Парадокс лжеца

      Окончанием октября зачинались ноябрьские каникулы, и Антон без раздумий вписал своё имя в список тех, кто остаётся социопатить в школе. Ему не хотелось возвращаться домой, а точнее видеть там конкретную морду лица, не очень симпатичную, но имеющую с какой-то стати большое влияние в их с мамой квартире. Хоть у кого-нибудь отчимы нормальные бывают? Наверное, нет. Это противоречит самой концепции — не зря все «падчерицы», «мачехи» и «отчимы» такие неблагозвучные.       Большинство друзей разъехались: остались пара людей от футбольного клуба, Айдар с Витей да Миша, который не вовремя слёг с температурой в больничном крыле. Вращалась вокруг пансиона и маленькая одинокая планета под названием Дмитрий Темурович. Так как Сергей Борисович смотался в отпуск с Еленой Владимировной (сенсация, потрясшая весь одиннадцатый «Б»), ему тоже стало не с кем говорить. Хмурым меланхоличным утром первого выходного дня они с Антоном столкнулись в коридоре и приняли негласное решение плутать вместе.       Прежде всего потопали исследовать окрестности: в череде быстрых дней им обоим никак не удавалось присмотреться к загородной жизни с её чистым воздухом, прохладной тишиной и удручающим отсутствием Интернета. Антон всё время забывал, что для Дмитрия Темуровича здешнее тоже в новинку. Он вписывался в атмосферу как нечто само собой разумеющееся, неотъемлемое, и Антон не представлял, как выглядела школа до него.       Сам он постепенно притерпелся к новой жизни, несмотря на то что натура раздолбая очень мешала этому процессу. Отпетые двоечники этой школы могли бы считаться хорошистами в бывшей шараге, так что пришлось поднапрячься, чтобы дотянуть хотя бы до нижней планки. Также он поздравил себя с тем, что впервые смог построить хорошие отношения с одноклассниками, хоть временами и думал, что его заслуги тут нет. Просто уровень общения здесь совершенно иной. Влияло и качество образования, и средний доход родителей. Тут не было привычного пресмыкания перед гопотой: ты либо учись, либо рот закрой. Антон словно проснулся от анабиоза, в котором жил предшествующие годы. Среди серых пятиэтажек и тёмных подъездов опасно осознавать жизнь такой, какая она есть, поэтому он руководствовался принципом «по сути пох». Здесь этот принцип был словно неуместен, либо сам Антон под влиянием обстоятельств захотел открыть глаза. Он точно не знал, да и не задумывался.       Вместе с Дмитрием Темуровичем они добрели до моста над широкой рекой и остановились, оглядывая местность с высоты сомнительного птичьего полёта. Пышные осенние леса, луга вдалеке и серое небо ленивым умиротворением рисовались перед ними, как картинка с хорошего английского чая.       — Как самочувствие? — спросил Дмитрий Темурович, облокачиваясь на перила. Антон нахмурился. — Я про преступление. Кошмары, беспокойство?       — А, не, всё хорошо. Детство в спальном районе сделало своё дело, — отмахнулся Антон. — У вас чё как? Узнали что-нибудь интересное?       — Да. Арсений Сергеевич прислал отчёт судмедов. Любопытный.       — С каких пор полиция имеет право присылать отчёты посторонним людям? — ехидно поинтересовался Антон. Дмитрий Темурович состроил самое невинное выражение лица, на какое только способен. — И что в нём написано?       — Установили личность. Жертву звали Надеждой Сусликовой. Ей девятнадцать, сирота, поэтому никто не сообщал о пропаже. Два года отучилась здесь, в старших классах, потом переехала в родной город. Три месяца назад вернулась, работала уборщицей в кафе.       — Символично, — выдал Антон и осёкся. — А почему тогда Павел Алексеевич её не опознал?       — Это и смутило Арсения Сергеевича, помнишь? Он сказал, что мои коллеги солгали, но я думаю, всё намного прозаичнее.       — М?       — Во-первых, никто не хотел узнавать — типичная защитная реакция. Во-вторых, она сменила причёску, стиль одежды, погрустнела и побледнела. Так как у тебя с запоминанием лиц женщин? Подмечаешь новые причёски? Отличаешь жемчужный цвет платья от дымчато-белого?       — Ладно, усёк. Чем отравилась?       — Белладонной. В полиции всё-таки предполагают суицид, — сказал учитель. Антон удивлённо приподнял брови, и Дмитрий Темурович пожал плечами. — Она сообщала своему бывшему молодому человеку, что хочет покончить с жизнью. Неудивительно в её положении.       — Уф. А записка?       — Написана её рукой.       Антон потопал ногой. Дмитрий Темурович вопросительно посмотрел на него.       — Ну… — замялся Антон. — Как-то это всё разочаровывает. Много шума из ничего.       — Ушастик, напоминаю, мы говорим о самоубийстве несчастной девушки, — пожурил Дмитрий Темурович.       — Извините, — спохватился Антон. — Но почему именно так? Почему в школе?       — Это-то и нервирует.       Они помолчали.       — Я думал, вы спокойно ко всему относитесь, — сказал Антон после небольшой паузы.       — Одно дело, как отношусь, другое дело, как показываю — у меня в этом большой рассинхрон, — хмыкнул Дмитрий Темурович. — Но я не за себя волнуюсь, себя всегда можно успокоить, я тебе говорил. Проблема в том, что здесь куча детей без инстинкта самосохранения и мозгов. Ты мне от лица старшаков скажи, тебе хоть немного страшно?       — За себя? Не особо. Было бы что терять.       Дмитрий Темурович странно взглянул на него.       — Ты хочешь мне что-нибудь рассказать? — осторожно спросил он.       Антон опустил голову.       — Вы знаете, как я сюда поступил?       — Да. Меня наняли как раз во время тотальной проверки. Я должен был оценить лучшие работы по аспекту ментального здоровья.       — И какой вердикт вы вынесли?       — Что ты зазнавшийся мальчишка, а учителям придётся попыхтеть, чтобы подшлифовать тебя под свои стандарты, — усмехнулся Дмитрий Темурович. — Но клинически ты был совершенно здоров, поэтому об остальном я умолчал.       — И как вы думаете, почему меня взяли?       — Если из очевидного, ты ответил на все вопросы правильно. Из неочевидного, ты использовал научный подход: написал правильный ответ задачи, оценил её и предложил способы улучшения.       — Но так любой может! Все понимают, что эти выдуманные ситуации — дерьмо полнейшее!       — Любой может, все понимают, — согласился Дмитрий Темурович. — Только никто не пытается ничего исправить. Учёных от обычных людей отделяет действие. Наверняка кто-нибудь до пифагорейцев задумывался о катетах, но только они решили во всеуслышание приурочить их к гипотенузе. Ты был не согласен, ты это показал, причём не только из позёрства — хотя это тоже, — а из желания подправить, помочь.       — Я не учёный, Дмитрий Темурович, — Антон почему-то расстроился. — Мне даже ваши уроки тяжело даются, что говорить про остальные. Я к чему вёл. Жизнь пока бессмысленная, терять по факту нечего. Ничего не умею, ничего не делаю. Так что умереть сейчас… необидно.       Учитель помолчал.       — Попахивает дискриминацией будущих достижений, Ушастик. Но ты будешь спасаться, если на тебя нападут?       — Ясен пень. А если точно-преточно буду подыхать, то подумаю: «Необидно».       — Типун тебе на язык. Не говори мне такое больше, — поморщился Дмитрий Темурович. — И что значит: «даже ваши уроки»? Я тебе что, ОБЖ какое-то? У меня сложные уроки, требуют усилий. Очень трудные, понял? — Антон, улыбаясь, смиренно кивнул. — И нормально ты справляешься. Не звезда, конечно, но стараешься, это для меня главное. Ух, выбесил.       — Это вы так беситесь сейчас?       — А не видно? — Дмитрий Темурович недовольно поджал губы.       — Извините. Вот что-что, а умереть и пропустить ваши трудные уроки было бы очень обидно, — Антон подвинулся поближе, прижимаясь своим плечом к плечу Дмитрия Темуровича. Ему подарили многозначительный суровый взгляд из-под очков, но он понял, что реабилитировался.       Стоять впритирочку оказалось до неприличия комфортно. Дмитрия Темуровича, по-хорошему, необходимо было из человека превратить в состояние души: несло от него таким приятным умиротворением, которое хотелось бы хоть раз почувствовать внутри.       А ещё Антон понял, что станет медиком, ведь он очень старательный, и вообще его Дмитрий Темурович похвалил. Окрылённый своей идеей, он погрузился в сладкий дурман несбыточных фантазий: вот он, хирург Антон Андреич, стоит крутой в операционной, рядом три симпатичных медсестры, махая ногами, как в кабаре, подают инструменты, а на кушетке пациент трижды оргазмирует с того, какой он потрясающий врач. Да, решено. Осталось только проучиться десять лет, получить диплом и найти приличную работу — делов-то.       — Можно вопрос? Что у тебя с волосами? Или это сейчас модно? — Дмитрий Темурович провёл холодной ладонью по его макушке, с сомнением рассматривая отдельные прядки, ещё сохранившие благородный оттенок столетней ржавчины после окрашивания Лёлиным тоником.       — Это я на свидание ходил, — уныло отозвался Антон. — Прошло отстойно.       — Да уж, интересно, почему.       Антон скорчил лицо, и Дмитрий Темурович задумчиво улыбнулся, опуская руку.       — Ой, как будто вы на свиданиях не лажали.       — О, я очень много лажал. Мне иногда казалось, что свидания специально созданы, чтобы портить отношения, — они с Антоном одновременно вздохнули. — Я однажды своей девушке решил сделать сюрприз. Она в другом городе жила, редко виделись. А тут меня неожиданно в её вуз на конференцию командировали: приехал посреди ночи, ей не сказал. Сначала думал в гостиницу поехать, а на утро встретиться — она в общаге жила, комендант бы меня не пустила. Но чёт торкнуло: а не залезть ли к ней, знаешь, через окно на третий этаж? Романтика ведь. Розу купил. Приехал по адресу, закатал рукава, цветок в зубы, полез. Высоты боялся, но лез, лез, лез и, представь себе, залез. Темно, спят все. Открыл окно — хлюпенькое было, — плюхнулся на ковёр. Вижу: сидит фигура на кровати, не шевелится. Ну, думаю, испугал. Розу протягиваю, говорю: «А вот и я, звезда Кремля!». Ненаглядная моя свет включает и оказывается парнем из педагогического — я, как позже выяснилось, адреса общаг попутал. «Спасибо, — говорит, — приятно. Очень рад встрече». Собственно, так мы с Павлом Алексеевичем и познакомились.       Антон рассмеялся:       — Ладно, вы выиграли. Я не так эффектно косячу.       — Относись к косякам как к матчасти для КВН. Легче будет их переживать, — Дмитрий Темурович посмотрел на часы. — Ладно, Ушастик, перекур окончен. Пора делать вид, что я усердно работаю над очень трудными уроками.       На прощание он потрепал волосы Антона, и тот спокойно улыбнулся, ощущая незнакомые мурашки по телу.

***

      Антон лёгким облачком майского неба летел в Обеденную залу на обед. После прогулки внезапно проснулся аппетит, которого он не помнил, наверное, со времен своего фанатизма по запеканке, а то было во втором детсаде, если не в первом. Хотелось жареной картошечки с грибочками и, возможно, кока-колы, но не той противной вишнёвой, а нормальной, без выпендрёжа. От приятных рассуждений его отвлёк Миша, вполне себе здоровый, но дёрганый. Он размашисто спешил по коридору, иногда нервно оглядываясь по сторонам. Антон бессознательно поменял направление и пошагал следом за одноклассником. Нельзя ведь так интригующе оглядываться. Задумал пакость — иди смело, без колебаний, без подозрений, не то у остальных появится желание поиграть в следопыта или сделать прорези в газете для профессионального наблюдения.       Шли долго, длинно, новыми для Антона путями, пока не спустились на цокольный этаж с тусклым освещением, голой штукатуркой и закрытыми дверями без номеров. На периферии сознания дом советов устроил пикетирование с транспарантами: «Остановись, дебил!», но кто он такой, чтобы их слушаться? Спустя несколько минут затормозили. Миша зашёл в закуток и достал мобильник, чтобы набрать номер вручную. Антон спрятался за стенкой, присел на корточки. Пытаясь найти удобную позицию, прослушал начало разговора.       —…Я вколол больше, чем надо, — это не опасно, если буду соблюдать дозировку в дальнейшем. Да. Вы о следователе? Ему срать. Он слишком занят этим делом, чтобы на нариков обращать внимание, — нервно рассмеялся Миша. — А ещё я принёс эту херню. У другого учителя спёр, что бы это ни значило. Могу отдать, через сколько вы будете? Пять? Окей, буду в подвале. Только там сеть не ловит, так что сами как-нибудь.       Антон услышал шаги и пригнулся. Миша прошёл дальше, не заметив его.       Итак, у нас есть немного времени, чтобы послать Дмитрию Темуровичу смс-ку.       Зачем?       Напомнить, что он говорил? Прежде чем делать, надо подумать, соразмерна ли проблема возможностям. А лично тебя он просил никуда не лезть. Видишь, он за километры чувствует твою жопную тягу к приключениям.       Он говорил только о деле.       Но мы оба понимаем, что это не совсем так.       Мы?       Ты и я, твой рационализм. Я умираю.       Помянем.       Помянем.       Антон правда не хотел сообщать об этом. Речь шла не абы о ком, а о Мише. О том самом человеке, которого Дмитрий Темурович мог бы вполне заслуженно назвать звездой. Возможно, что проблема Миши никак не связана с преступлением, по крайней мере, не с тем, которое имелось в виду. Возможно, у Миши не всё в порядке, и ему нужна помощь. Однако Антон живо представил, какую головомойку в таком случае устроят бедному пацану учителя, и внутренне содрогнулся. Нет, это чистейшей воды стукачество, бесполезное и даже опасное. В начале надо убедиться во всём самому, а потом уже говорить со взрослыми. Вот так.       Немного погодя, Антон пошёл следом. Они спустились ещё ниже, погружаясь в неприятную холодную темень подземных этажей. Антон задумался о рыбах, живущих в глубинах океана: плывёшь, плывёшь, плывёшь, а вокруг — нифига, только толща монотонной воды и иногда киты жрут товарищей. На их месте он бы тоже предпочитал не держать информацию в голове более десяти секунд — так ведь и до рыбьей депрессии недалеко.       Вдвоём они дошли до внушительных размеров помещения со всяким хламьём. Антон раза четыре рисковал быть пойманным, но Миша сам был на взводе, и его, казалось, мало занимал окружающий мир, бетонный пол под ногами и потолок над головой. Он просто шёл за пленительной мыслью, а пленительная мысль тянула куда-то вниз, на дно.       Антон спрятался за старой фанерой, прислонённой к пыльной тумбе. Ожидая прихода второго человека, сообразил достать телефон, чтобы записать в заметки всё услышанное. Краем глаза заметил крестик на иконке мобильной сети и мысленно попросил прощения у Дмитрия Темуровича, пообещав себе, что будет стараться на его уроках пуще прежнего. Через пять мучительных минут некто наконец прибыл, шоркая и хромая на одну ногу. Голоса звучали гулко, он еле различал Мишину речь и безуспешно пытался опознать женскую или очень писклявую мужскую. Отдельные слова не собирались в однозначные предложения, но всё-таки Антон записывал.       Доза…без сознания…лежал…книжка…следователь…этот новый…надо следить…доза…снова…если что-то пойдёт не так…       Затем они смолкли. Хлопнули двери, заскрежетал ключ. Антон напряжённо прислушался. Только удостоверившись, что никого не осталось, он подлетел к двери, чтобы подёргать ручку и обнаружить, что заперт изнутри.       Ой.