***
После этой поездки они с Дмитрием Темуровичем продолжили общаться на каникулах и после, когда в школу вернулась кричащая, быстрая, вечно спешащая и никуда не успевающая учебная жизнь. Сначала Антону казалось неудобным сбегать к нему почти каждый вечер, поэтому он старался следить за умеренным количеством себя в чужой жизни. Но однажды Дмитрий Темурович совершил невероятный по всем психологическим меркам поступок, после которого Антон прилип к нему как банный лист: он предложил за обедом сесть вместе. В школе, где всякая пикантная сплетня впечатывалась в своды здания на века, это грозило насмешками как со стороны детей, так и со стороны педсостава. Ладно сидят за отдельным столом, но ведь они ещё и едят вместе — явный перебор, попахивающий интимной подоплёкой. Оба это понимали, поэтому придумали гениальную отмазку: делали вид, что у них бизнес-ланч по поводу школьного проекта Антона. — Да, вот здесь, конечно, да. А вот тут и вот там — это, конечно, нет, — Дмитрий Темурович водил пальцем по пустой бумаге, пока остальные косо поглядывали на них время от времени. — Совершенно согласен, абсолютно, — кивал Антон, заглядывая через его плечо. — Облигации, импозантность, глаукома. Чё, какие ещё слова есть умные? — А «облигации» — это прям умно для тебя, да? Антон всплеснул руками и возмутился: — Ой, подкололи так подкололи! Увидеть мощный интеллект Дмитрия Темуровича и кончить! Кандидат научных наук, сверхразум среди сверхидиотов! Пюрехой не подавитесь, пока от своей пиздатости оргазмируете! Именно в этот момент вся Обеденная зала решила, что пора помолчать, и во вселенской тишине эти слова прозвучали отчётливо громко. Дмитрий Темурович уткнулся лбом в стол, содрогаясь в беззвучном смехе, и Антону пришлось прикрыть лицо бумагами, чтобы скрыть стремительно краснеющие щёки. Дмитрий Темурович — свой человек. С ним Антон расслаблялся, выкидывал из головы весь запас психологических терминов, с которыми он был социально вооружён и функционально опасен, переставал корчить из себя невесть что. В компании сверстников Антону приходилось чуть переигрывать, чтобы казаться крутым и взрослым. Но ведь он таким не был. Он сильно отставал по возрасту в эмоциональном плане: не хватало спокойствия и здоровой иронии, с излишком теплилась беспечная детскость. А Дмитрию Темуровичу эта капля инфантильности в сухом характере пришлась очень кстати. Вот, собственно, и сошлись два одиночества. Ничто бы не тревожило Антона, если бы не пубертат, расцветавший в нём, как майские пионы. Он спокойно относился ко всем своим фантазиям, в том числе тем, что выходили за рамки понимания и границы приличия, однако одна из таких появлялась непростительно часто. Анализировать её было стыдно, зато представлять — просто зашибись. Антон злился и дрочил, дрочил и злился. Тяжело, в общем. Очередной глубокой ночью задёрнув полог, он прикрыл глаза и выдохнул. Попытался подумать о безликом порно, но мысль скакнула вперёд, повернула направо, затем влево, спустилась на глубину и достала нужное. Антон оттянул ворот вниз, оголяя шею. Мягкий поцелуй в изгиб, затем сильнее — засос. Рука скользнула под футболку, огладила живот, спустилась к штанам и задержалась, чтобы подразнить. Поцелуй рот в рот оставался размытым действом, потому что Антон не умел целоваться, но эфемерные ощущения от прикосновения чужих губ были терпкими, как глоток высокоградусного ликёра. Антон представлял взгляд, которым можно ласково убить кого-нибудь (эдак дважды), массивную цепочку на брюках и щетину. Так мягкая или нет? До секса не доходило. Воображал бы секс, свалил бы всю ответственность на бушующие гормоны. А это что такое? Откуда такие девчачьи мысли? Антон резко открыл глаза. А если втюрился? Он не влюблялся ни разу в жизни, поэтому теперь настороженно прислушивался ко всем процессам, происходящим в теле. Точно втюхался? Прям по уши? Или это на радостях от общения? И как проверить?***
На одном лайтовом уроке Дмитрий Темурович решил продемонстрировать бинтовку конечностей. Поставил стул возле доски, в качестве модели посадил Антона. Пока объяснял классу теоретическую часть, опустил руку на его правое плечо, остановился ненадолго, проскользил ладонью по спине и коснулся левого плеча. Этого вполне хватило. Антон чувствовал исходящее тепло, всеми клеточками тела сконцентрировался на движении пальцев. Сердце стучало странно — не взад-вперёд, а как маятник, справа налево, слева направо. Когда Дмитрий Темурович убрал руку, захотелось накричать на него, чтоб вернул немедленно. Наверное, есть тут что-то от глубокой любви. — Антон, — окликнул его Дмитрий Темурович после урока. — Всё норм? Антон немного покрутил лямку рюкзака, а потом неопределённо покрутил кистью руки: — У меня есть проблема. Если я не решу её до Нового года, попрошу вашей помощи. Антон поглядел в окно, чтобы удостовериться — да, на улице начало декабря. Оптимальный срок, чтобы разобраться в себе, уссаться от страха и собраться с духом для серьёзного разговора. Антон был уверен, что Дмитрий Темурович воспримет адекватно, но также понимал, что после признания наступит конец их безоблачным отношениям — Дмитрий Темурович тактично отфутболит его, чтобы не бередить детскую душу ложными надеждами. Варианта взаимности Антон даже не рассматривал, смирившись с тем, что стал жертвой стереотипной патологии: вероятно, влюблённость в учителя случилась из-за проблем в собственной семье, невыявленных заболеваний или детских травм. С другой стороны, а проблема ли это? Пока он чувствовал себя вполне прилично, свет клином на Дмитрии Темуровиче не сошёлся, нездоровых мыслей (кроме тех фантазий, где они обжимаются в школьной подсобке) не наблюдалось. Может, это вообще не влюблённость, чего сразу так радикально? Разбираться придётся самостоятельно, помощи ждать неоткуда, поэтому надо подождать, успокоиться и хорошенько подумать. — Резонанс сомнения. Антон тупо уставился на Дмитрия Темуровича. Тот хитро усмехнулся: — Термин в твоей любимой психологии. Неужели я в кои-то веки шарю в ней больше тебя? — Антон принял поражение с гордо поднятой головой. — Если бы ты не засомневался, всё бы вышло. Не могу знать наверняка, ведь ты жмотишь информацию, но есть ощущение, что тебе нельзя долго думать над ситуацией. Просто решись и импровизируй. — Это очень нелегко, знаете ли. Ситуация-то щепетильная. — Не буди мой интерес. Могу предложить сгонять за футбольным шмотом в воскресенье, если расскажешь, в чём дело. — Шантаж? — Просто выгодная акция: пожалуйся на жизнь и получи шарфик в подарок. Антон тихо рассмеялся, поправил рукава белой школьной рубашки. — Дмитрий Темурович, сейчас я сделаю вещь, которую мы не будем обсуждать ни при каких обстоятельствах, лады? Дмитрий Темурович без раздумий кивнул. Тогда Антон в два шага преодолел большое расстояние и обнял его, сгибаясь над ним напополам. Из-за разницы в росте он ощущал себя деревом из сказки, которое прятало девочку от страшных гусей-лебедей, с той только незначительной разницей, что девочке тридцатник, а с бревном она якшаться вовсе не желает. «Одинокой тупицы кусок», — мысленно резюмировал Антон. Дмитрий Темурович без подтруниваний мягко погладил его по спине: — Соберись, Ушастик. Всё хорошо будет. Бомбочка уверенности растворилась в ванне его фразы сиреневым пятном. Всё хорошо лишь в пределах нескольких секунд, что он стоит здесь и жмётся к нему, как хорёк. Хорьки, наверное, не жмутся ни к кому, но что-то такое Антон сейчас из себя представлял: живое, длинное и безобразно трусливое.***
Библиотека представляла собой ряды длинных шкафов с передвижными скрипучими лестницами — два метра Антона относились к ним с недоумением. Он искал учебник, который обязали посмотреть к следующему уроку истории, однако, призадумавшись о своей личной жизни и дорогих духах, которыми несло от Дмитрия Темуровича, на автомате схватил не то. Моргнув, обнаружил в руках увесистый кирпич «Художники эпохи барокко» и из инертного интереса решил глянуть содержание. Внушительных габаритов книга открывалась с хрустом, несмотря на свой почтенный возраст и потрёпанный вид. Антон попал в середину, наткнувшись на портрет девушки с тяжёлой каплей-серьгой в аккуратном ушке. Красиво. Картина была подписана как самое знаменитое произведение Вермеера. Антон не спорил — в основном потому, что не знал ни картину, ни Вермеера, ни остальные работы других художников, которые он судорожно перелистывал в попытке найти хоть что-то знакомое. Почему он ничего не знает, если это всё так «знаменито»? Хотя нет, на третьей странице — развесёленький пейзаж, который он видел в мотеле. И всё? Больше ничего? Разве это нормально? В их селе живопись считалась «бабским» увлечением, поэтому Антон не особо спешил знакомиться с искусством и задумываться о творчестве. Но должны же были им в принудительном порядке показывать что-нибудь на уроках. Почему они с матерью не ходили в музеи, когда ездили в Чехию? Круто ведь рисуют. Это ж какую усидчивость и терпение надо иметь, чтобы мазюкать один кадр по десять лет? — ТОХА! Библиотечные боги тишины вздрогнули вместе с Антоном. Из-за поворота выскочила Окс в пуховике и смешной шапке с помпоном. Щёки её порозовели от мороза, а глаза блестели новой информацией. Она нетерпеливо оглянулась, чтобы проверить, не гонится ли за ней библиотекарша, а потом заговорила тише, но быстрее: — Там твой Темурович с Борисычем драку устроили! — Чё это он «мой»? — смутился Антон, а потом округлил глаза. — Драку?! Антон оставил «Барокко» на полке, пообещав себе, что вернётся позже. Ему хватило пяти минут, чтобы прыгнуть в старые ботинки и накинуть куртку, а затем они с Командиром метнулись наружу, по лестнице, тропинке и дальше, по заснеженному полю к опушке леса, где уже намечалась многолюдная кровавая война. Альянс в неполном составе дрался и перебрасывался снежками с Медичи, Стас орал на Нурлана, Щербаков душил Андрея, а в центре всей катавасии Сергей Борисович бил по рукам Дмитрия Темуровича, усевшись на него сверху. Антон с Окс растерянно переглянулись и бросились кто куда: Антон — разнимать учителей, Командир — командовать восстанием. С противоположного фронта на выручку Сергею Борисовичу стремительно неслась Топольницкая, и Антон, несмотря на ноющую боль в травмированном колене, ускорился на пределе возможностей. В итоге подбежали они одновременно, с трудом растащив дерущихся по разные стороны. Антон не удержался и плюхнулся на снег, всё ещё придерживая Дмитрия Темуровича за талию. Тот брыкался. — Ты говно! — орал Дмитрий Темурович на Сергея Борисовича, пытаясь отцепиться от Антона. — А ты дурак! — отвечал ему Сергей Борисович, сдерживаемый Топольней. Антон сделал первое, что пришло в голову: одной рукой слепил неубедительной шарообразности снежок, а потом бросил им в Сергея Борисовича, случайно задев и Юльку. Пока те отмахивались, Дмитрий Темурович довольно присвистнул, вскочил на ноги и потянул за руку Антона. — Резче! — подгонял он. Вражеский дуэт оклемался, с матами начав лепить оружие, и они унеслись куда подальше, прикрывая головы руками, чтобы защититься от летящих снарядов. Забежав в лес, спрятались за широким вековым дубом и отдышались. — Пальто, — вдруг произнёс Дмитрий Темурович, снял мокрые очки, оглядел кашемир, облепленный снегом, и начал агрессивно отряхиваться. — Вот петух, дорогущее ведь! — Чё вообще происходит? — сипло спросил Антон, растирая связки. — Третья мировая, — Дмитрий Темурович протёр очки и снова нацепил на нос. Прищурился: — Немногие вернутся. — Умоляю, — хмыкнул Антон. — У нас ужин в шесть, умрут да восстанут. Откуда мы внезапно появимся? — Хороший вопрос, — задумчиво ответил Дмитрий Темурович, но отвлёкся на нелепые движения Антона, который пытался прыжками вправить что-то внутри ноги. Сложно описать, но по ощущениям состояние пост-вывиха делает из конечности человеческой конечность кукольную: внутри пусто, без опоры, а пластиковые кости служат лишь декоративным элементом. Дмитрий Темурович склонил голову к плечу и серьёзно взглянул на Антона: — Помочь? — Не парьтесь, — отмахнулся Антон, и Дмитрий Темурович не стал настаивать. — Спасибо, что вписался. — Не за что. С вас чипсы, — когда на него глянули, Антон невинно похлопал глазами: — Добро с коммерческой выгодой тоже добро. Дмитрий Темурович усмехнулся.***
Командир с криком: «Но пасаран!» прыгнула на спину Серёжи, и все Медичи возликовали. — Фролова, сволота, два в четверти! — огрызнулся Серёжа, придерживая Оксану за ноги, чтобы не грохнулась. — Да пофиг, — фыркнула та. — У меня последний год, всю жизнь отличница, досталася я! Уйду вон с Шеминовым работать, стану президенто-ом… Всё же они упали в сугроб. Серёжа отряхнул снег с лица и увидел неясную фигуру женщины на фоне розовеющего от вечернего стыда неба. — Я умер? — Рядом с женщиной выросла голубая бомбошка Фроловой. Серёжа удручённо вздохнул: — Я жив… — Елена Владимировна, он сам упал, честно-пречестно, — пролепетала Оксана. Лена рассмеялась, показывая свою чудесную расщелинку между зубов. — Девочки всегда врут со словами: «Честно-пречестно», — улыбнулась она. — Сейчас как отомщу! Фролова мигом исчезла из поля зрения, а в следующую секунду в Лену прилетел снежок. — Ой, Ленка, прости, не в тебя целился! — послышался голос Димы. Лена подмигнула Серёже, переключила внимание на Позова и с грозным картавым: «Ар-р!» унеслась за ним. Серёжа заинтересованно перекатился набок и подпёр голову рукой. Дима, лепеча оправдания, уносился прочь от воинственной Лены, которая успевала на ходу лепить снежки и покрывать его бранью. Каков пейзаж, какие краски! Вот та женщина, которую он ждал всю жизнь. На Серёжу неожиданно напали сзади: Шастун кинул в него снежок. — А дальше что? — флегматично спросил Серёжа, оглянувшись. — Ну… вы повержены, — смутился Антон. — Горюйте, что ли. Серёжа показал ему фак, и Антон скорчил лицо — настоящие отношения педагога и ученика.***
Когда выдохлись и объявили временное перемирие, уже основательно потемнело. Елена Владимировна предложила по приколу сфоткаться, и все скучковались в одну усталую нефотогеничную массу, чтобы застыть с серьёзными голодными лицами. Пока Елена Владимировна настраивала свою розовую мыльницу, каждый размышлял о своём. Антон встал сзади Дмитрия Темуровича и Сергея Борисовича, электрические заряды между которыми можно было пощупать рукой в резиновой перчатке. Ему вдруг подумалось, что через полгода надо будет отсюда упёхивать. Смешно, ведь ещё в сентябре он раздумывал, как бы ему отсюда свалить, а сейчас — как бы законсервировать свой одиннадцатый класс в баночку и возвращаться к нему томными зимними вечерами взрослой жизни. Вряд ли потом они соберутся всей этой компашкой: не будет ни Медичи, ни Альянса, ни Сергея Борисовича, ни вот этой бисексуальной катастрофы, что стояла себе спокойно и сдувала снежинки с щегольского пальто. Это что же получается, у него нет времени на раздумья? Может, хотя бы попробовать пофлиртовать? ТЫ В СВОЁМ УМЕ? Фотографировали со вспышкой, поэтому большинство вышли либо алкоголиками, либо красноглазыми оборотнями. Намного позже Антон будет хрюкать, рассматривая этот кадр, а в частности свой видон: первозданный ужас и восторг из-за собственной идеи, запечатлённые в снимке, нельзя передать словами, можно только прочувствовать. Но «позже» ещё не наступило. Сейчас он чувствовал большую силу и большую ответственность, так что ему было совершенно не до хи-хи.