле, не слышал. — Не он ли автор музыки к тому романсу, что ты исполнил для нас с Анной сегодня? — спросил Штольман, заподозрив, что музыку к романсу на стихи Полонского написал сам Павел. — Возможно. — И как все же его зовут? Не скажешь? — Нет. Это тайна. — Даже Анне не признаешься, если спросит? — задал провокационный вопрос Яков. — Даже ей. Пойдем-ка домой, а то она, наверное, уже беспокоится, что я не зайду попрощаться перед отъездом. — Кстати, о доме. Павел, ведь это ты вскрыл замок калитки? — внимательно посмотрел Яков на родственника. — Почему ты так считаешь? Ты был весь в предвкушении романтической прогулки с Анной и мог просто забыть запереть ее. — Нет, я точно ее запирал, — уверенно сказал Яков Платонович. — Это ты… — Да, я, — признался Павел Александрович. — Прости, что без разрешения вторгся в ваш с Анной дом. — В дом ты не вторгался. Хотя и мог бы… Чего ждать во дворе, раз уж пробрался к нам… — Не мог. Мне и так было совестно, что зашел во двор в ваше отсутствие, точнее проник в него подобным образом. — А чего стесняться? Прошел бы в гостиную, подождал нас там. Хотя, чего это я о гостиной? Пожалуй, ты бы сразу направился в кухню и стал готовить для нас обед. Мы с Анной вернулись бы с прогулки, а ты уже стол накрыл. Пожалуйте к столу, хозяева дорогие, — не смог удержаться Штольман от саркастического замечания. — Я уже попросил прощения. Этого больше не повторится. Павел выглядел виноватым, и у Якова пропало желание ерничать дальше. — Нет, это ты меня прости… Не знаю, что на меня нашло сказать такое. Ведь на самом деле я на тебя не сержусь. Просто мне не по себе, что кто-то… — Хозяйничает в вашем с Анной доме, — закончил предложение племянника Ливен. — Яков, я сам такой же. Не люблю подобного. Очень не люблю. Особенно, если так ведут себя посторонние люди. Но поскольку я вроде как не посторонний вам человек, я думал, что ко мне, возможно, все же будет проявлено… снисхождение… Не беспокойся. В следующий раз, если вас с Анной не будет дома, я подожду вас на улице или в ближайшем трактире. — Это лишнее. Полагаю, ты бы никогда не посмел даже пройти во двор, если бы не считал наш дом в какой-то мере своим, — наконец прозрел Яков относительно причины поступка Павла. У Ливена отлегло от сердца: — Да, ты понял совершенно правильно. У меня есть ключи от особняка Ливенов на Английской набережной, от домов в имениях Дмитрия, теперь Саши. Как и у них от моей квартиры в Петербурге и домов в моих поместьях. Потому что мы — одна семья… Прости, что я так бесцеремонно решил воспользоваться нашими родственными связями. — Павел, у нас нет еще одного ключа. Ключи есть у меня и у Анны. Еще один, который мы отдали Марфе, ранее был у Мироновых, — перечислил Штольман. И ему стало неловко — когда они с Анной должны были вернуться из Петербурга, Мария Тимофеевна или Прасковья занесли им еды, и это его нисколько не возмутило. А он накинулся на Павла. Хотя, когда они пришли домой, его не особо беспокоило, что тот ожидал их во дворе. Возможно, сейчас основанием для проявления недовольства послужило то, что Павел забрал у него дело. Как это не раз случалось с ним в Петербурге, когда он был чиновником по особым поручениями, а среди подозреваемых были птицы очень высокого полета. И он, все еще переживая из-за того, что его снова отстранили от дела, даже скорее, из-за того, что такое решение принял именно Павел, сорвался на нем. — Если хочешь, мы сделаем для тебя ключ, — предложил он, желая как-то сгладить ситуацию, которую создал. — Не стоит. Если все же у меня не хватит терпения ждать вас снаружи, я вскрою входную дверь. Как бывало, когда я забывал ключ от своей квартиры в другом пиджаке, а открыть мне было некому… — зелено-голубые глаза Павла засмеялись. — Пойдем уже, наконец, мой дорогой племянник, Анна нас заждалась. Но Анна сама появилась в кабинете сыска, она вбежала, запыхавшись и придерживая съехавшую на бок шляпку, из-под которой выбивались локоны: — Яков, Яков! Я должна срочно рассказать тебе о том, что увидела! Анна выглядела такой же растрепанной, как тогда, когда примчалась во дворец в Царском селе, чтобы сообщить Павлу о своем видении, касавшемся садовника Кузьмы, и там столкнулась с Александром Третим. — Аня, успокойся, присядь, пожалуйста, — Яков усадил жену на стул. Затем налил в стакан воды из графина: — Ты что же бежала всю дорогу? Анна взяла у мужа стакан и выпила несколько глотков: — Да, бежала. Почему-то не было извозчиков, мне встретился один уже почти у управления… — Аня, ну зачем было так торопиться? Даже если бы ты пришла несколькими минутами позже, это бы ничего не изменило. Не пожар же ты видела… — сказал Павел Александрович, выйдя из-за стола Штольмана и приблизившись к ней. — Нет, не пожар. Духов! Я убирала со стола. Сначала переставила на подоконник цветочную вазу, а затем взяла подсвечник и зеркало, чтобы пока поставить на пианино. И просто произнесла: «Дух убитого в Затонске Михаила, приди». И тут же на мгновение увидела этого Михаила рядом с тем мужчиной, который добил капитана Серебренникова! И, насколько я могу понять свои видения, он тоже мертв! Брат Магистра тоже мертв! Возможно, их обоих убил один и тот же человек! — с большим волнением рассказала Анна о том, что послужило причиной ее спешного появления в участке. — Да, у подполковника Ливена есть такая версия, — проговорился Штольман, которого Анна застала в расплох. — Ч-что?! — закашлялась Анна, допивавшая воду. — Павел, ты приехал в Затонск и по этому поводу? — Нет, я приехал по своим собственным делам. Но оказалось, что, судя по всему, к ним имеет отношение то, что произошло в Затонске. — Это поможет Якову найти убийцу? — Аня, я уже не веду это дело. У меня его забрали, — пояснил начальник сыскного отделения. — Кто? Кто это сделал? Почему? — Подполковник Ливен. Потому что… так нужно, — Яков Платонович не мог подобрать подходящего выражения. — Павел, ты?! Ты забрал у Штольмана дело?! Как ты мог?! — Анна, не ожидавшая услышать такой ответ, была потрясена. — Да, я. Это было необходимо сделать после того, как прояснились некоторые обстоятельства, — спокойно ответил Павел Александрович. — Ты можешь просто вот так забрать дело?! — В подобной ситуации — да. Анна, это дело уже не уровня затонского полицейского управления. Я составлю рапорт, что Штольман внес значительный вклад в расследование одного из преступлений. Анна увидела не Павла, а, как сказал Яков, подполковника Ливена. Поразмыслив, она спросила: — Это как-то связано с тем делом… которое требовало вызова духа? — Почему ты так считаешь? — Потом что ты — заместитель начальника охраны Государя, — резонно заметила Анна. — Это убийство, по-видимому, пересекается… с тем, что относится к твоим служебным обязанностям. Иначе зачем бы тебе… вмешиваться в это? — Анна, пожалуйста, больше ничего не говори. Следователь Штольман понял и принял то, что дело будет передано… другим инстанциям. Все. Не сердись на меня, но будет лучше, если мы закончим на этом. — Яков? — Анна вопросительно посмотрела на мужа. — Аня, Павел прав. Не стоит больше ничего обсуждать. — И что теперь? — поинтересовалась Анна у Павла. — А теперь мне нужно на пристань, чтобы добраться до Твери, а оттуда до Петербурга. — До Твери? Зачем? У тебя там тоже дела? — Да, дела, и я должен быть там сегодня. Поэтому я и говорил тебе, что не могу задержаться в Затонске до завтра. — Павел, мы тебя на пристань одного не отпустим, — категорично заявила Анна, — а то ты снова попадешь в какую-нибудь передрягу. Ливен мысленно усмехнулся — знала бы Анна, в какие передряги он попадал из-за своей службы, точнее, тайной ее части… В сравнении с ними происшествие на вокзале Затонска — это сущая мелочь… Анна поправила шляпку и волосы, и они вышли из здания участка, чтобы поймать пролетку. Мимо управления проезжали братья Трофимовы в своей коляске. Трофимов-старший приказал кучеру остановиться и подошел к Штольманам и князю: — Госпожа Штольман, Ваше Сиятельство, Ваше Высокоблагородие! Мое Вам почтение! Вас куда-то доставить требуется? — Павлу Александровичу нужно на пристань, только мы хотели проводить его, — сказала Анна Викторовна. Она повернулась к Павлу: — У господ Трофимовых лавка и мастерская «Наш экипаж». Никанор Никодимович приподнял шляпу и поклонился. — Нам тоже на пристань. Нам на пароходе должны доставить заказ. — Пароход далее идет в Тверь? — спросил князь Ливен. — Так и есть, Ваше Сиятельство. Но это не грузопассажирское судно, а грузовое, буксир с баржей. — Мне подойдет. А когда он прибывает? — Так он уже на пристани. Мы не особо торопимся, так как там наш приказчик, он должен получить товар. Но нам бы все же хотелось осмотреть его лично прямо на месте. — А сколько стоит буксир в Затонске? — Да не особо долго, это ж не Тверь… Ваше Сиятельство, может, окажете нам честь, доедете на нашем экипаже до пристани? Как говорится, в тесноте, да не в обиде… Зато поспеете вовремя. — А что, я приму Ваше предложение, господин Трофимов. Надеюсь, мои родственники также не будут против? Штольман понял, что Павел не хотел упускать возможности попасть на буксир, и те несколько минут, которые были бы потрачены на ожидание свободной пролетки, могли стать решающими, ведь ему еще будет необходимо договориться, чтобы его пустили на борт парохода: — Нет, мы с Анной Викторовной тоже за. Они приблизились к коляске Трофимовых, и грузный Дорофей, сообразив, что на ней поедет вся честная компания, пересел на козлы рядом с кучером. Штольман, после того, как помог жене сесть по ходу коляски, устроился напротив нее. Около Анны разместился Павел, поставив саквояж к себе на колени. Ему очень хотелось взять руку Анны в свою и подержать так хоть несколько мгновений, но это было исключено, рядом были люди, в том числе, и незнакомые ему, а не только Яков. И чтобы избежать соблазна, он вцепился одной рукой в саквояж, в котором помимо его вещей находилось дело Измайлова, а другой — в трость. Поговорить с ней также не было возможности. Но ехать молча было неловко. И хотя Ливен прекрасно понял, что за Трофимовы это были — те, кого среди прочих опрашивал Штольман, он спросил одного из братьев, севшего напротив него: — Господин Трофимов, не Вы ли были на перроне, когда я уезжал из Затонска в прошлый раз? — Да, мы провожали нашего племянника, когда случилось происшествие… — Ох, и не говорите, бывает же такое, — вздохнул князь. — А казалось бы, такой славный, тихий городок… — Да, к сожалению, и у нас бывают такие крайне неприятные случаи… Хотя, разумеется, в столице преступлений гораздо больше. Но там и жителей вон сколько. Тех же извозчиков, поди, не приходится ждать… Хотя, к чему я говорю, Вы, Ваше Сиятельство, верно, только своими экипажами пользуетесь… — Ну почему же, и извозчиками тоже. Когда нужно срочно ехать и нет времени ждать, пока лошадей запрягут в свой экипаж. — Ваше Сиятельство, простите мне чрезмерное любопытство. Ваша карета ведь сделана одним из придворных каретных мастеров? Вы не скажете, кем из них, а то мы тут поспорили… — На ставки спорили? — с чуть заметной усмешкой полюбопытствовал князь Ливен. — Нет, просто… — немного стушевался Никанор Никодимович. — Не могли прийти к единому мнению… — А его и не могло быть. Карету делали несколько мастеров, точнее, каретных мастерских, скорее всего, поэтому Вы и не смогли определить, кто именно. — Несколько? — озадаченно посмотрел Трофимов на князя. — К чему такие… сложности? — Всегда кто-то делает что-то лучше других — рессоры, кузов, отделку… Карета моего покойного брата Дмитрия Александровича, отца Якова Платоновича, сделана как раз одним из придворных мастеров, отличная карета, надежная, красивая и все же не совсем такая, какую бы мне хотелось иметь. Поэтому я и решил, что, заказывая себе новую, я воспользуюсь услугами разных мастеров. Ливен немного преувеличил, его карету делали всего в двух мастерских. В одной сделали карету в общем и целом — кузов, рессоры и тому подобное, а в другой установили сидения с потайными сейфами и отделали ее снаружи и изнутри по его желанию, в том числе, и основываясь на паре его эскизов. Подъехав к причалу, братья Трофимовы попрощались со всеми и сразу же пошли к барже, с которой должны были выгрузить их заказ. А Ливен, попросив Якова и Анну подождать его снаружи, отправился в контору начальника пристани. Показав ему тот же документ, что ранее дежурному и полицмейстеру, заместитель начальника охраны Императора заручился его поддержкой определить его на прибывший буксир. На причал они вышли вместе, и начальник пристани договорился с капитаном, которого знал лично, чтобы тот взял на борт особого пассажира. Капитан не отказал, но предупредил, что удобств, таких, на которые, должно быть, рассчитывал Его Сиятельство, на его судне нет. Он может расположиться в единственной каюте, предназначавшейся для сопровождавших ценные грузы и случайных пассажиров. Князь Ливен был более чем удовлетворен предложением. До отхода буксира оставалось несколько минут, и Павел Александрович вернулся к родственникам. Анна сидела на скамье в тени дерева, Яков стоял рядом с ней. Когда он подошел к ним, Яков предложил ему: — Может, присядешь с Анной? Мало ли, где тебе придется находиться на буксире. — На нем есть каюта, я буду в ней. — Хорошо. Я, пожалуй, пойду посмотрю расписание судов, а то, вдруг, тебе в следующий раз снова понадобится пароход, — нашел Яков Платонович повод, чтобы оставить Павла и Анну одних. — Надеюсь, что в следующий раз я смогу остаться в Затонске дольше, чем на несколько часов, и мне не нужно будет искать другого варианта добраться до Петербурга как на поезде. Штольман пошел к зданию, а Павел сел рядом с Анной. И тут же взял ее руку в свою: — Анюшка, я приезжал не затем, чтобы расстроить тебя… Моя служба, я не мог поступить иначе, вопреки тому, что она требует… Это далеко не всегда легкие и приятные решения… и действия… — Павел, ты о чем? — Обо всем, что произошло сегодня. И о спиритическом сеансе, и о том, что я забрал дело у Штольмана… И о том, что не смог побыть с тобой даже немного времени, не как в прошлый мой приезд… Все пошло не так, как мне хотелось бы… — с грустью в голосе сказал Павел, легко сжимая ладонь Анны. — Прости меня, девочка моя… — Но осенью ты приедешь к нам, именно к нам с Яковом? — Да, обязательно. Хотя бы на пару дней, если все же буду занят. И дня на три-четыре, если буду посвободней… — Я буду ждать тебя. — А я буду ждать своего визита к вам… Аня, у меня есть хорошая новость для тебя. Я не стал говорить об этом при Якове, так как он, в отличии от тебя, не знает об этом человеке. Амели собирается в скором будущем в Затонск. Я рассказал им с мужем про Якова и тебя, и она выразила желание предпринять вояж в Затонск и познакомиться с вами, конечно, помимо того, чтобы привести в порядок усадьбу, доставшуюся в наследство Сан Санычу. — Амели? Твоя Амели приедет в Затонск? — глаза Анны перестали быть печальными. — Это замечательно! — Она уже давно не моя, а Сан Саныча, — губы Павла тронула улыбка. — Я в свое время не сказал тебе кое-чего, точнее, сказал, но… Ты спрашивала про мои отношения с Васильевым, не ревнует ли он, я сказал, что нет… — А он все же ревнует? — Нет, — рассмеялся Ливен, — Сан Саныч не тот человек, чтобы ревновать жену к бывшему возлюбленному, который позже стал другом ей и приятелем ему самому. — Вы с Сан Санычем приятельствуете? — Анна не предполагала, что Павел может сказать такое. — Да, вот так повернулась жизнь. С Амели мы близкие друзья, а с Сан Санычем добрые приятели. Я в хороших отношениях со всей их семьей, включая детей, и не только Павла, который служит под моим началом, — Ливен решил не говорить Анне о том, что, возможно, Амели приедет в Затонск с сыном. Он хотел бы, чтобы Павел сопровождал мать, но, как знать, как могут сложиться обстоятельства. — То есть, получается, что ты не только друг Амели, но и друг семьи? — Да, так и есть, — подтвердил бывший амант Амели. — А почему ты не сказал мне об этом в усадьбе? — Возможно, потому, что тогда посчитал, что такие отношения с семьей бывшей любовницы могут показаться тебе… странными… Хотел сказать об этом прямо перед тем, как познакомить вас в Петербурге. Но раз Амели задумала ехать в Затонск, я решил, что будет лучше, если я расскажу тебе все сейчас. Амели бы все равно сказала правду… — Пожалуй, ты сделал правильно, что сказал мне это одной, без Якова. Возможно, он был бы… шокирован, узнав о том, что тебя связывает с Васильевыми. — Яков знает Сан Саныча, узнает и его жену, и поймет, почему я стал другом Эмилии Николаевне и приятелем ее мужу… и ты тоже… — И когда приезжает Амели? — поинтересовалась Анна, ей не терпелось познакомиться с первой любовью Павла. — Точно не знаю, возможно, через одну-две недели. Но она несомненно увидит тебя в новом туалете раньше меня. — Я сделаю у Левицкого снимок и пошлю тебе. Или передам с Амели. Она ведь знает о нас с тобой? — Амели — преданный друг и чрезвычайно понятливый человек. Она знает, что мы с тобой стали близкими людьми, и как ты мне дорога, — Павел поцеловал Анне ладонь. Вокруг не было праздных любопытствовавших, все были заняты делом — мужики, поторапливаемые приказчиком, заканчивали грузить мешки на баржу. — Аня, погрузка подходит к концу, значит, буксир скоро отдаст швартовы… Прозвучал первый гудок. Штольман, к этому времени, наверное, уже выучивший расписание судов наизусть, быстрым шагом направился к Павлу и Анне, а они, завидев его, встали со скамейки. — Ну что ж, надо прощаться, — подошел Яков вплотную к Павлу. Мужчины обнялись и похлопали друг друга по спине. После этого Павел замер в нерешительности. Пароход снова загудел басом. — Павел, ну что ты медлишь? Давай скорее, не то буксир уйдет без тебя! — произнес Яков и отвернулся в сторону баржы, чтобы не смущать Ливена. Павел приобнял Анну, легко коснулся губами ее щеки и шепнул ей на ухо: «До свидания, моя родная». Затем подхватил саквояж и трость и поспешил к буксиру. Он уже был на сходнях, когда раздался последний гудок. Он пробрался на нос суденышка и посмотрел на берег. На причале стоял молодой Дмитрий с любимой законной женой. Они махали ему. Он помахал им в ответ. Ливен прошел в каюту, небольшое помещение было пустым. Он был единственным пассажиром на грузовом судне. Следующая остановка была в Твери, и он мог немного отдохнуть, не беспокоясь за содержимое своего саквояжа. Он решил уточнить время и потянулся за часами, в крышку которых было вставлено изображение Лизы и маленького Саши. Его пальцы нащупали в кармашке жилета еще что-то помимо часов. Он осторожно вынул бархатный мешочек, в нем оказалась серебряная подвеска на цепочке — человечек с зелено-голубыми глазами сидел под деревом. Так, как сидел он, скорбя о Лизе, пока не приказал поставить там скамью. Ту, на которой много лет спустя он сидел с Анной, держа ее руку в своей, и рассказывал ей о себе то, чем не делился ни с кем… надеясь, что сможет стать близким ей человеком… и быть счастливым так, как это позволит Господь… Подарок Анюшки, который соединил его прошлое и будущее, тронул его до глубины души. Он понял, что она не решилась отдать ему украшение лично и положила его в жилет, когда чистила его костюм, пока он приводил себя в должный вид в ванной после вызова духа… Он аккуратно надел цепочку с подвеской на шею и спрятал под рубашку… Дмитрия, который мог бы сказать ему, что негоже носить подобное рядом с нательным крестом, как он говорил про кольцо Лизы, с которым он долго не мог расстаться, уже не было этом свете, как и его невенчанной жены… Но теперь в его жизни был сын брата, и он не оставлял надежды со временем стать Якову родным и дорогим человеком, каким был Дмитрий для него самого и его сына Саши…