Да не оставит надежда

Как только они вышли за ворота, Штольман обратился к Ливену: — Павел, а теперь скажи мне, как ты себя чувствуешь на самом деле. Без бравады и без намерения успокоить Анну. — На самом деле вполне хорошо. Никакого сравнения с тем, как было сразу после спиритического сеанса. Подобного со мной ранее никогда не случалось… Спасибо вам огромное, что помогли мне прийти в чувство… Павел был благодарен обоим, что они поспешили к нему, Яков с коньяком, Анна с влажным полотенцем. Ему не было стыдно, что они увидели его обессилевшим, измученным, близких людей не стыдятся, когда тебе плохо, и когда они предлагают свою помощь. Когда Анна обтирала его полотенцем на скамье, несмотря на свое тяжелое состояние, он заметил, как на них смотрел Яков, державший кружку с чаем. На него лице не было проявлений ревности или гнева, он смотрел с пониманием и сочувствием. По-видимому, в какой-то степени тот момент был для Якова моментом истины — он получил еще одно наглядное доказательство тому, они с Анной были дорогими друг другу людьми, готовыми оказать помощь и поддержку в трудную минуту, и ни в коей мере не испытывали друг к другу никаких чувств, кроме дружеских и родственных. — Хочешь, возьмем извозчика? — предложил Яков Платонович, кивнув на пролетку и после этого поправив шляпу, подаренную ему дядей. — Нет, пройдемся пешком. Мне хочется побыть на воздухе. — Ты точно дойдешь до управления? — Без сомнения. В целом я в отличной физической форме, думаю, поэтому последствия воздействия духа прошли довольно быстро, хоть это и показалось подозрительным Анне. — Почему он решил действовать через тебя? — спросил Штольман о том, что его заботило. — Наверное, потому, что он знал меня и посчитал, что я все равно от него не отстану, буду искать способы вызвать его. А сделав меня своим проводником, решил наказать меня, чтобы я больше его не тревожил. Если мне будет дурно во время сеанса, на грани того, чтобы отдать концы самому, я вряд ли захочу испытать подобное снова… — озвучил свою догадку Павел Александрович. — Хотя, кто знает этих духов, что там у них на уме, если он, конечно, у них имеется… Слава Богу, все обошлось, это главное… Давай лучше поговорим о деле. — Хорошо, — согласился Яков Платонович. — Так каким же образом Измайлов попал в твое поле зрения? — Как я и сказал тебе, произошло стечение обстоятельств. Насчет бумаг, про которые я говорил ранее, что не представляется возможным точно определить, подлинные они или поддельные, у меня было подозрение, что к ним мог приложить руку Измайлов, точнее, сфальсифицировать их. — Почему именно он, а не кто-то другой? — Потому что он — родственник Радолинского, в часах которого случайно были найдены эти письма, когда он отдал те часы в другие руки. Одному из них могло достаться весьма привлекательное наследство от их общего родственника, который все же больше склонялся к тому, чтобы отписать все Радолинскому, нежели Измайлову. И я предположил, что Измайлов состряпал фальшивку, компрометирующую Александра Второго, и подложил ее своему сопернику, недолюбливающему Россию, поскольку его дорогой дед был убит во время Польского восстания, — обьяснил ход своих мыслей подполковник Ливен. Когда графиня фон Мольтке упомянула, что дед Радолинского по матери был Дзержинский, Ливен припомнил, что Стаднитский сказал ему, что родственникам Перовской не понравилось, что его мать была из польской дворянской семьи, что-то вроде Бржезинских. И тогда он подумал, а что если они — Дзержинские, тогда понятно, почему графы были против такого родства, кому захочется родниться с потомком принимавшего участие в восстании против Российской Империи, для которого тот был чуть ли не героем. Тогда у него и возникло еще одно основание для подозрения Измайлова в фальсификации писем Валевской — помимо того факта, что он мастерски владел подделкой почерков. В полученных им депешах было подтверждение его догадкам. В одной значилась девичья фамилия матери Измайлова — Дзержинская. В другой сообщалось о предполагаемом наследстве, которое родственник со стороны Дзержинских подумывал оставить либо Радолинскому, либо Измайлову. — И этот Радолинский не стал бы скрывать такой грязной тайны Романовых, — высказал свое мнение Штольман. — Еще бы, поделился бы этим с кем-нибудь, хотя бы кулуарно, если не публично. — И рано или поздно он бы привлек этим к себе внимание властей… — Именно. Скорее всего, началось бы расследование, и, даже если было бы доказано, что его самого ввели в заблуждение, это не отменило бы того, что он пытался опорочить Императора. А уж после такого скандала родственник вряд ли оставил бы ему даже злотый. — То есть в любом случае Радолинский остался бы у разбитого корыта, а Измайлов поймал золотую рыбку. — Определенно. — Значит, все это задумывалось ради наживы? — Ради нее, родимой, — подтвердил Павел Александрович, на лице которого появилось презрительное выражение. — Но этого не произошло потому, что письма случайно попали к человеку, который посчитал необходимым передать их… тебе? — Нет, непосредственно Его Величеству. — А Романовы, Измайлов не держал на них зла? Лично не был заинтересован в том, чтобы опорочить их? — У меня нет таких сведений. Но есть другие. В Петербурге я на всякий случай сделал запрос относительно Михаила Измайлова и вчера вечером получил ответ. В нем значилось, что в понедельник Измайлов уехал в Москву и должен был вернуться в четверг, но не появился на службе. И я предположил, а не завернул ли он по пути из Москвы в Тверь в Затонск, а там с ним что-то случилось. И вспомнил, что на перроне столкнулся с неким господином и даже не извинился, опасаясь, как бы это не переросло… в выяснение отношений, из-за чего я мог бы опоздать на поезд. Я видел его всего секунду, у меня не было времени смотреть, кого я почти задел. Я думал о том, чтобы успеть заскочить в вагон… и еще… кое о чем… — Может быть, о ком? Об Анне? — прямо спросил Яков. — О том, что нескоро снова увижу ее… — так же откровенно ответил Павел, — Если бы я обернулся… я бы уже тогда понял, кто это, ведь я видел его фотографию прежде. Если, конечно, он тоже смотрел бы мне вслед. Но мысль о том, с кем я мог столкнуться, пришла ко мне тогда, когда я получил рапорт… В нем же значилось, что Измайлов, с большой вероятностью, теперь мог промышлять шантажом. Он получил должность в архиве суда и, имея доступ к делам, по-видимому, выискивал в них несоответствия, нестыковки и просчеты следствия и пользовался этим, чтобы доить граждан, чудом избежавших наказания, особенно тех, кто потом также отметился в Москве. У него, похоже, образовался союз с тамошним следователем. Кем, как думаешь? — Ливен загадочно посмотрел на племянника. — Представления не имею. Московские следователи мне не знакомы. — Тебе знаком по крайней мере один — Уваков. Именно с ним у Измайлова была… коалиция. — Уваков? — не особо удивился Штольман. — Знакомая персона, не так ли? — Еще бы… Измайлов приехал в Затонск с паспортом Михаила Смирнова, которого ограбили и убили в Петербурге. Следствие вел Уваков. Не от него ли у Измайлова был паспорт? Кто-то нашел выброшенный паспорт и принес в полицию, а Уваков не приобщил его к делу, а прикарманил, вдруг он когда-то сможет понадобиться… — Вполне возможно. Они могли… сотрудничать и в Петербурге. — Может, они и организовали убийство и ограбление Смирнова? — высказал предположение начальник затонского сыска. — При нем была крупная сумма — более пяти тысяч. — Я не могу судить о том, о чем не имею информации. Но допускаю это. — А убийцей Измайлова мог быть один из тех, из кого он тянул деньги вместе с Уваковым? — Не исключаю того. Как и того, что это человек, которому Измайлов досадил в чем-то другом, — Ливен подумал об убитом Бессарабове. — Как произошло убийство? — Его ранили клинком на перроне, когда ты с ним столкнулся, человек, который был сзади его. Умер он гораздо позже, в гостинице, когда упал, и застрявший в теле обломок клинка пробил легкое. — Обломок клинка? О Боже! — воскликнул подполковник Ливен. — Да кто же идет на убийство с таким… убогим оружием? — По показаниям свидетелей вроде бы как офицер, возможно, в отставке. — А в отставку его отправили из-за того, что наконец признали непригодным к службе ввиду его идиотства? Яков, сам-то подумай, какой офицер, пусть и в отставке, будет использовать для убийства какую-то… финтифлюшку вместо надежного оружия? — Уже думал. Тот, кто, возможно, и убивать не хотел, а просто… не мог совладать с собой, чтобы хоть как-то не навредить Измайлову, и воспользовался тем, что было под рукой, пусть и финтифлюшкой… — выдвинул Штольман версию, чтобы посмотреть, что на это скажет Ливен. — Зачем вообще иметь ее при себе, когда можно вооружиться чем-то серьезным? Не обязательно для нападения, для защиты. — Может, это подарок. Ты же подарил мне трость с клинком… — Яков махнул тростью, на которой был аккуратно перечеркнутый вензель Ливенов. — Дорогой племянник, если бы я подарил тебе такую негодную вещь, то меня можно было заподозрить в том, что я желал тебе… отнюдь не долгой жизни… — А если даритель совершенно не разбирался в оружии? Например, это была дама. Приобрела вещицу, основываясь исключительно на ее внешнем виде, именно финтифлюшку. — Ну тогда он вдвойне идиот — ставить свою безопасность в угоду желанию потрафить даме. — И как быть с подарком, не желая обидеть ее? — Если приглашаешь даму к себе, то поместить его перед ее приходом на видное место. Моя дорогая, Ваш подарок настолько ценен для меня, что я опасаюсь, как бы с ним чего не случилось… — медовым голосом произнес князь Ливен, а затем продолжил обычным тоном: — Думаешь, женщины никогда не дарили мне… барахла? Еще как! Но я не обязан этим пользоваться, тем более, если это может стать… слабым местом… при моей опасной службе… — Ну это ты. А люди разные. — Разные. И про этого человека точно не скажешь — ума палата. То, что после такого ранения его недруг Измайлов умер, лишь случайность, не более. Даже ставить себе в заслугу то, что он поквитался с ним, не стоит. — А как ты вообще узнал про преступление, про то, что Измайлов убит? — задал затонский следователь один из главных вопросов. — Как я уже сказал, я предположил, что с Измайловым что-то случилось. Но это могло быть что угодно — упал, ногу сломал, а на службу не сообщил об этом, поскольку он не должен был находиться в Затонске. Но все же я склонялся к тому, что с ним произошло что-то более серьезное — что он был ранен или убит. А подтверждение своим догадкам я получил случайно. Взял на вокзале извозчика, чтобы доехать до вас, а он сразу спросил меня: «Ваше Благородие, Вы поймали уже того душегуба, что на перроне ножом другого порезал, когда трое господ столкнулись?» Ты, видимо, опрашивал извозчиков у вокзала, он тебя и запомнил, но плохо. Принял меня за тебя. — Опрашивал. Я, пожалуй, уже половину Затонска опросил… И насчет убитого, и убийцы. Мы же сначала думали, что убитый — Смирнов из Москвы, чей паспорт был при нем. Потом узнали, что этого Смирнова убили два года назад в Петербурге, и не могли установить личность убитого в Затонске. Я по крупицам собирал информацию, то тут, то там. Узнал, что этот Несмирнов-Ниманд ранее уже был в Затонске — во время ярмарки, слышал про меня и даже видел меня… — Кто-кто? — смеясь, переспросил Павел Александрович. — Несмирнов-Ниманд. Несмирнов — так так он оказался не Смирновым. А Ниманд — так как неизвестный и ругался по-немецки. — И как же? — Scheisse. Ливен снова рассмеялся: — По такому признаку ты бы искал своего Ниманда до скончания века. Не всегда знание языков идет на пользу. Он выругался не на немецком, а на польском szajs. У Измайлова ведь мать — полька… И когда же ты понял, что убитый — Измайлов? Когда принял во внимание, что он интересовался тобой? — Нет, позже… сегодня… После того как Измайлова ранили на вокзале, и ему стало плохо на улице, у него украли бумажник. Об этом, конечно, он не стал заявлять в полицию, как и своем ранении. А сегодня нашли то, что вор выкинул за ненадобностью, прихватив с кошельком — три газетные заметки и письмо, — рассказал Штольман о некоторых подробностях дела. — Письмо? Подметное, я полагаю? — Да. «Твой час настал». — Как много талантов было у Измайлова! — насмешливо произнес Павел Александрович. — О том, что он мог предсказывать будущее, до сего момента мне было неизвестно. Это надо же, настолько попасть в точку. — Павел, это же он обо мне. — Это могло быть о тебе, — Ливен стал серьезным. — Но он сам накликал на себя беду. Это должно было случиться с ним рано или поздно. От судьбы не убежишь… даже, как мы видим, на поезде… Они подошли к полицейскому управлению, и дежурный, который вышел на минуту на улицу, открыл для них дверь. Как только они переступили порог кабинета Штольмана, Ливен, сняв котелок и поместив его вместе с тростью и саквояжем на один из стульев, попросил: — Дай мне дело Измайлова, я просмотрю его. Начальник сыскного отделения Затонской полиции хотел воспротивиться этому, но Павел Александрович взглянул на него так, что тот молча достал из стола папку, положил в нее газетные вырезки и обломок клинка, которые были у него в бумажнике, и отдал ему. Подполковник Ливен занял стол Коробейникова, быстро изучил все бумаги, взглянул на фрагмент орудия преступления, сложил все в папку и вернул ее следователю: — Это дело будет объединено с другим. Перепроверь все и внеси дополнения. Про подметные письма упоминать нет необходимости. Исправь неточности, если таковые имеются. В общем, приведи все документы в полный порядок, чтобы я мог забрать их с собой. — Что ты сказал? — Штольману показалось, что он ослышался. — Я сказал привести дело в надлежащий вид, — четко произнес Ливен с интонацией начальственного чина, подчиненный которого был не в состоянии понять приказ с первого раза. Затем он выглянул из кабинета сыска: — Любезный! Дежурный был тут как тут. Князь показал ему какую-то бумагу, и у того вытянулось лицо. — Полицмейстера срочно доставить в участок, хоть из-под земли достать! — Будет сделано немедленно, Ваше Сиятельство! Яков все так же ошеломленно смотрел на Павла. — Господин начальник сыскного отделения, делом займитесь! — бросил Ливен фразу, которую Штольман сам столько раз говорил Антону Андреевичу. Павел Александрович снова занял место помощника Штольмана, вытащил из кармана записную книжку и стал делать в ней пометки. Яков Платонович сел за свой стол и принялся вычитывать дело. Хорошо, что он относился к делопроизводству серьезно, поэтому исправлений не потребовалось вовсе, он лишь внес пару дополнений. Он закрыл папку и положил ее на край стола. Ему хотелось сказать что-нибудь этакое родственнику, который сейчас отдавал ему приказы, но он не успел. В кабинет сыска вбежал одетый не в мундир, а в цивильный костюм полицмейстер, красный от гнева: — Ваше Сиятельство, что Вы себе позволяете?! Вы вытащили меня с семейного обеда, а у нас, между прочим, жених дочери был! — Я позволяю себе то, на что имею полномочия, — спокойно сказал Ливен и предъявил полицмейстеру бумагу, которую ранее показывал дежурному. Цвет лица Трегубова стал меняться от красного к белому по мере того, как он продвигался в чтении ее содержания, местами произнося вслух: — Александр Третий… оказывать всяческое содействие князю Павлу Александровичу Ливену, подполковнику, заместителю начальника Собственной Его Императорского Величества охраны… бесприкословно выполнять его распоряжения… — Вы удовлетворены, полковник? — спросил Павел Александрович, забирая документ. — Надеюсь в том, что этот приказ подложный, Вы меня обвинять не станете. Как и в том, что я так неудачно пошутил. — Никак нет, Ваше Сиятельство! Но мне же толком ничего не объяснили, почему я так спешно Вам понадобился. Может, Вы меня просто хотели видеть… А у нас, можно сказать, званый обед… — Полковник, мне, по-вашему, заняться нечем кроме как назначать Вам рандеву без причины? Или, может, Вы посчитали, что я по Вам соскучился? Так вот, у меня есть, по кому скучать в Затонске, это моя семья, — таким же нейтральным тоном продолжил Ливен. — Я полностью поглощен государственными делами, и одно из них привело меня к вам в Затонск. — И какое же? — Смерть Михаила Измайлова, наступившая вследствие его ранения на вокзале вашего города. Лица, подозревавшегося в совершении ряда преступлений. Это убийство может быть связано с другим преступлением. — А в чем именно этот господин подозревался, я могу узнать? — Можете. За ним много грехов, но один из главных — распространение клеветы относительно… очень значимых фигур в Империи, — завуалированно выразился Ливен. — Матка Боска! — воскликнул по-польски Николай Васильевич и перекрестился по православному обычаю. — В том числе и на территории Царства Польского, — уточнил Павел Александрович. — Матерь Божья! — тут же поправился Трегубов. — Значит, политического убили… А мы убийство так пока и не раскрыли… Хоть Штольман изо всех сил старался… — Ему больше нет нужды стараться. Это дело теперь вне его компетенции. Все документы по нему я его забираю с собой. — Так его убийство организовали… уполномоченные чины… чтобы пресечь клевету? — пролепетал Трегубов. — Полковник, Вы сколько приняли на грудь в обед, что несете чушь, за которую впору Вас самого считать… одного поля ягодой с убитым? Полицмейстер побледнел еще больше и промычал что-то нечленораздельное, затем вытащил из кармана платок и вытер лоб и шею. — К убийству Измайлова, как Вы выразились, уполномоченные чины не имеют никакого отношения. Даже если бы кто-то и получил приказ устранить Измайлова, не думаете же Вы, что они стали бы полагаться… на удачу, а не действовали наверняка, с гарантированным исходом дела? — Нет, не думаю… Но тогда зачем Вам документы? — недоумевал начальник затонской полиции. — Чтобы передать их тем, кто будет далее заниматься расследованием. Завтра прибудут офицеры из губернского жандармского управления и заберут тело и вещи. На это у них будет соответствующий приказ. — То есть дело будет расследоваться в Твери? — Скорее всего, в Твери и Петербурге. — Почему? — Потому что Измайлов служил в Твери в архиве суда, а до этого в Министерстве юстиции. — В Министерстве юстиции… потом в Твери… Его что же… сослали в Тверь из столицы как Штольмана к нам в Затонск? Уже тогда подозревали в наветах на… сильных мира сего? — Если бы его тогда подозревали в этом, его бы отправили не в Тверь, а в Сибирь, — пояснил Ливен полицмейстеру, который не блистал умом. — Нет, тогда он был заподозрен в другом, что, впрочем, все же имеет опосредованное отношение к его инсинуациям. Но у него были покровители, которым удалось пристроить его в хорошее место — в губернский город. В отличии от того же Штольмана, которого за гораздо меньшую провинность отправили в уездный. — Вы забираете дело не потому, что Штольман не смог найти убийцу? Чтобы на его счету не числилось нераскрытого? — с подозрением посмотрел Николай Васильевич на заместителя начальника охраны Императора. — Сдается мне, полковник, что Вы все же перебрали за обедом. Я сказал, что совершено еще одно преступление, и убийство в Затонске может быть связано с ним… Я напишу расписку, что забираю документы, и оставлю ее у дежурного. — Да уж извольте… — Полковник, Вы можете быть свободны, — отпустил Трегубова Ливен, чин которого был на одну ступень ниже, чем у начальника затонской полиции. — Есть! Полицмейстер вышел из кабинета сыскного отделения чеканным шагом, хоть и был без мундира. — Что это было? — спросил молчавший до этого Штольман. — Полицмейстер же озвучил — подполковник Ливен, заместитель начальника охраны Императора, наделенный Государем особыми полномочиями. Персона, скажу тебе, временами малоприятная, а временами и совсем невыносимая, особенно в глазах тех, кому кажется, что он требует слишком много. В общем, та еще бестия. — Как лестно ты о подполковнике… Павел Александрович хмыкнул: — А что ты хотел? Павлушечка-душечка я в основном для своих родных, в частной жизни. — Павлушечка-душечка? — Яков от души рассмеялся. — Пожалуй, это даже более выразительно, чем Ясик. И кто тебя так нарек? Дмитрий? — Нет. Когда я был совсем маленьким, меня так иногда называла няня, конечно, когда никто другой этого не мог слышать… Не знаю, почему это сейчас пришло мне в голову… тем более, когда речь идет о моей службе, где я по большей части Шторм. — То есть с Трегубовым это было затишье перед бурей? — Что-то вроде того. — А дело, как ты сказал, связанное с убийством Измайлова, существует на самом деле? — поинтересовался Штольман. — Существует. — Я могу спросить, что это за дело? — Вопрос задать можешь, получить на него ответ — нет. — Почему? — Потому, что к нему могут быть причастны некие особы, и этого тебе лучше не знать. — Я не спрашиваю подробности. Я только хочу знать, какое преступление. Еще одно убийство? — Да. — Тоже холодным оружием? — Да, — снова кратко ответил Ливен. — Ты смог определить, что это за обломок клинка? От какого он оружия? — Возможно, от британского офицерского кортика. — Британского? — удивился Яков Платонович. — Да. Я не уверен на сто процентов, но, полагаю, что не ошибся. — Ты разбираешься и в этом? — Я разбираюсь во многом, в том числе и в оружии разных времен и стран. А относительно того, в чем не разбираюсь или разбираюсь недостаточно хорошо, я прошу консультацию у тех, кто знаком с этим гораздо лучше меня. Поэтому я все же обращусь к человеку, мнение которого в данном вопросе для меня будет основополагающим. — То убийство было совершено подобным оружием? — Насколько мне известно, нет. — И кто стал жертвой на это раз? Не Уваков? — Увы, не Уваков. Надо же, почти что каламбур… — усмехнулся Павел Александрович. — Если бы это произошло, единственный, к кому у меня было было сочувствие в этом случае, это тому, кто отправился бы на каторгу, но никак не жертве. Это другой человек. Штольман задумался: — Он тоже должен быть как-то связан с Измайловым… точнее, повязан… Это Бессарабов, брат Магистра? Он? Ливен не ответил. — Так вот почему ты забираешь дело — чтобы среди других случайно не всплыло мое имя… Ну как же, твой родственник, как ты можешь позволить такое… Подобное нужно держать под контролем… — не смог сдержаться Штольман. — Господин коллежский советник, Вы пили вместе с полицмейстером? Интересно, что? Крепкую брагу? Настойку мухоморов? Что так губительно влияет на мыслительную деятельность? Мир не вращается вокруг Вашей персоны и моей тоже! — чуть повысил голос Ливен. — Да, ты прав, — согласился Яков Платонович. — Мир вращается не вокруг нас с тобой… в России он вращается вокруг Императора… В убийстве Бессарабова, вероятно, подозревают кого-то из его приближенных… раз ты в курсе этого дела… Неужели это тот мужчина с бородой, который ранил Измайлова? — Мужчина с бородой — описание весьма неопределенное. А вот портсигар с монограммой — вполне конкретное. И среди приближенных Государя я такого, слава Богу, не припомню. Но я могу найти этого человека, нужно будет опросить полки в Петербурге, в какой-то же он приезжал к кому-то из знакомых. — Сами будете обходить, Ваше Сиятельство? — с иронией спросил Штольман. — Ну что ты, еще ноги княжеские сотру да сапоги стопчу, — в тон ему ответил Павел Александрович… — Озадачу этим командиров полков, они предоставят мне эту информацию, скорее всего, в тот же день. В коридоре послышался шум: — Туда нельзя! — Мне очень нужно! — Нельзя! Ну куда ты ломишься? Если сейчас же не прекратишь, я тебя под арест посажу! — Потом посадишь, а сейчас я должен его видеть! — Какие, однако, у вас в управлении страсти! — покачал головой Ливен. — Похоже, ломятся к тебе… В кабинет ввалились Карелин и полицейский, от которого тот отбивался. — Ваше Сиятельство! — Да нет, похоже, не ко мне, а к тебе, — определил начальник сыска. — Отпусти его, иди на место, — махнул он дежурному. — Мы тут сами разберемся. — Ваше Сиятельство, простите, что я ворвался сюда. Я только спросить, нет ли у Вас каких новостей о моей Тане… — Ваша дочь нашлась, она в целости и сохранности, скоро Вы сможете ее увидеть. Вы должны были бы получить известие об этом в ближайшее время. Карелин бросился на колени и стал целовать руки князю Ливену. — Господи, это еще зачем? Карелин, Вы в своем уме? Встаньте немедленно! — Павел Александрович попытался высвободить свои руки. — Да, я обезумел… от счастья! Ваше Сиятельство, Вы были моей последней надеждой! Надеждой на чудо! И вот оно свершилось! Моя дочка нашлась!! Живая!! — восклицал Алексей Александрович, все еще продолжая лобызать руки князя. — Господин Карелин! Довольно! Ливен наконец смог выдернуть свои руки. Ему хотелось вытереть их, не из-за брезгливости, а так как Карелин целовал их, как говорится, от души. Но он не мог достать носового платка. Это бы выглядело совершенно унизительно для человека, так искренне выражавшего свою благодарность. Пришлось попытаться обтереть хотя бы одну руку, не вынимая платка из кармана. — Алексей Александрович, встаньте! Иначе я Вам ничего больше не скажу о дочери, пока Вы не успокоитесь. Предупреждение князя отрезвило пьяного от счастья Карелина, и он поднялся с коленей. — Простите, Ваше Сиятельство. Богом молю, простите. Должно быть, я выглядел совершенно нелепо и… подобострастно… — Вы Выглядели как отец, который от всего сердца радовался тому, что его ребенок оказался жив и здоров. Присядьте. Карелин сел на стул, на котором уже не раз сидел ранее, рассказывая о своей беде. — Где моя девочка? — Она под Колпино, у одной помещицы, женщины добросердечной и заботливой. — Как она там оказалась? Она где-то нашла Таню? — Можно сказать и так. Она нашла Татьяну у Каверина и увезла ее от него… от греха подальше. — От греха подальше? Что это значит, Ваше Сиятельство? Он… проявлял к ней интерес… как мужчина? Если так, то я убью этого подонка! — закричал Алексей Александрович. — Тише, господин Карелин! Такого, слава тебе Господи, не было. Но он относился к девочке совсем не так, как следовало бы ее родителю. — Как именно? Ваше Сиятельство, скажите, как есть! — Являлся домой в приличном подпитии, ругался, называл Татьяну плохими словами, считал, что она его, простите, объедала… — перечислил Ливен некоторые дурные поступки Каверина. — Объедала? Да она ест как птичка… — Ну, видимо, и такую птичку кормить для него было… разорительно… — Вы сказали, что он ругался и обзывал ее… — Да, в том числе и такими словами, значение которых Татьяна не понимала, — осторожно сказал Павел Александрович. — Нецензурными? — Про такое не знаю. Знаю только про грубое слово, которым называют незаконнорожденного ребенка. — Вот мерзавец! Как можно так оскорблять свою же дочь? Хоть не бил ее? А то с него станется, особенно, если, как Вы говорите, он приходил пьяный… — Не бил. Но веником раз… поучил. — Что?! Да я его сам веником так отлуплю, что на нем места живого не останется! — снова взвился приемный отец Тани. — На нем уже и так нет живого места. Мои люди об этом позаботились. — Ваши люди? Они его… отметелили? — Мне не оставалось ничего другого, как отдать такое распоряжение. Я не мог оставить скотство Каверина безнаказанным… Так что Вам не стоит об этом беспокоиться. Мои люди знают, как… отделать человека так, чтобы он запомнил это на всю оставшуюся жизнь. — Спасибо Вам и за это… — Не стоит благодарности… И я, и они сделали это… от души… — Ливен позволил себе чуть заметную усмешку, которую увидел только Штольман. — Ваше Сиятельство, а как Таня оказалась у Каверина? Неужели сама уехала к нему? Но как она узнала его адрес? — Нет, не сама. Ее обманом увезла к Каверину невеста Полянского, она была знакома с Кавериным и поняла, чья дочь Татьяна на самом деле. Решила удалить ее из Петербурга… чтобы все внимание и деньги Полянского доставались только ей… — объяснил Карелину Павел Александрович. — То есть, Ваше Сиятельство, Вы оказались правы, подозревая ту женщину? Она сделала это из жадности и ревности? — Полагаю, что так. Она не знала, что девочку и так увезут далеко от столицы в целом и от Полянского в частности. И решила устроить это сама. — Как же Таня согласилась ехать с ней? — недоуменно посмотрел на князя Алексей Александрович. — Она бы не поехала с чужим человеком… — Перовская солгала ей, что ее папенька Алексей Андреевич ждал ее. А девочка поверила. А кто бы на ее месте не поверил? Маменька умерла, папенька, узнав об этом, послал за ней… — А Каверину она свалилась как снег на голову… и он не смог заставить себя принять дочь… Но почему он не отправил ее обратно, к тому же Полянскому? — задал Карелин вопрос, ответ на который казался Ливену ясным как день. — Потому что тогда бы вскрылось, что он жил в Колпино уже какое-то время и что давно был изгнан из рядов Императорской Армии. — Долго она была у Каверина? — Не более нескольких дней. Потом ее забрала к себе местная помещица, Надежда Адриановна Жданова, знакомая Каверина, — Ливен не стал говорить, что Жданова была когда-то любовницей бесстыжего ловеласа. Если у нее и Карелина сложатся хорошие дружеские, а затем, даст Бог, и романтические отношения, которые могли бы в дальшейшем привести к браку, Алексею Александровичу незачем знать об этой странице из прошлого Надежды Адриановны. — А если бы не забрала, он бы так и продолжил над ней издеваться? — Думаю, это зависело бы характера Тани. Или бы терпела, или бы убежала от него, куда глаза глядят… Последнее могло привести к весьма плачевным последствиям, поскольку неизвестно, что за люди встретились бы ей на пути. Хорошо, если бы порядочные, отвезли к тому же Полянскому или хотя бы привели в полицию. Но ведь могло быть и по-другому, Таня — девочка очень красивая, с ней и милостыни больше бы подавали, да и продать ее можно было ох как недешево… Извините, что говорю Вам о таком… — Ваше Сиятельство, да я и сам об этом думал… Что Таню мою или милостыню просить заставляют, в лучшем случае, или же продали какому-нибудь извращенцу… наподобие Стаднитского… — Алексей Александрович, вот как раз Стаднитский и внес свой вклад в то, чтобы Ваша Татьяна нашлась. — Что?! Он?! — не поверил услышанному затонский помещик. — Да, он. Он тоже не исключал, что к исчезновению девочки могла быть причастна невеста Полянского. И это он, опрашивая своих знакомых, помог выяснить, что она знала Каверина. Так что в том, что Таню удалось найти, есть и заслуга Стаднитского. Карелин посмотрел на начальника сыскного отделения: — Как же так, господин Штольман? Я был о нем такого низкого мнения… после того, что Вы мне про него рассказали… Оказывается, он не такой уж дурной человек… — Как сказал мне Павел Александрович, к лучшему его изменили женитьба и отцовство. — Он женат, и у него есть ребенок? Не знал об этом… — Никто не знал, Владислав Данилович скрывал это от всех, в том числе и от родных, — объяснил Павел Александрович. — К чему такая таинственность? — Ну Вам ли спрашивать, Алексей Александрович. Про Вас ведь тоже никому неизвестно, что Вы были женаты, и что у Вас имеется дочь… — заметил Яков Платонович. — Ну у меня на это есть причина, жена, как я Вам признался, давно со мной не жила… как и дочь… — И у Стаднитского также были свои основания так поступить. Однако, недавно ситуация изменилась — он познакомил матушку и дочкой, и с женой, которую, как он боялся, его родительница могла не принять… — Понимаю, мать Стаднитского, насколько я помню, дочь графа, такой, наверное, хотелось невестку их круга… а он женился… тайно, без ее благословения… — Да, примерно так и было. — Ну что ж, тогда желаю ему счастья… и надеюсь, что его семейное положение поможет ему… угомониться… — Он уже, как Вы изволили выразиться, угомонился. Теперь его… стремления направлены на то, чтобы сделать счастливыми жену и дочь… И Вам он хотел помочь, поскольку, думаю, представил, что бы он пережил сам, случись подобное с его дочкой… — Не знаю, как я умом не двинулся… Но теперь, слава Богу, все позади… Ваше Сиятельство, Вы сказали, что я скоро смогу увидеть Таню. Вы мне объясните, как найти имение Ждановой? Я поеду первым же поездом. — Алексей Александрович, думаю, Вам лучше остаться в Затонске. — Почему? Жданова не хочет, чтобы я приезжал к ней? Верно, думает, что я такой же мерзавец как Каверин… — тяжело вздохнул Карелин. — Нет, я сказал ей, что Вы — добрый, порядочный человек. — Тогда в чем же дело? — Дело в том, что, как мне кажется, было бы лучше, чтобы Надежда Адриановна сама привезла Таню в Затонск. Таня к ней привыкла, ей было бы трудно с ней расставаться. — Так разве бы я стал на этом настаивать? Пусть бы ехала вместе с нами, погостила у нас… — Возможно, ей было бы неудобно… вроде как Вы приглашаете… потому что обязаны ей, — объяснил Ливен Карелину, как могла бы воспринять ситуацию Жданова. — А так, она привезет Таню, и, разумеется, Вы захотите показать ей, где девочка будет жить. — Да, Вы правы, Ваше Сиятельство. Не нужно ставить даму в положение, когда она могла бы подумать, что я делаю это не от души, а только из благодарности… У Карелина было множество вопросов, и он задал очередной: — Надеюсь, ее родственники не были против того, что она взяла Таню к себе? — Надежда Адриановна — бездетная вдова. Ее муж, как и его брат, погиб на Турецкой. Она жила в имении свекров, не так давно они оба скончались. Удивляюсь, как при ее красоте, добром сердце и хозяйственности она больше не вышла замуж… — Может, родителей мужа не хотела покидать? Видимо, она им как дочь была… — предположил Алексей Александрович. — Полагаю, что так и было… А теперь она совсем одна. Думаю, Таня для нее была как лучик солнца, она к ней очень привязалась. — Грешно так говорить, но хорошо, что ей никто не препятствовал в том, чтобы оставить у себя Таню… иначе бы с ней что угодно могло случиться… А ее я понять могу, жить одной, без детей и получить ребенка… в немолодые лета… — Помилуйте, Алексей Александрович, Надежде Адриановне немногим за тридцать, полагаю, она и сама могла бы стать матерью… если бы нашла себе достойного мужа… — поделился своим впечатлением о помещице из Колпино князь Ливен. — Чуть за тридцать? — искренне удивился Карелин. — У меня сложилось мнение, что она уже тогда была не очень молода, когда осталась со свекрами… — Ее муж погиб вскоре после свадьбы, не думаю, что тогда ей было больше двадцати, скорее, даже меньше. — Девочка еще совсем была, — снова вздохнул Алексей Александрович, — и женой-то недолго побыла, и тут же вдова… — Да, после той войны многие овдовели, как женщины в возрасте, так и совсем юные. Хорошо, что родители мужа стали ей близкими людьми. — Да, все же не одной горе переживать… Как считаете, Ваше Сиятельство, Надежда Адриановна могла бы погостить у меня в имении не несколько дней, а подольше? Сейчас ведь не самое напряженное время в поместье… — Я не могу сказать этого за нее, но, полагаю, что это не так невозможно… — Ваше Сиятельство, я должен послать Надежде Адриановне денег на билеты. Пожалуйста, дайте мне ее адрес. Обещаю, что сам я туда не кинусь, как бы мне этого ни хотелось. — У Ждановой есть деньги на билеты. — Я не могу позволить ей ехать на свои! Тут уж Вы меня убедить не сможете! — Я даже пытаться не буду. Они поедут на деньги Каверина. — На деньги Каверина? Каким образом? Ни за что не поверю, что он мог дать денег. — Он и не давал. Как сказала Жданова, у него зимой снега не выпросишь. — Вот это точно про него! — потряс пальцем Карелин. — Ему пришлось их отдать. — Ваши люди забрали? — Да, мои люди, — подтвердил Его Сиятельство. — Денег не так много, но на дорогу более чем достаточно. Еще скажу честно, имение у Ждановой небольшое, и, тем не менее, он хотела везти Таню к Вам на свои… — Золотое сердце у Надежды Адриановны! — восхищенно произнес Алексей Александрович. — Разумеется, ни о каких ее расходах в Затонске и речи быть не может! — Я бы предложил Вам написать записку, что разрешаете Ждановой сопровождать свою дочь в Затонск, — посоветовал князь Ливен. — А то мало ли что может произойти в дороге… — он протянул Карелину лист бумаги. — Да, конечно, — Алексей Александрович написал несколько строк. — Хорошо бы заверить Вашу подпись, но у меня нет времени, чтобы искать нотариуса… Думаю, придется обойтись… тем, что есть под рукой. Яков Платонович, распишитесь, а я следом за Вами. Штольман написал свое имя, чин и должность, Ливен сделал то же самое, затем взял свою трость и отвинтил верхнюю часть ручки с гербом князей Ливенов. В ней оказалась печать, он приложил ее к листу бумаги рядом со своей росписью. И кликнул дежурного: — Любезный, поставь печать управления там, где подпись Штольмана! Тот не стал задавать никаких вопросов и тут же вернулся с листом бумаги, который ему дал князь, имевший особые полномочия. Ливен свернул документ и положил в бумажник. — Мои люди передадут его Ждановой. Алексей Александрович, думаю, на следующей неделе Вы сможете встретиться со своей дочерью. — Я с ума сойду в ожидании. — А Вы займитесь чем-нибудь полезным. Подремонтируйте что-нибудь в доме, комнаты подновите для дочки и гостьи, глядишь, и время быстрее пройдет. — Да, комнаты непременно нужно обновить! Я прямо сейчас портьеры новые закажу! — Вот это дело. — Ну тогда, я, если Вы позволите, откланяюсь, — Карелин встал и поклонился: — Еще раз моя глубокая благодарность и Вам, Ваше Сиятельство, и Вам, господин Штольман! — Всего Вам доброго! — попрощался князь Ливен. Как только за Карелиным закрылась дверь, Штольман с усмешкой произнес: — Ваше Сиятельство, какой же Вы предусмотрительный! У Вас и печать при себе… Всегда с собой носите? — Ну что Вы, Ваша Милость… В дворцовых кабинетах, дома в Петербурге, в имениях такой необходимости нет, поскольку, разумеется, там печати наличиствуют, причем… разные. — Разные? Это как понимать? — Есть Его Сиятельства князя Ливена, есть заместителя начальника охраны Императора… — А, может, есть и другие? — Возможно… — неопределенно ответил Павел Александрович. — Еще вопросы? — Павел, мне показалось или ты… пытался сводничать? — Пытался? А я-то думал, что я такой искусный сводник, что мне и попыток не нужно, — засмеялся Ливен и тут же стал серьезным: — Яков, и Карелин, и Жданова — оба порядочные, добросердечные, милые… и обделенные счастьем люди. Почему бы им не создать семью? Дочка у них одна на двоих уже имеется, как знать, может, Господь потом еще детей подарит. А нет, так всю свою нерастраченную родительскую любовь Тане отдадут… — Как ты быстро все решил… да еще за других! — Что тут решать, когда и так все ясно? Есть три человека, которые нуждаются в счастье и в семье, двое взрослых и один ребенок. И они все необходимы друг другу… как воздух… Думаю, Карелин со Ждановой могли бы пожениться даже ради Тани, чтобы обоим быть вместе с ней, чтобы у нее были оба родителя, пусть и приемных. Но мне бы хотелось, чтобы они были счастливы и как муж с женой. И я не думаю, что это невозможно. Карелин — мужчина семейного склада, жениться не мог, так как был формально женат на матери Татьяны, теперь он вдовец и может обзавестись семьей — с красивой, душевной женщиной, которая будет любить его приемную дочь, и которой он вполне может сначала увлечься, а потом и отдать свое сердце. У Ждановой были романы, но замуж она так и не вышла. Свекровь ей даже советовала выйти хоть за кого, лишь бы родить ребенка, а для нее такое неприемлемо. А тут есть мужчина, с ребенком, хоть и не кровным, но тем, к кому она прикипела сердцем, подходящий ей по возрасту, с хорошим характером, приятной внешности и с имением. Чем не кандидат для замужества? Вот увидишь, они еще вас с Анной пригласят на свадьбу. — Ты это так уверенно говоришь, — покачал головой Яков Платонович, — прямо вестник провидения… — Это не провидение, это способность замечать очевидное… немного раньше других людей… — внес уточнение Павел Александрович. — Ты мастер давать определения… — Не хотелось бы, чтобы это прозвучало нескромно, но я мастер во многих… сферах деятельности. В том числе, и по части составления документов. И сейчас мне нужно написать расписку, которую я обещал оставить для полицмейстера. Ему же требуется отчетность. Ливен быстрым, но аккуратным и разборчивым почерком написал документ и снова воспользовался печатью из трости. А затем положил папку с делом в свой саквояж: — Пожалуй, это все. Остается лишь отдать расписку дежурному. И в Затонске с делом по убийству Измайлова будет закончено.