Да не оставит надежда

Проходя мимо трактира, где Никаноров затеял ссору и заочно обвинил Штольмана в том, что он проиграл ему семейный молитвенник, из которого всему Затонску стало известно, что он — незаконный сын князя Ливена, Яков Платонович увидел новую вывеску «Поворот судьбы» с каре тузов. Поистине, поворот судьбы, но не только для того, кто выиграл или проиграл, но и для него самого, пострадавшего от проигрыша бесчестного человека. Ему хотелось ускорить шаг и оставить неприятные мысли позади, но он остановился и затем зашел внутрь. Кухня в трактире была хорошей, и раз уж он здесь, он мог бы купить что-нибудь для них с Анной на ужин. Несмотря на его обещание прийти домой, по возможности, пораньше, Анна вряд ли будет готовить что-то, пока он не появится дома. Зачем утруждать ее, если можно прийти домой уже с ужином? Хозяин трактира сначала настороженно отнесся к появлению начальника сыскного отделения, репутация которого нещадно пострадала из-за посетителя его заведения. Вдруг полицейский чин через столько времени решил высказать претензии насчет того, каких скандальных субъектов, хоть они и господа офицеры, он тут привечает. Его-то дядя-князь не просто офицер, а заместитель начальника охраны Императора, об этом он услышал от тех же офицеров, которые после того, как в трактире починили сломанную мебель и вставили выбитые стекла, снова стали у него играть в карты и ужинать. — Чем могу услужить Вам, Ваша Милость? — попытался натянуть улыбку на лицо трактирщик. — Хотел бы заказать у Вас ужин на две персоны, но поужинать не здесь, а дома. Владелец трактира улыбнулся уже по-настоящему, похоже, полицейский чин и княжеский родственник зашел как обычный посетитель. — Все, что Вашей душеньке угодно! — Ну что моей душеньке угодно, у Вас может и не быть, и я на это не рассчитываю, — Штольман подумал о седле барашка из ресторана Дворянского собрания. — Но рассчитываю на то блюдо, что в сегодняшнем меню самое удачное. — Так все удачные, у меня ведь публика почтенная. «Куда уж почтеннее, весь трактир разгромила!» — еще раз в мыслях помянул погром Яков Платонович. — Господа офицеры постоянно ужинают, купцы захаживают, плохого мы не подаем. Иначе они к кому другому переметнутся. Отбивные сегодня отличные, господа их расхваливали. Вон, господина Розена спросите, если мне не верите, — кивнул трактирщик в сторону штабс-капитана, сидевшего в одиночестве за соседним столом с тем, где его сослуживцы были увлечены игрой. Услышав свое имя, штабс-капитан повернулся, увидел полицейского и подошел к нему: — Господин Штольман, приветствую Вас. Не думал встретить Вас здесь. Вы ведь, насколько я слышал, предпочитаете ресторан при Дворянском собрании — с членами семьи да со столичными офицерами. «Они что тут все подробности моей жизни обсуждают?» — недовольно пробурчал про себя Штольман. — У меня сейчас нет времени для ужина в том ресторане. Сюда зашел по дороге. — И не пожалеете, здесь прекрасно готовят. Может, блюда и не такие изысканные, но весьма недурственные, вкусные и сытные и к тому же по карману. — Что ж, давайте отбивные и на гарнир что-нибудь, — решился Штольман. — Домой Вам доставить прикажете? — уточнил хозяин трактира. — Я Ваньку тогда к Вам отправлю. — Нет, я с собой заберу. — Мигом все для Вас будет готово, Ваша Милость. — Присядем, пока Вы ожидаете? — предложил Розен. Яков Платонович кивнул, заняв место с другой стороны одного из двух свободных столов. Заведение и ранее не пустовало, а после того, как в нем произошло событие, прославившее его на весь Затонск, посетителей в нем, судя по всему, прибавилось. Как же, каждому, наверное, хотелось услышать из первых рук про то, как тайна начальника сыска стала достоянием всего города. Половые, поди, лишнюю копеечку имеют от того, что расписывают в красках тот злополучный вечер. Не исключено, что как только он уйдет, про него начнутся разговоры… Хорошо, что хоть сейчас все его оставили в покое, если не считать Розена. — Коньяку не желаете? — вернулся с кухни трактирщик. — За счет заведения, разумеется. — Нет, увольте, — Штольман отказался от стопки на дармовщину, как и Розен. — Вы, штабс-капитан, как я погляжу, до сих пор здесь завсегдатый. — Да, часто сюда прихожу, но в основном ужинать. За карточный стол сажусь редко, когда уж совсем скука одолеет. Но в последнее время у меня для скуки и повода нет. «Конечно, откуда уж тут скука, если за дочерью полицмейстера ухлестываете. Трегубов-то поди все встречи документирует. После скольки можно будет намекнуть, что пора бы барышне и предложение сделать. Как сказал Коробейников, в отличии от него самого штабс-капитан в зятья полицмейстеру очень даже подходит». — А у меня на скуку нет времени. — Разумеется, господин Штольман, у Вас же жизнь семейная, какая ж скука с молодой женой. — Я имел в виду службу. У меня дни могут заканчиваться очень поздно, сегодня исключение. — Да, это вам не в конторе какой сидеть. Злодеи творят свои гнусные дела и днем, и ночью. У вас как на войне, только в мирное время… — Наверное, такое сравнение допустимо, — высказал свое мнение Яков Платонович. — А Вы с полковником Дубельтом приятельствуете? — задал неожиданный для Штольмана вопрос Розен. «Пока нет, в будущем — посмотрим». — Нет. Почему Вы так решили? — Ну раз Вы с полковником в ресторане ужинаете вместе… — Это он меня пригласил, — не солгал Яков Платонович. — Понятно, вину армейских перед Вами хотел таким образом загладить. Что ж, благородно с его стороны. Он, видно, человек неплохой, хоть и строгий… Не знаете, что после его проверки ожидает наш гарнизон, особенно Симакова? А то адъютант его слышал, что Дубельт прочил ему назначение в один из Сибирских военных корпусов. Пугал только или правда? Если правда, то кого назначат? Вряд ли кого из наших сочтут достойным, пришлют кого-нибудь. Хоть бы хуже Симакова не оказался. При нем, конечно, порядка мало было, но он хоть не зверствовал, как бывает… — Мне о судьбе полковника Симакова не известно, как и о возможном новом назначении, — ответил Штольман. — Да, маловероятно, чтоб армейский полковник стал обсуждать с Вами такие вещи, — согласился штабс-капитан. — Я ведь по какой причине спрашиваю, у меня самые серьезные намерения в отношении Анастасии Николаевны Трегубовой. Конечно, хотелось бы, чтоб она была поближе к своим родителям. И я бы с огромной радостью остался в Затонске, но если новый начальник штаба округа будет лютовать, подам прошение о переводе, и, думаю, не я один… Пусть какой другой гарнизон, даже в еще более глубокой провинции, но тот, где службу с радостью нести, а не словно под конвоем… Ведь если на службе нелады, это и на семейной жизни будет сказываться. А я не хочу, чтоб в моем браке так было. Штольман отметил, что Розен говорил о женитьбе как о уже решенном вопросе. Неужели молодые сговорились об этом за спиной отца невесты? Иначе бы Трегубов похвастался, что его дочь собралась замуж. — Что же Анастасия Николаевна уже приняла Ваше предложение? — Нет, я его еще и не делал. Но сделаю в ближайшее время, и уверен, что она мне не откажет. Да и Николай Васильевич ко мне благоволит, и супруга его. — Что ж, желаю Вам, чтоб Ваша семейная жизнь сложилась удачно. — Благодарю. А Ваша, как я полагаю, удачна? Несмотря на… некоторые обстоятельства вокруг Вас… — Более чем, — не покривил душой Яков Платонович. — Его семейная жизнь с Анной была замечательной, несмотря на случавшиеся между ними разногласия и на его новое положение, о котором Затонские жители узнали в этом трактире… и то, о чем ему стало известно от Павла… Трактирщик вынес глубокую миску с отбивными и жареным картофелем и завернул ее в чистое полотенце: — Ваша Милость, может, все же Ваньку к Вам послать? Как же Вы все это сами понесете? — В саквояж поставлю, — нашелся Штольман. — Я Вам завтра миску с полотенцем верну. — Как Вам будет угодно, Ваша Милость. О миске не беспокойтесь. Как и об оплате. Ужин за счет заведения. — Нет, так не годится, — покачал головой Яков Платонович. — Скажите, сколько я Вам должен. «Вот же гордый какой. Не хочет принимать, думает, что умаслить его хочу, а то и за подачку считает. Он-то в отличии от дяди-князя, видно, состоянием не располагает. Располагал бы, заказал бы ужин у Паскаля, уж тот бы для него расстарался». Хозяин трактира назвал сумму, Штольман расплатился и попрощался и с ним, и с Розеном. В саквояже была приятная тяжесть — не улики, как часто бывает, а ужин, которым он порадует жену. Что бы еще сделать для нее такого, что было бы ей по душе? Его взгляд замер на вывеске «Цветочный эдем Нарциссова». Павел принес Анне цветы, скорее всего, он купил их именно здесь, ведь ему было по дороге, а обходить Затонск в поиске их он вряд ли бы стал, он спешил к Анне. Он купил не дорогую корзину, как когда-то возможный поклонник Анны Викторовны, резвый молодой офицерик Шумский, а горшок с простенькими незабудками, явно с намеком, чтоб она не забывала его. Ему захотелось также сказать Анне о его чувствах с помощью цветов. С каких пор он стал таким сентиментальным? Или он всегда немного был таким, ведь он пришел навестить ее в дом Разумовского просто так, без какого-либо вещественного знака внимания, но, ожидая ее, сорвал с клумбы князя незамысловатый цветок. А недавно позаимствовал такой же у кого-то в палисаднике, когда пригласил Анну на свидание в парк. Интересно, когда Анна гуляла с Павлом по саду, он тоже дарил ей цветы? Если да, то какие — те, которые бы понравились ей, или опять же с намеком? Когда она вернулась из усадьбы Павла, они решили завести в доме анютины глазки, пестрые, как хотела Анна, и голубые, цвета ее глаз, как предложил он. Пока горшков с этими цветами дома не появилось. Возможно, их нужно заказывать. Можно спросить об этом у хозяина лавки. И о том, что лучше преподнести жене. Цветочную лавка на самом деле походила на рай, повсюду были корзины с цветами и горшки с разнообразными комнатными растениями. Но через несколько секунд из этого рая хотелось бежать — от обилия насыщенных запахов у Штольмана заболела голова. Как хозяин может проводить весь день в таком удушливом помещении? Или за столько лет своей деятельности уже этого не замечает? Нарциссов внимательно оглядел покупателя, он был похож на того, что был у него ранее, видимо, его родственник. Он подумал, что, возможно, у кого-то именины. Однако, незабудки странный подарок для такого события. Ладно бы первый покупатель был из бедных, но о его богатстве говорила, нет кричала дорогая трость и отличный костюм, сшитый, похоже, где-нибудь за границей. Он мог позволить себе самую роскошную корзину, но выбрал дешевый глиняный горшок с не производящими впечатление цветочками. Этот одет попроще, но трость тоже стоит немалых денег. Неужели такой же сквалыга? Если и он попросит что-нибудь пустяшное, то скаредность, видно, у них семейная черта. — Анютины глазки у Вас имеются? «Ну точно, один прижимистей другого, вот же не повезло женщине, — посочувствовал возможной именнице владелец лавки. — Интересно, кем они ей приходятся? Один, наверное, ее муж, а второй, может, его брат? От деверя, конечно, многого ждать не приходится. Но муж-то и при всей скупости мог бы купить что-то поприличнее. Чтоб хотя бы на фоне своего брата выглядеть более выигрышно. Или у них ценится тот, кто меньше всего потратит? Так сорняков могли бы нарвать на пустыре, они вообще бесплатно». — В продаже не имеются. — А семена есть? «О, у нас намечается победитель — этот дошел уже до семян. С такой покупкой его трудно переплюнуть», — продолжил свои язвительные комментарии про себя Нарциссов — Семена есть. — А какие? — Разные. Какие Вам нужны? — Пестрые — фиолетовые или синие с желтым и голубые. — Таких нет, есть голубые с синими. Штольман вздохнул: — Ну давайте один пакетик. «Конечно, не два ведь». — А выписать их можно? — Отчего ж нельзя, только обождать придется. Недели две, пока их из Москвы пришлют. И они будут чуть дороже, весь это специальный заказ, — лавочник сказал о стоимости, чтоб прижимистый покупатель определился, готов ли он на это тратиться. — Мне по два пакетика каждых. Этого ведь хватит, чтоб посадить в горшки и поставить на пару окон? — Вполне. Всхожесть у них хорошая, из пакетика, может, только одно-два семечка не взойдет. Вы этого и не заметите. А кто посадкой будет заниматься? Если они не знают, как, пусть приходят, я расскажу, а то потом расстроятся, если неправильно сделают и не получат желаемого результата. — Марфа, прислуга наша. Думаю, она знает, как. Раз взялась для моей тещи посадить розы из сада князя, то, скорей всего, и с анютиными глазками справится. Нарциссов газет не читал, для него существовали только книги и журналы по цветоводству, поэтому о покупателе и его знатном родственнике не имел понятия. — Из сада Разумовского? — Почему Разумовского? Дяди моего, князя Ливена, у которого служила ранее, — пояснил княжеский племянник. — Он моей теще черенки роз послал. А сегодня у Вас незабудки покупал. «Престраннейший князь. Теще племяника дарит розы, а его жене — незабудки, которым вместе с горшком цена гривенник в базарный день. Может, розы какие негодные, что и отдать не жалко?» — А какие розы? — Редкие какие-то. Какие точно, не говорят, хотят, чтоб сюрприз был. Может, жена племянника в отличии от тещи не ко двору пришлась? Хотя вряд ли. Князь незабудки тщательно осмотрел, даже веточку отщипнул. Раньше Нарциссов думал, что покупатель проверял, не зря ли копейки свои тратит, а сейчас что, возможно, хотел убедиться, что цветы здоровые, не погибнут, как только он их подарит. А то ведь и такое случается. — А какие еще цветы есть в саду у Его Сиятельства? — спросил он, чтоб показаться покупателю вежливым, авось и еще на что-нибудь разорится. — Всякие. В том числе и анютины глазки, которые я для своей жены хочу купить. Не озадачивать же князя, чтоб он еще и анютины глазки из Петербурга присылал. Жене моей и простые цветы нравятся, вроде анютиных глазок и незабудок, — сказал Штольман, чтоб у лавочника не создалось впечатление, что князь Ливен может быть скупым. — Если анютины глазки сейчас посадить, когда они зацветут? — Весной. — Весной? — недоуменно переспросил Яков Платонович. — Сейчас же лето. — Вот следующей весной и зацветут. — Я думал, через несколько недель… Следующей весной мне не подходит. Может, нас и в Затонске уже к тому времени не будет. Штольман подумал, что при переезде в Петербург нужно будет столько везти, что преимущество будет отдано явно не цветочным горшкам. Хотя пальму они возьмут обязательно. — Но хоть какие-то анютины глазки у Вас есть? Я бы купил любые. Но не семена, а те, что цветут. Сейчас цветут, а не будущей весной. Мне очень нужно, — его голос стал тусклым. — Есть у меня пара горшков на террасе, не на продажу, для себя садил. Два — это мои эксперименты, их продать я Вам не могу, сколько бы ни умоляли. А вот третий, если понравится, можете забрать. В одном горшке цветы были сине-фиолетового, почти черного цвета. В другом — с лепестками разных оттенков красного, от алого до багрового, словно они были залиты кровью. Притягательное и одновременно, можно сказать, пугающее зрелище. Таких цветов он бы для Анны покупать точно не стал. — Это Затонская ночь и Затонская заря, — пояснил цветовод. — Я их возил в Тверь на выставку. Не эти экземпляры, а те, что у меня дома. Но и их я продать не могу. Если хотите, берите эти, — он показал на анютины глазки голубого цвета по краям и ярко-синего в центре с маленькой желтой капелькой в белом фаянсовом горшке с рисуном в синих тонах. — Они для меня интереса не представляют. «Зато, как надеюсь, представят для Анны. Пусть и не такие, как она хотела, но тоже, как она выразилась, веселые». — Почему Вы их сразу мне не предложили? — задал вопрос недовольным тоном Штольман. — Я ведь спрашивал. — У горшка край отбит, я на него другой уронил. Негоже такой товар покупателю предлагать. Но я цветы в другой пересаживать не буду. Хотите, так забирайте. Горшок хороший, настоящая Гжель, поставите потом его битым боком к стене. Яков подумал о том, как ему не везет, в отличии от Павла. Павел принес Анне хоть и дешевый горшок, но целый, и незабудки в нем были живенькие, особенно в сравнении с маленькой пальмой, которая дышала на ладан и только усилиями Анны стала выправляться. Пальмочку он купил в другой лавке, через несколько улиц от этой, когда был в той стороне по делам следствия. Возможно, там были и анютины глазки, и даже тех расцветок, как хотела Анна и он сам. Но идти туда сейчас было бы опрометчиво, он хотел, чтобы ужин, который был у него в саквояже, прибыл домой хотя бы теплым, и Анне не пришлось его разогревать. Появиться дома без цветов, в отличии от Павла, тоже не хотелось. И он скрепя сердце решил купить цветы в поломанном горшке. Сами-то анютины глазки выглядели довольно привлекательно. — Цветы эти я у вас возьму. А вот семена, как выяснилось, мне без надобности. — Ну как пожелаете. Еще что-нибудь? — А как называется красный цветок... метелочкой? Цветовод подумал: — Возможно, это сальвия, то бишь шалфей. Я Вам его в книге покажу, — он нашел в толстом справочнике нужную страницу, — этот цветок? — Определенно этот, — подтвердил Штольман. Он не стал вчитываться в описание, но заметил, что после названия растения на латинском языке было написано, что на языке цветов красный шалфей означает «я думаю о Вас». Значит, хоть он вроде и сорвал первый попавшийся цветок, он не ошибся, преподнеся его, ведь он часто думал об Анне Викторовне. Интересно восприняла ли Анна этот подарок как немое послание о его чувствах? — А этот шалфей у Вас есть? Я бы купил. — Отсадить могу, с грядки. — Тогда пересадите его в самый красивый горшок, который подходит к этим цветам. Я за ними зайду через несколько дней. А расплатиться могу сейчас. Но хозяин лавки взял с него только за анютины глазки, сказав, что сальвия будет стоить в зависимости от того, какой горшок он потом подберет. Идти с полным саквояжем, тростью и цветочным горшком было неловко. Штольман то и дело останавливался, чтобы поудобнее перехватить то один предмет, то другой. Но ничего, Павел все донес, и он донесет. Горшок с анютиными глазками был примерно такого же размера как с незабудками, трость была похожа, и саквояж Ливена не был пустым. Конечно, в нем не было ужина, но наверняка была смена белья, бритвенный прибор и еще пара вещей, которые могли понадобиться в поездке, так что они на равных. Нет, не на равных, у него несомненно преимущество. Павел преподнес незабудки и почти тут же уехал, надеясь, что его скромный подарок постоит в доме Анны хоть сколько-то, напоминая ей о нем. А он свои анютины глазки нес в свой дом, в их с Анной дом, где они жили вместе… И, если подумать, горшок у него хоть и битый, но намного красивее — фаянсовый, с рисунком, подходящим к цветам, которые в него посадили. Яков Платонович улыбнулся — ну прямо как мальчишка, который внушает себе, что его игрушки лучше, чем у других ребят. Пытаясь открыть дверь дома, Штольман не сумел удержать все в руках и уронил трость, она покатилась по ступеням. На шум выбежала Анна: — Яков? Это от тебя такой грохот? Я уж подумала, не дверь ли сарая упала, про которую родственник Ульяшина клялся и божился, что она простоит вечно. — Нет, это я такой неуклюжий… Анюта, я тебе купил анютины глазки. Не такие, как ты хотела, но мне кажется, они тоже симпатичные. — Да, очень милые. Спасибо тебе огромное, — Анна приняла из рук мужа цветы. Улыбнулась и тут же чуть нахмурилась, посмотрела на горшок, а потом внимательно и недоуменно на крыльцо. — Аня, что ты там ищешь? — Понять не могу, где горшечный осколок. Нужно его подобрать, чтоб мы на него нечаянно не наступили. — Здесь ты осколка не найдешь. Он остался в цветочной лавке, если хозяин его еще не выбросил. — Так ты горшка не ронял? — Нет, я его таким купил. Аня, это были единственные анютины глазки в лавке — в поломанном горшке… Ты расстроена? — Отчего тут расстраиваться? Это такая мелочь. Поставим его битой стороной к окну. Анна пододвинула горшок с незабудками Павла и поставила рядом горшок с анютиными глазками Якова — несмотря на то, что цветы были разными, они в целом подходили друг другу, не только цветовой гаммой, но и простотой и естественностью, и смотрелись вместе замечательно. Не так, как было бы, если бы одни цветы были помпезными, а вторые на их фоне казались бедными родственниками. Она отошла на пару шагов от окна полюбоваться радующим глаз зрелищем, и Штольман заметил, что неказистый горшок Павла преобразился — Анна обернула его в голубую бумагу с белым рисунком. Теперь его гжельский горшок выглядел уже не так выигрышно, но, он должен был признать, так было гораздо лучше. И еще, главное, чтоб это нравилось Анне. — Я смотрю, ты приукрасила горшок Павла, у тебя хорошо получилось. — Я тоже так думаю. Я ведь понимаю, что Павел купил то, что было в лавке. Незабудки прелестны, но в этом горшке они теряли часть своего очарования, и я решила сделать что-нибудь, чтобы исправить это. Вспомнила, что я не выбросила несколько листов оберточной бумаги от подарков, которые прислал дядюшка Петр. Среди них был тот, который подошел к незабудкам как нельзя лучше. Хорошо, что твои цветы в красивом горшке, а то другого такого листа больше не было. — Аня, раз ты занималась, как сказать, облагораживаем подарка, тебе больше не было плохо? — Нет, нисколько. Все прошло еще тогда, когда тут был был Павел. Потом я чувствовала лишь небольшую слабость, но и это было недолго. Но я, к своему стыду, ничего не приготовила. Хотела, но не получилось. Пришел родственник Ульяшина насчет двери, и я, если честно, стояла и смотрела, как он работал. Не хотела оставлять его одного. Он ушел совсем недавно. Он отказывался брать деньги, мол, для Его Высокоблагородия он готов все сделать за так. Но я настояла. Он ведь не только работу сделал, но и гвозди новые, более толстые вбил, паз для щеколды поставил железный и замок навесной нам оставил, а ведь это все денег стоит. Про замок он сказал, не все же знают, что это дом начальника сыскного отделения, чтоб тащить из него побоялись. От греха подальше все же лучше добро свое под замком держать. А хозяйским, как ты знаешь, мы давно не пользовались, в нем ключ застревает. Ключ от нового замка я положила в верхний ящик комода, к ключам от сундуков… — Очень хорошо, вижу, что время у тебя не прошло даром. — Но ужина все же нет. Если ты очень голоден и не хочешь ждать, я могу предложить тебе творога с медом. Утром приходила ключница от Юры Дубровина и принесла нам меда и крыжовенного варенья. Когда он с Егоркой был у нас в гостях, то сказал, что хотел бы нам их послать. Я думала отказаться, ведь мы можем сами купить, но Марфа согласилась. А потом сказала мне, что он сделал это от чистого сердца, поскольку хотел отблагодарить за чай с пирожными, но у него нет средств, чтобы купить что-то, и нужно принять то, чем он мог поделиться… Еще я могу посмотреть в подполе, возможно, осталось еще что-то из того, что наготовила Марфа, и оно не испортилось… — Марфа была права, отказ бы Юрия обидел. — Ну так я принесу для тебя творог? — Хозяюшка ты моя! — Яков обнял жену. — Нет, это Марфа хозяюшка, а я неумеха… Поскорее бы Марфа вернулась от тети Липы. Тогда у нас был бы настоящий ужин. — Настоящий ужин будет у нас и сегодня. Я, если можно так сказать, позаботился об этом. Подожди несколько минут. Штольман вернулся в прихожую за саквояжем, и, достав из него в кухне миску с отбивными и картофелем, разложил по тарелкам. Все было еще теплым, и он поспешил с подносом в гостиную. — Яков! Да у нас пир на весь мир! — обрадовалась Анна немудреному ужину из трактира. — Чур, чай все же подам я. После ужина они устроились на диване в гостиной, и Анна поцеловала своего Штольмана в щеку: — Яков, ты сегодня превзошел самого себя! — Я — идеальный муж? — усмехнулся Яков. — Сегодня идеальный, а завтра — посмотрим, — повела глазами Анна. — Да и смотреть нечего. Мой день на службе закончился так рано потому, что Коробейникову не удалось получить никакой информации. Если б она была, скорее всего, нам бы пришлось уже сегодня заняться подозреваемыми. — Это ты о той истории с кофе? — Нет, совсем о другом. С кофе там все предельно ясно. — Значит, вы нашли виновного? — Нашли. Во всем виновата Марфа, — пошутил Штольман. — Марфа? Быть такого не может, — покачала головой Анна. — Я же сказала, что кофе она не обжаривала и не молола. В чем же ее вина? — В том, что она понравилась Потапову. — И что? Он сам испортил кофе? Зачем ему это? — Не он, а его племянник, который подслушав разговор Потапова с Марфой, посчитал, что у него далеко идущие планы относительно ее, и решил отвадить ее от лавки дяди, испортив кофе. — Хорошо, что у доктора Милца нет племяниика, а то и он бы какую-нибудь каверзу мог подстроить. Он приглашал Марфу посмотреть что-нибудь в микроскопе, подаренном ему князем. Она выбрала пчелу. А доктор после этого спросил, не хотела ли бы она посмотреть на живых стрекоз у реки. — Доктор Милц? — ухмыльнулся Яков Платонович. — Не ожидал от него. И как, Марфа приняла его предложение? — На микроскоп Марфа согласилась, доктор же нас вместе приглашал. А насчет прогулки у реки пока не ответила. Наверное, обидеть доктора боится, но и не хочет давать ему напрасной надежды. У нее ведь есть… сердечный друг… — Демьян. Павел мне об этом сказал. — Но она-то о нем не может сказать другим мужчинам. — О том, кто он, нет, а о том, что у нее есть поклонник, почему бы нет? Она ведь не юная барышня… Какой, однако, популярностью пользуется Марфа у Затонских мужчин. Ею даже Коробейников впечатлился, когда вы заходили в участок. — Антон Андреич? У него что, тоже… намерения относительно Марфы? — удивилась Анна. — Марфа его лет на двадцать старше. — Ну какие у него могут быть намерения? Просто был сражен наповал ее красотой. И посочувствовал ей, когда я сказал ему, что она не дама из обедневших дворян, как он подумал, а прислуга. — Вот бы Коробейникову хорошую девушку, а то все один… Не везет ему с барышнями… «Не только с барышнями, но и с барышнями, ставшими замужними дамами», — подумал Яков о своей жене. — Не везет в Затонске. Когда он ездил на свадьбу, познакомился там с одной, она из соседнего уезда. Не исключаю, что теперь Коробейников время от времени будет использовать свой выходной для поездок к ней. — Яков, а разве можно просто так ездить к барышне? Ее родителям такое может не понравиться. Да и люди могут истолковать это… неправильно. Это ведь не в родном городе, где можно сослаться на случайные встречи… или даже на дела службы… Как было у нас с Вами, Яков Платонович. Как мне помнится, Вы даже шутили, что кто-то должен умереть, чтоб мы встретились… А у Коробейникова в соседнем уезде вряд ли могут быть дела. Даже если и могут, то не в каждый его приезд. — Ну придумает что-нибудь, он неглупый малый. Придумывал же я поводы, чтоб встречаться с Вами, Анна Викторовна. — Как же, помню-помню. Например, когда пришли ко мне с фотографией из дома Спиридоновых. Когда и без меня тогда уже все поняли. — Понял, — согласился Штольман. — Но хотел увидеть Вас, Анна Викторовна, очень хотел. Быть рядом с Вами хоть несколько мгновений. Если тогда было невозможно по-другому — как сейчас, — он притянул к себе жену, провел рукой по ее волосам и вынул из них серебряный гребень с опалами, с помощью которого держалась ее прическа. Волосы тяжелой волной упали на спину и плечи Анны, и он зарылся в них лицом. До этого он планировал показать Анне часы его деда, которые привез ему Павел, но это можно было отложить на потом. Сейчас он решил заняться более важным — предаться с обожаемой им женщиной радостям плотской любви. Он подхватил Анну на руки и понес ее в их спальню, не все ее туда носить… другому мужчине… В спальне весь мир для него сузился до них двоих — только они с Анной, больше никого. Только нежность и страсть, горячие, обжигающие поцелуи и ласки, слияние их тел в самое сладкое и прекрасное мгновение и нега в объятьях друг друга после. Разомлевшая Анна заснула у него на плече, уткнувшись носом ему в шею. Он снова легонько перебирал ее волосы и думал о том, как он был счастлив, неимоверно счастлив. Так, как не мог представить никогда ранее до встречи с Анной. Конечно, безоблачное счастье вечно невозможно, жизнь есть жизнь. Но он постарается сделать все от него зависящее, чтоб неприятных моментов было как можно меньше. Постарается оградить Анну от переживаний и разочарований. Последняя мысль перед тем, как сон одолел его самого, была о том, что он никогда не расскажет Анне про то, что узнал от Павла, что полковник Варфоломеев лишь создал видимость важности задания, которое поручил ему, и из-за этого они с Анной не смогли быть вместе друг с другом ранее, за много месяцев до того, как все наконец между ними произошло ...