***
Сначала он думал: «Слава богу, я ещё умею любить». А потом посидел часок, покумекал и вынес, что всё не слава и совсем не богу. О том, что любовь из отцовской вылилась в романтическую, Дима понял по собственным оправданиям: «не такая большая разница в возрасте», «он сам к тебе жмётся», «это нормально». Но бдительные нейроны префронтальной коры его своеобразного головного мозга быстро заметили подозрительное поведение и заблокировали доступ к отговоркам, заменив их на такие родные, такие знакомые подбадривания: «пока он рождался, ты убивал родителей», «жмётся, потому что ты ему это позволяешь», «ты мерзкий». Всякий раз, когда Дима размышлял в нелегальном направлении, он старался тщательно помыть руки — надеялся, что физическое воздействие поможет смыть больную аморальщину, словно грязь, прилипшую к коже. Однако руки не оттирались, краснели из-за жуткого раздражения, досаждали маленькими царапинами на несуразных фалангах, под кольцами, часами и браслетами. Поступить бы как приличный педагог: ограничить общение, уволиться. Все статьи предписывали остудить пожар и оставить ребёнка в покое, но никто ведь и словом не обмолвился, как именно это сделать. Дима не мог. Не хотел. Ему не так часто светило солнце, чтобы загромождать небо тучами. Странно натягивать слово «мерзко» на то воздушное и светлое, что он испытывал, когда ему улыбались этой нереалистичной широкой лыбой. Так или иначе, Антону оставалось доучиться меньше года. Диме оставалось продержаться меньше года. А дальше всё будет легче, всё будет как всегда — хреново, но привычно. И в какой-то момент Дима перестал душить себя. Дал любви спокойно разрастись крепким сорняком на ровной грядке, успокоиться, улечься, смириться. Просто ещё одно недомогание стареющего тела, на которое не стоит обращать внимания. Только вот сложно это — не замечать, особенно при постоянном долговязом напоминании. Антон словно прописался в его комнате, в качестве бартерной квартплаты предоставляя услуги психолога: Дима жаловался на жизнь, детей и начальство, а Тоха кивал, возмущаясь вместе с ним. Иногда воровал у некоего шестиклассника настольный футбол («Тёмыч отличным мужиком вырастет, а ещё он курить бросил, это я научил. Кстати, нет у вас сигаретки?»), и они гоняли, болтая о том о сём. Ещё Антон имел привычку разваливаться на стуле, ставить ногу на прикроватную тумбу и теребить завязочки на сраном худи без футболки. «Удобная поза» — думал Дима и беззвучно выл. Ему хотелось зарыться в русые волосы и сильно сжать, хотелось провести по длинной шее носом и вдохнуть его запах, и чё уж там, хотелось трахаться, а не ласкаться задумчиво-улыбчивыми переглядками. Со временем стало ясно, что его чувства взаимны или полувзаимны — это то ли упрощало ситуацию, то ли делало её совершенно невыносимой, ведь Антон, видимо, наметился упорядочить всю кучу жизненных запретов в список дел на день. В таком тотальном дисконтроле грех было бы не напиться. Но Дима не алкоголик, он один не бухал. Он позвал Серёжу и Арса, точкой рандеву назначив первый попавшийся караоке-бар. Если с Серёжей у них была стабильная страсть, то с гусем-Арсением сложились престранные отношения: он то появлялся, заполняя собой всё пространство, то исчезал, будто и не было. Иногда делился деталями «Парадоксального дела», которое продвигалось вяло и неохотно, иногда жаловался на мельчание преступного элемента, обилие «кухни» и устаревшие системы наркосбыта. Высасывала кроваво-скучная работа неземную энергию из голубоглазой концентрации бесячества, а он всё держался за неё, как в трясине за камыш. Опасно это. Каждая встреча дарила весомое облегчение: не пырнули — не убили, живёт человечек, можно до следующего Арсеньевского небытия не волноваться. Они встретились на парковке через дорогу от ресторанной улицы, и Дима снова выдохнул с усмешкой. Арсений надел авиационный шлем (видимо, защита от немилосердного ветра) и прямоугольную куртку чуть ниже живота. Нет, такие, наверное, не умирают. — Привет моим маньякам, — улыбнулся Арсений, протянул ладонь и по привычке одарил его придирчивым полицейским взглядом. — Здравствуй, мой нежно любимый детектив, — Дима пожал руку, и они двинулись в сторону бара. — Снова бомжи потрепали в драке? — он кивнул на короткие дырявые джинсы Арсения и поёжился от холода. — Ещё одна бабка, — закатил глаза Арсений. — А вторая где? — Заблудилась и опоздает. — Неудивительно в её преклонном возрасте. Чем в отпуск занимаешься? — А есть предложения? — Не знаю, я ещё не думал над своими словами. — Тогда мы летим на Алтай! — Я подумал над своими словами и беру их назад. В баре они арендовали отдельную комнату с небольшим проектором, изогнутым диваном и кисеей вместо дверей. Через некоторое время ожидания второй бабки Арсению позвонили с работы. Он несуразно долго бубнил, пока Дима не услышал фразу «дежурство в Новый год» и не выхватил телефон из рук. Одновременно защищаясь от избиения, Дима спокойно заговорил в трубку: — Да-да, это лечащий врач Арсения, — он залез на стол и сразу спрыгнул, дезориентируя Арса, который максимально бесшумно пытался схватить его. — Жуткие мигрени у человека, мы планируем положить его на время праздников, чтобы не отвлекать в рабочее время, — поймав, Арсений начал биться кулаками. — Ох, жить будет, конечно, просто вы же знаете, такой трудоголик, сам никогда бы не отпросился, вот и приходится… Ай, сука! — шёпотом выругался Дима, когда ему прилетело по голове. — Это я не вам, пациенты буйные. Ага. До свидания. — Вот что ты наделал?! — рассердился Арсений, отобрал телефон и бессмысленно поглядел на историю вызовов. — Не благодари, — Дима упал на диван, спокойно заложив руку за спинку из велюра. — Я, к твоему сведению, никогда отпуск не брал! — пожаловался Арсений, плюхаясь рядом. — Чекан изящества, зерцало вкуса… — На премию шёл! — Пример примерных — пал, пал до конца… — Что опять происходит? Серёжа появился в проходе, пытаясь отцепить дверные верёвочки от своего хвостика. Арсений надулся: — Он меня обижает. — Так влепи ему пятнадцать суток, — безмятежно ответил Серёга и присел. — Он всего-то ворчливый учитель из глубинки, кому не насрать? — Я запомнил, Матвиенко, — прищурился Дима. — Да что вы постоянно свою работу грязью поливаете? Наверняка вы испытываете много педагогических радостей, — остальные внимательно посмотрели на него. Арсений, почувствовав неладное, фотогенично улыбнулся: — Пойду помою руки. Он не утруждал себя лишними телодвижениями и прошёл прямо по дивану, легко ступая за спинами мужчин. Когда кисея за ним перестала шуршать, Серёжа полуразлёгся на подлокотнике, фыркая: — Ну, Поз, рассказывай. Какие «педагогические радости» ты испытываешь на новой должности? — Самые разнообразные, — усмехнулся Дима. — Ты никогда не хотел с ученицей или учеником, к примеру? Серёжа издал нечто вроде: «Пф-ф». — Конечно, хотел. Ты их видел? Кофты выше лифчика, никакого инстинкта самосохранения, — фыркнул он и прищурился. — А что? Есть мысли? Дима промолчал. — Поз, ничего ужасного в этом нет, ты башкой своей понимаешь? Так уж мы по-звериному устроены. Ты никуда не ходишь, видишь только их морды перед собой, разумеется, либидо решит, что это его последний шанс. Единственное, что мы можем, — сдерживать себя или искать кого-то на стороне. — А если я не хочу на стороне? Серёжа склонил голову. — Тогда вам надо поговорить. Через рот. Словами. Берёшь и говоришь. Тебе отвечают соответствующе. Получается так называемый диалог, в ходе которого решаются все вопросы. Твой интерес должен воспринять всё адекватно. Я бы спросил тебя, кто это, но не уверен, что хочу знать. — Спасибо, Серёжа. — Не подавись. А теперь мы ищем песни Шуры. Куда тут нажать, чтобы было хорошо? Вернувшись, Арсений принёс пиццу и роллы, отобранные у официанта. Дима откупорил «Бейлис», разлил всем по столько-то неприличных грамм и поднял снифтер, элегантно зажав прозрачную ножку между безымянным и указательным пальцами. — Ну всё, всем до завтра? — Я вполне способен контролировать себя, — отмахнулся Арсений. — А я вовсе не пью. Так, за компанию посидеть, — вторил Серёжа, пытаясь освоить пульт управления музыкальной колонкой. — Посмотрим, — невозмутимо ответил Дима и сделал глоток.***
— Ты неси меня река-а-а… — тихо завывали Дима и Арсений в один микрофон, пока Серёжа пытался выстроить пирамидку из рюмок. — За крутые берега-а…***
— Я в театральный хотел поступить, играть на сцене, — Арсений развалился на диване и обнял ногу Серёжи. — Не получилось. — А я хотел стать ниндзя, — Дима пытался проволокой от коньяка достать сим-карту из телефона. — Как видите, вы меня видите. — А я спать хотел, — пробухтел Серёжа. — Так и не выспался. Всех пробило на слезу.***
Серёжу из бара пришлось выносить под руки. Он повторял, словно мантру, что больше никогда и ни при каких обстоятельствах не будет пить, тем более в компании двух сволочей, которые разрушили его рюмочную пирамиду, а следовательно и жизнь, одинокую, как квадратная вафельная прихватка на кухне. Тело завалили на заднее сидение «Убера», следом залез Дима. Арсений вызвал заминку, рассматривая падающие снежинки: нахуй они падают постоянно? что они о себе возомнили? Когда Арсений налюбовался и отказался ехать на переднем сидении, потеснив сзади сидящих, они наконец двинулись. Городская ночь провожала жёлтыми фонариками по бокам от дороги, подмигивала светофорами без промежуточного жёлтого. Серёжа с Арсением сразу задремали на плечах у Димы, скрючившись в три погибели и иногда ёрзая в попытке найти удобную позу. Как ветеран бессонницы Дима не мог позволить себе такую роскошь, а потому пребывал в странном полуусталом-полусладком состоянии, предвкушая утреннюю алкогольную интоксикацию. Вот тебе и весёлая вечеринка за тридцать: напились, поплакали, отключились. Даже таксист посматривал на них с добродушным снисхождением. — Вы как с поминок, честное слово, — сказал он, сбавляя громкость шансона, пахнущего куревом. — Тризна по любви, — буркнул Дима. — Мальчишник наоборот. Начали за упокой, закончили за упокой. — О да. Наслышан о таком. Тикали поворотники. Тянуло задать какой-нибудь дурацкий риторический вопрос, чтобы получить бесполезный ответ (минус пять баллов вам, Дмитрий Темурович), поэтому он сосредоточился, пытаясь соединить слова в предложения, а затем выловил из гула мыслей самую тихую: — Как узнать, что любовь настоящая? — Поссориться, — без раздумий ответил таксист. Дима пьяненько хехекнул, но увидел серьёзный взгляд в зеркале заднего вида и тупо уставился в окно. Арсений предусмотрительно закрыл глаза.