Да не оставит надежда

Анна проснулась и обнаружила, что Якова в постели не было, а она хотела поделиться с ним своим хорошим сном — она видела их вдвоем, любовавшихся тем, как садилось солнце и небо окрашивалось в самые причудливые цвета. Она стояла впереди Якова, он обнимал, его дыхание щекотало ей шею. Они стояли, просто молчали и были счастливы. Анна посмотрела на часы — было уже довольно поздно. Она накинула пеньюар на ночную сорочку и стала заправлять кровать. На наволочке она увидела перышко и улыбнулась — так вот кто щекотал ее шею. Хотя Яков тоже мог, ведь они засыпали так, как ей привиделось во сне — она легла на бок, а Яков устроился сзади нее, обнял, и она тут же задремала, чувствуя, как ей приятно и уютно в его объятиях. После утреннего чая она не смогла найти себе занятия и решила пойти к родителям и забрать от них свой велосипед. Она только зашла в дом, как мама, даже не поздоровавшись, тут же накинулась на нее: — Анна! Что ты себе позволяешь?! Ты — замужняя женщина, а водишь компанию с мужчиной, у которого нет ни малейшего понятия о приличиях! — Мама, о ком ты? — искренне удивилась Анна. — О Юрии Дубровине, о ком же еще! Дед его был порядочным человеком, да и он до последнего времени казался таким же. А тут привез своего мальчишку и показывается с ним в городе без всякого стыда. Нет, чтобы держаться от него подальше, так ты с ним вместе по городу разгуливаешь да еще в его экипаже разъезжаешь! — Что дурного в том, чтобы пройтись со знакомым человеком? И я не разъезжала с ним, я сидела в коляске, а он с Егором на козлах. Юрий подвез меня до полицейского участка, — Анна догадалась, что госпоже Мироновой, скорее всего, пакостей наговорил кто-то из горожан, недобро смотревших на Юрия с Егоркой. — А как он оказался у вашего дома? Ты что же его дома принимаешь, да еще и в отсутствие мужа? Анна, это уже ни в какие ворота не лезет! Узнает твой Штольман, донесут ему добрые люди, у них не задержится! Как потом ты все будешь объяснять мужу, даже не представляю! Штольман — мужчина горячий, как бы не вышло беды! — Яков знает и не имеет ничего против этого. А тебе, полагаю, уже донесли… Вот только люди эти не добрые, а злые. Они сплетни распускают, а ты их слушаешь. Егор приходится Юрию братом. — Анна, ребенок называет Юрия отцом! Отцом! Скажешь, меня обманывают? — Не обманывают. Просто не знают правды. Отец Дубровиных недавно умер, он не занимался воспитанием маленького сына, поэтому Егорка зовет тятенькой старшего брата. После смерти отца выяснилось, что он промотал имение, и Юрий привез Егорку в Затонск. — Этот Дубровин снова женился? Если так, то где мать мальчика? Почему ребенок не с ней? Анна не решилась сказать, что мать младшего сына Григория Дубровина была не его женой, а крестьянской девкой, с которой он позабавился. Мама бы разошлась еще больше. — Юрий сказал, что забрал брата к себе, так как на поместье предъявили права новые хозяева. — А мать мальчика что же к своим родственникам подалась? Могла бы сына и с собой забрать, а не на пасынка оставлять. Не понимаю, как можно поручить ребенка по сути мальчишке! — Мама, Юрий — ответственный и серьезный молодой человек, с ним Егору будет лучше. — Лучше, чем с матерью? Если только она вертихвостка какая, на которой Дубровин по глупости женился… Или не женился? Анна? — Мария Тимофеевна посмотрела в упор на дочь, та ничего не ответила. — Все понятно! Не Юрий отличился, так отец его! Одно другого не лучше! И Штольман, похоже, в этом ничего вопиющего не видит, раз не пресек твое общение с ним. — Мама, а что в этом вопиющего? Что Юрий взял на воспитание своего родного брата? Яков не считает это плохим поступком, наоборот. И Павел Александрович тоже. Он дал Юрию денег на одежду для Егора, — про то, что она сама нашла для Егорки много хороших вещей, Анна промолчала. — И пообещал похлопотать относительно Егора перед опекуном Юрия в Петербурге, чтобы он разрешил ему оставить брата у себя и предоставил большее содержание, — она посчитала, что упоминание князя Ливена, которого так превозносила ее маменька, сможет остудить ее пыл. — Ну Павел Александрович! Такого либеральничания я от него не ожидала! А ведь при Государе состоит! Хотя, о чем это я, у него самого брат тоже… как Дубровин-старший… — в запале не сдержалась Мария Тимофеевна. — Павел Александрович — добрый, прекрасный человек, который хочет помочь Юрию. А Дмитрий Александрович не как Григорий Дубровин, он заботился об Якове, хоть и тайно, дал ему блестящее образование, оставил наследство! А Григорий Егорке ничего не оставил, даже Юрию не оставил! Все спустил! Так что не сравнивай их с таким беспутным человеком! — попыталась защитить Анна настоящего отца мужа и его дядю, ставшего ей самой близким человеком. — Конечно, князь Ливен не то, что какой-то Дубровин, и все же… — Мария Тимофеевна хотела, чтобы последнее слово осталось за ней. — Все, мама! Довольно! Я больше не желаю ничего слышать! — Анна села за рояль и стала барабанить по клавишам, пытаясь по памяти воспроизвести отрывок «Шторма» Вивальди. — Анна! Прекрати это безобразие! Сейчас же! — голос Марии Тимофеевны сорвался на крик. — Мама, это не безобразие. Это мелодия из нотного сборника, который мне подарил Павел Александрович. Или теперь ты скажешь, что у князя дурной вкус, хоть ты и восхищалась им прежде? И все из-за этого, как ты выразилась, либеральничанья? Мария Тимофеевна оторопела от дерзости дочери и, завидев мужа, вышедшего на шум из своего кабинета, бросилась к нему: — Виктор! Виктор! Хоть ты ей скажи! Это невыносимо! Анна убрала руки с клавиш рояля и закрыла крышку до того, как отец потребовал бы от нее это сделать. — Анна, что это была за какофония? — Я пыталась сыграть пьесу Вивальди из сборника, подаренного мне Павлом Александровичем. — Аня, это не попытка, а пытка. Не стоит терзать наши с матерью уши, если у тебя не хватает умения сыграть сложное произведение. Павел Александрович, преподнося тебе эти ноты, вряд ли предполагал, что после твоих экзерсисов твоей матери придется пить пустырник, а мне коньяк, сам-то он играет бесподобно. — Я старалась, — Анна и впрямь старалась, только старание заключалось не в точности воспроизведения мелодии, а в громкости. — Наверное, мне стоило больше поупряжняться дома, наедине, — она встала из-за рояля. — Несомненно, а еще было бы целесообразно совершенствовать свои навыки на какой-нибудь более легкой пьесе. — Папа, я учту твои советы… в следующий раз… — А что в этот раз послужило причиной такого неуемного желания вызвать у нас с матерью головную боль? — Мы с мамой… разошлись во мнениях, — нашла нейтральное выражение дочь адвоката. — Анна привечает Юрия Дубровина, появляется с ним в городе, приглашает его в дом в отсутствие мужа и не видит в этом ничего из рук вон выходящего! — Я тоже не вижу. Маша, ты же не думаешь, что Анна, которая вышла замуж за Якова Платоновича по любви, может позволить себе что-то с другим мужчиной? — Нет, конечно! — согласилась жена Виктора Ивановича, но тут же добавила: — Но люди-то могут! Что еще они могут подумать, если этот бесстыдник Дубровин в открытую появляется в городе с ребенком, который называет его отцом? — Ну так грязные мысли не запретишь. Это ведь не противоправные действия… А насчет Юрия Дубровина, я попросил бы тебя помягче отзываться о моем возможном будущем поверителе. — Поверителе? — Да. Соглашение еще не было подписано, но, полагаю, все идет к этому. — Ну если ты настаиваешь… — А чем не угодил князь Ливен? О каком либеральничаньи идет речь? — Том, что Павел Александрович пообещал замолвить за Юрия слово перед его попечителем, чтоб тот не возражал, чтобы Егор жил с ним, и чтобы увеличил сумму на содержание, а еще дал Юрию немного денег на одежду для Егора. Маме это не понравилось, и она назвала это либеральничаньем, — пояснила Анна. — У Павла Александровича благие намерения — оказать поддержку тому, кто в ней нуждается. Я не вижу здесь повода для негодования. — Ну знаешь ли… — сделала возмущенное лицо Мария Тимофеевна. — Маша, я понимаю, что тебе может не нравиться что-то в поведении князя Ливена, хотя, насколько мне помнится, ты была от него в полном восторге. Но как адвокат я бы настоятельно советовал тебе тщательно подбирать определения, касающиеся заместителя начальника охраны Императора, особенно в присутствии посторонних людей. Как бы кем-нибудь такие слова как либеральничанье не были восприняты как недовольство особой, так близко находящейся к Государю. Это не провинциальный помещик как тот же Дубровин, до которого никому нет дела кроме злых на язык горожан, это фигура государственного масштаба. Поэтому лучше подумать дважды, прежде чем давать оценку его действиям. А еще лучше оставить ее при себе, — Виктор Иванович говорил твердо, четко, именно как правовед, а не как увещевавший жену муж. Анна все еще злилась на мать, ей было неприятно, что она так неуважительно отозвалась о родственниках Якова, этим она задела не только их, но и самого Штольмана. Хоть в городе, вероятно, до сих пор ходили слухи о незаконном происхождении начальника сыскного отделения, мама никогда не пользовалась ими, чтобы уколоть при ней ее мужа. А когда у них дома появился князь Ливен, очаровавший ее, казалось, смирилась с тем, что Штольман оказался внебрачным сыном его брата. И вот, на тебе. Скорее всего, человек, донесший матери, что она общается с Юрием, намекнул, а, возможно, даже сказал прямо, что мало того, что ее дочь вышла замуж за мужчину со скандальным происхождением, так еще и водит компанию с человеком, который может навлечь на нее больший позор. И его тирада возымела действие. Когда она пришла в дом родителей, мать не смогла сдержаться. Слово за слово, и под горячую руку попал даже Павел. Анна понимала, что мать помянула его в запале, и что вырвавшееся у нее выражение не имело никакого отношения князю Ливену как к приближенному Императора. Для нее самой Павел Ливен — дорогой и близкий человек, друг, для Якова — дядя, для ее родителей — знатный родственник не совсем пришедшегося им по душе, по крайней мере, по началу, зятя… А для большинства людей, как сказал отец, он — фигура государственного масштаба. И необдуманное высказывание в его сторону вполне могло быть чревато последствиями. — Виктор, ты придаешь этому слишком большое значение. — Ни в коей мере. Не хватало еще, чтобы жену преуспевающего поверенного заподозрили в… неблагонадежности. После этого на моей адвокатской практике можно поставить крест. — Ты преувеличиваешь. — Маша, в том и дело, что я не преувеличиваю. Все может быть намного серьезнее, чем тебе кажется, — с уверенностью сказал Виктор Иванович. Анна не стала ждать, чем кончатся пререкания родителей, скорее всего, мама велела бы Прасковье принести ей пустырника. Она тихо вышла из гостиной и направилась к сараю. Там она нашла свой велосипед. Она стерла пыль лежавшей на старом столе тряпкой и вывела его. Ей хотелось прокатиться, но она побоялась запутаться в платье, и повела его к воротам. Мария Тимофеевна, увидев в окно дочь, выбежала на веранду: — Анна, ты что еще удумала?! Не хватает тебе Дубровина для пересудов, ты решила еще и велосипедом дать почву для них! Замужняя дама, раскатывающая на велосипеде! Где такое видано?! — Ну ты же против того, чтобы я ездила в коляске Юрия, вот я и взяла велосипед, — Анна не смогла сдержаться, чтобы не сказать матери в ответ что-нибудь этакое. — Анна! Удивляюсь, как тебя терпит Штольман! Не представляю его бывших пассий, ту же Нежинскую на велосипеде! В карете — да, но не на велосипеде! Ты что вытворяешь?! Ты ведешь себя вызывающе! Совершенно не так, как подобает светским дамам, к которым привык Штольман! — Поэтому Яков и женился на мне, а не на Нежинской, — парировала Анна. — Ну у меня слов нет! — всплеснула руками МарияТимофеевна. — И не надо. Ты и так уже все сказала. Анна понуро побрела с велосипедом, мать не стала догонять ее. Зато ее нагнала Марфа: — Аннушка Викторовна! Не обращайте внимания! Характер у Марии Тимофеевны не сахар, ничего с этим не поделать. — Да знаю я про ее характер. И все же очень обидно… — Обидно, конечно. Только не стоит так сильно расстраиваться. Пойдемте, я Вам настроение хорошей прической подниму. — Я не пойду в дом. — Так и не надо. В беседку идемте, я там Вас приукрашу. Ветра сейчас нет, ничего не помешает. — Так у тебя, наверное, даже гребешка с собой нет… — А гребни на что? Вон какие Вам Павел Александрович расчудесные гребни подарил. Я большим как гребешком воспользуюсь и прическу сделаю всем на зависть. Пойдете по городу, люди на прическу будут обращать внимание, а не на велосипед. Анна улыбнулась: — Умеешь ты утешить, Марфа… Марфа за несколько минут сделала хозяйке прическу: — Вот, Анна Викторовна, пусть теперь хоть все головы посворачивают, на Вас глядючи! — Марфа, возвращайся в дом, а то мама, наверное, тебя уже потеряла, и тебе попадет… — Анна Викторовна, ну так пусть выскажется… Может, потом хоть Виктору Ивановичу докучать в дороге этим не будет. — И то правда… Марфа, желаю тебе, чтобы твоя поездка оказалась удачной. Если захочешь там остаться еще на день-два, то, оставайся, только телеграмму нам с Яковом Платонычем отправь, а то мы будем беспокоиться, не случилось ли что. — Не думаю, что мне будет нужно задержаться. Но если вдруг случится такое, обязательно Вас извещу, — пообещала Марфа и быстрым шагом пошла к дому Мироновых. По дороге домой Анне встретился доктор Милц: — Анна Викторовна, добрый день! Решили вспомнить свое девичество? А, может, сбить Якова Платоныча еще раз? — Александр Францевич, не ожидала услышать от Вас такое… предположение, — Анна, чуть улыбнувшись, покачала головой. — Простите мне столь неудачное высказывание… — Да что уж там. — Мне показалось, что Вы печалитесь… У Вас неприятности? — Нет, это пустое… Взгрустнулось… под влиянием момента. — Вас велосипед расстроил? Поэтому на нем и не едете? — Да будет Вам, Александр Францевич. Не еду, так как платье для этого неподходящее. Из дома родителей забрала. — Вы, полагаю, сейчас к себе домой? — Да. — Позвольте мне помочь Вам, мне в ту же сторону, я к пациенту, — доктор перехватил у Анны Викторовны велосипед и повесил на руль саквояж. Однако, вести велосипед оказалось не так просто — он вилял во все стороны. Анна, видя это, предложила: — Александр Францевич, давайте лучше я, мне все же привычнее. Доктор снял с велосипеда саквояж: — К сожалению, в этом я оказался неуклюж. — В этом тоже нужна сноровка. Как и в езде. — Ездить дальше собираетесь? Соскучились по этой забаве? — Не знаю пока. Может, у нас во дворе. Двор у нас небольшой, но проехать туда-обратно все же можно, — Анна не стала делиться своими планами, что во дворе она намеревалась учить Марфу ездить на велосипеде. — А велосипед вовсе не забава. То есть Вы правы, для меня это была больше забава, но для большинства людей — это средство, чтобы быстрее попасть туда, куда им нужно. Вот Вам, Александр Францевич, велосипед был бы очень кстати. — Анна Викторовна, я на велосипеде? Господь с Вами! Меня же самого нужно будет врачевать после первой же попытки сесть на него — от перелома или вывиха. Нет, такого риска я себе позволить не могу. У нас в Затонске, как бы нескромно это не звучало, я все же среди лучших врачей, и моя помощь людям необходима. Подобное лучше предложить Антону Андреевичу. Он — человек молодой, энергичный, смышленый, велосипед быстро освоит. Вот и будет от этого польза. Начальник сыскного отделения на пролетке в одно место, его помощник на велосипеде — в другое. — Это замечательная идея! — воодушевилась Анна, и от ее грусти по поводу недовольных высказываний матери не осталось и следа. — Нужно будет сказать об этом Антону Андреевичу, как у него заживет нога. Если у него получится, то надо будет подумать, где для него взять велосипед… Может, даже Павел Александрович поспособствует приобрести… А как нога у Коробейникова? — Хорошо, но пока ездой на велосипеде заниматься определенно не стоит. Лучше отложить подобное на неделю-другую. — А как Ваши другие пациенты? Тот, который живет рядом с сапожной мастерской? — спросила Анна, чтобы поддержать беседу. — Да все по-прежнему. Стар он, а это никак не изменить. Помогаю ему, чем могу, но больше поддержанием его духа, чем тела… А сегодня Яков Платонович отправил ко мне одного мужчину из Слободки, он его опрашивал как свидетеля. Ему действительно был нужен доктор. Ему порезали руку ножом. Рану он грязной тряпицей замотал, нож, которым рану нанесли, похоже, тоже грязным был, вот и загноилось. Чистить пришлось, обрабатывать… Запущено уже было, но, слава Богу, не настолько, чтобы ничего нельзя сделать. Хорошо, что Яков Платонович вовремя его в больницу послал, а то бы мог человек руки лишиться, а то и жизни… — Почему он раньше к доктору не обратился? — Думал, что само пройдет. И что денег с него прилично возьмут… Средства для больницы выделяются, конечно, весьма скромные, но, слава Богу, есть добрые люди, которые вносят пожертвования, тот же князь Ливен, который в первый свой приезд в Затонск передал денег для нашей больницы. Так что пользуем таких как тот Ванька… Жалование у него маленькое, покалечили его в юности, пинали по голове и по лицу, один глаз повредили, кроме как разнорабочим на мануфактуру, где его покойный отец трудился, его никто взять не захотел… Анна представила несчастного калеку, ей стало жаль его. Он не нищенствовал и не просил милостыню как некоторые, у него была хоть какая-то работа, но жалования, по-видимому, еле хватало на житье-бытье. — А глаз у него увечный тоже потому, что платить доктору было нечем? — Не знаю, насколько лучше тогда мог бы помочь ему доктор. Медицина, увы, тоже не всесильна. Ванька сказал, что к бабке-знахарке его водили, та его какими-то снадобьями поила да примочки делала. Полагаю, с воспалением она справилась, дальше не пошло, а вот глаз спасти, чтобы видел как прежде, и у доктора бы шансов было немного, — высказал свое мнение Милц. — Что же в этот раз он к знахарке не пошел? — Так умерла она давно, а другой он и не знает… Не всякий из бедного люда к доктору пойдет, вот и идут к знахаркам… И таких, что темных людей дурят, полно. Или заговоры какие читают, никакого прока не приносящие, или хуже того, здоровье губят безвозвратно, а подчас, и жизни лишают. Простите, что упомяну столь деликатную тему, сколько девок и баб, которые хотели от ненужного плода избавиться, у подобных шарлатанок кровью истекли или умерли от заражения… Хотя, надо быть справедливым, бывают и знающие, которые таких вот Ванек спасают. А многие их всех под одну гребенку — ведьмы они, мол. А ведьма-то от слова ведать, а не обвести — в смысле вокруг пальца… — А меня некоторые тоже ведьмой называли… — вздохнула Анна. — Что ж, Анна Викторовна, повторюсь, люди у нас в большинстве своем темные, необразованные, все, что им непонятно, считают от лукавого. Да что говорить, и среди образованных людей таких достаточно, тем более в провинции… Неужели Вас снова кто-то так назвал, и Вы от этого расстроились? — Нет, это другое… не связанное с духовидением… — Не хотелось бы, чтобы Вам показалось, что я вмешиваюсь в Ваши семейные дела, но все же осмелюсь спросить. Не Мария Тимофеевна ли стала причиной Вашего расстройства? Может быть, у нее снова нервы? Не зайти ли мне к ней позднее? — предложил доктор Милц. — Мама была кое-чем недовольна и сказала мне об этом, только и всего… Заходить не нужно, они с отцом сегодня едут в гости. — Нет так нет… Смотрю, Марфа Федоровна Вас сегодня не сопровождает. — Она пока занимается мамой, прихорашивает ее для поездки. А позже она сама отправится в гости. — К своим братьям? — предположил Александр Францевич. — Нет, возможно, у нее нашлись кровные родственники. Она сопровождала маму к Олимпиаде Тимофеевне и там встретила даму, которой показалась очень похожей на ее мать. И эта дама решила, что Марфа — ее родственница. — Увы, Анна Викторовна, в мире не так мало людей, похожих между собой, — доктор подумал про неопознанного убитого, приехавшего в Затонск с чужим паспортом, описание в котором совпадало с его внешностью. — Нужны еще какие-то основания, чтобы так полагать… — Та дама считает, что есть. Ее брат служил инженером на строительстве железной дороги как раз там, откуда Марфа. Он хотел жениться на женщине, которую полюбил, но отец запретил ему, а вскоре он умер от лихорадки. Та дама полагает, что Марфа может быть дочерью ее брата от той женщины. — Что ж, такое не исключено. Любовник, который так и не стал ей мужем, скоропостижно скончался, и женщина не решилась оставить у себя незаконного ребенка. Или же умерла во время или после родов. Избавиться от девочки совсем родственникам матери все же не позволила совесть, вот и подкинули ее тем, кто мог бы взять ее на воспитание… От души желал бы, чтобы Марфа Федоровна обрела родственников со стороны своего батюшки. — Я тоже. Плохо, когда у тебя нет родных… — Анна подумала не только о Марфе, но и о Якове, который в течение стольких лет был один, без семьи, без родственников. У дома Анна попрощалась с доктором Милцем. Велосипед она завела в сарай и поставила около тех сундуков, на одном из которых сидела, когда вызывала дух капитана Серебренникова, и где ее нашел Павел, когда ей стало дурно. Даже если бы ей снова сделалось нехорошо, она бы хотела помочь Якову поймать убийцу, пусть, если верить ее видению, Михаил и не был из числа праведных людей. Но Штольману было необходимо раскрыть дело, и она бы попробовала вызвать дух еще раз. Если бы не дала Якову слово. У нее не было возможности помочь Якову, как она хотела бы, но она могла хотя бы поднять ему настроение, которое было не особо хорошим из-за того, что расследование продвигалось медленно. В прошлую субботу Яков пригласил ее на свидание, почему бы теперь ей не позвать его? Она могла бы зайти за ним в участок. Анна выбрала платье, в котором они фотографировались, когда Павел приезжал в Затонск в первый раз. К платью надела серьги, которые он ей подарил тогда, и кольцо Ливенов. Если они соберутся куда-то пойти, в тот же ресторан Дворянского собрания, то ее наряд будет очень даже к месту. Марфа сделала ей чудесную прическу. К ней подойдет та прелестная шляпка, что они с Яковом приобрели для нее в английском магазине в Петербурге. Это была лучшая шляпа, которую она могла пока надеть. На следующей неделе у нее будет та, которую Павел заказал для нее из Парижа, к платью, что сейчас шилось в мастерской мадам Бархатовой. Вот в этом новом туалете нужно будет непременно пойти в ресторан Дворянского собрания. Не то что бы ей хотелось похвалиться своим туалетом, скорее, ей хотелось, чтобы Затонские жители видели, что жена сына князя могла быть подстать ему — такой же элегантной, а уж в том, что Штольман был наделен природной элегантностью, не было никакого сомнения, видимо, это он унаследовал от Дмитрия Александровича, которого даже не знал. Проходя мимо ювелирной мастерской, Анна взглянула на витрину. На секунду ей показалось, что на стекле было отражение мужчины, похожего на того, что приходил к ней в ее видении. Она обернулась, за ее спиной никого не было. Неужели она увидела дух Михаила, который показывал ей место, связанное с ним? Или же в мастерской был покупатель, который стоял в тот момент как раз напротив окна? Раздумывая, зайти или нет, она стянула перчатку и посмотрела на перстень с бриллиантами, которые составляли латинскую L, а также находились вокруг нее, а затем дотронулась до серьги, где бриллианты обрамляли сапфир. — Мадам, желаете присмотреть что-то для себя или, может, в подарок? — вышедший на крыльцо проводить покупателя хозяин лавки обратился к даме, которая стояла вполоборота к нему. Анна увидела в отражении стекла, как сзади нее прошел мужчина, похожий на того, что привиделся ей ранее, возможно, через окно он просто выглядел немного другим. Она развернулась к ювелиру: — Нет, мне ничего не нужно. Если бы я и зашла, то только из чистого любопытства, а не за покупкой, — честно сказала она. — Да и, возможно, у Вас есть еще покупатель, я бы не хотела отвлекать Вас понапрасну. — Вы ведь госпожа Штольман, племянница князя Ливена? — спросил ювелир, внимательно смотря не на нее, а на перстень. — Да, Анна Викторовна Штольман. — Диамантов Анатолий Дементьевич, ювелирных дел мастер, — поклонился мужчина средних лет в очках. — Ваша Милость, покупателей у меня сейчас больше нет, и я полностью к Вашим услугам. А любопытство подобного свойства весьма поощряемо. Столько случаев, когда ко мне приходят тоже из желания просто посмотреть изделия, а уходят или с одним из них, или с заказом на то, какое бы им хотелось иметь. Но я понимаю, что, скорее всего, в Вашем представлении, моя мастерская находится не на том уровне, где бы княжеской родственнице могло что-то приглянуться. Позвольте сделать комплимент Вашим драгоценностям. Сапфиры в Ваших серьгах необычайной частоты, а обрамление бриллиантами преподносит их в еще более выигрышном свете. А перстень — настоящее произведение искусства, поистине ценная вещь, я не только о том, что он стоит столько, что на эту сумму можно было скупить чуть ли не всю мою лавку. Это ведь драгоценности князей Ливенов? — Да, — подтвердила Анна. — Серьги — прабабушки моего мужа Якова Платоновича, их мне подарил его дядя Павел Александрович. А перстень для меня оставил Дмитрий Александрович, отец моего мужа. Она подумала, что когда ее отец впервые увидел этот перстень, он не поверил ее вынужденному признанию, что он был завещан Штольману его настоящим отцом князем, и сказал, что это невозможно, поскольку он стоил, пожалуй, с половину Затонска. Ювелир оценил его стоимость меньше, чем адвокат Миронов, и это, вероятно, было ближе к истине. — Признаюсь, мне бы хотелось как-нибудь взглянуть и на княжеский перстень, который Вашему супругу достался от Его Сиятельства. Я наслышан о нем от моих клиентов, которые видели его в Дворянском собрании. Но и то, что сегодня мне посчастливилось увидеть у Вас, сделало мой день особенным, не часто встретишь такую тонкую, сделанную с безупречным вкусом работу, тем более у нас в провинции. — Благодарю за комплимент. Хотя Вы не видели перстень близко… — И тем не менее даже с расстояния я могу определить, насколько изумительно он выполнен. — А определить еще что-то, например, где и когда он был сделан, Вы бы могли? — Для этого мне нужно детально изучить его. Если бы Вы доверили мне эту процедуру… Анна заколебалась — ей было любопытно, что из себя представлял перстень княгини Ливен, да и серьги тоже. Но она шла к Якову, как бы не получилось, что они могли разойтись… — Это дело всего нескольких минут. Я Вас не задержу. И я ни в коей мере не пытаюсь воспользоваться случаем, чтобы предложить Вам свои изделия. Моя консультация Вас совершенно ни к чему не обязывает. Мне самому весьма интересно. Прошу Вас, — Диамантов придержал для мадам Штольман дверь, она зашла внутрь мастерской. Ювелир взял две лупы и стал внимательно изучать с помощью них перстень. На его лице все больше и больше проявлялось восхищение. — Ваша Милость, это несомненно изделие знаменитого французского ювелирного дома Mellerio. Драгоценности, выполненные им, имели Мария Антуанетта, Мария Медичи, Жозефина Богарне и другие не менее известные в истории личности. У Анны распахнулись глаза — у нее перстень от ювелиров, которые делали драгоценности для королевских особ?! — Господин Диамантов, Вы уверены? — Абсолютно, насчет этого я не мог ошибиться. А вот относительно того, когда он был сделан, я могу говорить лишь о примерном промежутке времени. Это конец восемнадцатого — начало девятнадцатого века. — Значит, это перстень носили княгини Ливен в нескольких поколениях? — Несомненно. Анна подумала о том, что этот перстень Дмитрий подарил Катеньке в их единственную ночь любви, по-видимому, считая, что он должен был отдать его своей возлюбленной несмотря на то, что она не могла стать его законной женой, княгиней Ливен. Восторженный ювелир высказал предположение: — Возможно, что перстень, завещанный Его Сиятельством Вашему мужу, тоже был выполнен этим же ювелирным домом. Чтобы определить это, мне, конечно, нужно увидеть его… — Вряд ли Яков Платонович захочет показать его Вам… — покачала головой Анна. — Простите мою прямоту, которая может показаться бестактностью, но не по той ли это причине, что княжеский перстень теперь имеет особенность, благодаря которой Его Милость может носить его, не будучи законным сыном князя? — Вы о том, что перстень был немного переделан? — Да. — Как Вы об этом догадались? — спросила озадаченная Анна. — Насколько мне известно, Ваш супруг — человек чести, и не стал бы носить такой перстень, если бы у него не было на это права. А это возможно лишь в одном случае — когда он был изменен. — Да, Павел Александрович отдавал его для переделки Фаберже. — О как! Не сомневаюсь, что там сделали все настолько тонко, что изменения практически незаметны… У самого Его Сиятельства перстень также работы Фаберже? — Этого я не знаю. А вот у Александра Дмитриевича, это законный сын Дмитрия Александровича, ему девятнадцать — да, от Фаберже. Но как он выглядит, увы, не припомню. Я видела его мельком. Анна вспомнила, что единственный раз, когда она видела у Александра перстень князя Ливена, был в Петербурге, когда они с Яковом пришли к нему в особняк на Английскую набережную. Но тогда она, как и Яков, была настолько взволнована, что не удосужилась даже рассмотреть перстень, поскольку это было для нее совершенно неважно. А когда он приехал в усадьбу Павла, кольца у него не было. Когда они собирались по вечерам в большой гостиной при полном, так сказать, параде, на Саше, как и на Павле, был элегантный черный костюм, а вот княжеский перстень был только у Павла. И то, насколько она могла судить, Павел Александрович надевал его специально для княгини, чтобы потрафить ей, давая ей возможность в очередной раз потешить себя мыслью, что у нее был любовник с высоким титулом. Когда в ее последний вечер, после спешного отъезда графини в сопровождении Александра, они остались одни, и Павел предложил ей провести его в большой гостиной вместе, перстня на его руке уже не было, ведь он был для нее Паули, а не князем Ливеном. — Ваша Милость, Вам, наверное, также интересно, какие у Вас серьги? — Да. Но мне не хотелось бы их снимать, — Анна побоялась, вдруг серьга зацепится за волосы, и прическа, которую сделала Марфа, может быть испорчена. — Может быть, в другой раз? — В любое удобное для Вас время. Если Вам понадобится мое мнение относительно каких-либо еще ювелирных изделий, прошу Вас, не стесняйтесь, я сделаю это с превеликим удовольствием. Анне в голову пришла идея, что, воспользовавшись предложением ювелира, она могла бы помочь Штольману в расследовании. К сожалению, он взял с нее слово не вызывать дух убитого. Но о том, чтобы договориться насчет того, чтобы кто-то дал свое заключение относительно улики, Яков ничего не говорил. — А сказать что-нибудь про зажим для галстука Вы бы могли? — Я не могу ничего обещать, мне нужно сначала взглянуть на него. Бывают самые обычные, а бывают и уникальные… Зажим тоже из украшений князей Ливенов? — Нет. Просто мне бы хотелось знать Ваше мнение об этом предмете. — Приносите, я посмотрю, — пообещал Анатолий Дементьевич. Анна подумала, что надо будет как-то уговорить Якова зайти к Диамантову. Как знать, возможно, зажим, который выглядел ничем не примечательным, смог бы рассказать что-то ювелиру и тем самым дать Штольману какую-нибудь зацепку. Анна собиралась, было, уходить, но затем посчитала, что покинуть мастерскую просто так было бы невежливо. Диамантов потратил на нее свое время и даже не взял денег за изучение ее перстня. Она решила посмотреть украшения в витрине, чтобы сделать ювелиру приятное — княжеская родственница все-таки удостоила своим вниманием изделия в его лавке. Среди множества украшений ее взгляд выделил одно. Это была подвеска в форме раскидистого дерева, под которым сидел человечек с зелено-голубыми глазами. Анна тут же представила Павла, проводившего в саду под вязом долгие часы в тоске по Лизе, до того, как по его распоряжению там поставили скамью, на которой много лет спустя они с ним сидели каждый день во время ее визита в усадьбу. И решила, что эту вещицу непременно нужно подарить Павлу. Даже если она женская. — А эта подвеска, она только для женщин? — решила все же уточнить она. — Ну почему же, такое украшение мог бы носить и мужчина, скажем так, с утонченным вкусом. Подвеска большая и не будет смотреться на мужчине… нелепо. Кроме того, подобное украшение мужчина вряд ли бы стал выставлять на всеобщее обозрение. Носил бы его по рубашкой. А уж что у человека под бельем, это может видеть только он сам и те, кому он это позволит… У Павла без сомнения был тонкий вкус, значит, если верить ювелиру, такое украшение он не счел бы нелепым. В том, что он стал бы носить его, даже под рубашкой, Анна очень сомневалась. Но ведь можно его просто иметь, положить куда-нибудь и смотреть на него изредка… Если конечно, оно будет по душе… — Насколько я понимаю, Вы хотели бы приобрести его в подарок? — Да. Диамантов подумал, что такая подвеска предназначалась явно не для мужа мадам Штольман, начальника сыскного отделения полиции. Вероятно, она хотела преподнести ее кому-то из родственников. Но определенно не дяде мужа, который был заместителем начальника охраны самого Государя. К чему такому солидному, влиятельному человеку подобная безделушка? Она больше подошла бы юноше, например, законному сыну князя, отца Штольмана. Скорее всего, дама присмотрела вещицу для деверя. — Это может выглядеть нескромно, но все же скажу, что эта подвеска мне определенно удалась. — Это творение Ваших рук? — Да, — кивнул Анатолий Дементьевич. — Я сделал несколько в похожей манере, но все же разных. Например, девочку с игрушкой, у нее глаза были из голубых топазов. Ее приобрела дама, которая посчитала, что девочка очень похожа на ее дочь. — А какие камни здесь? — Аквамарины. Аквамарин — Анне понравилось слово, которое означало «морская вода», а Павел любил море, любил морские пейзажи, называвшиеся «марина». Это был еще один знак, что ей следовало взять это украшение для Павла. Она надеялась, что подвеска стоила не очень дорого. — Я хотела бы купить это украшение. Но я не знаю, могу ли я позволить себе это прямо сейчас… — Ваша Милость, за свою работу я не возьму ничего. Возьму только за материалы — серебро и камни. Но это незначительная сумма, — Диамантов озвучил цену, она, и правда, оказалась весьма скромной. — Еще я дам Вам серебряную цепочку, просто так. — Как же так? — То, что я сегодня держал в руках изделие столь прославленного ювелирного дома — для меня весьма знаменательное событие. Вы были ко мне расположены, я хочу ответить Вам тем же. Ювелир выбрал подходящую серебряную цепочку и продел ее в ушко подвески. — Положить в бархатную коробочку? Анна подумала, что какое-то время вещицу придется хранить среди ее драгоценностей: — А у Вас есть что-то вроде мешочка с ленточкой? — Есть, тоже бархатный, и ленточка к нему уже пришита, могу предложить темно-зеленого цвета. — Да, такой подойдет. Диамантов нашел мешочек и аккуратно поместил в него украшение: — Вот, Ваша Милость. Надеюсь, что подарок понравится особе, которой будет преподнесен. — Я также на это надеюсь. Анна убрала свое приобретение в ридикюль, вышла из ювелирной мастерской и повернула в сторону полицейского управления.