***
Судя по всему их способность неслышно перемещаться, аккуратно выгонять и парковать машину заслужила отдельную похвалу: когда они с покерфейсами на лицах спускаются в гостиную, вся семья уже в сборе, но к ним нет никакого повышенного внимания. Пока отец клацает по телеканалам с однотипными рождественскими фильмами, а брат с невесткой снова берут Лето в оборот и начинают трепаться, мальчик помогает маме с тарелками и резко кое-что вспоминает. — Мама! Слушай, у нас есть что-то веганское? — дико стыдно: когда Джаред в последний раз ел? А если ему и сейчас есть будет нечего?! А Виктор про все забыл! — Не волнуйся, дорогой, — мать добродушно улыбается, — мне папа обмолвился, что Джаред не притронулся к его фирменным сэндвичам, он посмотрел в интернете, и мы поняли, что он не ест мясо! Я приготовила дополнительно вегетарианскую паэлью и несколько закусок… Виктор чуть не расплакался от облегчения. Подошел и с чувством ее обнял, пробормотав «Спасибо». Сознание мелькнуло мыслью, что даже с учетом всей драмы отец запомнил поведение Джареда за столом и поставил мать в известность. Ужин накрыли за большим столом в гостиной, над которым висела лампа, распространявшая по помещению приветливый теплый свет. На нее был присобачен каркас, обвитый рождественский венком с темно-зеленой омелой и красными ягодами (не приглядываясь вплотную, невозможно было сказать, что все это искусственное). Общее настроение казалось непринужденным. Мальчик отогревался в кругу семьи и не мог себя остановить украдкой любоваться Джаредом, который, несмотря на вымотанность, написанную на лице, вполне искренне смеялся над короткими историями брата из разряда «когда Виктор был маленьким». — Откроете, мистер Лето? — отец возник посреди их идиллии и вручил мужчине бутылку вина и открывалку. Отец, выглядевший, скорее, задумчивым, чем грустным или злым, сраженным недавними новостями. Не избегал встречаться с младшим сыном взглядами, но надолго этот взгляд не задерживал, как, впрочем, и сам Виктор. Сейчас не было желания гадать: он пытается выйти с ними на какой-то диалог? Или просто поддерживает видимость, чтобы не портить семейный праздник?.. Они наконец расселись; от еды стол ломился, и все, включая околообморочного Виктора, переполнились желанием перепробовать каждое блюдо: готовила мама отпадно и с душой. Лето разлил вина и, получив краткий экскурс по веганским блюдам, рассыпался в благодарностях зардевшейся хозяйке. Под лампой с омелой летали шутки, проскочило уже пара тостов, и мальчик даже расслабился, ощущая справа от себя тоже более не натянутого, как струна, Джареда. Но тут в слегка выпившей маме победило любопытство, и она позволила себе вопрос, который, видимо, давно хотела задать: — Виктор, милый, расскажи, как вы с мистером Лето познакомились? — мальчик говорил, что тот просил звать его просто Джаредом, но пока это упорно игнорировалось, — как все началось? В голове пронеслось, что еще несколько часов назад он бы испытывал неловкость говоря о своих нетрадиционных отношениях с мамой, но последние события обнулили второстепенные эмоции. Виктор пригубил вино. — Я без спросу взял его телефон, — ровно произнес он и сразу продублировал ответ на английском. — Виктор! — мама округлила рот: сын-гей ее явно не так напрягал, как сын-воришка, — ну зачем? — Так получилось, — захотелось оправдаться, чтобы ее не печалить, — я не собирался его красть, мам. Но Джаред поймал меня с поличным. — Вот блин! — охнула Лили. — А что вы? — в голосе отца первый раз за ужин почувствовалась сталь. — Я?.. — Лето будто бы рассеянно отклонялся, доедая кусочек веганской кесадильи, — ну сначала возмутился, да. Но что мне было делать, в полицию из-за такой мелочи жаловаться? Я с ним поговорил серьезно, конечно, — совершенно невинный взмах ресниц, — но наказывать за подобное?.. Я же адекватный человек. Невозмутимее прежнего этот «адекватный человек» потянулся за салатом, а Виктор, от которого мама потребовала перевод, путал слова: едва-едва удавалось сдерживать истеричный смех. — В общем так мы и познакомились, — резюмировал мальчик, позволяя себе широкую улыбку, ощущая, как от напряжения из-за невыпущенного ржача почти трескаются щеки, и чувствуя острое сжатие коленной чашечки под столом: негодяй с соседнего стула мало того, что чуть не довел до истерического припадка, так еще и позволяет себе его возбуждать. Явно до ужаса собой доволен. Они благополучно дожили до десертов. Вечер, как ни странно, удался, и Виктор чувствовал море благодарности к семье, с которой было комфортно даже с нетрадиционной (хоть и крайне обаятельной) парой. И конечно, он не мог так быстро оттаять после слов отца, простить его, но даже к нему сейчас испытывал толику болезненной признательности: тот умел делать хорошую, просто безупречную мину при плохой игре. Понятно, что он преследовал собственные интересы, и чинный спокойный семейный вечер ни за что бы не пострадал от его плохого настроения из-за какого-никакого, но все-таки сына. Виктор посматривал на него искоса и ощущал, будто ему одному показывают, какие мысли скрываются за завесой нейтральных фраз старшего Норберга. Плата за собственную откровенность. Стоило признать, что нейтралитет отца тоже чего-то стоил: Виктор умом это признавал, хоть и болело внутри еще очень сильно. Старался абстрагироваться от их разговора по приезде, тем более последние события этому крайне эффективно поспособствовали. После выпитого накатила поистине вселенская усталость. Мальчик зевнул, вытерев салфеткой губы, искоса глядя на своего мужчину: казалось, Лето держит глаза открытыми тоже из чистого упрямства. — Мы, пожалуй, пойдем спать. Очень хочется, — объявил он. — Дневной сон не помог? — отец впервые за ужин обратился к нему напрямую: мальчик не знал, заметили ли остальные, но в ровном вопросе сквозил сарказм. — Да вот как-то не очень, — неожиданно живо ответил Лето, даря старшему Норбергу поистине широкую улыбку и короткий хищный взгляд. Очевидно, тоже почувствовал, что подразумевал отец, и теперь был явно зол. Что не мешало ему неприкрыто веселиться. — Ладно, мы пойдем. Спасибо большое, мамуль, так вкусно! — выхватил взглядом озорные глаза Лили (до которой тоже явно дошел смысл пикировки), теплый чмок в щеку для мамы и пожелания всем спокойной ночи. Пока шел по лестнице, чувствовал, как от человека сзади исходят электрические волны. Что это?.. Неужто всему виной отец, который и до этого столько всего им наговорил? Или просто завелся с пол-оборота, потому что стало последней каплей? Мальчик открыл дверь — и уже через секунду, стремительно меняя положение в пространстве, будто гонимый ветром перекати-поле, оказался припечатанным лицом к стене. Лето дернул его за шкирку и развернул не то чтобы излишне грубо — нос бы о стену не разбил, — но как-то очень определяюще. Виктор только и успел, что ошалело выдохнуть через рот, а в следующую секунду захватчик уже горячо шептал ему аккурат в ухо, прижимаясь максимальной поверхностью тела, выставив ладони по обе стороны от головы любовника — будто тот действительно планировал рыпаться. — Хочу, чтобы наезды на нас были обоснованными, — лизнул мочку уха с бриллиантом-гвоздиком, экстремально быстро возбуждая такой силы желание, на которое пойманный, казалось, был не способен после всех передряг. Стонал сквозь зубы, выкручивал шею, чтобы максимально открыться хоть для поцелуев, хоть для укусов (и то, и другое не заставило ждать), пытаясь найти ответ: откуда у них обоих сейчас на это энергия? Сытые, но все равно еле живые после чертовски долгого и трудного дня. Однако не дать найти телам контакт кажется чем-то кощунственным, противоестественными: они должны привести их инь и ян в равновесие. Поэтому Виктор, крупно дрожа от ладони, выглаживающей под свитером, вторую ладонь мужчины кладет себе на рот, показывая силой нажима, что та должна выполнить реальную функцию по сдерживанию звука. А звук так и рвется: себя контролировать кажется совершенной глупостью. Нафига?.. Упирается предплечьями в стену, чтобы найти хоть какую-то опору, кроме Лето, и дать ему действовать в полную силу. И тот в восторге оказаться сзади многострадальной шеи: внезапно меняет ладонь и старательно обмусоленную Виктором кладет ему на солнечное сплетение. Почти одновременно прислоняет к коже губы чуть выше седьмого позвонка, скользит ладонью, замирая на животе и обводя указательным пальцем пупок по окружности. Мальчика перестреливает изнутри, возбуждение видится белым кипящим туманом, застилающим сознание. И тут — коронный номер: мужчина с тихим недобрым рыком стискивает зубы над позвонком и еще несколько раз кружит у пупка. И это финиш. Сначала волной самый сладкий из кайфов, вопрос где-то на периферии, насколько ладонь-таки держит звук. А потом — ватные ноги, давящая рука поперек корпуса, чтобы удержать вертикально, и нарастающее удивление. И очень мокро снизу. С того момента, как он оказался припечатанным к стене, прошло минут пять от силы. — Джаред… — Лето правильно понял, когда можно уже убирать ладонь, — я кончил. И если для Виктора это действительно что-то из ряда вон — он же уже не подросток, чтобы так бурно реагировать, и щеки раскаляются не только от пережитого оргазма, но и от стыда, то мужчина сзади только фыркает ему в волосы. Мальчик уже хочет высказать предъяву — мол, нагладил его до потери контроля, а теперь смеется, — но снова происходит резкая релокация: Джаред пятится задом, утаскивая жертву к письменному столу. Был ли в этом его замысел или нет, но оказавшись опущенным грудью на столешницу, мальчик понимает, что эта дубовая махина (изготовленная на заказ из цельных кусков отборной древесины, раньше украшавшая гостиную) — самый прочный, нескользящий и нескрипучий предмет мебели в его комнате. Но низковатый для позы, выбранной Лето, поэтому тот повелительно давит ладонью между лопаток, показывая, чтобы Виктор не вставал, а сам отправляется за диванной подушкой. Следить за его действиями удается отстраненно — организм совсем уже на резервном питании. Стыдливое удивление от преждевременной эякуляции тоже притупилось, стоило ему коснуться грудью столешницы. В голову приходит не то чтобы лестное сравнение с секс-игрушкой в спящем режиме: замершее, припечатанное к гладкой поверхности тело, щека, которой холодно от контакта с отполированной древесиной, но в целом пофиг, пальцы, сжимающие причудливо изгибающийся край стола. Невозмутимые движения, с которыми продолжающий молчать мужчина стягивает с него штаны вместе с трусами примерно до колен, затем подкладывает под пах небольшую подушку. У того тоже, кажется, не осталось ресурса ни на нежность, ни на страсть — все действия сугубо механические. Виктор силится вспомнить, есть ли в комнате смазка и где ее искать: если тело спит частично, то мозг уже видит десятый сон и думать почти больно. Но звуки копошащегося в чемодане Лето доказывают, что тот подготовился, и скоро между половинок задницы становится влажно и немного холодно. Воздух со свистом выходит из приоткрытых губ, когда мужчина, придерживая за бедро, вводит палец, так же быстро вынимает, затем вводит сразу два. Происходящее почему-то наводит на мысли, что Джаред будто проверяет, насколько он тугой, как после той злосчастной вечеринки Гучи в самом начале их отношений. Хотя для шведа очевидно, что это его собственные домыслы — от Лето недоверием не веет. По правде говоря, от него вообще ничем не веет: он явно бездумно концентрируется на простых движениях пальцами, прокручивает и разводит их так, чтобы впоследствии не поранить партнера. Мальчик понимает, что из-за ощущения этой сухой практичности ему самому не удается снова возбудится — Лето изредка задевает простату, но сейчас это отдается только острым импульсом, который болезненно уходит куда-то в поясницу. И тем не менее Виктор даже не думает жаловаться, не должен, даже когда в него начинают методично мелкими толчками проникать уже не пальцами, и без стояка это не слишком-то приятно. Зато внутри незаметно успело укрепиться чувство, что как раз Лето он должен. За что-то конкретное, о чем забыл, или за все в целом, но точно должен. Чувство, которое Лето снова бы не одобрил, если бы они об этом поговорили. Но, несмотря на то, что недавно обсуждали в ванной, очевидно, что личностные апгрейды — дело не одного дня. И пока понятие равенства в его сознании только обретает форму, Виктор предпочитает цепляться за край стола, закрыв глаза и закусив губу, поддерживая молчаливый пакт: он не собирается высказываться против этого акта, который по-другому и не назовешь. Формально, рот свободен и голоса его никто не лишал. Но не сегодня. А Джареду явно сейчас нужно именно так: не грубо, но автоматически, просто довести себя до разрядки с помощью тела под ним. Тело ему нравится, особенно поясница и бока, по которым он компульсивно, раз в полминуты, проводит ногтями, возвращаясь к бедрам, стискиваемым до красных пятен и, вполне возможно, синяков. Виктор боли почти не чувствует, разве что когда Лето с тихим стоном кончает, вбиваясь и судорожно вдавливая пальцы в кожу. После сегодняшнего пусть метит его, как хочет. Сомнений нет, без подобного мужчине спокойствия не обрести. Закончив, Джаред выходит и облокачивается на стол сбоку, скрещивает руки на ходящей ходуном груди. Сомнений нет, но некоторая горечь и пустота ожидаемо все равно есть. — Я в душ, — мальчик заставляет одеревеневшее тело двигаться и кое-как натягивает мокрые штаны, затем плетется в ванную.***
Горячий душ — это же просто чудо, верно? Пар клубится и уплотняется у потолка. Дышать нечем, но Виктору так хорошо, что он из принципа не потеряет сознание. Пусть хоть вода его согреет, обласкает весело бегущими струями. Движение у створки душевой кабины он замечает, когда та начинает отъезжать вбок. — Фу блин, ты тут жив вообще? — Лето впускает более холодные воздух вместе со своими недовольными интонациями и выпускает тепло. Несмотря на это, Виктор все равно ему нереально рад. До иррационального щенячьего восторга, который скрывает за спокойной полуулыбкой. Льдистые глаза напротив замирают с неопределенным выражением, и Джаред наконец закрывает створку кабинки. Затем проделывает кое-что, заставляющее шведа в недоумении, граничащем с испугом, сделать шажок и упереться спиной в нагретый кафель. Все потому, что Лето сократил расстояние между ними и опустился сначала на одно колено, затем на второе. На длинноволосую макушку попадает вода, и Виктор выкручивает вбок лейку душа, а когда снова поворачивается к мужчине, натыкается на его взгляд. Становится еще понятнее фанатов, которые от одной фотки этого существа писают кипятком. У Виктора же будто все внутренние органы замерли, не желая больше качать кровь, дышать и выполнять прочие жизненно важные функции: сейчас возможно только смотреть. На Лето, который стоит на коленях, опустив руки, но подняв голову. Снизу вверх заглядывает в глаза и смотрит так, что ты веришь: ты единственное, самое важное и самое ценное существо во вселенной, а этот умопомрачительный красавец — твой законный приз. Он готов петь тебе гимны и выполнит любую прихоть, только попроси. Лето никогда не смотрел на него так. Пока Виктор в эйфоричном шоке плавает в этом взгляде, мужчина вдруг оживает и прикусывает губу, чуть наклоняя голову; ведет голым плечом, будто скидывая невидимую руку, и мальчик следит за движением кадыка, изгибом шеи и ключицам, одна из которых помечена татушкой. Сегодня просто день открытий про себя: блондин резко понимает, что никогда даже не допускал мысли побыть сверху, трахнуть Джареда. А сейчас тот словно — или это игра воображения? — себя предлагает. Заигрывает с ним весьма откровенно, попирая все догмы отношений господин — саб. Эта смена ролей волнует до темных кругом перед глазами и вкупе с жарой все-таки способна вырубить. Но тогда мальчик будет корить себя всю оставшуюся жизнь. Он не имеет никакого права не открыть этот ценнейший подарок. Поэтому концентрируется только на вставшем члене, который, видимо, уже давно понял что к чему и сейчас в полной боевой готовности. Мужчина чуть подается плечами вперед — и этого достаточно, чтобы, продолжая удерживать взгляд, слегка морща лоб, взять головку кольцом губ. Виктор роняет звонкий для такого пара «ах», а когда Лето начинает выписывать языком восьмерки, периодически поглаживая уздечку, мальчик борется с отчаянным желание засунуть себе в рот хоть мочалку, хоть собственную ладонь с ребра, лишь бы справиться со звуками, которые рождаются и находят выход совершенно без разрешения. Джаред делает ему минеты редко и обычно в технике довести его до белого каления и не дать в тот момент кончить. Но сейчас цель явно другая: он заводит руки за спину, обхватывая ладонями локти, типа задавая правило игры, в которой руки обездвижены, и начинает быстрыми рывками сосать. Прожигает взглядом, в котором похоть от признания своей неожиданной позиции, и даже дает Виктору слабо толкаться навстречу движениям: мальчик не трогает руками патлатую макушку, хоть и очень хочется надавить. Но если Лето может без рук, он тоже сможет. Швед уверен, что Джареда не нужно предупреждать о кульминации: судя по его стараниями очевидно, что только этого и ждет. С радостью проглотит и не подавится, не обронит ни капли — разве что ради эффектного образа оставит немного на губах и подбородке. Еще одно глубокое пропускание в горло, и Виктор, давясь криком, кончает: всем телом судорожно трясется, и верх с низом не меняются только благодаря поддержки смесителя, в который инстинктивно вцепился. — Разреши мне кончить, — Лето все так и стоит с руками за спиной, глазам, снизу заглядывающими в его, и бодро стоящим членом (которого мальчик за своей феерией и не заметил — наверное, потому, что мужчина на себя на обращал никакого внимания, пока занимался им). Натертые покрасневшие губы теперь будут являться Виктору в эротических кошмарах. Это решительно невыносимо: мальчик готов скулить от переизбытка эмоций, от возбуждения, от которого организм уже воет и просит пощады. Организм вымотан на минус двести процентов, что не лишает его хозяина морального удовольствия, без которого физические почти неважно. Он позволяет себе взять за подбородок этого, который старше, который чаще всего доминирует в их отношениях (а в сексе-то вообще всегда): — Давай… Кончи для меня. Я смотрю, — конец фразы получается сказать особенно властно, и Виктор понимает, что только сегодня и только сейчас, для этой исключительной ситуации, прямо попал в масть: у Джареда расширяются глаза, взгляд растерянно плавает и теряет фокус, губы приоткрыты, и он пару раз глубоко вдыхает… И возвращает Виктору взгляд, которым мальчик, вероятно, постоянно смотрел на хозяина в начале их странной связи и которому олененок Бемби бы обзавидовался. — Ну? Сколько мне ждать? — Виктор даже чуть прикрикивает, а затем, продолжая сжимать кости челюсти, направляет большой палец в рот, который только что для него так старался. Лето вздрагивает и стонет протяжно, давая надавливать себе на зубы, параллельно наконец расплетая руки и беря член в обхват. Никогда швед не видел его таким беззащитным и покорным. Никогда не мог представить, насколько это возбуждающе и красиво, сколько в Джареде искренности и самоотдачи в этот момент. И плевать, если он изначально это задумал, чтобы сгладить свою бесчувственность во время секса — сейчас фальши, игры (каким бы хорошим актером он ни был) не чувствуется ни на грош. Мужчина кончает быстрее партнера, напоследок метнув в того мутным взглядом, показав насыщенно-голубую, почти синюю радужку окаемкой широкого зрачка. Потом оседает, словно марионетка, которую оставили в покое, опустив голову на грудь, разом расслабив все мышцы. Виктор готов тупо и счастливо созерцать Лето и дальше, но голову посещает мудрая мысль, что пора им выбираться из парилки. — Эй… — наклоняется и тянет его за плечо, понимая, что собственное тело еще отплатит ему за сегодняшнюю нечеловеческую нагрузку по всем фронтам, — не получилось у нас тихонько дрочить в кровати, да? Джаред встает, держась за стену, хмыкая. — Слишком уж мы… Не про тихое лежание, — скрипучий и хриплый голос, слегка заторможенные интонации. Виктор ощущает, что немного энергии-таки осталось: следующие пять минут он пенит шампунь одновременно на двух головах, умудряясь лезть в поцелуями и даже почти не глотать химию. Губы Лето так и не покидает задумчивая улыбка.***
Переплетясь в человеческую многоножку, они проспали чуть ли не до двух дня. Вроде бы заглядывал брат — видимо, родственники уже устраивали консилиум, что с ними делать и как будить, — но Виктор едва смог продрать один глаз. Лукас быстро свалил, убедившись, что они по крайней мере живы. Виктор решил, что пора вставать, когда часть, казавшаяся его телом, заерзала и попыталась отделиться. Только тогда оба поняли, насколько все затекло, и почти синхронно застонали. Зато в целом сон дал отличные результаты: в сантиметрах от шведа лежал лохматый парень с вполне свежим лицом. Лето тоже открыл глаза и смотрел заспанно, но довольно и спокойно. Организмы, получив достаточное количество сна, решили на хозяевах не отыгрываться. Торможение быстро сменилось действиями: Джаред вытащил руку из-под одеяла, запустил пятерню в подспутавшиеся блондинистые кудри и поцеловал. — Они у тебя такие мягкие и розовые… Губы, — голос мужчины хрипел сильнее, чем вчера в душе. — Твои тоже. Вчера они были особенно прекрасны, — Виктор хихикнул, определив свое настроение как игривое и вполне радостное, — ты же помнишь?.. — Не обольщайся. Это, скорее, твоя функция. — Фу, какой ты грубый. — Я само совершенство. — Невозможно не согласиться… Особенно я это разглядел, когда ты на коленях стоял. — Доиграешься у меня. Они бы еще сто лет так лежали, фыркали от улыбок и случайных прикосновений. Но это бы неизбежно привело к возбуждению, которое бы требовалось снимать, а день был не бесконечный. Поэтому пришлось вставать.***
Завтрак (для всех, кроме них, уже ланч) и солнечный день за окном, сменивший вчерашний буран, казались просто идиллическими. В двенадцать ночи семья должна была встретить Рождество, хотя за стол, конечно, было принято садиться раньше: поскольку время имелось, Виктор предложил Джареду прогуляться из их предместий до города. По правде говоря, после вчерашних злоключений мальчик побаивался встретить кого-нибудь из знакомых, но Лето, экипировавшийся по полной программе, его успокоил, заявив, что ни при каких обстоятельствах не снимет глубокий капюшон (разве что где-нибудь в укромном кафе) и солнечный очки. Наконец-то оно много говорили — и мальчик ощущал, что словно дверца в груди открылась: он долго (как минимум, с Бали) держал ее под замком, не позволяя признавать, как же не хватает банального общения с этим человеком. Чтобы без оглядки на время, на острое желание заняться любовью и прочее, что обычно актуально рядом с Лето. Джаред много и красочно рассказывал про концерты, фанатов и смысл, который, по его мнению, несет искусство. Завороженно слушая, швед себя спрашивал, почему же ему так интересно, отчего он включается в околофилософские споры, хотя раньше со скуки бы помер. Очевидно, Лето заводил его не только в постели. Хотя слушать мужчина умел не хуже, чем рассказывать: он с живым интересом расспрашивал Виктора про замки, где они снимали фотосессии во время его последнего визита в Париж (закончившегося синяком на скуле). Даже тему Коля смогли поднять относительно спокойно: Лето признал, что ради искусства некоторые жертвы приемлет. — Но одно дело, я бы услышал, что он без предупреждения лупит по лицу незнакомых мне людей… Хоть это все равно грязно, — рассуждал мужчина, — другое дело — ты. При этом я очень далеко. Честно, у меня до сих пор костяшки чешутся от одной его фамилии… Тогда Виктор вдруг понял, что не пытался встать на место Джареда — а сейчас само собой получилось. И да, приятного было мало: теперь охотнее верил, что испытал значительно меньше негатива будучи жертвой, чем если бы под руку Колю попался кто-то из дорогих ему людей. Тем более, за которых он бы чувствовал ответственность. С легкостью поделился мыслью с Лето: тот ответил теплой улыбкой. Их взаимопонимание могло похвастаться еще несколькими звездочками. В прогулку на два — три часа швед попытался вместить максимум любимых мест города и как раз в меру вкусной выпечки и глинтвейна: после третьего рождественского базара они сдались и пообещали друг другу больше не есть и не пить, дабы оставить места для вечернего стола. Дух Рождества, обладавший в эти дни безграничной властью, сам по себе был подарком — давал возможность окунуться в детство, без проблем, которые бы сразу не забывались, без обязательств: Виктор сумел провалиться в то чудесное возбуждение в преддверии праздника, как и много лет назад, и Лето, тоже радовавшийся каждой мелочи, явно последовал за ним. Вернувшись домой, мальчик полностью уверился, что настроение ему уже ничто не испортит: все было замечательно. Однако когда Джаред отправился в ванную избавляться от щетины на лице, в комнату, словно подсматривал, без стука вошел отец. Тело из расслабленного превратилось в напряженное за рекордные пару секунд; с раздражением и тревогой Виктор обхватил себя за плечи и уперся задом в стол, будто прося поддержки. Взгляды встретились, но никто не спешил нарушить тишину. — Что такое? — прозвучало отрывисто и крайне неприветливо: мальчик не выдержал первым. — Хотел поговорить, пока ты не уехал, — Томас двинулся было к столу, но вдруг остановился и начал мерить комнату медленными хаотичными шагами, собираясь с мыслями. — Я все думаю над тем, что вы вчера рассказывали… — он начал тихо, — и… В голове никак не укладывается. Я до сих пор в шоке. — От чего конкретно? — приветливости в голосе не прибавилось. Кроме того, пришлось признать: подсознательно пытался себя убедить, что этот разговор ему совершенно не нужен. — Произошедшее с тобой… — Томас так же обхватил себя руками, и мальчик явственно увидел, как его передернуло, — знаю, звучит бредово, но если этот человек не получит по заслугам, я сам об этом позабочусь. Ты мне не веришь, наверное… — После того, что ты мне вчера сказал? — теперь Виктор злился, и это слышалось. Хоть Томас и не мог догадаться, что злобы тут большое на себя. Почему так заболело в груди после того, что только что сказал отец? Что это вообще?.. Нельзя вестись. — Виктор, ты мой сын. Если бы у тебя были собственные дети, ты бы лучше понял. — Сам сказал, у меня их, скорее всего, не будет, — он уже цедил слова по буквам, — и что же я должен понять? Неловко, как-то полубоком Томас приблизился к столу, вылавливая взгляд отворачивавшегося сына. — Скажи только. Он же был с тобой все это время? Он о тебе… — взгляд поймал. Виктор очень редко видел это выражение в его глазах. Гнев, раздражение, если говорить о реальных эмоциях, а не о напускном добродушии. Не боль, как сейчас. — Он о тебе заботился? Наверное, если бы у него были дети, он бы понял лучше. Но это и так чувствовалось: даже такие махровые эгоисты, зацикленные на своих достижениях, могут искренне болеть за детей. И это не его очередное достижение — просто в человеческой природе. — Конечно, заботился. Каждую секунду. Благодаря ему я пережил это легко. Повисло молчание. Он сейчас не хвастался и не пытался что-то доказать отцу. Просто сказал правду, чтобы успокоить. Неважно, насколько тот заслужил это спокойствие. Люди неидеальны, как говорит Джаред. Томас даже слегка улыбнулся, стирая боль во взгляде. — Я зря… Пользовался вчера теми выражениями при разговоре с вами, — на выданную витиеватую фразу отчаянно хотелось закатить глаза, но мальчик сдержался. Не было никакого секрета в том, что мужики подобно Томасу патологически не умеют извиниться. Им простое «прости» сказать — как серпом по яйца: легче тысячу эвфемизмов придумать. — Определенно, — мальчик хмыкнул, криво улыбнувшись. В голову постучалась одна мысль, и Виктор посчитал ее достаточно мудрой, чтобы прислушаться. Он уже давно не подросток, чтобы впадать в состояние неприменимых противоречий в отношениях с родителями. Он бесился и обижался на отца и был совершенно с ним солидарен, что тот сказал вчера сильно лишнего — забывать не собирался. Но, памятуя консерватизм его семьи и всей местной жизни, их с Джаредом (за исключением уже набившего оскомину разговора) приняли очень тепло. Родители старались. А ему действительно было не понять, каково это — резко осознать, что твой ребенок кардинально отличается. И что бы сам Виктор об этом думал, родители всю жизнь были совсем иного мировоззрения. Наверное, это сложно. — Знаешь, было одно соревнование по каратэ, ты был в колледже, — вдруг проговорил Томас, почесав щеку. Голос сделался задумчивым и тихим. — Не то чтобы я часто наблюдал тебя в компании сверстников… И не только их. Но тот раз я запомнил. Виктор убей не помнил этого соревнования: отец на них обычно никогда не попадал, как и на прочие его мероприятия. Весь обратился в слух. — С друзьями ты казался обычным задиристым подростком, — продолжил отец, — но в перерывах к вам пару раз подходил один из преподавателей, как там его… — Мистер Ленц. Химик, — Виктор почувствовал, как по коже спины бодро побежали мурашки. Вспомнил это соревнование. Что же углядел отец?.. — Да-да, точно. И я обратил внимание, что ты так странно на него смотришь… — отец открыл рот и снова закрыл, силясь подобрать слова. — Я тогда не мог до конца понять, что же меня так зацепило, но возникла одна ассоциация, — Томас снова смотрел прямо, — ты глядел на него как-то что ли царственно, вскинув подбородок… И одновременно оценивающе. Так женщины смотрят на заинтересовавших их мужчин, я тогда подумал. Снова повисшее молчание на этот раз было плотным — хоть режь. Виктор вспоминал: как Ленц, обычно гиперуверенный в себе самец и его яркая сексуальна фантазия, начинал тормозить и путать слова в разговоре с ним. И швед знал, как в нем это вызвать. Банально правильным взглядом: Томас все верно подметил. Мальчик, в котором от тяжелого взгляда отца скоро должна была появиться дырка, прекрасно понимал, что тот жаждет узнать. — Он мне нравился. Но у меня ничего не было с учителями. И сомневаюсь, что даже при всем желании Ленц бы на это пошел. Томас, не скрывая облегчения, выдохнул, а Виктор, улыбнувшись воспоминаниям, подумал, что последняя фраза вряд ли была правдой. Кто знает, на что бы пошел Ленц, если бы его ученик (который формально мог заниматься чем угодно в недавно исполнившиеся восемнадцать) правильно на него надавил. Чуть дольше посмотрел своим «царственным» взглядом. Сказал пару нужных фраз правильным голосом с прокуренной хрипотцой. Скорее всего, заполучить его не составило бы труда — просто интриги в стенах колледжа мальчика не интересовали. Разговор прервал вышедший из ванной Лето: по непроницаемому лицу сложно было понять, знал ли он, что с предложением мира заглянул Томас. Вдруг стало очевидно, что дальнейшее отношение Джареда к отцу зависит исключительно от реакций мальчика. Лето едва заметно приподнял брови, пересекаясь со шведом взглядами, и тот так же едва заметно кивнул. — Мистер Лето! — отец снова включил дипломата с хорошим настроением, теперь подойдя к мужчине. — Я хотел попросить ваш номер телефона… — Просто Джаред, я же говорил, — Лето тоже улыбнулся, не так обворожительно, как мог бы, но тоже вполне дружелюбно, — без проблем. — Сугубо на случай, если Виктор не будет брать трубку. Чтобы мы с матерью не волновались. После обмена телефонами отец на пару секунд замялся, вроде как собираясь уходить, но явно с гнетом необходимости сказать мужчине еще что-то — то ли поблагодарить, то ли извиниться (первое не так страшно, как второе, но все равно не особо приятно). Спасение пришло от Джареда: тот молча протянул ему руку, которую Томас сразу же пожал.***
Рождественский ужин по вкусноте, уюту и душевности превзошел даже предыдущий весьма неплохой ужин. Уже после двенадцати, достаточного количества выпитого шампанского и мини-салюта на заднем дворе Лукас с Лили, где-то откопавшие старую, но на удивление настроенную акустику, подговорили Виктора, и тот попросил своего мужчину спеть им парочку песен. Лето без сопротивления и даже с явным удовольствием сыграл несколько известных молодежи марсианских баллад: впрочем, в конце родители тоже вполне радостно хлопали. Что же до подарков, то Виктор припрятал под рождественской елью в гостиной все, что семья должна была обнаружить на следующее утро: они сами уезжали в аэропорт еще затемно. Их с Лето тоже не обделили — самым приятным презентом, почему-то растрогавшим Виктора почти до слез (хотя он упорно их прятал), стало огромное двуспальное покрывало, которое мама сама шила и вышивала. Джаред ее заверил, что покрывалу найдется самое почетное место в их лос-анджелесской квартире. Подарки друг другу они договорились не тащить в Швецию, тем самым еще немного продлив себе праздник по возвращении домой. Виктор уже потирал ладошки в предвкушении: он заготовил для мужчины кое-что особенное и жаждал увидеть его реакцию. После всего случившегося трудно было поверить, но мальчик покидал родной дом с легким сердцем. Выкуривая заключительную на эту поездку Чапман Ред в предрассветных сумерках за гаражом, он с улыбкой признал, что они с Джаредом значительно больше обрели, чем потеряли. Выросли и еще сильнее — оказывается, было, куда! — сблизились. Кафе «У Карла» работало круглосуточно: погладив полусонного Лето по руке, Виктор остановился у заведения и прошептал, что сейчас вернется. Нужно было взять с собой кофе и любимые завитки с корицей.