(don't) leave me please

Пятый не был готов к нормальной жизни. В глубине души он понимал это ещё тогда, когда всё семейство Харгривз остановило апокалипсис — во второй раз — и вернулось обратно, в свой две тысячи девятнадцатый год. Все вокруг были рады, вздыхали с облегчением и поздравляли друг друга с окончательной победой, торжествуя и не помня себя от счастья, потому что всё и вправду наконец закончилось. Потом было шампанское, громкая музыка и пропитавший, казалось, каждый сантиметр стен Академии смех — как на любой вечеринке ребят возраста около тридцати. Все были слишком заняты собой и друг другом, поэтому не было ничего удивительного в том, что никто не заметил, как невысокий мальчик в коротких шортиках и гольфах до самых колен пробормотал что-то о срочных делах извиняющимся тоном, неловко улыбнулся и сбежал, оставив после себя лишь недопитый стакан виски из ещё не до конца разворованной Клаусом отцовской коллекции. Мальчику было пятьдесят восемь, он устал от извечной погони за чем-то или кем-то. Да, в тот день он списал всё на усталость. Он имел право на заслуженный отдых. За свою жизнь он видел и натерпелся уже достаточно, даже к верху. Его руки были в крови, а его совесть была гораздо чище, потому что он наконец выполнил то, ради чего жил всё это время. Но судьба и здесь решила над ним поиздеваться, запихнув его в тело тринадцатилетнего ребенка, чтобы тот начинал всё заново. Никто не спросил его, нужен ли ему этот второй шанс. В тот день Пятый впервые понял, насколько сильно ему, на самом деле, не повезло. Он ещё долго бродил по улицам, наблюдая, как тлеет в свете оранжевых фонарей вечер, как горят забавными огнями вывески круглосуточно работающих кафе… Он зашёл в одно из таких. Хотел напиться к чертовой матери и завалиться спать где-нибудь в подворотне, чтобы наутро не вспомнить ничего и попытаться пожить дальше. Это, наверное, был худший план из всех, которые он придумывал когда-либо. Но ему даже не продали алкоголь. — Конечно! — сквозь зубы процедил он, что есть мочи хлопая входной дверью самой задрыпанной забегаловки из всех, в которых ему приходилось бывать когда-либо, — Мне же, блять, ебаные тринадцать!!! Мириться с мыслью о том, что взрослеть нужно будет заново, до этого дня Пятому было гораздо легче. Наверное, потому, что он просто забыл об этом, потерявшись в череде наступающих одна на одну проблем. — Всем насрать, на сколько лет ты выглядишь, спасая чертов мир, — справедливо рассуждал он наедине с собой, усевшись на холодную деревянную лавку в пустом парке, — Однако как только тебе понадобится виски, все тут же считают себя обязанными напомнить тебе твой собственный возраст. Так он просидел до самого утра, пока в парк не начали потихоньку сходиться люди — ранние пташки на физкульт-пробежке да собачники со своими так и норовящими нагадить где-нибудь посреди тротуара питомцами. Забавно, что теперь, спустя столько лишенных отроческой юности лет, Пятый впервые и вправду почувствовал себя ребенком. Ему вдруг захотелось, чтобы пришел отец, чтобы сказал, что делать и как жить дальше. Чем вообще занимаются подростки? Наверное, ходят в школу — но для Пятого это был вариант настолько же абсурдный, насколько абсурдным была его жизнь для кого-нибудь абсолютно нормального. Стоит ли говорить, что этот парень знал куда больше, чем полагается знать школьникам и даже учителям? Ещё ему нужно было на что-то жить. Он не мог себе позволить устраиваться за счёт кого-нибудь из своих братьев или сестер, хотя и отметил про себя, что даже пожизненное содержание не компенсирует того ужаса, который ему пришлось пережить ради своей семьи. «Ради своей семьи…» Звучало так странно и в то же время так обыденно и привычно, что Пятый невольно задался вопросом — а что его семья сделала ради него? Никто ведь даже не поинтересовался, каково ему было там, по другую сторону времени, все эти годы… И не смотря на это он спас их продажные шкурёнки и вытащил их из ими же высратого дерьма. Герой. Но нужно было как-то продолжать. Заново взрослеть, устраиваться по-другому и в совершенно новом для него мире, где несмотря на то, что все были живы и здоровы, он снова остался совсем один. Конечно, совсем без помощи номер Пять всё же не обошёлся, потому что первой и самой главной из грядущих на горизонте неурядиц встал вопрос о его личности и опекунстве. По-хорошему, парню светил приют, и всё бы, возможно, им и кончилось, если бы Эллисон не «пустила слух» о том, что она и Лютер — за которого она, кстати, вскоре таки вышла замуж — являются временными опекунами Пятого Харгривза. Под словом «временно» все трое подразумевали его совершеннолетие — естественно, только по документам. С ними тоже возникли некоторые неурядицы, потому что от нормального имени парень отказался, настояв на номере. Как бы там ни было, эта цифра была уже его по праву, и если другие мечтали забыть о том, что их когда-то звали по номерам, то он сам не мог представить себя, отзывающегося на какого-нибудь там «Питера», «Саймона» или «Уилла». В школу ему тоже ходить, к счастью, не пришлось, хотя именно с ней Пятый решил связать свою дальнейшую деятельность. — Если уж я не могу теперь использовать свой выдающийся ум исключительно по назначению, то хоть направлю его на благое дело, — сказал он однажды поинтересовавшейся его планами на дальнейшее Ване и с тех пор заделался частным репетитором для недалёких школьников, которым мог предоставить помощь в абсолютно любом предмете — естественно, не за бесплатно, а когда о его «квалификации» узнал чуть более широкий круг — то даже и не совсем за дёшево. Он стал снимать квартиру — небольшую отднушку неподалеку от старшей школы Далласа. Конечно, порой, если не сказать — зачастую — ученики, рассчитывавшие на помощь в той или иной отрасли наук, находили странным факт, что их преподаватель был одного возраста с ними, а порой — так и вовсе оказывался помладше. И всё же, Пятый зарабатывал себе на жизнь. Он адаптировался под окружавший его теперь абсолютно иной внешний мир, в котором было нечто, до сих пор совершенно ему незнакомое — стабильность. Теперь его дни были похожи один на один, а время текло размеренно и по порядку. Однако самым главным отличием в новой жизни Пятого было то, что теперь от него ничего не зависело. Он больше не обязан был отвечать за то, чтобы Вторая Мировая война прошла так, как следует, или чтобы Джордж Вашингтон заболел в положенное ему время… И это раздражало, ужасно раздражало. Проблема была в том, что Пятый не хотел становиться нормальным. Он привык быть значимым, важным, он привык решать проблемы мирового масштаба. Да, пускай все воспринимали это, словно должное, но ведь, если задуматься, они поступали так просто-напросто потому, что подобным образом относился к собственной деятельности он сам. Ему не нужно было становиться легендой, ведь он и так уже ею был. Но во что теперь превратился некогда лучший киллер всего временного континуума? В мальчишку, прожигающего свою вторую юность за чужими домашками и рефератами и едва сводящего концы с концами? По сути, именно так оно всё и было. Год за годом тянулась череда непрекращающийся будней, одинаковых, как страницы в чистом блокноте, которые нужно было обязательно чем-то заполнить. Всё казалось сплошным круговоротом тянущегося, как патока или мед, времени, которое брать под контроль уже было совершенно не охота и без надобности. Ученики приходили и уходили, отдавая за занятия жалкие гроши. Такой зарплаты с трудом хватало на жизнь, которую уж точно нельзя было назвать безбедной. Приходилось экономить, что было совершенным пустяком по сравнению с выживанием в апокалипсисе, а значит — и жаловаться было грех. Как часто номер Пять использовал свою силу? Настолько «часто», что большинство из его нерадивых учеников даже не догадывались о его исключительности или принадлежности к Академии «Амбрелла». Конечно, поначалу он телепортировался при каждом удобном случае, даже если ему просто нужно было встать за кофе, однако вскоре обнаружилось, что это не имеет совершенно никакого смысла. Так погасла вереница голубых вспышек, вечно остававшаяся хвостом везде, где некогда изволил появляться Пятый. Про себя он шутил, что ходить пешком будет гораздо полезнее, а в глубине души отгонял от себя навязчивое чувство вины за то, что так и не оправдал отцовских ожиданий. Впрочем, их не оправдал никто. И никто больше не пытался это сделать. Однако, как бы не старался мальчик с тяжёлым прошлым затолкать все свои страшные кошмары и забыться в сменяющих друг друга однотипных днях, сделать это до конца он так и не сумел. Даже когда с момента его последнего возвращения в настоящее прошло пять долгих лет.

***

В этот день, первого октября, Пятому исполнилось восемнадцать. — Второе совершеннолетие — стоящая дата, — попыталась пошутить Ваня, устало дыша в телефонную трубку на другом конце города. Ей сегодня исполнилось тридцать шесть, и свой день рождения она отмечала на большой сцене в роли первой скрипки. Выступление должно было начаться через полчаса, а билеты на него были Пятому не по карману даже с учётом его так называемых связей — панибратства в консерватории не терпели и потому не позволили Ване разбрасываться бесплатными местами в концертном зале, пускай и просила она всего-то парочку. — Это не так круто, как звучит, поверь мне, — грустно усмехнулся Пятый. Ему было правда жаль, что в даже этот день они снова по отдельности. На самом деле несмотря на то, что Ваня всё ещё находилась с ним в одном городе, виделись они до абсурда редко, — Прости, что не вышло прийти сегодня на твой концерт. Я уверен, ты будешь великолепна, как и всегда. — Спасибо… — тихо пробормотала девушка, заливаясь краской. Вроде бы, простые и ничем непримечательные слова, даже не самый изысканный комплимент, и всё же — для нее это было важно. Она даже на расстоянии чувствовала, что Пятый сейчас улыбается, хоть и не могла точно представить, как. Да, за эти пять лет он не то чтобы до неузнаваемости, но изменился — заметно вытянулся в росте и прибавил в плечах, к примеру. Изменилось и его миловидное юношеское личико, приобрёв более четкие и точёные черты — скулы и подбородок поострели, губы стали менее пухлыми, а ямочки на щеках утратили детскую принадлежность и теперь появлялись лишь тогда, когда возникала нужда в надменной ухмылке, потому что смеялся Пятый редко. Вроде прежний, но уже не тот, не ребенок. Во времена апокалипсиса ему некогда было задумываться над этим, но сейчас он вдруг понял, что может казаться кому-то красивым. Да, ему определенно нравились внешние изменения и он действительно был рад, что хоть где-то всё идёт так, как ему и надо. — Ты не знаешь, Диего в городе? — резко сменил тему парень, вспомнив, что кроме сестры-скрипачки у него ещё имеется несколько живых родственничков — во всяком случае, он искренне верил, что они живы, но всё никак не решался связаться с ними первый. — Кажется, нет, — Ваня задумалась на несколько секунд прежде, чем ответить, отчего в трубке повисла угнетающая тишина, — А… что насчёт Эллисон и Лютера? Они, кажется… — Нет. Эти двое давным-давно забыли о том, что на карте Соединённых Штатов есть город Даллас. — Да, ты прав. Даже спрашивать было глупо. А Клаус… — Вряд ли. Он появлялся здесь около полугода назад, а с его манерой нигде надолго не задерживаться мы вряд ли встретимся ещё ближайшие года три. Оба замолчали. Так странно им было говорить сейчас о том, что никому из семьи Харгривз больше нет друг до друга дела. А ведь тогда, пять лет назад, после всего пережитого дерьма им казалось, что они больше никогда не позволят себе быть порознь. Однако, вопреки всем клятвам и обещаниям, очень скоро Академия «Амбрелла» перестала существовать вовсе. Первой вновь заговорила Ваня. Она ещё задала пару не имеющих никакого значения вопросов, после чего сослалась на то, что ей скоро выходить на сцену, и, бегло попрощавшись, повесила трубку. Пятый после этого ещё долго втыкал на бесполезно горящий экран мобильника с надписью «Исходящий вызов абоненту Ваня завершён». Они ведь даже не договорились о встрече после. А ведь он мог бы забрать ее, как только концерт окончится, и они вместе могли бы посидеть в каком-нибудь недорогом кафе. Да, было бы неплохо и хоть капельку по-семейному. Пятый без преувеличения считал Ваню лучшим, что было в их странной семейке. Даже не взирая на тот неоспоримый факт, что мир дважды чуть не разрушился по её вине. Он хотел бы провести этот день с ней… Да, боже, хоть с кем-нибудь! Но перед ним не стоял именинный торт, а желания, загаданные в пустоту, не сбывались даже по особенным датам. Так что парню ничего не оставалось, кроме как смириться с собственным одиночеством на сегодняшний тихий вечер, который ему предстояло провести в квартире, насквозь пропахшей кофе, виски и приправами, которые обычно шли в дополнении к лапше быстрого приготовления. На самом деле, в своей однушке номер Пять обжился намного лучше, чем это сделал бы на его месте любой подросток. Даже учитывая вечную нехватку денег из-за нестабильности графика работы да и самой работы как таковой, в квартире никогда не было абсолютного беспорядка, разбросанных грязных вещей или любого другого мусора. Чего скрывать, в этом плане Пятый был истинным педантом и чтил порядок. Так же он не позволял себе выглядеть неухожено, хотя бритьё в первое время было для него настоящей трудностью. Ещё бы! Одно дело — абсолютно не беспокоиться об этом посреди выжженной планеты и потом приводить в порядок лицо мужчины пятидесяти пяти лет с загрубевшей от пещаных ветров кожей, и совсем другое — пытаться избавиться от тонких и несуразных волосков над верхней губой юнца, глядящего на тебя из зеркала. Однако и это вскоре стало для Пятого самым обычным делом, даже когда его подбородок начал и впрямь покрываться черной, под стать волосам, щетиной. Парень тяжело выдохнул, наливая себе выпить и садясь за кухонный стол в откровенном полумраке. — Поздравляю, — он отсалютовал наполненным до краев стаканом виски куда-то в пустоту, насмешливо улыбаясь самому себе, — Ты теперь взрослый и крутой. Надо же, а парнишка-то и правда вырос из своих коротеньких шортиков. Он вдруг задумался: интересно, а что бы сказала ему Куратор, встреться они сейчас? — Сказала бы, что я дурак, потому что первую юность я проебал в апокалипсисе, а вторую проебал просто так, потому что могу, — пояснил номер Пять сам себе, отвечая на заданный в голове вопрос, — Наверняка бы спросила, как мог я пасть так низко, почему не вернулся к работе на Комиссию и так далее. От этих мыслей Пятому стало грустно. Он принялся представлять, как бы могла закрутиться его жизнь, не стань он отрекаться от преподнесённых ему на блюде возможностей. Ведь не прошло и пары недель после смерти Куратора, как прямо перед мальчишеской мордашкой откуда не возьмись возник Херб, на тот момент только временно руководящий Комиссией, и предложил ему работу в менеджменте, пообещав хорошую зарплату, парковочное место и возможность выхода на пенсию через определенный срок. Тогда Пятый даже не подумал воспринять это предложение всерьез. Ему было стыдно это признавать, но он всё ещё надеялся на семью. С самого первого дня вне дома он мечтал, как вернётся домой и как тепло его там примут. На деле же всё ограничилось формальным вопросом: «Где ты был, Пятый?» Хотя на самом деле каждому поголовно было плевать, где он пропадал все эти годы. Но, даже зная это, он продолжал верить, что всё изменится. Диего свалил первым — практически сразу после визита Херба. Лютер и Эллисон тоже не мешкались — быстренько уладили документы с Пятым и спустя месяц сыграли свадьбу и укатили праздновать медовый месяц куда-то на острова. Клаус продержался дольше всех, но и он ушел. А Ваня, хоть и осела в Далласе, но всё равно после пережитого не отрывалась от своей скрипки, не имея ни малейшего желания начинать в своей жизни хоть что-то новое. Их с Пятым общение свелось на нет. Вот так каждый из Харгривзов снова остался поодиночке. Сам Пятый то ли по привычке, то ли из непонятно как сохранившейся преданности во всем решил снова винить себя. Даже сейчас, спустя пять гребаных лет он бы всё отдал, лишь бы собрать назад Академию «Амбрелла». Хотя, стараясь быть с собой честным, он всё же приходил к выводу, что всего лишь нуждается в превосходстве. Он не был не обычным — он был исключительным. Но ему некуда было девать свой выдающийся талант. И это угнетало его даже больше, чем отсутствие рядом кого бы то ни было. Да, номер Пять был тем ещё эгоистом. Удивительное сочетание с его самоотверженностью, воистину! Но в то же время он был человеком, с бьющимся сердцем и ноющей в груди тоской. Пятый грустно улыбнулся какими-то по-детски неловко дрожащими губами, устремив взгляд в открытое окно, за которым изящно вырисовывался на фоне блестящих звёзд молодой первенец-полумесяц. — Я хочу снова стать нужным, — прошептал он, представляя, как по-праздничному и кстати были бы ему сейчас свечи на именинном торте — да что там, хотя бы одна свеча! — Пускай не всему миру сразу, но хотя бы кому-нибудь. Глупый, глупый, глупый Пятый… Он просидел вот так, глядя сквозь открытое окно в небо, кажется, до самой полуночи. Сам не заметил, как стрелки часов оставили позади цифру двенадцать, а напомнить-то было некому. Возможно, он бы ещё долго так просидел, если бы не внезапный среди вопиющей тишины грохот, донёсшийся откуда-то совсем рядом. Номер Пять тут же перевел свой уже настороженный взгляд на холодильник, потому что больше в этой комнате шуметь было, ровным счётом, нечему. Рассудительно допустив, что источником шума, возможно, стала поставленная чёрти-как и поэтому свалившаяся набок банка с недопитым вчерашним соком, парень неохотно поднялся из-за стола и проковылял к холодильнику, однако, открыв его, с превеликим удивлением обнаружил там то, чего явно туда не клал. Дрожащими руками Пятый потянулся к отблёскивающей в свете встроенной в холодильник лампы железной капсуле, заранее догадываясь о ее содержимом. Через несколько секунд на его ладонь выпала почти невесомая, скрученная в трубочку и перевязанная шнурком белая телеграмма. — Твою ж мать… — только и смог выдавить из себя он, глядя на свёрток и всё никак не решаясь его открыть.