Да не оставит надежда

Затонск

Накануне Штольман пришел домой чернее тучи, его беспокоило многое — и то, что расследование убийства застопорилось и на этот момент имело довольно призначные перспективы быть раскрытым, и то, что он должен был принять какое-то решение относительно полковника Симакова, оскорбившего не только его самого, но и Павла, и Дубельта. Выйти на дуэль, где вместо противника перед ним предстанет существо, близкое к скотскому состоянию, и выстрелить в воздух, как он делал, будучи сам вызванным князем Разумовским? Или же отказаться от намерения о поединке, который иначе как позорищем назвать было бы нельзя? Яков Платонович не был уверен, что было бы более правильным и менее унизительным. Это не дуэль с Разумовским, который будучи законченным мерзавцем и преступником, был все же противником, поединок с которым не был ни посмешищем, ни стыдобищем. Конечно, как поступить, решать только ему, но, как бы ему этого не хотелось признавать, выслушать еще чью-то точку зрения на создавшуюся ситуацию, вероятно, было бы не лишним. Но ни с кем поделиться подобным он не мог, такое не обсуждается с посторонними людьми… А не с посторонними? С князем Ливеном, которому также было нанесено оскорбление? Подумав об этом, Яков признал, как сейчас ему не хватало рядом Павла, чей блестящий ум нашел бы верное решение, основываясь на здравом смысле, а не эмоциях… Но Павел находился в Петербурге, а у него было время на раздумья только до второй половины следующего дня…* За вечер Яков обменялся с женой всего несколькими фразами. Анна, видя в каком мрачном настроении пришел Яков, не решилась расспрашивать его о причине его угрюмости. Как знать, может у него были неприятности на службе, не ладилось с расследованием, или Трегубов был на него рассержен из-за чего-го. А, возможно, не показав этого у Бархатовой, он все же был недоволен тем, что Павел сделал ей подарок, а она вместо того, чтобы ограничиться шляпкой и ридикюлем с перчатками — это она могла хотя бы оправдать тем, что не принимать подарка Павла совсем было бы невежливо, еще и решила заказать к ним платье, чтобы иметь полный туалет… Их ужин прошел, можно сказать, в полной тишине. Анна лишь поинтересовалась, угодила ли Якову Марфа тем, что приготовила котлеты с овощами. Штольман коротко ответил, что все было очень вкусно, при этом он вспомнил, что не зашел по пути домой в трактир и не вернул блюдо и полотенце. Но это была сущая мелочь в сравнении с его настоящими проблемами. Когда они легли в постель, Анна не стала ластиться к нему, как это бывало, видимо, считая, что ему совсем не до любовной игры. А ведь она ждала его целый день и не виновата, что у него на душе, которая, как он однажды ей сказал, была потемками, скребли кошки, причем когти у них были длинные и острые как лезвия. Яков приласкал жену, и когда после приятных мгновений она прижалась к нему, спросил: — Аня, ты уже выбрала платье? — Да, в понедельник первая примерка. — Какое платье ты заказала? — Не скажу, — произнесла, улыбаясь, Анна. — Пусть хоть это будет секретом. Осталось подождать всего несколько дней, когда оно будет готово. Услышав эти простые слова Анны об обыденном, Яков почувствовал, как отчаянно ему захотелось увидеть ее в этом роскошном платье, подчеркивающем все достоинства ее прекрасной фигуры, которую он только что гладил и целовал, а потом, в Петербурге, в другом платье, более просторном, поскольку его будут делить двое — сама Анна и их будущий ребенок, которому через несколько лет он должен передать фарфоровую танцовщицу Кати, напоминавшую ему о матушке, бравового мушкетера Леопольда и ажурную серебряную закладку в виде стрелы, с царапинами, сделанными кем-то из его прародителей… И всего этого может не случиться, если он погибнет от шальной пули не видящего белого света из-за неумеренных возлияний полковника Симакова… Анна заметила, что Яков снова стал хмурым, и отважилась спросить: — Я не должна была заказывать платье, да? — Почему же? Я очень хочу, чтоб у тебя был новый красивый наряд. — Ты говоришь это искренне? По тебе не скажешь, что ты рад… — Аня, я действительно рад. Если тебе кажется по-другому, то это только из-за того, что я очень устал сегодня, дело, которым мы занимаемся — крайне сложное, а мне все пришлось делать одному, без Коробейникова. — Да, конечно, сложное дело, да еще и без помощника — это двойная работа. Как, кстати, у Антона Андреевича нога? При этом вопросе жены Яков Платонович понял, что сам он этого даже не спросил, да, устроил, чтоб Коробейникова утром завезли в больницу на перевязку, но о самочувствии Антона Андреевича не справился. А ведь нога могла еще больше распухнуть, даже с мазью и повязкой, так, что на нее и вовсе было невозможно ступать, а Коробейниов не сообщил об этом по той простой причине, что не хотел, чтоб это выглядело как слабость. Утром нужно будет самому отправиться в больницу и узнать у доктора, каково состояние Коробейникова. Если не улучшилось, а стало хуже, то отослать Антона Андреевича домой, сейчас, когда дело Несмирнова зависло и может сдвинуться с мертвой точки, скорее всего, только после того, как придет ответ от Белоцерковского, Коробейников ему не так и нужен. Штольман отметил, что он, сам о том не думая, назвал теперь неизвестного им убитого Несмирновым. — Неплохо, но, надеюсь, завтра будет лучше… Аня, спи, я тоже попытаюсь заснуть, — Яков поцеловал в висок жену, устроившуюся на его плече. И снова он почти не спал всю ночь, лишь впадая моментами в дрему. Он не хотел, чтобы Анне приснился очередной дурной сон про Несмирнова, и ей снова сделалось нехорошо, или она переживала из-за этого… И еще больше не хотел, чтобы она беспокоилась о том, что с ним могло что-то случится на дуэли с полковником Симаковым… Утром Яков Платонович собирался уйти из дома, пока Анна спала, чтобы она не видела его хмурого лица, на которое он вряд ли бы мог натянуть улыбку, казавшуюся естественной. Он пытался избежать расспросов о причине своего плохого настроения, так как лгать ей ему не хотелось, а правда про ситуацию с полковником Симаковым ее бы несомненно расстроила. И поскольку он так и не решил, как поступить, он не хотел волновать Анну заранее. Если все же его решение относительно Симакова будет таким, что затронет Анну, он расскажет ей вечером… Говорить ей про Несмирнова он тоже не хотел, так как опасался, что Анна, вопреки его просьбам, сделает попытку вызвать дух убитого, хотя бы для того, чтобы узнать его настоящее имя. О Несмирнове он рассчитывал получить информацию от Белоцерковского, возможно, убитый в Затонске как-то был связан с настоящим Смирновым. Его намерения были нарушены приходом молочницы. Ее стук в калитку, а затем разговор с ней разбудил Анну. Она предложила, чтоб они вместе выпили по чашке чая, и попыталась уговорить его съесть тарелку творога с медом или сметаной или хотя бы пару кусочков хлеба с сыром и свежим маслом, а не только пару печеньиц, поскольку день у него снова будет длинным и напряженным, и пообедать ему, возможно, будет некогда. Штольман, отказываясь от завтрака, проговорился, что день не будет таким суматошным, как накануне, потому что все, что возможно, уже сделано. Анна, отпив чая из темно-синей кружки с луной и звездами, купленной Павлом для нее в дорогу домой, насторожилась: — Яков, сделано все, что можно… но убийца не арестован, ведь так? Иначе бы ты сказал, что дело раскрыто. — Аня, на расследование любого дела требуется время, на какое-то меньше, на какое-то больше. — И кто убийца того господина? — Вероятно, один из его знакомых. — Так вы до сих пор не выяснили, кто он? — Ну… — неопределенно ответил Яков Платонович, смотря на такую же кружку, как у жены, а не на нее саму. — Так да или нет? — Пока нет, — признал начальник сыскного отделения. — Неужели в окружении убитого нет ни единого человека, кто мог бы затаить на него злобу? Так не бывает. У любого человека можно найти недоброжелателей, даже если он самый… невинный… — Конечно. Но его поиск — небыстрый процесс, убитый же прибыл из Москвы. — И кто он? — Самый обыкновенный человек… Аня, тебе не стоит об этом думать. Мы с Коробейниковым этим занимаемся. — Вы до сих пор не выяснили даже, кто он, — предположила Анна. — Почему же, выяснили, — Штольман подразумевал, что они выяснили то, что убитый не являлся тем, кем они считали его ранее. — Аня, давай не будем о моих служебных делах… — он встал из-за стола — его утреннее чаепитие было окончено. — Хорошо, не будем… — согласилась Анна. — Я сегодня хочу повидать Антона Андреевича, ведь я должна быть уверена, что с его ногой все в порядке… — она отставила чашку, встала рядом с мужем и провела пальцами по его волосам. Яков Платонович догадался, что расспросы Анны будут не только о ноге Антона Андреевича, но и расследовании. Ему не хотелось впутывать Коробейникова в их с женой разногласия по поводу ее возможного желания вызвать духа убитого. — Аня, прошу тебя, не нужно спрашивать у Коробейникова о том, что не касается его состояния… — Тогда скажи ты. — Ты же знаешь, что я против того, чтоб ты пыталась… взяться за старое… из-за твоего возможного плохого самочувствия… — Да Вы с Павлом — два сапога пара! — вспылила Анна. — Да, в чем-то мы с ним похожи… — признал Яков, думая о том, что они оба пытались защитить Анну, в том числе и от нее самой. — Нет, не в чем-то, а во многом! Он даже у меня спиритическую доску отобрал! — припомнила Анна обиду, нанесенную ей Павлом в его усадьбе в Царском Селе. — Жаль, что мне самому не пришло это в голову раньше… — усмехнулся Яков Платонович, представив насупившуюся Анну, у которой князь Ливен, привыкший к тому, что его приказы и просьбы выполнялись беспрекословно, изъял предмет, являвшийся, по его мнению, небезопасным для нее. — Яков, это вовсе не смешно! — Анна стукнула мужа кулачком в грудь. — Ты, ты… несносен! Если ты мне не скажешь сам… я пойду к Трегубову, уж он-то мне все расскажет! — она с вызовом посмотрела на Якова. Это был удар ниже пояса. Чтоб не портить отчетность, возможно, нераскрытым преступлением, Трегубов пойдет и на то, чтобы привлечь к расследованию и Анну Викторовну. — Аня, я сделал запрос и теперь жду ответа. Подожди хотя бы до вечера. Обещай, что до этого времени ты ничего предпринимать не будешь. — Я пообещаю, если только ты скажешь, в чем дело. Штольман вздохнул: — Ну хорошо. Мы думали, что знаем, кто убитый, так как был найден его паспорт. Но впоследствии оказалось, что паспорт ему не принадлежит. — То есть вы сначала думали, что паспорт его, а потом поняли, что нет… Почему? — На это были основания. — Яков, это не ответ! — Это ответ, который я могу тебе дать. — Тогда я не могу тебе дать моего слова… Ты же не сказал сути… — Оказалось, что человек, которому принадлежал паспорт, умер… не в Затонске… и уже довольно давно… — То есть тот мужчина, которого убили в Затонске, пользовался паспортом кого-то, кого убили ранее… — Я не сказал, что владельца паспорта убили. — Это и так понятно… — махнула рукой Анна. — И как звали того беднягу? Если скажешь, я дам тебе мое слово. Штольман, скрепя сердце, произнес: — Михаил Иванович Смирнов… А теперь дай мне слово. — Я обещаю тебе не вызывать духа до вечера. О каком именно духе Анна дала обещание, она не уточнила. А Яков Платонович не спросил, так уже торопился, чтоб заглянуть в участок и взять там паспорт Смирнова, прежде чем направиться в больницу, куда дежурный должен был на полицейской пролетке доставить Коробейникова. Штольман пробыл в кабинете лишь пару минут. Он поставил свой саквояж у стола, а затем вытащил из папки, находившейся в верхнем ящике, документ на имя Смирнова и исследовал его с помощью лупы. Паспорт был на той бумаге, что и следовало, печати были на месте, никаких исправлений или подчисток он не обнаружил. Следовательно, тот, кто приехал в Затонск под именем Михаила Смирнова, использовал документ похожего на него убитого человека в его первоначальном виде. Возможно, он сам был причастен к его смерти, если судить по тому, что с ним самим расправились. Но он мог и купить паспорт, так сказать, из-под полы, именно потому, что был похож на Смирнова, а промышлял не грабежом, а, например, мошенничеством, как вариант — обирал богатых вдовушек, искавших нового мужа. А что, чем москвич не видный жених, тем более для дамочек из провинциального городка вроде Затонска? Или брал взаймы, а после этого пропадал. Или предлагал вложиться в какое-то дело и, взяв немалую сумму, также исчезал… Версий могло быть много, и начальник затонского сыска надеялся, что их количество могло сократиться после того, как Белоцерковский поделится с ним сведениями о преступлении в Петербурге. В больнице Штольман нашел Антона Андреевича у доктора Милца. Тот взглянул на следователя с недоумением: — Яков Платонович, а у Вас-то что случилось, что привело Вас в больницу? Может, переутомились на службе? — Доктор, не из-за чего переутомляться, похоже, у нас нет причины даже для… возможной усталости… — Я не понимаю Вас, Яков Платонович. — Устать не из-за чего, поскольку… делом заняться в полном объеме пока почти невозможно… так как возникла проблема с установлением личности убитого. — Паспорт, который нашли у Соловья Разбойника, фальшивый? — спросил Антон Андреевич. — Паспорт, насколько я могу судить, подлинный, а вот Смирнов фальшивый. — Как так?! — в один голос спросили Милц и Коробейников. От неожиданности Антон Андреевич чуть не смахнул со стола стакан с водой, который ему дал доктор, чтобы запить порошок. — Так. Настоящий Смирнов был убит в Петербурге около двух лет назад, следовательно, быть убитым еще раз, несколько дней назад в Затонске, он не мог. Вчера вечером пришла телеграмма из Москвы. — Что же Вы не сообщили мне об этом вчера, Яков Платонович? — А что бы Вы могли сделать, Антон Андреевич? Схватиться за голову, мол, какой пассаж? По крайней мере, Вы хоть спали спокойно, что, как я надеюсь, Вашей больной ноге пошло на пользу… Как Вы считаете, доктор? — Покой и хороший сон определенно сделали свое дело, — подтвердил доктор Милц. — Но неплохо было бы еще не утруждать ногу день-другой. — Как я уже сказал, у нас пока не так много дел. Я попросил своего бывшего сослуживца прислать мне информацию по делу об убийстве Смирнова. Возможно, наш убитый имел отношение к нему, был подозреваемым или свидетелем. — Хорошо бы, — вздохнул Коробейников, — а то, похоже, наше расследование зашло в тупик. — Не совсем. Есть еще молодой человек, которого в Затонске провожала целая куча родственников, он ехал до Петербурга вместе с убийцей Несмирнова. Как знать, может, тот человек, не задумываясь, сказал о себе что-то, что поможет выйти на него. В поезде люди частенько говорят посторонним то, чего бы не сказали знакомым, ведь еще раз встретиться в дороге маловероятно. — Да, подобное бывает, — согласился Антон Андреевич. — Яков Платонович, Вы хотите, чтобы поисками этих провожавших занялся я? — Подождем пока ответа из Петербурга, думаю, он придет уже сегодня. А пока я хотел бы задать вопрос доктору Милцу. — Случаю Вас, Яков Платонович. — Доктор, скажите, насколько, по Вашему мнению, внешность убитого отличается от его описания в паспорте? — Яков Платонович, как я могу сказать, если я паспорта в глаза не видел? — Да, что-то у меня совсем ум за разум заходит, — признал Штольман. — Это у Вас, голубчик, по-видимому, из-за расстройства. От переживаний и голова не своя бывает. Спали-то, поди, плохо, если вообще спали, все про ситуацию думали… Так можно мне взглянуть на документ? Начальник сыска вынул из своего бумажника паспорт Смирнова и развернул его: — Прошу Вас, Александр Францевич. Милц прочел описание Михаила Ивановича Смирнова вслух: — Лет тридцать четыре, рост два аршина шесть вершков, волосы и брови русые, глаза серые, нос и рот средние, подбородок округлый, лицо чистое, примет нет. И что, Яков Платонович, Вы хотите, чтобы я определил, насколько убитый соответствует этому описанию? Яков Платонович кивнул. — Так, судя по нему, он и есть Михаил Смирнов. А что Вы хотели? Разве есть что-то, что выделяло бы его среди тысяч мужчин с подобной внешностью? Было бы более детальное описание — например, глаза серые навыкате или, наоборот, маленькие, глубопосаженные, или же брови русые густые домиком… Приметы бы были — копыта вместо ног или хвост имелся, или на худой конец одной руки не было или глаза… Я могу, только выйдя из больницы, насобирать две дюжины затонских мужчин, которые подойдут под характеристики из паспорта Смирнова. — Да, под словесное описание может подойти много людей, — согласился Штольман. — Вот если бы в паспорте была фотографическая карточка… — Так и карточки иной раз такие бывают, что посмотришь на нее и не можешь догадаться, кто на ней запечатлен, хоть человек и хорошо знаком. В описание хоть какая-то… доля определенности есть. — И то правда. — Яков Платонович, Вы позволите мне изучить документ? — Извольте. Милц долго всматривался в паспорт, затем разглядывал его в лупу, вертел его во все стороны — и так, и сяк. Наконец Штольман не выдержал и сказал: — Доктор, Вы бы еще в микроскоп посмотрели. Александр Францевич не обиделся, наоборот, принял фразу Штольмана как руководство к действию: — Вот как раз это и стоит сделать. Какое-то время доктор провел за микроскопом, что он делал, из-за широкой спины Александра Францевича не было видно ни Штольману, ни Коробейникову. Затем он встал из-за стола и произнес: — Яков Платоныч, благодарите своего дядю Павла Александровича, что он подарил такой замечательный микроскоп. Неимоверно полезная вещь для исследований, в том числе и документов. В нем можно увидеть столько занятного. — И что Вы там увидели, чего не увидел я? — Одну, как я сказал бы, странность — заломы на бумаге от сворачивания листа. Лист паспорта сворачивали написанным не только внутрь, но и наружу. Посмотрите, как это выглядело, — доктор Милц сложил лист бумаги и показал Штольману. — Кто будет поступать столь небрежно с таким важным документом? Яков Платонович без труда разобрал фамилию, имя и отчество на верхней части свернутого листа, который стоявший рядом с ним Милц держал в руке. — Тот, кто хотел бы, чтобы этот текст увидели… причем сразу… и вроде бы случайно. — Я тоже так думаю. Я хочу показать Вам еще один расклад, Яков Платонович, — доктор свернул лист по-другому и случайно обронил его на пол. — Простите, Яков Платонович, не удержал. Штольман поднял бумагу, одна свернутая сторона которой приподнималась над полом, и, глянув на нее, снова прочел данные владельца документа. — Александр Францевич, а ведь именно так управляющий «Мадрида» и узнал, как якобы звали постояльца — когда помогал ему собирать содержимое бумажника с пола… Убитый не показывал ему паспорта специально, а создал ситуацию, когда тот увидел его как бы ненароком… — Хочу еще заметить, что убитый не держал лист написанным наружу долгое время, иначе на этой стороне листа были бы более отчетливые потертости на сгибах. Он делал это редко… — Только тогда, когда ему было необходимо, чтобы его считали Михаилом Смирновым, — закончил фразу доктора начальник сыска. — Причем делать он это мог только там, где точно знал, что его не примут за него самого… — Например, в Затонске, — дополнил Коробейников. — Для чего же все-таки он приехал сюда в качестве Смирнова? — Пока трудно сказать. Возможно, что-то прояснится, когда придет ответ от моего бывшего сослуживца из Петербурга… Спасибо Вам, Александр Францевич, за подсказку. Поедемте, Антон Андреевич, я — в участок, Вы — домой. — Как же так, Яков Платонович? — Оставайтесь сегодня дома, пока не понадобитесь. По дороге в управление им встретился почтмейстер, у которого для Штольмана была телеграмма. Телеграмма была короткой — в ней говорилось, что Смирнов был убит в августе 1888 года, двумя ударами узкого клинка в легкое и сердце, убийца не был найден. Подробности по делу Белоцерковский обещал тут же отправить письмом с кондукторами почтового вагона. Яков Платонович поделился новостями со своим помощником и сказал, что если он и будет нужен, то только после того, как придет письмо из Петербурга. У участка начальник сыска проворно соскочил с пролетки и приказал городовому отвезти Антона Андреевича на квартиру и не задерживаться. Накануне Штольман не доложил Трегубову о новых обстоятельствах в деле Смирнова и решил сделать это сейчас же. — Ваше Высокоблагородие, полицмейстер о Вас спрашивал, мол, почему сыскное отделение пустует, где все… — обратился к Якову Платоновичу дежурный, как только он зашел в управление. — Я как раз к нему. — А сейчас обождать придется, у него штабс-капитан Розен. Штольман подумал, неужели Розен так близко сошелся со своим своем будущим тестем, что не может наговориться с ним и даже пришел в участок? По его мнению, Трегубов не производил впечатления приятного в общении человека. Хотя как знать, возможно, вне службы Николай Васильевич немного другой, и Розен, увидев его таким, почувствовал к нему расположение. — Как он выйдет, извести меня. Но дежурный известил не его, а полицмейстера — тот появился в кабинете сыскного отделения сам. — Яков Платонович, где Вы с Коробейниковым пропадаете? — недовольно спросил он. — Были с Антоном Андреевичем у доктора Милца по поводу его ноги. Оттуда я отправился прямо в отделение, а Коробейников к себе домой — я отпустил с его до моего дальнейшего распоряжения. Если появится необходимость, я пошлю за ним пролетку. А пока, думаю, справлюсь сам. Работы не так уж много. — Немного? Соловьев так и не признался в ограблении москвича. Это Ваша с Коробейниковым недоработка. Нужно его быстрее дожимать. — Николай Васильевич, я решил чуть повременить со следующим допросом. — Это почему? — Чтоб понервничал, почему его больше не вызывают, может, потому, что теперь на него есть столько, что его показания больше не особо и нужны. В пустых камерах у нас сейчас недостатка нет, чтоб торопиться освободить одну. Пусть посидит, помучается. — Ну смотрите, Яков Платонович, как бы он вообще… не расслабился. — Прижмем его в любом случае. Как говорится, не сегодня, так завтра. — Ну до завтра я еще подожду, но не дольше. Завтра кровь из носу, но чтоб признание Соловьева было! — Будет, — заверил полицмейстера Штольман. — А дело об убийстве Смирнова? Там есть какие-то результаты? — Результаты есть, но, к сожалению, не те, что мы ожидали. Вчера из Москвы пришла телеграмма, в которой значится, что Михаил Смирнов умер два года назад в Петербурге. Трегубов, не дав начальнику сыска договорить, тут же взвился: — Что?!! Да как он посмел умереть второй раз, да еще у нас в Затонске?!! Не мог человек другого города для этого выбрать?! Штольману хотелось сказать, что коли кто-то умер во второй раз, то это, вероятнее, был уже не человек, а живой труп. Но зачем указывать полицмейстеру на это и тем самым вызывать еще большее его негодование? — Он умер один раз, в Петербурге, в результате убийства. Личность мужчины, которого мы считали Смирновым из-за найденного у Соловьева паспорта, нами пока не установлена. Я еще вчера телеграфировал своему бывшему сослуживцу в столицу и уже получил краткий ответ. Смирнова убили так же как и нашу жертву — ударом клинка в легкое, и еще в сердце, виновный не был найден. Письмо с подробностями о том деле должно прийти сегодня, с поездом. Надеюсь, в нем будет какая-нибудь информация, которую можно будет использовать в качестве зацепки, и расследование будет успешно продолжено. — Вы что же надеетесь только на эту информацию? — Не только. Есть еще возможный свидетель, который сел в поезд в Затонске и был размещен кондуктором рядом с подозреваемым. Нужно будет найти родственников молодого человека, провожавших его, и через них связаться с ним. Возможно, во время пути он узнал о подозреваемом что-либо, что позволит определить, кто он, или хотя бы сузить круг поиска. — Ну что ж, Яков Платонович, занимайтесь пока этим, если нет других зацепок. И как только что-то узнаете, сразу докладывайте мне! Убийство москвича — это Вам не шутки! — Непременно, — пообещал Яков Платонович, снова оставив ремарку при себе. Любое убийство — не шутки, а не только москвича, но Трегубов, который заискивал перед титулованными особами и господами из столицы и других крупных городов, видимо, ставил жителя Белокаменной выше, чем затонских горожан. В чем полицмейстер был прав, так это в том, что нужно заниматься тем, что есть. Штольман решил, что насчет тех, кто провожал юношу, спросит у начальника вокзала, когда пойдет на станцию за письмом. Если тот ничего не сможет сообщить, то ему придется обратиться к ветеринару Добролюбову, с которым в отличии от Сологубовой и Паскаля он еще не беседовал. Может, кто-то из родственников молодого человека имел питомца и был знаком ветеринару, или же Добролюбов видел на перроне еще кого-то из Затонска, кто мог бы определить, что это было за семейство.