Да не оставит надежда

Добравшись домой, в особняк на Миллионной, Павел Александрович не стал откладывать в долгий ящик написание писем. Адвокату Миронову он четко изложил суть разговора с попечителем Юрия Дубровина, отставным майором Гельвигом. И выразил надежду, что Виктор Иванович согласится стать поверенным молодого человека в тех делах, что он упомянул, и представлять его интересы в целом. В конце письма он передал поклон Марии Тимофеевне и Якову с Анной. Сворачивая лист, он усмехнулся — его поклон через Виктора Ивановича, вероятнее всего, достигнет Якова быстрее, чем письмо Варфоломеева, которое он попросил написать полковника в ближайшие дни. В тот же конверт он вложил небольшое письмо для Юрия, в котором сообщил, что его попечитель согласился увеличить ему содержание и не имеет ничего против того, чтоб Егор жил с ним. Письмо Юрию Виктор Иванович передаст при встрече. У Павла Александровича было еще одно дело, касавшееся писем — тех мерзких записок, которые Якову посыл неизвестный. Этим тоже следовало заняться, причем сразу по возвращении в Петербург, но тогда у него и без этого было много забот — склонить Павла Васильева к выполнению негласной части служебных обязаностей и отправить его туда, где погиб Серебренников, чтобы он нашел тех, кто видел свидетелей убийства капитана, а также собрал любые сведения, которые могли иметь касательство к преступлению. Тайная встреча Императора с графиней фон Мольтке требовала еще большей отдачи — разработки плана до последней самой незначительной мелочи и воплощения его в жизнь с наивысшими мерами предосторожности. Сейчас это архиважное предприятие уже было позади, и он мог обратиться к ситуации с подметными письмами. К этому стоило подключить агента, но прежде чем сделать это, он решил получить кое какую информацию и составил телеграмму. Еще пару часов Ливен провел в кабинете за изучением служебных документов разного характера, пока не объявился Демьян. Он сообщил, что в тот самый день посыльный из табачной лавки видел юную барышню около ее дома, при себе у нее был то ли саквояж, то ли большой ридикюль. Он обратил на это внимание потому, что обычно барышни такого не носят. Барышня шла от дома одна, никого с ней не было. Неподалеку стояла пролетка с поднятым верхом, но кто в ней был, и шла ли девочка к ней, мальчишка не видел. В том, что это была Таня Карелина, Павел Александрович не сомневался. Вопрос был в том, собралась ли она ехать куда-то сама, или же ее кто-то уговорил ехать с ним. Ливен склонялся ко второму варианту и еще к тому, что этим человеком все же была Варвара Перовская. Он написал записку знакомому в Департамент полиции и приказал Демьяну дождаться там ответа. А затем отправляться по адресам и каким угодно способом выяснить, где была Перовская во вторую половину того злополучного дня. Если Демьяну с Трофимом не удастся ничего выудить у швейцаров, дворников, прислуги и других возможных источников сплетен, то ему действительно придется обратиться к агентам. Кроме записки Демьян получил от Его Сиятельства письмо и телеграмму, которые должен был отправить по дороге. Перед уходом князь попросил своего камердинера подать ему в гостиную бутылку анжуйского и каких-нибудь закусок. Павлу Александровичу захотелось отвлечься от всех дел и забот, хоть ненадолго. Когда входная дверь за Демьяном закрылась, он взял в руки фотографическую карточку, стоявшую на письменном столе в кабинете, на ней была Анна, а с двух ее сторон похожие на друг друга мужчины — Яков и он сам. Он спустился на первый этаж, поставил снимок на рояль и сел за инструмент. Что может быть лучше музыки, чтоб развеяться? Прогуливаясь по набережной, Эмилия Николаевна думала о том, как хотела бы познакомиться с Яковом Дмитриевичем и Анной Викторовной, когда в ближайшее время поедет в Затонск. О том, будет ли это уместным, она решила спросить Поля. Его дом на Миллионной улице был нескольких минутах от того места, где она гуляла. Что, если Поль сейчас дома? Ее внезапный визит он никогда бы не счел нежеланным. У дома князя Эмилия Николаевна увидела его камердинера Демьяна. Он сказал, что Его Сиятельство собирался быть в гостиной. Она попросила не докладывать о ее визите. И, когда Демьян впустил ее дом, тихо прошла в гостиную — Поль играл что-то очень нежное, чувственное и смотрел на портрет в рамке, стоявший перед ним на рояле… Она поняла все в тот же миг — тому, кто был на портрете, Поль отдал свое сердце. В его взгляде была… любовь, так он смотрел на нее саму и на Елизавету Алексеевну… Ей стало неловко, что она оказалось невольным свидетелем сцены, явно не предназначавшейся для других глаз. Она потихоньку повернулась, чтобы выйти из комнаты, и услышала: — Амели, я ценю твою деликатность. Но раз ты и так поняла, это лишнее. Поль подошел к ней и коснулся губами ее руки и щеки — как это делал, когда они были в основном наедине, и спросил: — Неужели это так… очевидно? Эмилия Николаевна не стала лукавить: — Для меня — да. Она бы не решилась приблизиться к роялю и рассмотреть карточку. Но Поль сам дал ей снимок: — Ты бы все равно догадалась рано или поздно. Лучше ты узнаешь это сейчас. На портрете была очаровательная молодая женщина, стоявшая между мужчиной старше нее, неимоверно похожим на Дмитрия Александровича, и Полем. — Анна стала мне близким человеком… Эмилия Николаевна только и смогла вымолвить: — Поль?! — Боже, Амели, не в том смысле, что… в том, что Анна для меня очень много значит… том, что она принимает меня таким, каков я есть, и понимает… — попытался объяснить Павел, подбирая слова. Он поставил снимок обратно на рояль: — Я ей рассказал много о себе… о том, чем я никогда не делился с другими… Мы говорили с ней о разном, в том числе и о любви… какой она бывает… У нее в этом отношении совсем мало познаний… Несмотря на то, что она замужем, в этом смысле она больше похож на барышню… Скажем так, довольно несведуща насчет любовных отношений. А поговорить ей не с кем. Подруг у нее нет, а с матерью не такая близость, чтобы беседовать на подобные темы… Как-то у нас с ней зашел разговор, и я рассказал ей кое-что о том… что было в моей жизни. — Ты рассказал ей… о нас? — Да, сказал Анне о том, что ты — моя первая любовь… Она все равно могла бы случайно услышать это в свете. Мы с тобой ведь не были тайными любовниками… «А о Лизе, что она была твоей тайной любовью, и у тебя от нее сын?» — хотелось задать Эмилии Николаевне вопрос. Но она промолчала. — Амели, я знаю, о чем ты хочешь спросить. О том, о чем догадалась двадцать лет назад, заметив мой взгляд, каким, должно быть, я смотрел на тебя. Да, я любил Лизу. И до сих пор люблю ее. Не могу забыть… — Поль, как ты можешь ее забыть, если у тебя от нее сын? Это невозможно, — слетело с губ Амели. Павел Александрович задал вопрос совершенно спокойным голосом: — Когда ты поняла, что Саша — мой? — В первый же раз, когда увидела его с тобой. Вы с ним стояли около какой-то скульптуры в Летнем саду. — Да, а ты гуляла с Полем. Мы тогда их и познакомили. — Да, я была со своим сыном, а ты со своим. Я была поражена, У Саши все твое — глаза, улыбка, мимика в целом, жесты. От Дмитрия Александровича у него… только отчество. — Амели, ты, наверное, тогда подумала обо мне Бог знает что. Что я говорил, что никогда не вступлю в связь с замужней женщиной, а сам… сделал любовницей жену моего брата… — Нет, Поль, в тот момент я подумала: слава Богу, у тебя есть сын от любимой женщины, пусть так, если по-другому было невозможно… — Невозможно, — вздохнул Павел. — Отец ведь не разрешил мне жениться на Лизе, хоть я и умолял его. Заставил на ней жениться Дмитрия, которому она была не нужна, как и он ей. А потом потребовал наследника. А у Дмитрия уже не могло быть детей… Тогда он предложил, чтоб я стал мужем Лизы и отцом его законного сына… После смерти отца мы с Лизой жили там, куда потом я приглашал вас с Сан Санычем — в усадьбе в Царском Селе… пока она не умерла от чахотки, и Дмитрий не забрал Сашу себе. — Саша знает? — Дмитрий рассказал ему перед смертью. Хотя я его об этом не просил. — Для Саши это не было… потрясением? — Нет, он воспринял это довольно спокойно, — сказал Павел Александрович, подумав о том, что одну сцену его сын все же устроил, но он не хотел вспоминать о ней, так как ни Саша, ни тем более он сам не проявили себя с лучшей стороны. — Я ведь всегда был в его жизни, и он любит меня также, как любил своего батюшку… А твои, когда они узнали, что ты им не родная мать, очень переживали? — Да, возможно, никогда бы и не узнали. Ну или не узнали в детстве. Мы вернулись в Петербург, и из небытия возникли родители Ларисы, которые после скандала, что учинили, когда мы с Сан Санычем поженились, вычеркнули внуков из своей жизни, как и зятя. Мне кажется, они заявились только для того, чтобы внести раздор в нашу счастливую семейную жизнь. Сказали, что их мать умерла, а отец привел в дом другую женщину и выдавал за их мать. Что я им не родная мать, а мачеха. — Вот же сволочи! — от злости Ливену хотелось стукнуть кулаком, но он пожалел ценный рояль, привезенный ему из Европы. — Амели, давай присядем. Они заняли два стоявших под углом друг к другу кресла около инструмента. — А Сан Саныч что? — Он тогда был на службе, а мы на прогулке. Горничной они сказали, что наши родственники, она и позволила им подождать, как они просили. Мы пришли домой, а там они. Я сначала думала, что вспомнили про внуков, захотели увидеть. А они… Я впала в какой-то ступор, сказать толком ничего не могла… Павлик в свои неполные три года ничего не понял, напугался только, так как они говорили громко, резко. А Влад, ему было девять, сказал, что лгать грешно. Тогда они показали карточку, на которой были Сан Саныч и Лариса. Мол, смотри, это ваша мать и есть и на мачеху не похожа. А Владик уже тогда был рассудительный — как Сан Саныч и ответил, что на карточке же написано господин и госпожа Васильевы, значит, это папа и мама. А то, что маменька не особо похожа, так прошло десять лет, и она изменилась. Папенька ведь тоже на карточке на себя не очень похож. Лара у него взяла снимок, ей ведь тоже было интересно посмотреть, и сказала: «Мамочка, а сейчас ты красивее» и поцеловала меня. У меня от этого оцепенение прошло, и я посоветовала непрошенным гостям уйти, пока не позвала дворника или околоточного. Когда они ушли, Влад обратился к сестре: «Ларочка, те люди злые, плохие, ты им не верь. Вон как ты на маменьку похожа». Когда Сан Саныч вернулся со службы, я ему все рассказала. Он был в ярости, я до этого его никогда таким не видела. Сказал, что если заявятся еще раз, спустит их с лестницы. — Еще бы от такого не быть в ярости… Точно бы спустил их с лестницы в следующий раз. — И я в этом не сомневалась. Но сказала, что это делу не поможет. Они ведь могут подкараулить детей где-нибудь. Тогда он решил, что им необходимо все рассказать. — Амели, какие слова можно в таком случае найти для детей, не представляю… — покачал головой Павел Александрович. — Сан Саныч нашел. Сказал, что когда-то был женат на другой женщине. И что когда родилась дочка — чуть раньше, чем были именины у нее самой, и девочку решили назвали в честь нее, она очень сильно заболела и умерла. Но перед этим взяла слово с их матушки, что она станет им настоящей мамой, что будет любить их так же, как она. Поэтому их маменька самая что ни на есть родная им. Поль, у меня тогда слезы сами собой потекли. А Влад подошел и вытер мне слезы своей ладошкой: «Мама, не плачь, мы тебя любим». А потом через несколько дней, когда Лара играла с Павликом и не могла слышать, спросил у меня, все ли в той семье такие дурные люди как те, что приходили. Я ответила, что их прабабушка — замечательный добрый человек, помогала мне с ними, когда они были совсем маленькими. Он задал вопрос: «Добрая как та, другая мама?» Я сказала, да, что Лариса была очень хорошей. Что любила их очень сильно, но Господь ее забрал. Он меня обнял: «Мама, как хорошо, что у нас есть ты!» А потом поинтересовался, жива ли та прабабушка. Я сказала, что жива, что я писала ей из Москвы и отправляла их карточки. И он спросил, можно ли ее увидеть. Мы с Сан Санычем посоветовались, и потом всем семейством сходили к Агафье Евграфовне. И прабабушка им понравилась, и она от них всех была без ума, и от родных правнуков, и от Павлика. Позже, в один из наших многих визитов к ней, сказала мне, что Господь наградил меня за мою любовь к детям мужа, дал своего. Что она очень надеялась, что так и будет. — Амели, я тоже надеялся, что у тебя будет свой ребенок. — Верю. Но когда узнал, что он родился, и порадовался за меня, и взгрустнул… что он не твой и… что все могло быть по-другому… — Было такое, — не стал отрицать Павел. — Зато потом, когда Дмитрий мне предложил… Я решил, что в этот раз своего счастья не упущу… И что если Господь даст, то у меня хоть таким образом будет ребенок от любимой женщины… — И правильно. Кому какое дело, как Саша появился, если это сделало счастливыми стольких людей — и Дмитрия Александровича, и тебя, и Лизу — хоть так недолго… Я так переживала за тебя, когда узнала, что она умерла… Почему ты тогда не пришел ко мне? — Амели, я не мог прийти. Иначе бы я рассказал тебе не только о том, что любил Лизу, но и о том, что она была моей женой, и что ее сын — от меня… А я не мог сказать об этом никому, даже тебе… — А я ждала тебя… Думала, что смогу тебя хоть как-то поддержать, утешить… как друга, разумеется… Ведь тебе и поделиться своим горем было не с кем… — Амели, со мной это произошло… через семнадцать с лишним лет… Анна увидела дух Лизы накануне ее смерти и узнала, кем она для меня была — женой и матерью моего сына… — внес некоторые изменения в историю Павел Александрович. — И рассказала мне об этом. — Ты был ошеломлен? — Более чем. Она пожалела меня от всего сердца, утешила… С того момента она и стала для меня… особенной… Как бы связующим звеном между мной и Лизой… И дорогим, близким мне человеком не только поэтому… Чем больше мы с ней проводили времени, тем больше я чувствовал… что ее душа — часть моей, лучшая ее часть… — Она знает о твоих чувствах? — О том, что она стала для меня близким и родным человеком, да. — А о том, что ты ее любишь? — Амели внимательно посмотрела на своего бывшего возлюбленного. — Амели, я не люблю Анну как женщину, это другое… Не та любовь, что у меня была к тебе… или к Лизе… — объяснил Павел. — У меня такого никогда не было… — Ее муж догадывается? — Я сам сказал ему об этом. Чтоб не заподозрил Анну Бог знает в чем. Он — ревнивый человек, вспыльчивый, мог наделать глупостей. Не то что твой Сан Саныч. — Да, Сан Саныч — необыкновенный. — Настолько необыкновенный, что даже не ревнует, что ты назвала сына Павлом, — улыбнулся Ливен. — Конечно, я бы хотела назвать сына твоим именем, но Сан Саныч сам предложил это сделать. Павел Александрович опешил: — Что?! Амели, ты шутишь? — Серьезна, как никогда. Он понимал, как сильно я любила тебя, когда решилась на тот шаг. И хотел, чтоб у меня было хоть что-то из того… что я могла иметь… — Ты никогда не говорила мне об этом. — Поль, мы с тобой не говорили о многом, о чем сказали сегодня. А чего-то не скажем никогда. — Только не говори мне, что это Сан Саныч предложил пригласить меня к вам в гости, когда вы вернулись в Петербург. А то я ему закажу памятник прижизненно. Как лучшему мужу изо всех, что у тебя были. — У меня было только два мужа. — Только ли? Мне кажется, что ты считала по-другому, — усмешка тронула губы Павла. — Только такая мысль пришла ко мне… много позже… когда я уже жил с Лизой как с женой… — Поль, ты был мне гораздо ближе и роднее, чем мой первый муж… — согласилась бывшая пассия князя Ливена. — А пригласить тебя решила я. Когда увидела, что ты влюблен в юную графинечку Крейц. Что раз твое сердце занято, нет больше смысла… прятаться друг от друга… — А мы прятались? — А разве нет? Поначалу мы точно избегали друг друга. По крайней мере, я. Поль, мне было стыдно перед тобой. А потом эти, назовем их, муки совести, не позволяли мне даже написать тебе, когда мы уехали в Москву… Мне очень хотелось, чтоб ты меня понял и, по возможности, простил меня, даже если я поступила с тобой так жестоко. Но просить тебя об этом в письме у меня не хватило духа… — Амели, я понял тебя… со временем… А насчет прощать, даже не знаю, было ли что прощать… Ты действовала из лучших побуждений, этим все сказано… Сначала я безмерно горевал из-за нашего расставания, а также переживал за тебя — было ли твое решение правильным. Но когда позже узнал из писем Николя, что у тебя с Васильевым наладилось, и брак оказался удачным, а потом и счастливым — я был искренне рад за тебя, и рад до сих пор. Лучшего мужа, чем Сан Саныч, тебе было бы не найти. — Да, кроме тебя. Из тебя бы получился замечательный муж и отец. Уверена таким ты и был по отношению к Елизавете Алексеевне и Саше. А Саше ты всю жизнь был гораздо больше, чем дядя, ты был его родителем наравне с Дмитрием Александровичем. Павел снова улыбнулся и провел рукой по маленькой руке Амели, в которой она держала ажурные перчатки: — Мне приятны твои слова. — Саша встречался с новыми родственниками только раз? — С Яковом — да. С Анной еще в Царском Селе, он приезжал, когда она гостила у меня вместе с графиней Потоцкой. — Он приезжал туда из-за Анны? — полюбопытствовала Эмилия Николаевна. — Нет, он не знал, что я пригласил Анну. Но оставался несколько дней, в том числе и из-за нее. Однако, они проводили вместе очень мало времени. Анна предпочитала делить компанию со мной, а не с ним или графиней. И я с ней тоже. — Кто бы сомневался, — чуть усмехнулась Амели. — Ты собираешься расстаться с Потоцкой? — Нет. Если только она сама этого не захочет. — Зачем она тебе? — Ты спрашиваешь, зачем мужчине любовница? Не думал, что ты настолько… неосведомлена относительно подобного, — хихикнул дамский угодник. — Поль, ты прекрасно понял мой вопрос. Я никогда не высказывалась насчет твоих женщин… Но в этот раз все же скажу. Графиня тебе не подходит. Точнее, подходит только для того, для чего требуется любовница. Тебе нужна другая, с которой тебя бы связывала не только постель. В молодости и такая как Потоцкая была бы кстати. Но не сейчас. Сейчас тебе нужна такая, которая понимала бы тебя… и твои чувства к Анне. Как Марина Германовна. Я была так рада за тебя, когда у тебя c ней был роман. — И я был рад. Но сейчас она там, а я здесь. И по-другому быть не может. — Так ли? — Амели, у нее в Италии большое поместье, виноградники, да много чего еще, у меня здесь служба… Службу, как ты понимаешь, я бы оставить не смог. Просить о том, чтоб Маринелла из-за меня рассталась со всем, что у нее есть в Тоскане, я бы никогда не посмел. — Поль, почему ты всегда думаешь о других больше, чем о самом себе? — Не знаю. Так уж получается… Но ведь и ты такая же… Думала о том, чтобы не связывать меня отношениями, и, возможно, браком, о котором, как тебе казалось, я потом мог пожалеть, о детях своей подруги, оставшихся без матери, но не о себе… — О себе я тоже думала… немного… Поль, но потом я была с лихвой вознаграждена — у меня прекрасная семья, и я действительно счастлива, в отличии от тебя. — Я тоже счастлив, по своему… У меня есть Саша, а теперь Яков и Анна. Они — моя семья. Что до другого, видимо, не судьба… Но я не ропщу, я благодарен тому, что у меня есть в жизни. В том числе и тому, что в моей жизни до сих пор есть ты — да, пусть не моя жена, как, признаюсь, я когда-то хотел видеть тебя в будущем, но близкий и дорогой мне человек, настоящий, преданный друг, способный поддержать как в радости, так и в горести, и очень много значащий для меня. — Как и Анна? — напрямую спросила Эмилия Николаевна. — Да, как и Анна, — честно ответил Павел Александрович. — Она наполнила мою жизнь светом, если можно так выразиться, развеяла тьму, которая окружала меня после смерти Дмитрия, и ту, что была в моей душе столько лет после смерти Лизы. Она — замечательный человек, она понравится тебе. — Поль, она мне уже нравится, раз ты ее любишь. Ты не мог полюбить дурного человека, только такого же красивого душой, как и сам. Я надеюсь, что мы с ней станем добрыми друзьями, как и с тобой. Собственно, по этому поводу я пришла. Я бы хотела съездить в Затонск в ближайшее время и познакомиться с твоими новыми родственниками. Ты считаешь, было бы удобно пригласить их на ужин в усадьбу, когда ее приведут в божеский вид? Заявиться к ним с визитом самой, возможно, было бы не самой лучшей идеей… — Да, не самой лучшей. Если честно, им негде принимать жену тайного советника, домик у них маленький, только небольшая гостиная и спальня. В гостиной все очень скромно даже по провинциальным меркам. Анна бы этому не смутилась, а вот Якову, думаю, было бы неловко перед гостьей такого уровня. — Поль! Как ты мог допустить, чтоб твой племянник с женой жили в таком доме?! — возмутилась Эмилия Николаевна. — Я понимаю, возможно, у начальника сыскного отделения провинциальной полиции жалование не позволяет нанять что-то более приличное. Но у вас с Сашей достаточно средств, чтобы нанять для них хороший дом, в который было бы не стыдно пригласить гостей, а главное, жить с комфортом. — Амели, я бы с радостью сделал это. Но Яков не тот, кто одобрил бы это. Он не то что просто был бы против, он бы еще и разобиделся, он слишком гордый… Я не хочу лишних, ненужных… разногласий… К тому же я надеюсь, что скоро для Якова подыщется место в Петербурге, я занимаюсь этим. Но как ты сама понимаешь, на это все же требуется время. В столице они будут жить в квартире, которую Якову оставил Дмитрий, той, куда я приводил тебя, когда у нас с тобой был роман. Квартира без мраморной лестницы с ковром и швейцаром и подъемной машины, как у Вас с Сан Санычем, но весьма неплохая. — Я сейчас уже не помню деталей. Мне кажется, я была только в гостиной. — Да, только в гостиной. В свою спальню я тебя вести не решился… — чуть усмехнулся Павел. — А что так? — Моя кровать была не такой широкой, чтоб на ней было удобно заниматься любовными утехами, — признался бывший любовник Амели. — Мне казалось, тебе там не понравится… — Дурачок, — Амели отложила перчатки в сторону и потрепала Поля по голове, — разве это было важно? — Для меня, по-видимому, да, ведь я был так молод. Я хотел, чтоб моя пассия чувствовала себя со мной хорошо всегда… — Мне всегда с тобой было замечательно. Ох, Поль, как же давно это было… — вздохнула бывшая возлюбленная князя. — Тридцать лет назад… — Ты долго жил в той квартире? — Мы с Дмитрием жили в ней до того, как я стал твоим амантом. Тогда он переселился в особняк на Миллионной и оставил ту квартиру мне. А когда он женился на Лизе, они переехали в особняк на Английской набережной, я на Миллионную, а ту квартиру стали сдавать в наем. Сейчас она стоит пустая, ждет, когда туда заедут Яков и Анна. Вот там уж точно Яков не стал бы чувствовать себя неловко из-за того, что ты навестила их, его неловкость была бы только в том, что квартира досталась ему от Его Сиятельства. О том, что Яков мог чувствовать себя неловко еще из-за того, что приходил в ту квартиру на романтические свидания с Лизой, Павел бы, конечно, никогда Амели не сказал. — Его Сиятельство мог оставить своему сыну и поместье… — Мог, но не сделал этого, полагаю, по той причине, что от имения Яков бы отказался непременно. Было больше шансов, что его незаконный сын примет квартиру в Петербурге, куда он намеревался вернуться, чтоб продолжить службу. Кроме того, Дмитрий знал, что если, с Божьей помощью, у нас установятся хорошие родственные отношения, я всегда буду рад принимать Якова с женой в моей усадьбе в Царском Селе, как и Саша в Гатчине или любом другом имении, например, в Вайваре — куда, думаю, он рано или поздно все же наведается, так там прошло его детство. — Поль, ты о чем? — не поняла Эмилия Николаевна. — Сын Дмитрия Александровича вырос в имении, которое потом досталось Саше от прадеда? — Нет, в усадьбе рядом с ним. После того, как отец не разрешил Дмитрию жениться на Кате, его возлюбленную родственники принудили выйти замуж за их знакомого Платона Штольмана, и она уехала в усадьбу мужа в Вайвару. Там Дмитрий, который не мог забыть свою любовь, как-то ее и навестил. А после того их единственного свидания родился Яков. Потом, когда Катя умерла, Штольман признался князю Ливену, что у него есть сын. С того момента Дмитрий стал принимать участие в судьбе незаконного отпрыска от любимой женщины. А когда Якова через несколько лет отвезли в Петербург в пансион, который оплачивал Дмитрий, Штольман продал усадьбу и исчез. Вскоре ее перекупил Ферзен, прадед Саши. Вот таким образом родной дом Якова оказался среди владений Сашки. — Яков знал старого Ферзена? — Говорит, что был у них как-то на Рождественской елке. Это было одним из самых счастливых моментов его безрадостного детства после смерти матушки. Штольман был к нему совершенно равнодушен. На елке он встретил внучку хозяина, добрую девочку немного старше его, которая раздавала всем ребятишкам подарки. — Елизавета Алексеевна? — догадалась Эмилия Николаевна. — Ну тогда она еще была Лизонька. — Кто бы мог подумать! Потом эта девочка стала женой его родного отца, то есть по сути его мачехой… «И его любовницей, подсунутой ему родным отцом с надеждой получить законнного наследника, в котором бы текла кровь Ливенов». — И невенчанной женой его родного дяди… В общем, как ни посмотреть, его родственницей через Ливенов… Если была бы жива… — Поль, мне так жаль… И тебя, и Сашу — что он вырос без матери. — У Сашки хотя бы были батюшка и дядя, которые его вырастили. Кого мне самому безумно жаль — это Якова, мать умерла, родного отца он не знал, приемному был не нужен… У него не было родных людей, ни рядом, ни на расстоянии, когда он учился в пансионе и училище, и потом тоже… до тех пор, пока не появилась Анна. Она для него — все. Я безмерно благодарен этой девочке, что она смогла рассмотреть, что у Якова глубоко внутри, что он скрывает от всех. — Ранимую душу? Как у тебя самого? Чуткую и ранимую душу, которую ты можешь открыть только считанным людям, таким, в которых есть свет, как в Анне. — Как ты меня понимаешь, — Павел поцеловал Амели ладонь. — Да, как в Анне. И как в тебе. И как в Лизе. — И в Марине Германовне, — дополнила Эмилия Николаевна. — Да, и в ней. Я хочу познакомить Анну и Якова с ней, когда она снова приедет в Петербург. Я уже обещал Анне. — Анна знает, что у тебя с ней был роман? — Знает. — Поль, ты рассказал ей про всех своих метресс? — покачала годовой Эмилия Николаевна, и перья на ее шляпке шевельнулись. — На это бы не хватило всего времени, что Анна была в у меня в гостях, — пошутил столичный волокита. — Нет, только про тех, кто занимал особое место в моей жизни — тебя, Лизу и Маринеллу. — Как бы Анна не стала тебя сватать с сеньорой Риказоли… Из всех троих с ней у тебя все еще есть шансы… — Амели, она уже пыталась меня сватать с графиней Потоцкой. — О Боже! С графиней?! Да какая из нее княгиня Ливен?! — всплеснула руками жена тайного советника. — Ну лучшей-то моей любовницы она на тот момент не знала, ей было не с кем сравнивать, — рассмеялся Павел Александрович. — Но я ей сказал, больше никаких сводничеств. И надеюсь, что она внемлет моей просьбе. — Это я тебе смогу сказать, когда познакомлюсь с ней поближе. — Когда ты собираешься ехать? — Пока не знаю. Я бы хотела, чтоб меня сопровождал Поль, хотя бы в первую дорогу. Но он уведомил нас, что уезжает по службе. Мне хотелось бы дождаться его. Он ведь ненадолго уехал? — Надеюсь, что нет, возможно, на неделю или чуть больше. Как пойдут дела. Когда он вернется, я дам ему пару выходных, чтоб он отвез тебя в Затонск. — Ты дашь? Значит, сейчас он под твоим началом, а не полковника Варфоломеева. — Под моим. Амели… — Не продолжай. Я знаю, что так было нужно, и что этого хотел он сам. Поль, я им горжусь. — Я тоже. И я возлагаю на него большие надежды. Поверь мне, он дослужится до генерала. — Поль, конечно, мне бы хотелось этого. Но это не так важно. Важно, чтоб он любил свою службу и был предан ей до своей последней минуты. Как ты. Большего и желать нечего. — Согласен. А как насчет анжуйского? Не желаешь ли? — перевел заместитель начальника охраны Императора разговор с темы, которую не хотел развивать. — Я знаю, еще не время, когда ты предпочитаешь вина, но не спросить не мог. Бутылка с закусками так и стоит в ожидании… — Господи, Поль! Ты давно уже мог выпить и перекусить. Меня ли тебе стесняться? — Я не голоден, могу немного подождать. — Немного? Вы так намекаете, что я задержалась у Вас, Ваше Сиятельство? — поддела князя Эмилия Николаевна. — Ни в коем случае. Просто подумал, что раз ты не сняла шляпки, то не собиралась оставаться у меня надолго. — Так и есть. Я зашла на минутку. А проговорили мы вон сколько… — Задержишься еще немного? Я сыграю для тебя. Что бы тебе хотелось услышать? — «К Амели», раз уж сегодня мы с тобой ударились в воспоминания. Павел Александрович снова сел за рояль. Из-под его пальцев полилась нежная, трепетная мелодия — мелодия, сочиненная Полем для его первой возлюбленной. Когда он закончил, Амели, вставшая рядом с ним, смахнула слезу и поцеловала его в макушку: — Я всегда бываю так тронута, когда ты исполняешь ее… Та мелодия, которую ты играл, когда я пришла — «К Анне»? — Да, — не стал отрицать Павел. — Анна слышала ее? — Да, перед самым ее отъездом. Она услышала, как я играл ночью… После я записал для нее ноты. «Ты записал нотами любовь, — подумала Эмилия Николаевна. — Для Анны. Как записал когда-то для меня. И как, я уверена, делал это для Лизы». — Она умеет играть? — Не особо хорошо, но достаточно, чтоб исполнить подобную. — Поль, для того, чтоб исполнить такую мелодию, играть совершенно недостаточно, нужно ее чувствовать… — Ты права. И Анна это почувствовала… «Девочка почувствовала, что она стала дорога Павлу Александровичу, но вот насколько сильно на самом деле — вряд ли. Он не признается в этом и самому себе, а уж тем более ей или кому-то еще…» — Это прекрасно. Еще раз скажу, я очень рада за тебя, что в твоей жизни появились люди, которых приняло твое сердце. И с которыми в ближайшее время я намерена познакомиться и, по возможности, подружиться. — Амели, Якову и Анне несомненно понадобятся друзья и хорошие знакомые в столице. И я буду счастлив, если ты и твоя семья будут среди этих людей. — Сделаю все возможное, чтобы очаровать твоих родственников. — Чаровница моя! — Ливен поднялся из-за рояля и поцеловал Амели в щеку, а затем подал ей перчатки, что она оставила в кресле. Амели поправила шляпу, и Павел спросил: — Дорогая, твоя замечательная шляпка от Делакур? — Да. Ты заинтересовался женской модой? — Нет, Амели, глядя на нее, я снова подумал о том, что, похоже, сделал несусветную глупость, и притом не одну… — Как глупость может быть связана у тебя со шляпкой? Поль, ты меня интригуешь. — Когда я был в Затонске в первый раз, я привез Якову шляпу и шейный платок из английского магазина и очень приличную трость, а Анне сарфировые серьги моей бабки, тоже Анны. Посмотрел, во что девочка была одета, и решил порадовать ее новым нарядом. Нашел мастерскую, где ей шили бальное платье, и договорился с модисткой, что она сошьет платье из той ткани, что будет отправлена ей вместе со шляпкой для Ее Милости. — И что в этом глупого? Заказать подарок для племянницы — это прекрасно. — Пока вроде бы ничего. В Петербурге я купил Анне несессер и гребни для волос. Поблизости был салон мадам Делакур, ты весьма высокого мнения о ней, и я сам вижу, что предметы туалета, которые ты приобретаешь у нее, необычайно хороши. Я зашел к ней, представился, сообщил, что мне рекомендовала ее госпожа Васильева, супруга тайного советника. Что я хотел бы заказать у нее шляпку для племянницы. Она попросила описать даму, что я и сделал. Я выразил желание, чтобы, по возможности, шляпка была украшена анютиными глазками. Мадам продемонстрировала мне прелестнейшую шляпку и ридикюль с другими цветами, и сказала, что может заказать из Парижа такой же комплект с анютиными глазками. Я тут же согласился и добавил к заказанному перчатки. Затем решил, что мог бы купить там же ткань для платья Анны. Делакур показала мне прекрасную ткань другой расцветки и предложила заказать такую же в синих тонах, а еще кружева для отделки. И я снова согласился, сказал, что хотел бы отрез голубого и более темного оттенка, кружева с цветочным плетением, а также несколько журналов парижской моды. И распорядился, чтоб из Парижа все было отправлено модистке моей племянницы в Затонск. Это и была глупость… — В чем глупость? Никогда не поверю, чтоб ты пожалел, что потратил у Делакур приличную сумму на подарок. — Разумеется, дело совсем не в деньгах, я потратил бы и больше… Глупость в том, что я сделал это в первый же вечер, когда мы с Анной прибыли в усадьбу, и меня вызвали в Петербург. До того, как Анна стала мне близким человеком… а я стал для нее Павлом и Паули, а не Павлом Александровичем и дядей… И еще большая глупость, что пожелал отправить все прямо в Затонск… Я беспокоюсь о том, что теперь, узнав, что Анна стала мне дорога, Яков может истолковать мой подарок по-своему… — Что это презент не племяннице, а женщине, к которой у тебя чувства? — Именно. И что из-за этого между ними может возникнуть ссора, чего бы я хотел менее всего… Если бы я вручил Анне подарок в присутствии Якова, например, в мой следующий визит в Затонск или их в столицу, я смог бы объяснить, что к чему… Но не в ситуации, что я создал… Думаю, презент Анне прибудет в ближайшие дни, если уже не пришел… — И ты винишь себя за возможные разногласия между Анной и ее мужем? — Не то что бы виню… Скорее, злюсь на себя, что поддался тогда порыву, а не подумал хорошенько, чем это может обернуться… — Поль, невозможно все предусмотреть и предугадать… И поверь мне, если муж захочет поссориться с женой, он найдет для этого повод, и это не обязательно должен быть подарок от другого мужчины. Если же он действительно любит жену, пусть и ревнуя ее, то ему будет важнее, понравится ли ей подарок, поднимет ли он ей настроение, а свои мысли о нем он оставит при себе, — высказала свое мнение Эмилия Николаевна. — Судишь по своему опыту?  — И по своему, и не только. И ты, и Сан Саныч, и муж Ларисы — из второй категории. Мой первый муж и пара мужей моих подруг — из первой. Если Яков искренне любит жену, он не станет затевать с ней ссоры или высказывать недовольство. Если же его уязвленная гордость или ревность значат для него больше, чем то, чтобы жена пребывала в радости и хорошем настроении, о чем еще можно говорить? Я все же надеюсь, что, поскольку он Ливен, у него хватит ума не создавать проблем на пустом месте. — Я бы тоже хотел на это надеяться… Но Якову не нравится даже то, что я дарю подарки ему, а также то, что пытаюсь сделать их с Анной жизнь чуть легче и радостей. Например, то, что я открыл для них счет в ресторане Дворянского собрания. — Поль, не расстраивайся заранее. И я тебе обещаю, что когда я познакомлюсь с твоими родственниками, я подведу твоего племянника к тому, что принимать помощь от члена семьи или хорошего друга — это в порядке вещей. Скажу, что ты не раз помогал нам с Сан Санычем. — А Вы — мне. — Да, и мы тебе… И ты никогда не противился нашей помощи и поддержке. — Спасибо тебе, Амели. Вы с Сан Санычем — чудеснейшие люди. — И ты — один из самых прекрасных людей, что мне встречались в жизни, дорогой, — Эмилия Николаевна поцеловала в щеку преданного друга и бывшего возлюбленного. — Уверена, что и Яков такого же мнения. Ему лишь нужно время, чтобы привыкнуть к тому, что теперь ты всегда будешь в их с Анной жизни и будешь заботиться о них… Что касается меня, я с нетерпением жду своего вояжа в Затонск, в том числе и потому, что смогу увидеть Анну в изумительном туалете из Парижа, — лицо Амели озарила улыбка, которая так нравилась Павлу - теплая и в то же время чуть озорная. После того, как Павел Александрович проводил гостью до двери, он забрал поднос с анжуйским и закусками к себе в кабинет. Визит его бывшей пассии отвлек его на время от насущных дел лучше, чем что-либо другое, и немного успокоил его. Но дела, в том числе то, по которому он отправил в поездку сына Амели, все же требовали его внимания.