Да не оставит надежда

Санкт-Петербург

Накануне вечером заместителю начальника охраны Императора подполковнику Ливену доставили некоторые документы и две подшивки газет за запрошенные им месяцы. О чем-то из того периода времени Павел Александрович помнил сам, что-то освежил в памяти благодаря бумагам. Картина складывалась следующая. Цесаревич Александр Николаевич прибыл из Европы в Петербург 23 июня 1839 года. 2 июля он был на венчании своей сестры Марии Николаевны, выходившей замуж за Герцога Максимилиана Лейхтенбергского, и держал венец новобрачной. Затем следовали балы в Петербурге, среди них бал у Герцога Ольденбургского, после этого маскарад с фейерверком в Петергофе в честь Государыни Императрицы Александры Федоровны. Вторую половину августа царская семья провела на Бородинских празднествах. А 17 сентября по Высочайшему повелению Наследник отправился в поездку для обозрения Западных губерний. В Могилеве его застали неутешительные новости о том, что родители решили-таки разлучить его с Калиновской и отослать ее от двора, отправив к родственникам в Польшу. От потрясения он слег и проболел около шести недель, и, прервав поездку, 26 октября был в Царском Селе. Если, вернувшись домой, Цесаревич сразу же ударился в плотские утехи с Калиновской, и последствия этого безумства не заставили себя ждать, то в любом случае определенные признаки этого должны были проявиться не менее чем через месяц после его приезда в Петебург. Так что вряд ли он венчался ранее конца июля. Время венчаться у него было до торжеств в Бородино и между ними и его следующей поездкой, то есть либо в конце июля-первой половине августа, либо первой половине сентября. Однако, на две первые недели августа падает Успенский пост, когда венчать запрещено, следовательно, вероятнее всего, остается только первая половина сентября. Время для венчания было очень ограничено, как и выбор мест. Вокруг Петербурга было немало земель, принадлежавших членам Императорской фамилии, например, Государыне Императрице и Великим Князьям, а также казенных, церковь, стоявшую на них, для вечания Наследник выбирать бы не стал. С какой стороны ни посмотри, возможностей для тайного венчания у Цесаревича было весьма немного. Если все же Цесаревич умудрился обвенчаться с Калиновской, то свидетельства этому должны были быть уничтожены до 4 марта 1840 года, когда в Дармштадте была объявлена его помолвка с принцессой Гессенской. Бенкендорф, Главноуправляющий Третьим отделением Сообственной Его Императорского Величества канцелярии, не допустил бы, чтобы осталась возможность уличить Наследника в деянии, которое могло бы повлиять на дальнейшую судьбу Империи, и пожар, унесший церквушку и батюшку, должен был произойти ранее помолвки. Если верить содержанию письма, то Калиновская знала о том пожаре. Вряд ли она узнала о нем в Польше, к чему упоминать в польских газетах, например, «Курьере Варшавском» о сгоревшей церквушке под Петербургом, а «Ведомости Санкт-Петербургской городской полиции» и «Санкт-Петербургские ведомости», лежавшие на столе князя Ливена, были ей доступны. Возможно, церковь сожгли после отъезда Наследника в Западные губернии, но до того, как Калиновскую отослали от двора. Устроили пожар в церкви как в целях государственной безопасности, так и для того, чтобы показать зарвавшейся любовнице Цесаревича, что у нее нет никаких шансов доказать свой брак с ним. От такого потрясения у нее вполне мог случиться выкидыш. Ни законного мужа, ни ребенка, только существование вдали от возлюбленного в Польше и боязнь за собственную жизнь. Ливен решил начать с «Ведомостей Санкт-Петербургской городской полиции», поскольку предполагал, что существовал больший шанс того, что в них было напечатано про происшествие. "Ведомости" стали издаваться с июля 1839 года, на всякий случай он запросил все номера за 1839 год и первое полугодие 1840 года. Но сейчас, следуя своим предположениям, он стал просматривать "Ведомости", начиная со второй половины сентября 1839 года. В одном из номеров за последнюю неделю месяца он обнаружил пару строк о том, что накануне во время бури на окраине города до тла сгорела деревянная Благовещенская церковь, и в пожаре погиб настоятель Петр (Попов). Церковь сгорела в бурю, а не в грозу. Но какая гроза может быть в конце сентября? Однако, возможно, Калиновская или Валевская просто имели в виду, что происшествие случилось в непогоду, а уж в какую именно, не столь важно. Для очистки совести он пробежал глазами выпуски "Ведомостей" еще за несколько месяцев, единственным мало-мальски похожим случаем был тот, когда в грозу около церкви загорелось дерево, упало и насмерть придавило церковного сторожа. От гибели церковного сторожа Бенкендорф бы ничего не выгадал, батюшка был жив, церковные книги не сгорели. Из того, что Павел Александрович узнал, однозначного вывода сделать было нельзя. Быть может, венчание Цесаревича и Калиновской все же имело место, и о том, чтобы о нем не осталось и следа, позаботился Бенкендорф. Или же тот, кто составил подложные письма, также как и он прошелся по старым изданиям и нашел то, что можно было использовать для того, чтобы вымышленная им история очень походила на правду. Он лег спать с надеждой, что исследования Мейнгардта выявят, что письма были сфальсифицированы, тогда у него будет точный ответ на волновавший его и Александра Третьего вопрос. Его разбудил стук в дверь. Демьян ночевал в своей квартирке, и ему пришлось спуститься и открыть дверь самому. За ней стоял Мейнгардт с бумажным пакетом в руках. — Эрнест Генрихович? — удивился Павел Александрович визитеру. Он видел, что ученому стало не по себе. — Входите, пожалуйста. — Ваше Сиятельство, я бы не осмелился прийти к Вам, да еще домой, в такую рань, тем более без приглашения, если бы Вы не сказали, что результаты моих исследований Вам нужны срочно. Мне сегодня нужно в Военное министерство, по поводу тех опытов, за которыми Вы меня застали. Поэтому я решил, раз уж мне ехать в ту сторону, то я мог был сам завезти Вам бумаги, но до Министерства, так как не знаю, насколько бы мне там пришлось задержаться. Вы же знаете, пришел к назначенному часу, а просидел в ожидании полдня… Кроме того, я не был уверен, что потом у Вас бы была возможность встретиться со мной из-за служебных дел, если бы Вам понадобились уточнения с моей стороны. Поэтому я дерзнул появиться у Вас в столь ранний час да еще дома… Конечно, я полагал, что Ваш камердинер доложит обо мне… И уж вовсе не думал, что Вы откроете сами… — Мейнград отдал князю пакет. — Эрнест Генрихович, я сам просил Вас сделать все как можно быстрее, поэтому ни о каких извинениях с Вашей стороны не может идти речи. Я благодарен Вам, что Вы нанесли мне визит. Я уже собирался вставать. Это Вы извините меня, что я предстал перед Вами в таком неподобающем виде. В прихожей появился всклокоченный Демьян: — Ваше Сиятельство? Что случилось?! — Демьян, у нас гость. — Увы, непрошенный, — робко произнес Мейнгардт. — Я бы сказал неожиданный, но желанный. Вам чай или кофе, Эрнест Генрихович? — Если можно, чай. — Или, может, позавтракаете со мной? Из Вашего дома досюда путь неблизкий, вряд ли Вы чаевничали так рано. Прошу Вас, не отказывайтесь составить мне компанию. Мейнгардт смущенно кивнул. — Демьян, завтрак для меня с господином Мейнгардтом. Пусть Харитон сделает омлет с ветчиной, помидорами и сыром. — Сию минуту, Ваше Сиятельство! — Проводи господина Мейнгардта в столовую. Эрнест Генрихович, располагайтесь, я отлучусь на несколько минут, — князь пошел к себе наверх, забрав с собой пакет. Павел Александрович умылся и переоделся в брюки и домашнюю куртку, принимать даже незваного гостя в халате, накинутом на пижаму, было недопустимым. Побриться и совершить другие утренние процедуры придется после того, как Мейнгардт покинет его дом. Когда он зашел в столовую, ученый рассматривал сервиз Мейсенского фарфора в буфете. — Простите мне мое любопытство, Ваше Сиятельство, — снова сконфузился Мейнгардт, — не мог удержаться, чтобы не разглядеть такую красоту… У нас в семье тоже есть Мейсенский сервиз, но, конечно, попроще. Он достался по наследству моему старшему брату Иоганну, живущему в Москве. Павел Александрович достал из буфета чайную пару и поставил ее на стол там, где должен был занять место Мейнгардт: — К чему же только разглядывать, если этим можно и нужно пользоваться? Надеюсь, Вам будет приятно выпить чаю от поставщика Императорского двора из одного из моих любимых сервизов. — Это было бы для меня большой честью… — А пока давайте займемся делами. Ваш отчет я прочту позже, я хочу услышать все из Ваших уст. — Разумеется, Ваше Сиятельство. Бася Валевская — молодая особа лет восемнадцати-двадцати, получившая кое-какое образование и воспитание, но довольно взбалмошная и крайне неорганизованная. Из четырех писем в двух листы не из одной и той же пачки, а чернила в трех не одинаковые по составу на разных страницах. Похоже, она писала, как говорится, когда на нее найдет, урывками, потом бросала и возвращалась к посланию опять же, как придется. Письма, бывало, лежали забытыми на столе или конторке на солнце, перья были как довольно хорошо заточенными, так и доведенными до ужасного состояния. Правописание и каллиграфия — не ее сильные стороны, она писала с ошибками и, уж простите, чуть лучше, чем курица лапой. Когда она рассказывала о чем-то волнительном для себя, она писала так, как будто торопилась, будто боялась забыть, о чем хочет сообщить, почерк там менее разборчив, больше клякс и мест, где перья царапали бумагу. О более нейтральных вещах написано более четким почерком. Вот это меня и смутило в третьем письме. Страница, где Валевская писала про душещипательную историю Ольги и Саши, почерк у нее был более аккуратным, чем обычно при волнении. А ведь такие истории не оставляют равнодушными, особенно молоденьких барышень. Это, пожалуй, единственное, что мне показалось подозрительным. — Тот лист совершенно идентичен остальным в письме? — задал Ливен вопрос, ответ на который мог прояснить многое. — Нет, другой, отличный от двух первых. Они все похожи, но если исследовать тщательно, то можно определить, что они из разных пачек. Но как я уже сказал, подобное наблюдается и в других письмах. В одном все три листа разные. Как и чернила не везде одинаковые даже в одном письме, да что уж говорить, даже на одной странице… Бумага без сомнения старая, чернилам также несколько лет, но более точно сказать не могу. Если бы не та странность с почерком, я бы сказал, что третье письмо полностью написано тем же человеком, что и остальные. Но я не возьму на себя смелость дать однозначный ответ. Ливен внимательно слушал Мейнгардта. Ему также показалось подозрительным, каким почерком было написано о беде, постигшей Калиновскую. Валевская писала бы об этом в большем возбуждении, а значит, менее аккуратно. Он надеялся, что исследователь скажет, что лист был совершенно другой, как и чернила, тогда можно было бы предположить, что в письмо он подолжен, следовательно, письмо поддельное. Но как знать, может, Валевская писала на том листе более разборчиво, так как, увидев в очередной раз ее торопливые каракули, матушка вышла из себя и определила для нее наказание, и она какое-то время старательнее выводила буквы. Такое было с ним самим — маленький, когда он торопился или волновался, он также, бывало, писал менее аккуратно, хоть и старался. И однажды Дмитрий сказал ему: «Паули, по тому, как ты пишешь, люди могут составить о тебе нелестное мнение, образованный человек не может писать как попало. Кроме того, когда ты вырастешь, ты будешь отдавать распоряжения. Что если твое распоряжение не смогут прочесть или прочтут неверно и из-за этого совершат непоправимую ошибку? И это будет на твоей совести». Он внял тому, что сказал старший брат. С того момента как бы он не спешил и в каком бы волнении не пребывал, он старался писать разборчиво и аккуратно, со временем это вошло в привычку. Когда он поступил в Пажеский корпус, у него был один из лучших почерков среди соучеников. Конечно, Валевской было далеко не семь лет, как ему когда-то, но, возможно, родители все еще делали ей внушения, поскольку она была легкомысленной и не приученной к порядку девицей… — Простите, что разочаровал Вас, Ваше Сиятельство, Вы, верно, ожидали не такого результата… — удрученно произнес Мейнгрардт. — Эрнест Генрихович, любой результат есть результат. Я уверен, что Вы исследовали все, что можно. — Безусловно, Ваше Сиятельство. Я могу идти? — А как же завтрак? — Завтрак? Павел Александрович понял, что Мейнгардт решил, что не оправдал надежд князя Ливена, и даже не помышлял о том, что Его Сиятельство по-прежнему собирался завтракать с ним. Обычно наградой за дурные вести была вовсе не трапеза. А если и трапеза, то, бывало, самая последняя в жизни… Демьян подал на завтрак гренки, хлеб, масло, сыр, булочки, варенье, а также чай для гостя и кофе с молоком для Его Сиятельства. И омлет с ветчиной, сыром и помидорами. Князь пригласил гостя за стол, который был рассчитан не более чем на на дюжину человек. Ученый еще ранее предположил, что Его Сиятельство не любил сборищ и предпочитал узкую компанию, от этого и стол был невеликим, и столовая была небольшой. — Эрнест Генрихович, позвольте мне порекомендовать Вам омлет, мой повар делает его отменно. Уверен, такого Вы раньше не пробовали. У Харитона особый рецепт, и он не раскрывает его никому, даже мне, — Ливен понимал, что нужно было сделать так, чтобы Мейнгардт чувствовал себя более непринужденно, иначе бы сам он вряд ли дотронулся даже до кусочка хлеба. Омлет действительно был чудесным, Эрнест Генрихович, не замечая того, расправился с ним быстрее, чем, пожалуй, позволял хороший тон. Когда он увидел пустое дно тарелки, он чуть заметно вздохнул. Павел Александрович улыбнулся про себя: «Ну вот, хоть накормил человека, а то он безумно переживает из-за того, что ему не удалось удовлетворить князя Ливена результатами своих исследований. Не все, увы, подвластно науке. Но это не вина Мейнгардта». Когда ученый ушел, князь приказал: — Демьян, пока я привожу себя в порядок, пусть Трофим заложит экипаж, мне нужно на вокзал, я еду в Гатчину к Императору. — Слушаюсь. Вам подготовить мундир? — Нет, я надену серый костюм. Он ехал к Государю по частному делу, и можно было обойтись без мундира. Когда Ливен уже был готов сесть в коляску, ему принесли от Стаднитского записку, оставленную в Зимнем. Владислав Данилович писал, что все еще лелеял надежду узнать что-нибудь полезное о Перовской, и решил спросить знакомого, родственники которого жили на даче в Колпино, не видел ли он ее там. Тот припомнил, что в начале лета видел, как Перовская и ее тетка графиня беседовали на улице с очень красивым мужчиной лет сорока, судя по всему, из военных, и называли его как-то вроде Каренина. Н. тогда решил, что это очередной кавалер Перовской. Услышав это, Стаднитский подумал, не Кавериным ли был тот мужчина, и решил уведомить об этом Его Сиятельство. Как накануне вечером сообщил Демьян, подкупивший прислугу у Перовских, когда пропала Таня Карелина, барышня Варвара Аркадьевна пару дней была в Колпино у тетки, а уехала туда в тот самый злополучный день. Уже это требовало того, чтобы ехать в Колпино и выяснять все подробности на месте. Теперь же выяснилось, что Перовская, вероятно, была знакома с Кавериным. Что если она стала расспрашивать Таню о родственниках, и та упомянула своего папеньку. Перовская, видя внешнее сходство девочки со своим знакомым, быстро сообразила, что Каверин из Колпино и был отцом Татьяны. И решила воспользоваться этим, чтобы увезти девочку из Петербурга. Мол, сам Алексей Андреевич просил ее привезти к нему дочь. Десятилетняя девочка не увидела в этом никакого подвоха, наоборот, обрадовалась, что папенька решил забрать ее к себе, и полностью доверилась коварной Перовской. А по приезду в Колпино, интриганка, чтобы Каверин, не дай Бог, не отправил дочь с ней обратно в Петербург, наняла извозчика, чтобы тот довез девочку до дома ее отца. Павел Александрович принял решение мгновенно — из Гатчины ехать прямо в Колпино. Он мог поездом вернуться из Гатчинского дворца в Петербург, а оттуда также поездом ехать в Колпино. Через Петербург расстояние было длинее, чем напрямую, но поездом было быстрее, чем на лошадях. Однако в Колпино все равно будет нужен экипаж, не только добраться до Каверина, но и, скорее всего, для того, чтобы ехать туда, где находилась Таня. Для этого лучше иметь свой. Кроме того, Демьян с Трофимом могли ему понадобиться, чтобы выбить из Каверина правду. Он предпочел компромиссный вариант — часть дороги поездом и часть на лошадях. — После того, как отвезете меня на вокзал, немедленно отправляйтесь в Царское Село, возьмите в усадьбе коляску и ждите меня на железнодорожной станции. Я не знаю, когда освобожусь в Гатчине, и сколько буду добираться до вокзала в Царском. Поэтому сидите и ждите до самого вечера. Поедем к Каверину, откладывать больше нельзя. — Как прикажете, Ваше Сиятельство, — склонил голову Демьян. — Сменика-мне трость. Принеси ту, что с массивной серебряной рукоятью с вензелем. Эта слишком изящная… для того, для чего может понадобиться… как бы не сломать ее о чьи-нибудь ребра… или голову… — Ваше Сиятельство, да Вы же сроду никого… — Ну так он-то об этом не знает… Кроме того, когда-то бывает и первый раз… — усмехнулся князь Ливен. В вагоне Ливен оказался с графом, который встретился им с Анной, когда они прогуливались по дворцовому парку в Царском Селе. — Как поживает Ваша племянница, Павел Александрович? Все еще гостит у Вас в усадьбе? — Нет, к сожалению, уже уехала домой. Но я был у них несколько дней назад, у них все благополучно. — Это хорошо. Вы во дворец или в усадьбу племянника? — Во дворец. — Я подвезу Вас. Я еду к своим на дачу, меня будет ждать наш кучер. Далее граф говорил о семействе брата, которое, будучи неженатым, считал самыми близкими родственниками. Ливен поддерживал беседу из вежливости как в поезде, так и в коляске по дороге ко дворцу. Его мысли были о предстоящем разговоре с Императором, содержание которого явно будет не по нраву Александру Третьему. Граф доставил князя Ливена к служебному подъезду. Ливен спросил, где находился Государь, ему доложили, что Его Императорское Величество был в своем рабочем кабинете, один. Ливен знал, что Император сам выбрал место для своего кабинета в башне Арсенального каре, так как оттуда открывался прекрасный вид на парк. И в тот момент, когда он зашел туда, Александр Александрович стоял у окна и смотрел в него. На Александре Третем был далеко не новый костюм, что было заметно еще больше в сравнении с одетым с иголочки заместителем начальника охраны, который на его фоне выглядел специально вырядившимся франтом. Император повернулся и встретил князя Ливена вопросом: — Павел Александрович, полагаю, Вы с вестями? — Да, Ваше Императорское Величество, я получил заключение о письмах, переданных Вам графиней фон Мольтке, — Ливен вернул письма Императору. — Надеюсь, это фальшивка? — Александр Третий подошел к одному из трех письменных столов и положил письма в верхний ящик. Затем указал князю на стул перед ним и сам занял место за этим тумбовым столом. — Определить с абсолютной точностью, являются ли они подлинными или бесподобной по качеству подделкой, не представляется возможным. — Как такое может быть? — Государь, бумага совершенно точно не новая, того времени, которым датированы письма, чернила тоже использовались какое-то время назад. Однако, кое-что, характерное для манеры написания Валевской в третьем письме отсутствует. Это может быть совершенно несущественным, например, тогда у нее голова была занята совсем другим. Но и в то же время показателем того, что кто-то, делая в высшей степени правдоподобную фальшивку, просто не обратил на это внимания, считая, что правильная бумага, чернила и почерк — залог успеха, тем более для введения в заблуждение человека, который не будет вникать в такие подробности. — А сами-то Вы как считаете? — Может быть и так, и так. Ни той, ни другой версии я со счетов не сбрасываю. — А насчет возможности венчания Наследника что-то выяснили? — Да. У Цесаревича было не так много шансов заключить брак с Калиновской в тот период времени, — Ливен изложил свои умозаколючения, основанные на тех данных, что у него были. — И все же, если допустим, что венчание имело место, Вы определили в какой церкви оно могло состояться? — Я нашел церковь, которая сгорела не в грозу, а во время бури. Но сама Калиновская могла запамятовать или выразиться неточно, как и Валевская, сказать о каком-то природном явлении, послужившем причиной пожара и гибели священника. — Вы считаете, что это та самая церковь, о которой идет речь в письме? — Полагаю, да. Деревянная церквушка на окраине Петербурга. — И когда произошел пожар? — Когда Наследник отбыл из столицы в поездку в Западные губернии, но до того, как Калиновскую отослали в Польшу. — Полагаете, что этим ей дали понять, что такое же может случиться и с ней, если она будет пытаться доказывать, что она — жена Цесаревича? — Да, несчастный случай, например. — Думаете, что это постарался Бенкендорф? — Если предположить, что венчание все же было, то, полагаю, приказ был от него, а организовал поджог, естественно, не сам Главноуправляющий Третьим отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии, а его люди. Не будет же столь значительная фигура заниматься такими мелочами. — Конечно, а вот Вы, Павел Александрович, занимаетесь… — Ну уж подобным я точно не занимаюсь, не имею склонности к поджигательству. — Да, у Вас другие методы… но не менее действенные… — высказался Император. — Зависит от обстоятельств. И от людей. — А церквушка-то сгорела крайне вовремя, — заметил Александр Третий. — Очень похоже на то, что за этим все же стоял Бенкендорф. — Или же, если письма поддельные, их автор использовал то, на что бы подумали в первую очередь — что к уничтожению свидетельств венчания Цесаревича приложил руку Бенкендорф, и восприняли описанное в письмах как не подлежащее сомнению. — То есть снова вероятно… всякое? — Да. — И все же, по тому, что Вам удалось выяснить, Вы склоняетесь к тому, что то, было упомянуто в письмах… имело место быть? — У меня нет на это однозначного ответа. — Павел Александрович, я хочу ясности и определенности! — Ваше Императорское Величество, при всем моем уважении к Вам, это невозможно. Я сделал все, что было в моих силах, основываясь на анализе сведений из тех источников, что были мне доступны. — Так получите сведения… от другого источника, потустороннего! — Простите? — Пусть Ваша племянница вызовет дух моего отца и спросит его прямо, был он женат на Калиновской или нет. Вы мне обещали сделать это, если сами не добьетесь результата. А, как Вы сами только что сказали, точного ответа Вы дать не можете. — Не могу. — Поэтому воспользуйтесь способом, который недоступен Вам самому, но может пролить свет на эту историю! — Государь, этот способ выяснения истины крайне ненадежен. Даже если Анне и удастся вызвать дух Александра Второго, это не значит, что он станет… выворачивать перед ней душу наизнанку, тем более относительно таких, возможно, нелицеприятных вещей. Или говорить ей правду. — Пусть попробует разговорить его… И не придумывайте причин, чтобы отговорить меня. Я твердо решил, что хочу знать, что скажет дух моего отца! — Ваше Величество, мне нужен портрет Александра Второго, предпочтительно фотографический, и вещь, которую он держал в руках, желательно небольшого размера, — сказал Павел Александрович, припомнив, как Анна вызывала дух капитана Серебренникова, используя его записную книжку. — Я что-нибудь подыщу, — Император вышел, и Ливен в какой уже раз оглядел его кабинет — сама простота: письменные столы, шкафы и этажерки с книгами, стулья для посетителей, столик с шахматной доской, за которой ему не раз доводилось сражаться с Александром Александровичем, но не с Императором, множество семейных портретов… Разве подумаешь, что такая скромная комната принадлежала Российскому Самодержцу? Хотя он сам предпочитал удобство и не гнался за тем, чтобы произвести впечатление на визитеров, кабинеты в его домах выглядели более солидно, мебель в них была явно лучше, чем у Государя. Но, как говорится, кому что, Александру Александровичу нравилась его обитель, ему свои кабинеты с письменными столами раза в два больше Императорских. Александр Третий принес Ливену снимок отца, выполненный Левицким, и серебряную ложечку: — Это подойдет? — Думаю, да, — Павел Александрович встал и убрал вещи в карман пиджака. Он догадался, что Александр Александрович взял карточку из семейного альбома, в который заглядывали не так уж часто, иначе кто-то мог заметить пропажу портрета Александра Второго и поднять тревогу. — Я верну Вам сразу по возвращении из поездки. — Павел Александрович, я не прошу, я настоятельно требую, я приказываю, чтобы Вы отправлялись в Затонск немедленно! — неожиданно для Ливена повысил голос Александр Третий. — Ваше Императорское Величество, я отправлюсь в Затонск, но ночным поездом. Сегодня у меня еще есть дела. — Какие, черт Вас подери, у Вас могут быть дела, если речь, возможно, идет… о судьбе Империи?! — голос Императора стал громче, а лицо сердитей. — Те, которые более не терпят отлагательства. В отличии от того, что имеет давность более полувека и может подождать еще несколько лишних часов, — спокойно ответил заместитель начальника охраны Императора. — Ливен, Вы хоть представляете, что может последовать за такой Вашей дерзостью?! — рассверипел самый могущественный человек Российской Империи. — Вполне представляю. Как представляю и то, что этого не произойдет. По той причине, что будучи, скажем так, вынужденным насильно остаться в Петербурге, я вообще не смогу ничего узнать. А посвящать другого человека в такую крайне щекотливую ситуацию Вы, Ваше Императорское Величество, не станете, так как никому не доверяете так, как мне, — без страха перед монархом изложил свои доводы подполковник Ливен. — А если это произойдет, когда Вы вернетесь из Затонска с новостями? — с более нейтральной интонацией спросил Император, признавая, что Ливен был абсолютно прав, но тем не менее не желая тут же сдавать свои позиции. Кто еще доставит ему удовольствие ведения столь увлекательной словесной баталии? — А разве с моим возвращением из Затонска исчезнут все щекотливые ситуации, возможные в будущем? — задал риторический вопрос Ливен. — Ну а вдруг? — Молитесь, Ваше Императорское Величество, усердно молитесь. Да услышит Господь помазанника Божия… — серьезным тоном произнес Павел Александрович, но его губы чуть тронула усмешка, которую те, кто его плохо знал, могли и не заметить. К этим людям Александр Третий не относился. — Павел Александрович, ну почему так? Почему у Вас на все есть ответ? Не просто ответ, а достойный и даже достойный восхищения? — Потому что я усердно молился, и Господь услышал раба Божия Павла, — уже не скрывая смеха, произнес Ливен. — Почему я даже по-настоящему не могу сердиться на Вас, хоть и могу вспылить, как только что? — покачал головой Император. — Потому что для этого, насколько я могу судить, я никогда не давал Вам весомого повода. И надеюсь, что не дам никогда. — И снова Вы правы. Павел Александрович, с Вами вообще можно поссориться? — Можно, но лучше не стоит, — честно сказал Ливен. — Да, Вас определенно лучше держать в союзниках, нежели противниках. — Я тоже так считаю. — Павел Александрович, я могу спросить, что это за неотложные дела? Если, разумеется, Вы ни с кем не связаны словом. — Дело касается десятилетней девочки, она пропала без вести после гибели матери полтора месяца назад в Петербурге. Проживающий в Затонске муж ее матери, на которого она записана, разыскивает ее. — Он обратился к Штольману, а тот к Вам? — предположил Император. — Не совсем, вначале приемный отец обратился в полицию Петербурга, где дело пустили на самотек. И уже гораздо позже, через месяц с лишним, к Штольману, который, в свою очередь, подключил к поискам своих знакомых в столице, а затем меня. Вчера и сегодня я получил сведения, на основании которых у меня появилась большая уверенность в том, кто к этому может быть причастен, и где девочка может находиться. Мне необходимо съездить туда как можно скорее, даже пара дней, которые мне понадобятся для поездки в Затонск, могут стать решающими, поскольку за это время девочку могут перепрятать. Мне нужно на это всего несколько часов, после чего я тут же отправлюсь в Затонск. Если же моя версия ошибочна, мне придется работать над другими, для этого мне понадобится новая информация, на сбор которой моим людям будет необходимо время. Возможно, к моему возвращению из Затонска, они уже что-то разыщут. — Вам нужно содействие местной полиции? — по-деловому спросил Александр Третий, узнав о предприятии, которое не мог отложить Ливен. — Нет, они уже были там ранее, но не получили никаких результатов. — Так как плохо искали? Не так усердно, как будете искать Вы сами? — Да, Государь. Я в этом отношении человек более дотошный, нежели полицейские чины, которым все равно… — Еще бы, они и пальцем лишний раз не пошевельнут, — хмыкнул Император. — Надеюсь, что Ваши старания увенчаются успехом. Для поиска ребенка можете воспользоваться любыми полномочиями и, как говорится, не церемониться. Куда Вам нужно добраться? Вас могут туда отвезти? Я распоряжусь, чтобы Вам подали лучший экипаж. — В Колпино. — И как Вы намерены доехать туда? — На поезде до Александровской, оттуда на извозчике до вокзала в Царском селе, где меня будут ждать Демьян и Трофим, и оттуда в своем экипаже. — Ваши слуги будут ждать Вас на вокзале в Царском селе. Значит, Вы спланировали заранее, будучи уверенным, что сможете сегодня туда добраться. — Нет, я спланировал заранее, будучи уверенным, что возникла крайняя необходимость сегодня туда добраться. Это не одно и то же. — Ох, Павел Александрович, почему Вы не там, где Ваши неопровержимые аргументы по некоторым государственным вопросам могли бы иметь неоценимое значение для Империи, например, в Сенате? — Потому что Императору Всероссийскому также порой нужны неопровержимые аргументы, в том числе и против Сената, — пояснил Ливен Государю явную для него самого причину. — Вы намеренно надели сегодня серый костюм, чтобы напомнить мне о Вашем истинном положении? * — усмехнулся в бороду Александр Третий, словно забыв, что совсем недавно он сердился на заместителя начальника своей охраны. — Нет, это просто совпадение. Я подумывал надеть красный, но побоялся, вдруг запачкаю его в поезде… Серый все же практичнее, а главное, гораздо незаметнее*… — серьезно ответил Павел Александрович, глаза которого смеялись. — Да, для таких дел, что Вы… проворачиваете, быть незаметным — это большое преимущество. — Государь, примущество — это быть совсем невидимым. А то ведь в любой момент могут найтись те, кто не в меру глазаст и умен… — Это так. Некоторые вон даже видят духов, а не только то, что есть в нашем материальном мире… Надеюсь, что Вашей племяннице удастся войти во взаимодействие с духом моего отца и узнать то… что меня так беспокоит. — Я тоже надеюсь на это. — Павел Александрович, Вы можете быть свободны. Я попрошу Вас, перед тем, как поедете в Затонск, послать мне записку — с любым исходом относительно девочки. — Я обязательно сделаю это, — пообещал Ливен и покинул кабинет Александра Третьего.