Да не оставит надежда

После ухода Якова Анна не смогла пролежать в постели и четверти часа. Она пыталась устроиться и так, и по-другому, но все было напрасно. Она выбралась из кровати, но не стала надевать пеньюар, который Яков переложил на стул, а прошла в маленькую комнатку, служившую им кладовкой, и сразу переоделась в легкое домашнее платье. И в нем отправилась на кухню, где зажгла бульотку — как все же хорошо, что Марфа купила ее, и теперь для того, чтоб выпить чашку чая, не нужно разжигать ни плиту, ни самовар. Она ела свой пирог с творогом и вишнями, думая, что Штольман с Коробейниковым сейчас тоже чаевничают, а потом, скорее всего, отправятся на вокзал. Какая была бы удача, если бы на станции кто-то обратил внимание на то столкновение и запомнил человека, шедшего сзади пострадавшего, тогда бы у Штольмана появился настоящий подозреваемый… Ей очень хотелось помочь Якову, но так, как бывало раньше, духи к ней больше не приходили. После возвращение из усадьбы Павла ей удалось поговорить с духом Ульяны Карелиной, вызвав его с помощью фотографического портрета, но она узнала мало полезного. Еще, зажав в руке лист из блокнота, она увидела сцену гибели капитана Серебренникова его глазами, это помогло подполковнику Ливену определить, кто был его убийцей. И вот теперь ей привиделось ранение какого-то мужчины из Москвы, считавшего Павла Ливена виновным в своей смерти только потому, что перед его глазами был он, а не тот, кто на самом деле был повинен в этом. Тут, вероятно, хоть завызывайся дух москвича, он все равно будет указывать на Павла… Или… Если бы ей удалось раздобыть что-нибудь из вещей того человека, она, как надеялась, смогла бы спросить у него, кто желал ему зла, и он показал бы ей возможного убийцу. Штольман не даст ей ничего, что принадлежало тому мужчине. А что, если доктор Милц будет более сговорчив? Анна понимала, что то, что она обратится к доктору, не понравится Якову, но не могла же она оставаться в стороне. Но ссориться с мужем ей тоже не хотелось. Вздохнув, она приняла решение, что попросит у доктора Милца вещь убитого и попытается вызвать его дух, если у Штольмана за день не появится подозреваемого. Тогда, может, Яков и не будет так злиться, что для дела она снова попробовала применить свой почти исчезнувший дар медиума. В бездействии следующего дня ждать было нелегко, и Анна попыталась занять себя чем-нибудь, чтоб время шло быстрее. Яков советовал ей продолжить чтение «Джен Эйр» — почему бы нет, нужно ведь слушаться мужа… иногда… или хотя бы делать вид… Анна читала роман Бронте, когда услышала шаги на крыльце. Однако, никто не стал стучать, дверь открыли ключом. Анна осторожно выглянула из гостиной в маленькую прихожую, мало ли кто это был. — Марфа? Вы уже приехали? — удивилась она. — А почему не предупредили? — Мария Тимофеевна так пожелала. Хотела Виктору Ивановичу сюрприз сделать. Сегодня рано утром на пароходе возвратились. — И как мама, сделала сюрприз? — А как же! Виктор Иванович на террасе кофе пил и газету читал. А как мы появились, так газету отбросил и к супруге чуть не со всех ног кинулся: «Маша, ты вернулась! Амазонка моя!» И давай ее обнимать, — улыбнулась Марфа. — Родители Ваши, Анна Викторовна, хоть и третий десяток лет в браке состоят, а чувств к друг другу не растеряли. И у Вас с Яковом Дмитриевичем так же будет… — Надеюсь. А к нам Пал Саныч приезжал, совсем ненадолго. Мне жаль, что вы с ним разминулись… — сказала Анна, когда они прошли в гостиную. Сама она села на диван, а Марфе кивнула на стул, но та осталась стоять. — Это ничего, в другой раз встретимся, не в последний же раз он приезжал. «Или в последний? Приезжал-то явно повидать свою Анюшку, в разлуке с которой, видно, горевал так, что и смотреть на него страшно было… и с племянником поговорить, который несмотря на его светлые чувства приревновать мог… Сумел ли Павел Александрович убедить племянника, что у него только чистые помыслы по отношению к его женушке? Должен бы убедить. Как же иначе? Он таких важных людей убедить может… даже, наверное, самого Государя…» — Нет, не в последний. Он, вероятно, приедет осенью, когда у него будет не так много дел. А я смотрю, ты не удивлена, что Пал Саныч приезжал к нам. — Не удивлена, — призналась Марфа, — я подумывала, что он как можно скорее решит выбраться в Затонск, хоть на чуток, чтоб повидать вас обоих… Еще Виктор Иванович отдал мне конверт от Его Сиятельства, сказал, что его принесли от начальника вокзала. В конверте записка и деньги. Так что мы с Вами, Ваша Милость, теперь снова при средствах и те из покупок, что на потом откладывали, можем сделать тогда, когда Вы этого пожелаете. — Павел Александрович оставил денег? Тебе оставили? Или…? — И мне, и или — на хозяйство, на нужды, какие появятся, да хоть и на приятности… Анна нахмурилась, и Марфа тут же спросила: — Ваша Милость, никак Яков Дмитриевич снова серчал, что Его Сиятельство помочь пытается? — Не то что бы серчал, но был недоволен, — не стала скрывать Анна. — Анна Викторовна, да пусть Его Милость хоть сто раз будет недоволен, Павел Александрович все равно от своего не отступится. Так что ему лучше и не упрямиться, все одно будет, как Его Сиятельство правильным считает. А он считает, что родственникам нужно помогать, коли такая возможность есть. А уж у него с Александром Дмитриевичем возможностей тьма. И отказываться от их помощи — это обидеть Их Сиятельства, так как они делают это от всего сердца… — Я-то это понимаю… А вот Яков… Оказалось, что Пал Саныч открыл для нас счет в ресторане Дворянского собрания. Яков Платоныч повел меня туда, когда пригласил на то свидание, к которому ты меня так приукрасила и принарядила… — Повел Вас тот ресторан, но ему было неловко трапезничать за счет дяди? — Да, хоть мы и заказали-то всего ничего… — Анна Викторовна, если бы в Петербурге вы ходили в рестораны с Павлом Александровичем или Александром, ни один из них никогда бы не позволил вам самим платить, пусть вы там хоть все меню целиком заказывали. Но поскольку они далеко, чтобы приглашать вас на ужины, Павел Александрович вам с Яковом Дмитриевичем счет и открыл. Он знает, что вы не кутить там станете каждый день на широкую ногу, а ужинать изредка, так что он никак не разорится… Приятное сделать дорогим людям самому приятно, хоть важное что-то, хоть мелочь какую, а все радость от этого на сердце… Вон я смотрю, Павел Александрович цветы Вам, Анна Викторовна, преподнес, простые, но миленькие, и Вам радостно, и ему, что Вам угодил. — Про какие цветы ты говоришь? — Про незабудки, что на подоконнике, — Марфа показала на цветочный горшок, затем подошла к нему и проверила землю, не нужно ли было полить цветы. — А анютины глазки? — А эти Яков Дмитриевич Вам принес. Увидел, что князь к Вам внимание проявил, и решил не отставать от него, — прислуга потрогала землю и в этом горшке, не пересохла ли. — Марфа, ты говоришь так, будто сама все видела… — Не видела, но Его Сиятельство знаю. И Якова Дмитриевича, как надеюсь, хоть в чем-то смогла понять. Он же из Ливенов, а они не из тех, кто позволит другим обойти себя. Глядя на Павла Александровича, что тот с цветами пожаловал, Яков Дмитриевич и сам принес, а так бы, может, и не сподобился. Простите, что такое говорю… — Права ты, Марфа. Яков — не большой охотник до подношений. А тут Пал Саныч с цветами, пусть и простыми, как ты и сказала. — Дорогую корзину он Вам ни за что не стал бы дарить в Вашем доме, да еще при Якове Дмитриевиче. Он не дал бы повода для ненужных мыслей… Анна Викторовна, Вы стали очень дороги Павлу Александровичу, это видно. И более всего он не хочет, чтоб его теплое, сердечное отношение к Вам могло быть истолковано неправильно… — Чтоб Яков ничего такого не вообразил себе? — уточнила Анна. — Ты ведь об этом? — Да. Все ведь обошлось без… нехороших моментов, — в интонации Марфы было полуутверждение и полувопрос. «Нехорошие моменты, похоже, все же были, но они, слава Богу, не привели к нехорошему исходу, и это главное», — подумала Анна. — Пожалуй. — Ваша Милость, Вы простите меня, что я с Вами на такие темы говорю, Вы — хозяйка, я — прислуга, но они важные. И я не хочу, чтоб Вы зря волновались, даже если кажется, что не все идет ладом… Даже если что-то и было не так, Павел Александрович нашел нужные слова, чтоб убедить Якова Дмитриевича в том, что не имеет по отношению к Вам никаких неправедных намерений, по-другому быть не могло. Он никогда бы не допустил, чтоб из-за него у Вас с мужем возникли… недоразумения, ведь вы оба для него много значите. — Марфа, ты можешь говорить со мной хоть о чем. И я благодарна, что тебе не безразлично, как все у нас складывается. Но у нас в целом все благополучно. — Ну и слава Богу! — Пал Саныч даже ночевал у нас после того, как они с Яковом пришли домой в приличном подпитии из ресторана Дворянского собрания. Он собирался в гостиницу, но Яков оставил его у нас. — Его Сиятельство ночевал у вас дома? Поди, здесь в гостиной на диване? Анна кивком головы подтвердила догадку Марфы. — Ну тогда точно не о чем тревожиться. Рассерженный муж не оставит в соседней комнате мужчину, насчет которого имеет подозрения относительно своей жены… — И не пойдет вместе с ним на службу, и не позволит ему вернуться в его дом, когда жена там одна… — То есть сначала Павел Александрович с Яковом Дмитриевичем беседовали в ресторане и набрались там прилично? А наутро вместе отправились в участок? А потом Его Сиятельство вернулся один с цветами? — Да, все так и было. Потом пришел Яков Платоныч. А Пал Саныч меня спас. — Спас? Что случилось, Анна Викторовна? — в голосе Марфы появилась тревога. — Я пыталась вызвать дух в сарае, нечаянно заперла дверь, и мне стало дурно. А Пал Саныч догадался, где я, выбил дверь сарая и принес меня в спальню… И они вдвоем стали мне пенять, как неосмотрительно я поступила… — Его Сиятельство принес Вас в спальню на глазах Якова Дмитриевича? И его заботило не это, а как и Павла Александровича, что Вы могли пострадать? — Они оба на меня накинулись, мол, со мной могла случиться беда… Марфа, чему ты улыбаешься? — не поняла веселого настроения Марфы Анна, ведь речь шла о серьезных делах. — Спелись, значит. Это хорошо. — Чего же тут хорошего? — То, что для каждого из них самое важное то, чтобы с Вами было все благополучно, и что Яков Дмитриевич это понял. Это самое главное. А все остальное несущественно — как Его Сиятельство говорит. Со временем Его Милость и остальное поймет и примет. Все образуется. — Хорошо, если бы так, — вздохнула Анна. — Ваша Милость, мы тут разговоры ведем, а я даже не спросила, что Вам приготовить. Вы тут без меня не голодали? Небось, ели хорошо только один раз, когда ходили в ресторан Дворянского собрания. — Нет, мы брали еду в одном трактире. Том, где случилось происшествие, в результате которого в городе стало известно, что Штольман — внебрачный сын князя Ливена. Яков принес нам оттуда ужин. — Стало быть, пересилил себя, поборол неприязнь к тому месту, откуда про него слухи разошлись? — Не совсем. Но на пути к этому… Я там тоже побывала, заказала нам кулебяку с рыбой. Часть мы с Яковом вчера съели, а утром поделили, что осталось, мне и ему с Антоном Андреичем. — Ну и правильно. Пусть Яков Дмитриевич хоть холодным пирогом голод утолит да и с мальчонкой поделится. Тот, поди, тоже ест как попало. Анна засмеялась: — Слышал бы Антон Андреевич, как ты его назвала — мальчонка. — А кто он? Мальчонка и есть по годам. По должности, конечно, про него такого не скажешь. Вы уж простите, Ваша Милость, если сказала что не следовало. — Я просто о нем так не думала. — Так Вы и сами молоды, Анна Викторовна. Антон Андреевич, верно, мне в сыновья годится. Как и Александр Дмитриевич, который для меня навсегда Сашенькой останется… Так что Вам приготовить, Ваша Милость? — Ничего не нужно, Яков Платонович сегодня снова в том трактире ужин возьмет. Мы же не знали, что ты сегодня вернешься. Думали, что вы еще денек у тети Липы пробудете. Кстати, как тебе Олимпиада Тимофеевна? — Ваша Милость, разные люди на свете бывают… — деликатно сказала Марфа, подумав, что такой родственнице князь Ливен явно бы не обрадовался, хотя, конечно, никогда бы не дал этого понять. — Вроде бы Мария Тимофеевна сначала и намеревалась пробыть у сестрицы чуть дольше. А потом решила пораньше вернуться. Надеюсь, она не из-за меня свои планы поменяла… — А что там произошло? — полюбопытсвовала Анна. — Не знаю, как и сказать Вам, Анна Викторовна… Переполох я там вызвала, чего сроду не хотела. Когда мы подъехали к дому Олимпиады Тимофеевны, одна гостья, как меня увидела, так в обморок упала. Нюхательными солями ее в чувства приводили. Почудилось ей, что ее покойная матушка с того света пожаловала. Как в себя пришла, все про реинкарнацию, — медленно выговорила Марфа трудное слово, — твердила, что я совершеннейшее явление во плоти ее матушки Марии Артемьевны. А затем стала меня выспрашивать откуда я, кто родители. Я, ничего не тая, сказала, что о том, кто родители настоящие, не ведаю, так как меня подкинули лавочнику Федору Гордееву из Чудова. Тут Дарье Георгиевне снова дурно сделалось, а как полегчало, она ко мне кинулась, мол, я брата ее Федора кровиночка, иного быть не может. — Брата Федора? — Да, брат ее Федор Георгиевич Гордиевский был инженером путей сообщения и участвовал в строительстве Николаевской железной дороги, как раз на участке, где Чудово. — Марфа, это не просто совпадение, ведь так? — Анна посмотрела на женщину, которая совсем не походила на прислугу. — Как знать, Анна Викторовна, как знать… В жизни и не такие совпадения бывают… — А что эта дама рассказала про брата? — Что Федору Георгиевичу было двадцать шесть, когда он влюбился без памяти в одну вдову постарше себя и хотел жениться на ней, но отец был совершенно против, говорил, что это не любовь, а блажь, намилуется с ней вдоволь, а потом охладеет. Жениться он должен на барышне, чтоб детей могла ему родить в молодые годы, а не на вдовице на закате лет, у которой это, может, уже и не получится. В общем, был непреклонен, даже слушать не хотел, кто она, когда сын приезжал домой, чтобы попытаться переубедить его. А через несколько месяцев Федор Георгиевич заболел и умер от лихорадки. Матушка его и по нему убивалась, и потому, что, отца послушав, не женился и ребенка не оставил. В смерти сына винила проклятущую железную дорогу, где люди мерли как мухи, а в том, что без внука от единственного сына остались — своего мужа, мол, пусть и вдова немолодая ему приглянулась, лучше б на ней женился, чем умер холостым и бездетным… И Дарья Георгиевна очень надеется, что я дочь Федора от той женщины… — А это возможно, чтоб он был твоим отцом? По времени? Когда он умер, и когда ты родилась? — Дарья Георгиевна тоже меня об этом спрашивала. Про мое рождение точно не известно, только примерно. Я появилась у родителей где-то месяцев через восемь после того, как умер Федор Георгиевич. Может, и подкинули меня батюшке, поскольку звали его тоже Федором, и фамилия похожая. По мнению матушки, мне тогда было не более месяца. — То есть получается, что ты родилась приблизительно через семь месяцев после его смерти? — Получается… — согласилась Марфа. — Дарья Георгиевна думает, что Федор сошелся со своей милой, и она понесла от него. Что брат женился бы на ней, пусть и без позволения отца, да не успел, умер внезапно… А они так и не узнали, с кем у него был роман, и что ребенок от этой связи мог быть… А, может, даже сам Федор Георгиевич не знал, что ребенок будет… — То есть про то, кто был его возлюбленной, ничего не известно? — Только то, что была вдовой, старше его, но насколько — нет. Жила, видать, где-то недалеко от Чудова, раз он с ней виделся. У меня есть серебряный крестик, я его как-то показывала Его Сиятельству, он сказал, что вещь старинная и недешевая. Я крестик описала Дарье Георгиевне, но она сказала, что не припомнит такого в их семье. Но, возможно, Федор купил его, или же он принадлежал моей матери. — Марфа, нужно будет написать Павлу Санычу чтобы он узнал про Федора Гордиевского, с кем он там служил. Конечно, прошло много лет, но, возможно, кто-то из его сослуживцев еще жив и помнит, в кого Гордиевский был влюблен, с кем встречался. Если ты стесняешься его об этом попросить или затрудняешься все изложить, я могу помочь тебе. — Анна Викторовна, благодарю Вас за участие, но я сделаю это сама, как уж получится. А если ошибок наделаю, так Павел Александрович не тот человек, чтоб за это попрекать. — Но если все же тебе понадобится помощь, то скажи мне. Марфа подумала, раз хозяйка предложила помочь ей, может, не откажет и в другом. — Ваша Милость, у меня сейчас к Вам есть другая просьба. Не совсем обычная… — Говори, не стесняйся. — Можно мне в Вашем доме схоронить одну вещь? Я не хочу держать ее в доме Ваших родителей. Боюсь, что ее увидят… а там мысли нехорошие в голову придут… — волнуясь, Марфа не смогла подобрать правильных слов. — Кто? Мама? Неужели она… — нахмурилась Анна. — Господь с Вами, Ваша Милость! Мария Тимофеевна хоть и своеобразная женщина, но чтоб в вещах прислуги шарить… — Ну не папа же… Кто тогда? Прасковья? Марфа промолчала. — Марфа, рассказывай! Рассказывай все, как было! — потребовала Анна Викторовна. — Ни к чему это, Ваша Милость… — Марфа! Марфа поняла, что молодая хозяйка от нее не отстанет. — Пока мы с Марией Тимофеевной были у ее сестрицы, кто-то копался в сундуке. Я хоть и быстро собиралась и не совсем ладом все сложила, но заметила, что мои вещи трогали. У меня среди них кое-что спрятано, хорошо спрятано, не сразу найдешь… Сейчас не нашли, а в другой раз могут… — Крестик твой серебряный? Боишься, что его украдут? — Нет, другое. Боюсь, что увидят то, что не надобно, и представят это, как им кажется… За себя-то я не переживаю, а вот чтоб Павла Александровича опорочили, этого я допустить не могу… — Марфа, что у тебя есть такого, чтоб опорочить Пал Саныча? — с сомнением посмотрела Анна на бывшую горничную князя Ливена. Марфа принесла из прихожей ридикюль, вынула из него конверт, а из него карточку. На ней были князья Ливены — Павел Александрович в центре, и рядом с ним Дмитрий Александрович и Саша. — Перед моим отъезом в Затонск Его Сиятельство подарил мне их семейный портрет на память — о доме, где я столько лет служила, и о Дмитрии Александровиче. Снимка, где один брат, у него под рукой не было, только где они все вместе. Ваша Милость, не дарят хозяева прислуге свои портеры, да еще семейные… А если подарили, то, видать, имели с ней отношения определенного толка. Вот я и не хочу, чтоб про Его Сиятельство думали, что он с горничной путался… — Опасаешься, что Прасковья найдет и будет намекать хозяйке, что князь Ливен тебя не просто так ценит? — Да, не за службу преданную, а за то, что я князю, как некоторые бы сказали, постель грела… Вижу я, что она решила, что я была у Его Сиятельства… на особом положении… У меня ведь гардероб не совсем как у прислуги… Не могу же я сказать, что Его Сиятельство платил мне хорошо, так как помимо всего прочего я его полюбовниц обихаживала, когда они в усадьбу приезжали… Это тоже Павлу Александровичу в глазах Ваших родственников уважения бы не добавило… С какой стороны ни посмотри, не нужно никому в доме Ваших родителей знать, что Его Сиятельство мне такую карточку подарил… — Не знаю, что и сказать… — покачала головой Анна. — Нет, снимок ты, конечно, можешь у нас спрятать, хоть в сундуке с моими платьями. Там Яков Платоныч даже случайно не наткнется… Ведь ты не хочешь, чтоб он эту карточку увидел? — Нет, конечно. Он ведь тоже мог бы подумать, что у нас с Павлом Александровичем что-то было… А, как оправдание, мое признание, что я его батюшку любила, и поэтому мне Его Сиятельство семейный портрет подарил, ему тоже ни к чему. Не стоит ему этого знать… Пусть, если можно, это между нами, Ваша Милость, останется… — Конечно, Марфа. — Благодарствую, Анна Викторовна. Я тогда карточку и положу там, где Вы разрешили. Анна боялась, что Марфе будет тяжело у ее родителей из-за нервов мамы, ведь князь Ливен не был подвержен истерическим припадкам как Мария Тимофеевна. Нет, он, конечно, мог негодовать, но он не гонял прислугу за пустырником, а старался успокоиться сам, с помощью бутылки, но главное — в одиночестве, а не на виду у всех. И Анна не думала, что трудности у Марфы в доме ее родителей возникнут из-за Прасковьи… Видимо, Прасковья попросту завидовала Марфе. У Марфы не только были красивые наряды, дороже, чем могла бы позволить себе обычная прислуга, но в сравнении с Прасковьей она еще и была образована — неплохо знала грамоту и изъяснялась, хоть и с простнародными словами, но все же не как иная деревенская баба. А главное, внешность у нее была совсем не крестьянская… — Марфа, если тебе будет совсем тяжело, не скрывай этого, скажи нам с Яковом Платоновичем. Мы что-нибудь придумаем. Я могу поговорить с отцом или мамой, Мария Тимофеевна приструнит Прасковью, — Анна была уверена, что ее мать не захочет лишиться услуг Марфы по созданию причесок, какими она производила впечатление на жителей Затонска. — Анна Викторовна, не стоит Вам с Его Милостью вмешиваться. Между прислугой всякое бывает, далеко не такое. — Это ты про Кузьму? — спросила Анна. Воспоминания, связанные с садовником князя Ливена, были для нее крайне неприятными. И то, какими грязными словами он говорил о ней и о Павле, и то, что позже его нашли мертвым с отрезанным языком, и то, что заместитель начальника Дворцовой стражи, враждебно относившийся к заместителю начальника охраны Императора подполковнику Ливену, считал его подозреваемым, пока у него не отобрали дело об убийстве и не передали следователю из уездной полиции… — И про Кузьму, у которого поганый язык был. И про слуг, которые на других наговаривают, обвиняют их в тех грехах, что сами совершили. — Подобное у Павла Александровича было? — Слава Богу, нет. По крайней мере, не в нашей усадьбе, в нее, как я Вам уже говорила, Его Сиятельство тщательно прислугу отбирал. А если бы узнал о таком, тут же бы нечестивца взашей выгнал, но прежде розг ему прописал, как Кузьке. У Пшеничниковых такое было, до меня. Нянька у барыни несколько рублей стащила да камеристке пару из них подложила, а потом ее в краже обвинила. А Арина никогда бы чужого не взяла, честная она, когда ее барыня за чем-нибудь посылала, всю сдачу до полушечки приносила. — А нянька не такая честная была? — Говорят, что ранее за ней подобного не водилось. Она потом в ногах у барина Данилы Ниловича валялись, чтоб простил ее, мол, бес попутал, хотела брату помочь, тот задолжал кому-то. А барин прогнал ее на все четыре стороны, без рекомендаций. И меня взял для своих дочек, так как моего батюшку знавал и считал, что у Федора Гордеева дети не могут нечистые на руку быть. — Так ты к Пшеничниковым и попала? — Так. Матушка до этого просила Данилу Ниловича меня к ним в услужение взять, коли место найдется. А тут как раз такое случилось… Ваша Милость, Вы не берите в голову то, что я сказала, не нужно этого, для меня-то, если что и будет, так плохо не обернется, как могло у Арины быть… — Марфа, а что лучше, если тебя оговорят по другому поводу, относительно не кражи, а того, что ты князю… своеобразные услуги оказывала? — возмутилась Анна Викторовна. — Ты вот за Павла Александровича беспокоишься, что про него плохо подумают, а я за тебя. Ладно, если бы это была правда. А то ведь голимая ложь… Знаешь, я при случае могу сказать маме, что Павел Александрович благодарен тебе, что ты, будучи горничной, также помогала няне с Сашей, когда Дмитрий Александрович гостил с ним в усадьбе. Тогда он и положил тебе хорошее жалование. — Лишнее это, Ваша Милость. Авось, не дойдет того, чтоб оправдываться надо было… Вы позволите мне конверт в сундук положить? — Иди, конечно. Марфа вернулась с вопросом: — Анна Викторовна, на сундуке узел лежит. Его нужно прачке снести? — Нет, Марфа, это мне та знакомая, о которой я тебе говорила, отдала для Егорки вещи сына, помимо новых еще те, что он носил. Принеси узел в гостиную, мы их разберем. Марфа выполнила распоряжение хозяйки. — Да тут, и правда, целый ворох! — Да, немало. Кое-что нужно постирать или починить, сделаешь? Хотелось бы поскорее передать это Юре. — Сделаю, Ваша Милость. Можно ведь не всю одежду сразу, а хоть что-то, чтоб приодеть мальчишечку. — Ты посмотри, что сможешь Марфа тщательно перебрала всю одежду: — Хорошие вещи, добротные. А мальчишка, что их носил, ох и сорванец! Давайте, Ваша Милость, я матросский костюмчик да штаны с рубашкой, что получше, подготовлю. А другие вещи, пальто, к примеру, может и обождать, оно пока ему не нужно. — Павел Саныч видел Юрия у Якова Платоныча в участке, дал ему для Егорки денег, а Егорке сказал, что тятенька купит ему синее пальто с золотыми пуговками… — Ну коли Павел Александрович сказал, то и пальто в порядок приведу, делов то — почистить его, дырку зашить да поверх нее пуговицу пришить, что в карман положили. Анна Викторовна, я, если Вы одобрите, сейчас же этим займусь, а потом в доме приберу, а то после мытья полов за иголку браться не очень-то сподручно. — Поступай, как тебе удобно. А как закончишь, мы можем в город выйти. — Ваша Милость, раз у нас появились деньги, давайте закажем Якову Дмитриевичу рубашек и исподнего, как и собирались. — Что ж, это дельное предложение. Марфа взялась за хозяйственные дела, а Анна Викторовна продолжила читать роман. Конечно, в конце герои были счастливы, но какой долгий и трудный путь к счастью им пришлось пройти. У них с Яковом счастье было хоть и не сразу, и не без сложностей, но и близко не было того, как у Джейн и мистера Рочестера. Скрываемой ото всех безумной жены, пытавшейся живьем сжечь его и напугать его возлюбленную до смерти, Штольман, слава Богу, не имел, и уж тем более не стал калекой, пытаясь спасти женщину, превратившую его жизнь в ад на много лет. Он был здоров, несколько шрамов на его теле, включая и тот, что был от пули князя Разумовского на дуэли, произошедшей, как говорили, из-за Нежинской, что сам Яков Платоныч, однако, не подтвердил, не сделали его немощным как Рочестера. Они с Яковом Платоновичем поженились тайно, и ей пришлось какое-то время держать в секрете, что она стала госпожой Штольман, но их брак был законным, и никто не мог этого оспорить. В общем, в сравнении с перипетиями, выпавшими на долю Джейн и Рочестера, у них со Штольманом все было весьма благополучно… Намного благополучней, чем у того же Павла, который почти двадцать лет скорбел по своей тайной любимой жене Лизе и так и не смог найти своей судьбы после ее смерти. У него было немало женщин, но ни с одной он не создал семьи, так как ни одна не смогла стать для него настолько близким человеком, чтоб разделить с ней жизнь, или же так как их возможному союзу препятствовали некие обстоятельства… Анну это расстраивало. Когда, справившись с подготовкой вещей для Егорки и закончив все дела по дому, Марфа причесывала хозяйку перед тем, как выйти в город, и в очередной раз похвалила роскошные волосы Ее Милости, сказав, что подобные она встречала только у пассии Его Сиятельства, той, что он приглашал несколько раз, Анна решила расспросить Марфу про Марину Германовну, чувствам к которой, по своему признанию, Павел не позволил развиться как раз из-за обстоятельств. — Марфа, расскажи мне про синьору Риказоли. — Кто это? Я такой не знаю. — Это та дама, которую ты только что упомянула, — объяснила Марфе Анна. — А мы и знать не знали, что она иностранка. Она по-русски говорит как любая образованная дама… — Она русская, только долго живет в Италии, была замужем за итальянским дворянином, крупным помещиком, а в Петербург приезжала навещать свою матушку… и Павла Александровича — когда овдовела… Пал Саныч как-то упомянул ее в разговоре, вот мне и захотелось узнать про нее. — То, что она к нему приезжала, сразу видать было — к нему самому, а не к князю, как эта, последняя. И Павел Александрович это понимал и ценил — несмотря на все свои дела старался проводить с ней как можно больше времени, гулять в саду, на прогулки ездить, и верхом, и в экипаже, все трапезы делить, развлекать ее всячески, на рояле играть, к примеру. А бумагами он по ночам занимался. — По ночам? Он что же… к ней в комнаты тоже ночью не ходил? Как к Наталье Николаевне? — насмелилась спросить Анна. — Ходил, почти каждую ночь ходил. А как намилуются, не к себе в комнаты шел, а в кабинет — за бумаги, а спать только поутру ложился, часа на три-четыре, по большей части в той спаленке, что рядом с кабинетом. До тех пор спал, пока его дама не просыпалась к завтраку, это когда ему на службу не нужно было. Из всех визитов самое долгое она у Его Сиятельства дней десять гостила, так он за все то время только раза три-четыре на службу и отлучался. Это в аккурат в ее последний приезд было. Вот мы и подумали, что раз Его Сиятельство к ней так расположен, и она к нему, то намерения у него по отношению к ней самые что ни на есть серьезные, что жениться он на ней надумал… Но после того мы ни разу ее больше не видели. Почему-то у них не сладилось, и мы жалели об этом — ведь замечательная женщина была, к Павлу Александровичу сердечно относилась, и он к ней тоже, видно было, что наслаждались они обществом друг друга, что хорошо им вместе. Казалось бы, что еще надо… А потом графиня появилась… что была, что не было… — А что еще ты про нее можешь сказать? Она красивая женщина? — Анне было интересно все о пассии Павла, которую он выделял среди своих любовниц. — Ну писаной красавицей ее вряд ли назовешь, но определенно весьма привлекательная. Лицо приятное, выразительное, глаза зеленые, что изумруд в булавке у Павла Александровича, и ум в них видно, а не только женскую натуру, волосы с красным золотом, густые, послушные, одно наслаждение ей прически делать. Росту она невысокого, фигурка точеная как у куколки, хоть и не барышня далеко уже. — Как думаешь, сколько ей было лет, когда она приезжала? — Да уж за тридцать, может, и к тридцати-пяти. Лет на десять с лишним Его Сиятельства моложе. Но по-прежнему хороша. — В ней было что-то… особенное? — Живая она. Очарование у нее есть, от матушки-природы, это, думаю, в ней Павлу Александровичу и было мило. Если улыбается или смеется, то от души, к примеру, потому что кавалер ее развеселил, а не улыбку на лицо натягивает, чтоб показать, что она шутки князя оценила. Одевается она со вкусом, изящно, без вычурности и помпезности. Никогда из кожи вон не лезла, чтоб предстать перед Его Сиятельством в, по ее мнению, самом впечатляющем виде, которым поразит его. Опять же не так, как графиня, которая к завтраку как на званый ужин собиралась. Конечно, выходила она и с прической, и в платье, но попроще, как бы, может, у себя дома к утреннему чаю появлялась. Я ей помогала одеваться и волосы укладывала, только когда они с Павлом Александровичем ехать куда собирались или в большой гостиной вечер провести. Что и говорить, в вечерних платьях она была неотразима. Но и тогда она не выглядела так, будто хотела, чтоб сраженный ее чарами князь к ее ногам пал, а все остальные рты поразевали… Хорошая была бы жена нашему князюшке, да, видать, не судьба… А Вы, Анна Викторовна, случаем не знаете, почему они не поженились, раз меж ними все так ладно было… Может, Вам Его Сиятельство намекнул… Анна сомневалась, что она могла поделиться с Марфой тем, что так откровенно рассказал ей Павел. — Возможно, из-за его службы. Князь Ливен состоит при Императоре, а она сейчас подданная другого государства. Может, при его должности иметь пассию иностранку позволительно, а вот вступить с ней в брак — нет, — озвучила она свой вариант для Марфы. — Да, Ваша Милость, так может быть… Но даже если и так, могли ведь продолжать свои отношения, если им вместе так хорошо было… — У нее умерла матушка, к которой она приезжала надолго. — А только к Его Сиятельству в Россию она надолго приезжать, видать, не могла, вот и пришлось расстаться… Анна Викторовна, сдается мне, что хоть они и распрощались как полюбовники, Павел Александрович все еще занимает место в ее сердце, да и он ее не забыл… Графиня у него так, для утех, да еще для того, чтоб отвадить многочисленных охотниц за князьями… Анна вздохнула, так ведь на самом деле и было — Наталья Николаевна у князя Ливена для утех, для компании и для того, чтоб ему не докучали дамы, видевшие в нем объект своей охоты… — Ну вот, Ваша Милость, посмотрите, какая чудная прическа вышла. И снова Анна оценила мастерство Марфы — вроде бы немного времени потрачено, а она преобразилась. — Тебя нужно звать Марфа-искусница, — улыбнулась она. — Да будет Вам, Анна Викторовна, — отмахнулась прислуга. — Далеко мне до всяких куаферов. Просто мне нравится дам и женщин прихорашивать. Каждая может выглядеть лучше, если найти что-то, что сделает ее более привлекательной. А уж у Вас такая внешность, Ваша Милость, что и стараться особо не надо, так, чуток только. Надевая шляпу, над которой ранее поработала Марфа так, что на их свидании оценил даже Яков, она спросила: — И куда мы пойдем? — Анна Викторовна, а у кого одевается Виктор Иванович? — Знаю, что пару костюмов ему шили у Шнайдера, — Анна вспомнила, что когда за первым обедом с графиней Потоцкой у Павла в усадьбе зашел разговор о немцах в Затонске, она не упомянула портного. — Значит, пойдем к нему и закажем все для Якова Дмитриевича. — Марфа, мне как-то неловко идти к портному с мужскими рубашками и бельем, — призналась Анна. — Ну коли так, то я схожу одна, мне-то не в первой заниматься мужским исподним. Только Вы объясните мне, где этот Шнайдер находится, — Марфа взяла узелок, который приготовила заранее. — Пожалуй, будет лучше, если я покажу тебе. Давай пройдемся, тут недалеко. Через несколько минут Анна Викторовна с Марфой подошли к зданию, на котором была вывеска без всяких затей «Портной Франц Шнайдер». Над дверью мастерской также висела фанерная катушка ниток с иглой, которая чуть покачивалась при дуновении ветра.