***
— Туз пики. Вы проиграли, — Антон кинул карту и довольно отклонился на кресло. Арсений, недовольно бурча, перегнулся через бортик койки и отложил колоду на тумбу. — Ты пользуешься тем, что я слаб и немощен. — Грех не воспользоваться, — улыбнулся Антон. — Как вы себя ощущаете? — Хочу клюквенного морсика и умереть, — Арсений скрестил запястья на груди. — Приезжали родители. Маман полчаса ворчала, что я полез в самое пекло — как будто работа следователя этого не подразумевает. — Ой. Не говорите ей, что это я вам позвонил, лады? — Я подумаю, — усмехнулся Арсений. — Но я правда вёл себя по-идиотски. Боялся не успеть, потом запаниковал… — Не будь нас, она бы застрелила Диму. Тогда ему никто бы не помог. — Тоже занимаешься тем, что прокручиваешь варианты развилок в голове? Давай не будем, дурная привычка. Все хороши. Тебе что-нибудь сообщали о её пособниках? — К сожалению, да. Миша, мой одноклассник. В начале года украл у Димы записную книгу и пару записок, чтобы составить убедительное письмо. Меня в него вписали позже. Он и Катьку в подвал притащил, и пистолет достал через знакомых — такой себе многозадачный Юлий Цезарь. — Мотив? — Наркотики. Агафья Петровна прикрывала его и давала нужные адреса — те, что на заборах подписаны как «тамада». Его расколол Тёмка, уважаемый человек из шестого «Б». Не знаю, какими методами, но он специально позвонил мне и сказал, что превзошёл учителя, потому что ему вручили грамоту и набор юного фокусника. Не пойму, то ли обижаться, то ли гордиться… — Понятно. Письмо — крайняя мера, она оставила его на всякий пожарный. Вероятно, после разговоров с Гудковым Катя начала подозревать неладное, и Агафья решила воспользоваться запасным путём, чтобы отвлечь внимание. — Зачем тогда звать Диму в школу? — Эмоции? — Эмоции, — вздохнул Антон. — Она действительно попыталась убить лишь из чувства зависти? — Нет, полагаю. Невзаимная любовь к Темуру, череда неудач, депрессия, нищета, отчаяние, рождение уборщика, и уж потом зависть, как бешеная вишенка на торте, сформировала готовность к действию. Преступники как сложная подынтегральная функция — куча переменных, от которых всех тошнит. — Вы совсем не жалеете Гудка. — Некоторых людей жалеть опасно. Две прекрасные девушки попробовали это сделать: одна совершила суицид, вторая подверглась нападению. Скажи он всё напрямую, кто знает, может, мы бы тут не разлёживались, а Агафья не попыталась бы убить Диму. — Не думать о развилках, — выставил указательный палец Антон, и Арсений улыбнулся. — Но, по-моему, Агафья Петровна никогда не хотела его убивать. — Почему? — Она не планировала травить его в детстве, не предпринимала попыток сейчас. Либо в мальчике с очками запрятан крестраж, либо она решила, что есть вещи похуже смерти. — Страшно. Ах да, где наш мальчик с очками? Что-то я давно не слышал тупых подколок в свой адрес. Антон отвёл взгляд. — В психушке через дорогу от нашего отделения. К нему не пускают, — глухо отозвался он, уставившись в окно первого этажа: май, птички поют, солнышко светит. Не погода, а рисунок пятилетнего. Арсений помолчал. — Чем больше держат, тем меньше шансов на выздоровление. Антон вспомнил об этих словах, когда собирался спать. Подумать только, их разделяет лишь асфальтовая полоска условностей, но они не могут ни поговорить, ни увидеться. Две недели по раздельности шароёбились, Антон устал и не по-пацански сильно хотел обниманий. И ночь какая поганая, посмотрите на неё: тёплая, безоблачная, как раз для романтичных прогулок с пивом и посиделок на веранде собственной дачи. Фигня, а не ночь. И тут в окно постучали. Антон замер. Шальная надежда полыхнула огнём по груди и бинтам, однако на фоне мировой тревожности он посчитал разумным замахнуться медицинской шиной — ну так, на всякий. Когда он открыл окно и увидел Диму, они оба тихо ойкнули.***
Молчаливый час, проведённый в обнимку, прошёл и скрылся, а сердце всё отстукивало в ритме дабстепа, не желая успокаиваться. Антон поверить не мог, что снова чувствует тепло, которого не хватало как жизненно важного элемента. Дима на здоровом плече дышал спокойно и легко, его рука грела бок, и всё как всегда, и всё как надо — просто нереально. — Ты сбежал из отделения? — первый заговорил Антон. — Вроде того. Не уверен, что традиция залезать через окна — прям бомба, но у меня не было выбора, — Дима поцеловал его чуть выше ключицы. — Я уйду в часа четыре утра. Нужно успеть до обхода. — Блин. Ну ладно. Каково чувствовать себя мной? — Ссыкотно. И неловко — пришлось идти в уродских тапочках. Антон тихо рассмеялся. — Как твоё самочувствие? — спросил Дима, краем глаза наблюдая за фигурами, которые Антон вырисовывал пальцем по его руке. Под «самочувствием» не подразумевались ноющая боль в плече и чесотка под бинтами, это Дима мог понять и без слов Антона. Под «самочувствием» подразумевалось то, что Антону ещё предстояло сформулировать для самого себя. — Когда захожу в кабинет или палату, всегда ищу запасной выход и чем можно прикрыться или защититься, там типа: опа-а, швабра, опа-а, Арсений. Иногда кошмары. Иногда просто нахлынывает, сижу как дурак, отпыхиваюсь. Но в целом, если ерундой не страдать и чем-то заниматься, то отступает. Я впервые над домашкой потрудился так, что даже пять получил. Хотя подозреваю, меня просто пожалели — там повторение интегралов, а я не такой уж математик… Дима тихо смеялся в шею, и Антону стало щекотно. — У тебя как? Как чудище? Антону единственному можно было беспрепятственно разговаривать о чудище, потому что чудище его однозначно боялось. Антон своей властью пользовался аккуратно и точно, как королевский палач топором. Дима немного помолчал, собрал все мысли воедино, выдохнул, вдохнул и… — Норм. Хорошо, как скажете. Антон не торопил. — Когда нас выпустят, — вдруг прошептал Дима, нагоняя мурашек, — я хочу жить скучно. Ну знаешь. Без убийц. — Мама то же самое говорит. А разве так можно? — Прикинь. Я слышал, люди даже сходятся не по причине того, что один из партнёров обнаружил хладный труп. — Славный город Воронеж, чего там только не встретишь. Они захихикали, но, услышав шаги медсестры в коридоре, резко замолкли. Антон успел накинуть одеяло на голову Димы, когда она вошла в палату. Треск аппаратов, шуршание бахил, лёгкий ветерок за окном. Убедившись в легальной тишине, она вышла. — Ёпрстэ, — выдохнул Антон. — Я начинаю ненавидеть людей. — Добро пожаловать в мой мир, — сказал Дима, вылезая из-под простыни. Он вдруг невесело улыбнулся, глаза его заблестели, и размеренное дыхание стало прерываться. — Чёт я опять расквасился, прошу прощения. — Дим, — сказал Антон без всякой цели и обнял крепче, сворачиваясь вокруг клубком. — Давай о том, как ты будешь возмещать ущерб. — Ущерб? — У меня день рождения недавно был, ты в курсе, нет? — В натуре. Ты же теперь взрослый. И кого мне теперь чморить за малолетство? — Антон обманчиво мягко поцеловал его, а потом прикусил губу. Дима усмехнулся. — Давай закатим вечеринку. Но учти, у вас ещё выпускной впереди. — О не-ет. — О да-а. — Надеюсь, я лишусь последней девственности с лучшей отличницей школы… — Не знаю, мне кажется, Командир тебе откажет… Теперь ржать стало опасно вдвойне, и Антон уткнулся лицом в подушку, перегнувшись так, что травмированное плечо сказало: «Не, перебор». Он зашипел от боли, и Дима сочувственно выдохнул, приподнялся и поцеловал бинты. По Антону прошлась приятная волна, и он резко выдохнул… …На прохладном весеннем рассвете, огибая здание травмпункта, Дима больше всего хотел вернуться обратно к Антохе. Ночью тот старался держать глаза открытыми, но через часа три вырубился у него на груди — под утро Дима понял, что испытывают люди, которым приходится перекладывать спящих кошаков. Бледный он, совсем не восстановился. Порой при виде того, как он морщился и потирал предплечье, всплывали вьетнамские флешбеки, и Диме требовалась минутка, чтобы восстановить дыхание. Но это неважно. Важно, что Антон не тронулся головой. Пока рано делать выводы, нужно время, чтобы последствия проявились во всей красе, но уже понятно, как ему помогать. Остальное заживёт, главное рассудок сохранить. Утром на улице хорошо. Дима непременно бы погулял — ни людей, ни шума, только утро и сонливость, — но сейчас он спешил, хотя и подозревал, что смог сбежать только потому, что ему позволили сбежать. У него был странный лечащий врач. Напичкав Диму противоангинным-противодепрессивным, он обычно оставлял его в одиночестве. В минуты вынужденного уединения Дима ощущал себя довольно контрастно: сначала стал пустым ведром в холодной колодезной воде, потом принял жидкое агрегатное состояние, раздражая слизистые плачем и насморком, затем начал бесконтрольно радоваться пакетикам безобидного физраствора и только с возвращением родной бессонницы подуспокоился и ушёл в буддизм. Появилось время, чтобы выяснить отношения с чудищем, — когда лежишь в закрытой палате, разговоры с самим собой перестают смущать. Они вместе прибрались в его пыльной башке, вынесли сор, начистили до блеска разум, покумекали об Антошке и объявили временное перемирие. Через три ночные перебежки состояние Димы резко улучшилось, и белый халат без вопросов разрешил ему ходить из отделения в отделение. Такой летящей походки, с какой Дима всегда валил прочь, ещё не знала ни психиатрия, ни Юрий Антонов.***
— Арсю-юша. Арсений недовольно повошкался. Опять родители? Сколько будет продолжаться этот обязательный родственный обряд? — Отстаньте, — брякнул он и посильнее зажмурился. — Со мной на вы, инспектор? Когда Арсений приоткрыл один глаз, Дима улыбнулся и поставил подбородок на спинку стула. Пульс подскочил на радостях, но вида Арсений не подал. — А, ты жив, — пробурчал он. — Выглядишь как бухая выхухоль. — Сказал подстреленный гусь. — Один-один. Откуда ты тут взялся? — Тупеешь, мой дорогой друг, — сочувственным тоном произнёс Дима. — Холера. — Индюк. — Деды, — заявил Антон, входя в палату с подносом, на котором стояло три кружки клюквенного морса. Он поставил поднос на тумбы, взял себе кружку и сел на свободный стул, успешно игнорируя уничижительные взгляды всех присутствующих. Арсений кошерно сел ровно — с некоторых пор мог позволить себе такую роскошь. Он постоянно разминал расслабившиеся мышцы, опасаясь, что потом просто-напросто не встанет с дурацкой кровати. Без движения жизнь казалась фильмом, в котором он был лишь простым зрителем: наблюдал, что происходит, но поучаствовать не мог. Довольно угнетающее положение. — Я слышал, к вам сегодня заходило начальство, — сказал Антон, отпив глоток. Выглядел он намного веселее, чем в прошлые визиты, и причина всех перемен тоже светилась ровным светом, сидя по другую сторону койки. — Да, — отвлёкся от созерцания Арсений. — Меня реабилитировали в должности. — Ух ты. Поздравить или посочувствовать? — Поздравить. Как приятно теперь будет увольняться, вы бы знали, — зажмурился он. Дима с Антоном засмеялись. — И куда ты теперь? — поинтересовался Дима. — В Омск или Москву? — Куда жизнь занесёт. Я ещё думаю. — Тогда у меня предложение, — неожиданно сказал Антон и достал из кармана визитку с номером телефона, написанным синей ручкой. — Это питерская театралка. Они подбирают людей для детективной постановки и не прочь увидеть настоящего следователя. — А откуда такие связи? — выгнул бровь Арсений, рассматривая визитку. На исследовательских рефлексах начал выяснять характер почерка, но сразу остановил себя: хватит с него дедукции, время положиться на других людей. В кои-то веки. — Ко мне пацан-повар подкатывал, номерок свой давал, а его батя в театре работает, и… — Антон понял, что ляпнул, когда увидел лицо Димы. — Это было давно и неправда. Дима пробухтел что-то вроде: «Ну да, конечно», и Арсений засмеялся. — Спасибо вам, — вдруг сказал он. — За всё. Дима с Антоном поняли его с полуслова. Боже мой, насколько это непривычно — находиться в среде, где тебя в принципе понимают!