ultima thule

Сан чуть щурится, всматриваясь вдаль — рассветное солнце и блики на волнах привычно слепят глаза до цветных пятен, и он прикрывает их рукой, стараясь получше рассмотреть подплывающий из-за горизонта к бухте Тернате трехмачтовый парусник. Окружённый морем и заботливо защищённый от ветров с востока другими островами, большими и маленькими, крошечный Тернате — дом для Сана; был им столько, сколько Сан себя помнит, и будет и впредь. Удушливо жаркий, неспокойный и шумный, но всё же дом. На Тернате Сан редко ощущает себя лишним, пусть он и мало похож на местных. Возможно, дело в приветливости островитян, которая сохранялась до тех пор, пока ты не начинал с ними жить и работать бок о бок, а, может, в том, что с тех пор, как голландцы прибрали Тернате и другие острова гряды к рукам, клочки земли стали пестреть европейцами, китайцами и другими заезжими торговцами, и иной цвет кожи или разрез глаз перестали выделять тебя из толпы. Из торговцев вышли когда-то и родители Сана: в поисках лучшей жизни они отправились на юг, не рассчитывая на удачу на большой земле и почти сразу позабыв о материке, устремились к островкам зелени в море. По их рассказам Сан знал, что те не прогадали. Сана нигде не покидает запах родного дома: его одежда насквозь пропахла гвоздикой, но не то, чтобы Сан возражал. Запах специй не манит его, как европейцев, покупающих у них бутыльки с эфирным маслом и фунтовые мешочки мускатных орехов за сумасшедшие деньги — Сан, скорее, принимает всё как данность. Он привык к запаху пряностей и дома, и во всём городке — он тоже им пропитан. Привык говорить на трёх языках — на родном дома, на местном в городе и на ломаном голландском с заезжими: они обычно хоть немного, но знают его, как и Сан. И привык к тому, что чаще всего называют жизнью — к небольшому, но опрятному дому, построенному отцом по прибытии, к труду, к которому его приучили с самого детства и к тому, что на острове, особенно в портовой части, кипит жизнь, а вокруг него самого ничего и не происходит. — На что уставился? — гаркает Нур, отрываясь от выметания потрохов из-под прилавка. Сан морщится — к работе в рыбной лавке он тоже привык, а вот к ее хозяину Нуру не особо. — На бухту смотрю, — бурчит Сан, ожидая ежедневной порции гадостей в исполнении скрипучего голоса Нура. — Нашёл, что рассматривать: иди лучше вытаскивай всё из сети — пораспугивали они нам всех, больше не дождёмся. Сан послушно кивает и спешно перебирает ногами, направляясь от лавки к длинному помосту, выходящему чуть дальше в море. Там Сан каждое утро с первыми лучами солнца расправляет сети — Нур не доверяет ему лодки, и Сан сам бы в них ни за что в жизни не сел бы — уж больно побитые и хлипкие. Сан опускается на колени и ловкими движениями развязывает узлы, чувствуя, как внизу в сетях рыбы всё ещё бьются хвостами друг о друга в попытках вырваться из плена. Стараясь не упустить ни одной, он подхватывает сеть двумя руками и вытаскивает из воды. Сегодня он делает это без усилий, а значит рыбы действительно мало, и Нур снова целый день будет ворчать про убытки и про то, что Сана в лавке держать бесполезно. «Как будто я его заставляю», — возмущается Сан про себя, ступая по узкому помосту крепко сжимая сети. Сану, вообще-то, и самому неохота таскать рыбу туда-сюда и каждый день придумывать новые способы продать её заезжим морякам и своим же соседям подороже. Сан вздыхает, размышляя, что, будь его воля — давно бы пошёл служить в форт, а, может, и вообще к кому-нибудь на корабль. Мать возражает, и Сан её не винит — он сам прекрасно знает, что доверять вечно пьяным среди бела дня голландцам и торгашам, якшающимся с пиратами — себе дороже. Да и уезжать с Тернате — значит отдаться на произвол судьбы. По крайней мере, так всегда говорил отец, пока его не унесла лихорадка. Сан в таких случаях напоминал ему, что сам он тут оказался тоже волей судьбы, бросив всё, что держало его на родине, и получал за это лёгкий подзатыльник: «Ты не понимаешь, это другое». От отца Сан знал с самого детства, что живут они в опасных водах: что стоит отплыть от Тернате на несколько миль — и поминай как звали. На Тернате есть специи и отделение Ост-Индской компании, а, значит, деньги — и любое судно, отплывшее из порта, оказывалось под угрозой. С возрастом Сан стал понимать, что отец, скорее всего, преувеличивал: моряки останавливались в городе, кораблей в бухте стоит порядочно. И как пункт назначения или, наоборот, отправления, и как перевалочный — Тернате никого не пугал и не смущал, по крайней мере, настолько сильно. И уже позже, после того, как они с матерью остались одни, Сан понял, что отец всего лишь хотел, чтобы сын не бросал семью, а особенно — когда того не станет. Не то, чтобы сейчас мать не справилась бы без него — она куда лучше Сана разбиралась в пряностях и куда проворнее убеждала европейцев, что надо брать только у них, но он понимал, что так будет не всегда. Глубоко вздохнув и чуть загрустив от нахлынувших воспоминаний и размышлений, Сан делает последний рывок к лавке и оставляет полные сети на большом разделочном столе. Нур посылает его в погреб за солью прежде чем спрятаться от палящего солнца под отдалённый навес и оставить его здесь одного. Сан машинально забирает мешок, водружает его на плечо и взбирается по лестнице из погреба, слушая привычные его уху крики подлетевшей стаи чаек. — Пошли вон! Недовольный Сан машет свободной рукой ещё на подходе к лавке, и почти все птицы разлетаются в разные стороны, услышав его громкий голос, кроме одной, самой упрямой. Она настойчиво тянет клювом узлы на рыболовной сети, намереваясь их разорвать и полакомиться свежим тунцом. Сан хмурится и дёргает за другой конец сети, а чайка даже не пугается и всё клюет добычу, не обращая внимания на Сана, который отчаянно ругается на неё. Лишь когда к портовому рынку начинают подтягиваться люди, Сану наконец удается прогнать птицу и заняться своими делами. Каждое утро одно и то же: самых больших и красивых — на прилавок с небольшим углублением куда Сан регулярно подливает воду из ближайшего колодца, их купят быстро, тех рыбок, что поменьше и пострашнее — в бочки. Держать соль и холодную воду под рукой, всё записывать в учётную книгу, которую Нур даже не просматривает, но держит «для дела». Ничего сложного. К полудню, когда все прячутся по домам и трактирам от палящего солнца в зените, даже успевается подумать, иногда даже о чём-то великом. Видя немного сонных местных мужчин и женщин вокруг, Сан привычно переходит на бахасу и зазывает: «Рыба! Свежайшая рыба!». Они лениво подходят к соседним лавкам и перебрасываются друг с другом мелодичными приветствиями. Сан поджав губы несколько мгновений рассматривает округу и вновь утыкается взглядом в пришвартовавшийся корабль — явно торговый барк, причём «свой» — тот повёрнут боком к Сану, а он отовсюду узнает колышущийся трёхцветный флаг на самой высокой центральной фок-мачте и три крупные позолоченные буквы на корме: маленькие «o» и «c» по бокам, служащие фоном, и большую «V» посередине. До острова, конечно, дошли некоторые слухи, что компания в упадке, если не на грани банкротства, да и форт, стоило руководству переехать в Батавию, давным-давно перестал быть их главной резиденцией, отделение на Тернате всё ещё работает, поэтому Сан лишь хмыкает, не понимая, чего он действительно нашёл в нём интересного — обычное судно голландцев, смотреть и правда не на что. Он вновь принимается за работу, изредка желая соседям, выбирающим рыбу покрупнее, хорошего дня и по-доброму фыркая на заигрывания девиц, неизменно покупающих только в их скромной лавке. Солнце поднимается всё выше, и Сан присаживается на табурет в проходе. Он отчего-то зевает и похрустывает шеей, краем глаза замечая движение сбоку и понимая, что зря он расселся. — Свежая? — разбирает Сан голландский со слегка непривычным акцентом и поднимает глаза. Мужчина в красивой тёмно-синей, почти чёрной форме внимательно рассматривает рыбу на прилавке, заведя руки за спину. Торопливо встав с табурета и толкая его за прилавок Сан отвечает: — Свежайшая. Утром в море купалась. Вот, — вылавливает он ловко одной рукой симпатичного тунца и аккуратно приоткрывает пальцами ещё вздымающиеся жабры, подойдя к покупателю чуть ближе. — Видите? Хороший цвет. Пока мужчина рассматривает жабры, кажется, со знанием дела, Сан сталкивается взглядом с его лицом. Несмотря на то, что форма европейская, сам он больше смахивает на одного из китайских торговцев, но более грубый акцент, а ещё висящий на поясе крис с изогнутым в нескольких местах лезвием выдает, что он не оттуда. Неожиданно для самого себя Сан отмечает, что черты лица у него какие-то до боли знакомые — очень родные, чем-то похожие на отцовские и его собственные: хитрые темные глаза, высокие скулы, длинный нос. Отчего-то его пробирает, и он неуверенно, очень тихо говорит: — Ну как? И он откликается на язык, которым Сан пользуется лишь дома, позволяя себе едва заметный миг удивления: — Очень хорошо, — кивает он, изгибая губы в улыбке и выпрямляясь. — Как занесло? — Не занесло, живу здесь, — пожимает Сан плечами, тут же смутившись и не зная, что же ему сказать дальше. Несмотря на то, что в тёмных глазах прямо перед ним горит огонёк интереса, их обладатель не выпытывает из Сана ничего. — Так что, будете брать? — Возможно. Но не сегодня, — уточняет он, оглядываясь по сторонам и чуть разнося вокруг себя крепкий запах табака и морской соли. — А-а-а, — тянет Сан с расстроенными нотками в голосе. — Вы же только что из моря. Рыба на завтрак, обед и ужин. — Зато в следующий раз зайду, — обнажает мужчина ряд ровных светлых зубов — редкость для моряка. — А… фрукты у вас тут купить можно? — Конечно, почему ж нельзя. Дальше, через арку, — выходит Сан из-под навеса, указывая в сторону торгового квартала, соседствующего с портом. — Только… Мужчина оставляет немой вопрос висеть в воздухе, позволяя Сану самому договорить. — Только у нас неурожай, — смущённо отмечает он. — И до следующего сезона дождей всё дорогое. Он скоро, но... — Ничего, — расправляет плечи моряк, держась за лацканы мундира. — Благодарю. Он одаривает Сана достаточно низким поклоном и твёрдой походкой удаляется вдаль по направлению вглубь города. Сан разочарованно вздыхает: у него появилась надежда ещё хоть немного поболтать с кем-то похожим на него, но по мере того, как мужчина отходит от лавки, и она стремительно угасает. Впрочем, думает Сан, неудивительно — в нём нет решительно ничего, что могло бы хоть как-то заинтересовать бывалого моряка, только сошедшего на берег. Зато завтра, а, может, и к вечеру, всё вернётся на круги своя, и он сам забудет о встрече — поводов грустить снова не останется. Тут же возле уха Сана раздаётся пронзительный визг чайки — всё та же самая, упёртая до невозможности — Сан узнаёт её по большому чёрному, неровному, точно чернильная клякса, пятну на груди. — Да что ж это такое! — не сдерживается Сан от возмущённого выкрика. Он раздражённо цокает языком и в ярости срывает с пояса фартук, безуспешно размахивая им прямо перед наглой птицей. — Иди отсюда! — Не прогоняй. Тот самый моряк, видимо, не дойдя до арки и услышав возглас Сана, сейчас стоит вполоборота в нескольких метрах от лавки и недовольно смотрит прямо на него. — Что?.. — недоумевает Сан. — То есть… простите, что? — Обидеть морскую птицу — к большой беде, — строго предостерегает он, указывая на чайку, которая, как и Сан, склоняет голову будто в знак непонимания. — Она сама улетит. Сан стыдливо тупит взгляд и разворачивается, снова встречаясь с чайкой лицом к лицу — а у неё самой такой вид, словно ничего не произошло. Сана отчитали как маленького ребёнка, а она хлопает раскосыми глазами и чистит перья прямо над прилавком, и Сану остаётся только вздохнуть, заметив, что птица и правда ничего предрассудительного не делает, а мужчины в голландской форме и след простыл. — Ну и что ты смотришь? — спрашивает пристыженный Сан выдвигая табурет и присаживаясь с тяжёлым вздохом. — Слетай хоть, отблагодари его. Он тебя спас. Чайка вальяжно разгуливает по деревянной перегородке прилавка между двумя выемками, словно прицениваясь к уже немногочисленным, едва бьющим хвостами рыбам. От этой картины лицо Сана трогает тень улыбки, и он думает, что встреча с моряком всё-таки значительно отличалась от множества других ей подобных — по крайней мере, он не выкатился с корабля вдрызг пьяный и не пристал к Сану как к первому попавшемуся на пути с вопросом, где у них тут можно развлечься и нельзя ли, например, с ним. Впрочем, заезжие сотрудники Ост-Индской, судя по кораблю и форме, таким и не промышляли — может, хамили и плевали иногда под ноги, но не более. Этот — нет, совсем нет. Даже поклонился — вероятно, не признал в Сане простого помощника лавочника. Сан рассеянно почесывает затылок с мыслью, что а пусть бы и не признал — всё равно было приятно. И он довольно подставляет лицо солнцу, щурясь не только от яркого света.

***

— Ты опять здесь? — слышит Сан над ухом и оборачивается, встречаясь взглядом с немолодой трактирщицей. — У тебя других дел разве нет? — Вообще-то нет. А что, мне сюда нельзя? — скептически приподнимает брови Сан, говоря чуть громче обычного — так, чтобы его голос был слышен на фоне громкого смеха компании служащих форта за соседним столом. Трактирщица лишь кидает на него неодобрительный взгляд, ставит перед ним тарелку с супом из креветок и оставляет его наедине с едой. Снаружи уже стемнело: на заходе Сан всегда убирает в лавке, накрывает плотной тканью стол и прилавок, отчитывается перед Нуром, и тот отпускает его до утра, раз в неделю отдавая четверть прибыли — немного, но Сану хватает, иногда даже удаётся что-то отдать матери. Ни на побережье, ни в городе по вечерам делать решительно нечего, вся жизнь перемещается в трактир — далеко ходить не надо, он совсем рядом с портом. Не то чтобы это было уютное место, но, по крайней мере, здесь Сан мог отдохнуть и послушать свежие новости: не будет ли снова войны с британцами? В цене ли ещё гвоздика, которую его семья продолжает выращивать? Что там сейчас между Сулу и Сулавеси с пиратами — моро, так их кажется называют? Впрочем, это проблема испанцев, а заезжие голландцы обсуждают со своими «коллегами» в основном странные распоряжения генерал-губернатора — усилить охрану плантаций, опрашивать местных «на предмет саботажа против Компании» и ни в коем случае не пускать на острова пряностей никого подозрительного — это вот ещё зачем? Ну а ещё иногда Сан любит просто послушать — пьяные моряки довольно забавные, особенно когда красуются перед девушками: рассказывая о своих приключениях явно преувеличивают, но Сану нравится — самому ему не свезло ни с какими-то красочными событиями в жизни, ни с вниманием к его персоне (что, на самом деле, его не особенно огорчает). Слушая истории, если рассказчик попадается неплохой, Сан словно погружается в другой, знакомый ему только с чужих слов мир, и в нём он тоже совсем другой, будто и не Чхве Сан, которым он просыпается каждый день. Порой Сану хочется завести разговор, расспросить поподробнее, понять, где у моряков кончается слегка приукрашенная правда и начинается пьяная выдумка, но пугает перспектива получить по лицу как следует. Поэтому он лишь запоминает, а попытки разобраться делает уже когда приходит домой и записывает при свете яркой луны из окна то, что удалось услышать и запомнить — может, когда-нибудь из этих записей выйдет прок. «Как и из меня самого», — думает в такие тихие ночи Сан. Только сегодня Сана не слишком интересует происходящее вокруг. По инерции помешивая суп в глубокой тарелке, Сан с надеждой оглядывается по сторонам. Он мысленно посмеивается над собой — даже если вдруг… Он, наверно, не решится. Но идти всё равно некуда, и он тупит взгляд в стол, отмечая, какой сегодня безвкусный и остывший ему подали ужин. Он старается заставить себя не оборачиваться от каждого скрипа тяжелой двери трактира и не рассматривать всех, кто переступает порог, но, отчего-то, Сан только этим и занимается. Слегка отчаявшись, он заказывает туак: отец бы точно надавал затрещин за то, что пьёт без повода и один. Но чувствуя сладость на языке, перетекающую в горечь, спускающуюся по пищеводу, Сан думает, что на этот вечер выход у него только такой — во-первых, никто вокруг не сплетничает, во-вторых, сегодня ему тут не особенно (а, возможно, особенно не) рады, и, в-третьих, Сану кажется, что он даже… расстроился? Тем самым, немного осложнив себе жизнь, ведь что может быть обыкновеннее — поболтать с заезжим моряком, тем более, когда ты работаешь практически в порту. Но Сан так давно не слышал родной речи — хоть у него и осталась мать, но, сколько он себя помнит, она никогда не была особенно общительна. Сан знает, что она любит его, своего единственного сына, больше всего на свете, но сложно не признать — они оба валятся с ног, едва оказываясь дома, и сейчас они почти не разговаривают. А ещё он так давно даже не виделся с кем-то достаточно близким ему по возрасту — даже в пагоде, куда его отправили учиться, храмовые мальчики были младше него, а молодые монахи — значительно старше, и найти с ними общий язык было, в общем-то, можно, но сложно. Глупо было бы, конечно, пытаться искать друга в том моряке, пусть он и показался Сану совершенно необыкновенным, — завтра, а, может, и прямо сейчас, он всё равно отплывет в Батавию, или на Суматру или Минданао, а, может, захочет пересечь океан или, наоборот, вернуться к большой земле, — перед ним тысячи дорог. «Но хотя бы на один вечер, — думает Сан, — я бы хотел… Я бы так хотел…». Лишь одна странность беспокоит Сана: ведь невооруженным глазом видно, что моряк с континента, и Сан даже безошибочно определил, что тот кореец, как и он сам. Значит, как и все с большой земли — немного чужак здесь. Не то чтобы это было столь важно или опасно, но ведь факт — если ты не такой, то, будь ты хоть самым опытным мореплавателем, от тебя будет веять страхом. Может, страхом ошибиться, а, может, страхом так и остаться навсегда чужим, неважно, оставаясь на одном месте всю жизнь или шагая по свету: так и не слиться с одеждой не по плечу, так и обжигаться о собственный кинжал, так и, даже не открыв рта, выдавать своё происхождение. Сан об этом не понаслышке знает: ведь сам отчаянно боится того же, и он учуял бы это издалека. Но ничего. Ничего подобного он не заметил, и от этого желание узнать всё как следует будоражит его ум всё сильнее. Пока Сан снова чуть сморщившись делает ещё один глоток туака, холодный, почти ночной ветер из-за спины обдаёт его шею, и она покрывается гусиной кожей: такой холод — редкость даже для сухого сезона. Съежившись, он рассматривает почти полную бутылку туака напротив, размышляя, поможет ли она ему согреться, а чуть погодя замечает боковым зрением, как за широким столом в дальнем углу рассаживаются несколько человек. В темноте Сану почти ничего не видно, и он терпеливо дожидается, пока трактирщица принесёт к столу свечу, чтобы зажечь ей остальные. Он следит за огоньком в её руках, который постепенно освещает тёмно-синие мундиры, пока, наконец, не загорается свеча в самом дальнем углу, где сидит тот самый высокий моряк, чьи чёрные, блестящие отражением огня глаза как раз устремлены в сторону Сана — ведь у того на столе язычок пламени на фитиле уже трепыхается, догорая. Он бы мог поклясться, что увидел хитро приподнятый уголок рта — лишь на одно мгновение перед тем, как моряк начал оглядывать сидящего перед ним человека и внимательно слушать его торопливую речь, изредка кивая. Совсем юный парень, тоже, очевидно, не с островов, сидящий по левую руку от него, терпеливо ждёт паузы в речи того, что напротив, и что-то шепчет на ухо знакомому Сану моряку. Тот неодобрительно цокает языком и лишь провожает взглядом парня и его соседа. Так моряк и второй человек в похожей форме остаются за столом наедине, и мужчина продолжает молча слушать, слегка опустив взгляд и нахмурив брови. — … они, видите ли, таким не торгуют, — слышит обрывки фраз на корейском Сан. — Даже тебе не продали? — удивляется чему-то мужчина. — Не даже, а конкретно мне не продали. Говорят, ничего нет. Я думал, за день управлюсь, но… — Это очень плохо. Задержимся — будут проблемы. — Мужчина трёт переносицу, и чуть повышает голос, явно выдавая своё беспокойство. — А остальное? — Остальное нашёл. Завтра займусь. Ну, большей частью. Меня всё-таки ядра и книппели беспокоят. «Ядра и книппели?», — недоумевает Сан. Ему не хотелось бы привлекать и к себе, и к гостям излишнего внимания, но это звучит уже интересно. Тем более, что он, кажется, знает, как им помочь, и помощь эта им и правда нужна — ведь мало ли, на кого они могут наткнуться на своём пути. Встать, впрочем, он не решается: его знакомый почти переходит на шёпот, всё ещё напряжённо качая головой. Наконец, им приносят пищу и выпивку, и Сан смущённо отводит взгляд от их стола, когда ловит, уже на себе, чужой. Они ужинают тихо, лишь изредка говоря друг другу что-то односложное, и Сану уже кажется что, наверно, пора ему оставить и моряков, и свою затею, без формы и содержания, в покое. Он неторопливо разминает шею, невольно слыша: — Ну и гадость. Верно они сделали, что ушли. Я, кажется, видел, тут играют — ты не заметил, во что? — В манкалу, — отзывается моряк. — Только «Чайку» не ставь. — Я тебя умоляю, — встает тот, что сидел спиной к Сану. — Я тебе что-нибудь получше твоей посудины выиграю. — Ну посмотрим, — хмыкает ему в ответ мужчина, растягивая губы в ленивой улыбке. — Не забудь только про… Ты понял. — Сделаем, — кивает его собеседник прежде, чем удалиться за игральный стол. Ещё одна рюмка туака, горечь у корня языка и лёгкое головокружение убеждают Сана, что тот набрался храбрости в упор рассматривать дальний угол трактира, и реакция моряка не заставляет себя долго ждать: он тоже упирается взглядом в Сана и кивает ему, жестом подзывая подойти ближе, может, даже подсесть. И Сан откликается, и ноги будто ведут его сами. Он крепко жмёт тёплую, слегка шершавую ладонь, протянутую привставшим мужчиной, и получает одобрительный кивок. — Выпьешь со мной? — Сан садится на скамью напротив и не успевает ответить. — Я тоже думал, что он не замолчит никогда: будь его воля, он бы и болтал целый вечер… Я имею в виду, Хонджун. — Вы с ним в команде? — Можно и так сказать. — А где у вас капитан? — наивно спрашивает неожиданно для самого себя Сан, получая ещё более неожиданный ответ. — Здесь. Я капитан, — ровным голосом отзывается мужчина. — Капитан Пак Сонхва, к твоим услугам. Сан щурится и скептично приподнимает одну бровь, отчего капитан Пак Сонхва не сдерживает ухмылки. — Чтобы капитан сам пошёл искать фрукты? — Сан складывает руки на груди и поджимает губы. — Не верю. — Можешь верить, — смеряет он Сана снисходительным взглядом, — можешь нет. Но я бы не хотел, чтобы эти лоботрясы по дороге пропили мой барк, не дойдя до рынка. Или спустили бы всё на девок, и мы остались бы без провизии — что тогда, цинга? Это, знаешь ли, было бы неудобно. Так что насчёт?.. Назвавшийся капитаном приподнимает перед носом Сана бутылку из тёмного стекла и наливает светло-золотистую жидкость в два небольших стакана. Сан оценивающе глядит на Пак Сонхва и думает, что тот на капитана ну никак не тянет. Ему едва дашь двадцать с лишком, у него живые тёмные глаза и слегка насмешливая улыбка, и он пришёл сюда в окружении таких же юных матросов, как и он сам. Они обращаются к нему напрямую, а он говорит «мой барк» и в открытую провозглашает себя капитаном, но сам ходит по рынкам, заводит разговоры и пьёт чёрт знает с кем. И это совсем не вяжется с образом капитана голландского судна у Сана. «Но так ли много я встречал в своей жизни капитанов?», — задумывается он на секунду прежде чем попробовать предложенный напиток. — Это… крепко, — отмечает Сан, чуть зажмурившись с непривычки. — Но вкусно. Что это? — Ром, — улыбается его собеседник и рассматривает этикетку. — Прямиком из Манилы. Испанцы привозят для себя неплохое пойло. Купили немного. — Так вы товары возите? — подтверждает собственную догадку Сан. — Я видел в бухте корабль… Вы на VOC работаете, выходит? — Выходит, что да, — вторит Пак Сонхва. — Что у нас покупать будете? — Наслышан о пряностях. И масла, я так понимаю. Что-то ещё есть? — Мыло ещё, — подсказывает Сан, подперев щёку рукой и проводя пальцем по кромке стакана. — Соседи у нас варят мыло. Полезная штука. — Тогда за полезную штуку, — пожимает плечами капитан, мол, ничего не поделать, и разливает ещё немного рома для себя и для Сана. Сан охотно принимает ещё порцию угощения, мечтательно представляя Манилу и отважных испанцев, что привозят в огромный, наверно, даже больше Батавии, город к северу от Тернате ящики рома, преодолевая ради этого целый океан. И Сану кажется, что такая поездка точно не ограничивается всеми этими скучными корабельными делами, а ещё утешает, что, по его мнению, сам факт такого путешествия достоин отдельной книги — это же грандиозно. — Что ты тут делаешь? — вырывает голос капитана его из размышлений. — Я... — Сан растерянно и настороженно замирает, через мгновение пожимая худыми плечами. — Слушаю всякое. Ну, новости там... истории. Капитан бросает тихое «ясно», не отводит взгляда и будто слегка улыбается, и Сан подозревает, что причина в том, что у него ужасно горят щёки и нос, выдавая, что он на самом деле плохо переносит крепкую выпивку — наверно, жалкое зрелище. Впрочем, это не злит Сана так, как злит его одна мысль о том, сколько всего он упускает. «Cколько ещё грандиозных вещей происходит, пока я просиживаю штаны на этом богом забытом острове?», — отчего-то гневается Сан на самого себя, подмечая, что внутри уже не разливается приятное тепло, оно теперь будто сжигает Сана и его последние понятия о скромности изнутри, заставляя его краткую, ещё внятную реплику полностью вторить уже не совсем ясным даже ему мыслям. — А я кстати слышал, вам нужно что-то… Кое-что, ну… В тяжелеющей почти посекундно голове Сана роятся, словно москиты, слова, которые он никак не может соединить в связное предложение, а вот капитан, напротив, весьма сосредоточен, и подается чуть вперед, намекая ему, что готов слушать. — Значит, мы не слушаем, а подслушиваем? — ухмыляется Пак. Он полушутливо качает головой и продолжает. — И что же нам нужно? — Снаряды. Ядра, книппели. И порох, я полагаю. — Сан даже не старается понизить голос — говорит твёрдо и решительно, наконец собравшись с мыслями. — Знаю, где достать. Пак Сонхва выразительно приподнимает брови на мгновение, и тут же мрачнеет, сосредоточенно всматриваясь в лицо Сана, которому кажется, что его какими-то искусными приёмами пытаются разговорить и, что самое неожиданное — получается. Сан выдает ему всё что знает практически на одном дыхании. — Ваш друг, наверно, ходил к оружейникам. Только зря, потому что тот, кто вам нужен их в долю не взял. Видите стол у меня за спиной? Только не рассматривайте, вдруг заметят. Это стража из форта. Оружейники… хотя им ещё, в принципе, можно поверить... они всем говорят, что не продают ничего такого, мол, без пороха живём и ядер. На батарее-то, ещё и в такое время. Я думаю, вы поняли. — Всё зависит от того, сколько им предложишь? Сан обречённо кивает, будто ощущая в этом долю своей вины. — Продажные шкуры, я так и знал, — горько усмехается Сонхва. — И как считаешь, мне стоит с ними… пообщаться сейчас? Он просит совета у Сана, глядя на него так, словно считает, что он действительно в этом разбирается. От подобного Сану становится крайне неловко, и он смущённо поджимает губы и коротко оборачивается, оценивая обстановку. — Ну… — тянет Сан полушепотом, чуть вздрагивая и морща нос от очередного приступа их хохота. — Кажется, они дошли до нужной кондиции. Будут просить много, но попытаться стоит. Сан поворачивается обратно и не решается на сей раз поднять глаза, чтобы снова не выдать всю подноготную города, да и всего острова — всё-таки, многое удалось повидать и узнать почти за двадцать лет, пусть и в таких ограниченных пределах, а язык у него сейчас совсем развязан бог весть от чего, хоть слова и из рук вон плохо и долго складываются в предложения. Усилием воли Сан заставляет себя молчать и, чтобы отвлечься, рассматривает изящный голландский мундир с шитьём, заметно не самый новый, но очень опрятный и чистый. Сил хватает только чуть приподнять голову, чтобы из-под чёлки последить за движениями рук капитана, который, размышляя, то вертит из стороны в сторону крупные тяжелые кольца на пальцах, то задумчиво поглаживает бритый подбородок. По нему мало того что не скажешь, что он капитан, он в принципе будто бы не из моря. Но с развитым острым обонянием Сану ещё утром удалось приметить характерный запах морской соли, поэтому сомнения, очевидно, можно откинуть. Да и сейчас ему в нос сквозь аромат рома бьёт табак, эта же соль с водорослями и что-то неуловимо древесное. Впрочем, вполне приятное. — Что ж, — ерошит Пак Сонхва свои тёмные волосы после недолгих раздумий, — ты прав, попробовать стоит. И потом, я всё равно хотел наведаться в форт. Не возражаешь, если я скажу спасибо чуть позже? — Куда уж мне возражать. Сан рассеянно чешет затылок и виновато опускает глаза, машинально, не знающими куда себя деть руками, затягивая узел на шнуровке своей рубашки крепче. — Я имею в виду, что я дам тебе знать, если всё получится, — улыбается Сонхва и тут же тянется, похрустывая спиной. — Кажется, у меня на этот вечер ещё очень-очень много дел. Благодарю за участие. — Ага. Тогда… бывайте. Затем Сан безмолвно кивает и просто пожимает плечами: дело сомнительное, но он, по крайней мере, сделал что мог. Он рывком встаёт из-за стола, понимая, что ему стоит уйти раньше, чем капитан пойдёт проверять его догадки. Чуть неуклюжей из-за туака и рома поступью Сан отходит к выходу, позволяя себе обернуться, чтобы пожелать удачи капитану (хочется потише — так что пусть по губам читает), но тот, погруженный в свои мысли, даже краем глаза не глядит в его сторону, хотя не так давно всё было иначе. «А толку-то, если он даже имени моего не спросил». Сан только шмыгает носом — возле двери трактира ужасно холодно.

***

Суетливое утро как будто только и ждёт Сана, проспавшего рассвет. Мать, уже пекущая хлеб, видя сына на пороге, спрашивает, не опаздывает ли он и не будет ли ругаться Нур, на что Сан бросает ей: «Без разницы». Сам Нур, к слову, так не думает, что Сана совершенно не удивляет. — У вас что, петуха нет? — ворчит он, пока Сан снова бегает от погреба к колодцу и обратно к прилавку. — Прийти вовремя — это что, сложно? Раз ты это сделать не можешь, то может для тебя и работа непосильный труд? Сан знает, что проще снести его упрёки и показать делом, что он работает не покладая рук — а остальное детали. Что-то хозяин ещё спрашивает про учёт, и тут уж Сан точно решает не вмешиваться — пусть сам смотрит. У Сана и так своих забот по горло, например, ему очень не нравится, как на него глядят проходящие мимо стражники, патрулирующие портовый район. Сан списывает всё на приступ разыгравшегося воображения, но тревожиться от этого не перестаёт. Он как обычно дожидается, пока Нур уйдёт «решать важные вопросы» и встаёт за прилавок, то и дело оценивая обстановку вокруг и озираясь, в страхе поймать на себе подозрительные взгляды стражи. Впрочем, ему быстро удаётся отвлечься — в канун Весака улицы всё оживлённее, а у Сана всё больше мороки. Беспокойные задумчивые женщины берут больше товара чтобы накрыть стол после того, как семья совершит подношение в храме, и Сан только и успевает в уме складывать и вычитать медные дуиты. Он в напряжении сводит брови к переносице, пытаясь в короткие минуты спокойствия вывести казёнными чернилами цифры и пункты в учётной книге. Чувствуя, как капли пота подползают к бровям, он небрежно вытирает тыльной стороной ладони мокрый лоб. Несмотря на пронизывающий до костей холод накануне, сегодня воздух тяжелее чем обычно от жара и влажности — видимо, дожди и правда приближаются. Недолго думая, Сан бросается обновлять воду в бочках и на прилавке, которая будто ещё немного — и начнёт испаряться, будто закипая на медленном огне. В попытках хоть немного облегчить себе жизнь Сан набирает в ладонь остатки холодной воды со дна ведра и выплескивает себе на лицо, тут же размахивая головой так, что брызги летят во все стороны. — Доброе утро, — слышит Сан знакомый голос. Он тяжело дышит, но всё же невольно улыбается, видя в небольшом отдалении от лавки капитана Пак Сонхва. Приподняв с усилием руку, Сан неуверенно машет ему, замечая недовольные взгляды почти целой вереницы мужчин и женщин с корзинками. Пока Сан доказывает любопытному старику, что рыба свежая и ничем не подкрашенная, а крабами они не торгуют, Сонхва с почти уже привычной Сану ухмылкой облокачивается на один из столбов, поддерживающих навес, сложив руки на груди. — Многолюдно сегодня. Что у вас такое? — Весак, — пожимает плечами Сан. — Но я думал… Вы буддисты, правда? — на выдохе говорит Пак с явным удивлением в голосе. — Угу, — кивает Сан, пытаясь как-то расправить прилипшую к вспотевшей спине рубашку. — То есть, не совсем. У нас две части города. Нас немного, поэтому одного храма, — как раз того, куда все сейчас собираются, — нам хватает. — Я понял, — кивает Сонхва. — Интересный остров. Кстати об этом… Сан настороженно поджимает губы и слегка исподлобья смотрит на Сонхва, присев на табуретку. — Я смотрю, ты рукастый. И сообразительный. — Не жалуюсь, — невольно чуть хвалится Сан, почесывая затылок. Однако тут же он стыдливо и устало опускает взгляд, поймав себя на мысли, что ухмылка с губ капитана как будто и не сходит вообще, и если не пугает, то по крайней мере настораживает. — Так вы как… — переводит он тему. — Как там… с фортом? Капитан нахмуривает брови и провожает взглядом городскую стражу, и Сан понимает, что она и правда тут, скорее всего, не просто так ошивается, причём в каком-то недобром расположении духа. Ещё и напряглись, стоило Сану, не переходя на шёпот, упомянуть форт — этого слова на корейском он, к сожалению, не помнит. — Позже, — бросает Сонхва, пятясь от направляющихся к лавке стражников в противоположную сторону. Сан как-то упускает момент, когда тот исчезает за углом, и теперь он не может потерять из виду только пару разгневанных местных, напяливших голландскую форму по скорее факту, нежели по долгу службы. — Что он у тебя про форт спрашивал? — бросает Сану тот, что покрепче. — Ничего, — растерянно бегает глазами из стороны в сторону Сан. — Это я спрашивал. Спрашивал, как путнику наш форт, и всё. А… а что?.. — Путники эти по ночам, — с яростью в голосе будто случайно вырывается у его напарника, — неизвестно чем занимаются! — Чем же? — А кто их разберёт?! Копались у леса, на окраине, и... — Это мы вообще-то у него хотели спросить! — осаживает напарника тот, что первый заговорил. — Мы тебя видели за ужином вчера, и они там были! — Я просто был в трактире, и всё. Про них ничего не знаю, — без какой-либо лжи отвечает Сан с тяжелым вздохом: «Хотя хотел бы». Один из них кривит гримасу, явно выказывая какое-то подозрение и недовольство Чхве, но всё же хмыкает и, ни слова не говоря, увлекает другого стражника за собой в сторону, куда завернул и скрылся Сонхва. Сан облегченно вздыхает, понимая, что, вероятно, на сегодня приключения закончились, а ещё — что капитан, как и вчера, словно испарился в воздухе в считанные секунды, и особенно это хорошо должно было получиться в такой подходящий день — смешаться с толпой всегда отличная идея.

***

Сан любит Весак и сам, но сегодня он лишь устало волочит по пыльной улице ноги, и каждый шаг отдаётся болью в мышцах и словно стоит каких-то невероятных усилий. Сколько Сан себя помнит, переход между сухим сезоном на островах и влажным всегда был адским, а в этот раз ливни, судя по всему, придут раньше обычного. Было бы глупо удивляться причудам погоды в мае, но Сан всё же мысленно проклинает горячий влажный воздух, стекающий по груди и плечам пот и собственную никчёмность. Коря себя за слабость и усталость, он сворачивает за угол, думая, что трактир сегодня обойдётся без него — тем более, что неясное напряжение в рядах стражников заметили даже покупатели, днём подходящие к лавке с причитаниями о наглости со стороны «маргиналов в форме» и порче святого праздника. Сан в ответ лишь пожимал плечами, изредка сверля взглядом ещё пришвартованный в бухте парусник. Сан кивает подпирающим стенку наёмникам — лично познакомиться с ними Сану всё не удосуживалось, а ведь они не только от случая к случаю катаются среди островов под командованием любого, у кого достаточно дуитов, но и охраняют портовый район, причём значительно лучше выходцев форта, не умеющих и саблю-то крепко держать в руках, поэтому ему не остаётся ничего, кроме как уважительно поприветствовать их. Кто-то кивает в ответ, а кто-то хмыкает и заливается смехом, а щёки Сана от этого — краской, и он спешит поскорее обогнуть невысокую деревянную постройку трактира и выйти на неприметную дорогу к плантациям — так быстрее всего попасть домой. Не успев сделать и шага к заветной тропинке, Сан слышит позади: — Постой. Он оборачивается даже не задаваясь вопросом, к кому — разумеется, это капитан Пак, который, судя по всему, умеет держать слово — вот и обещанное Сану заветное «позже». Недоумевая, Сан рассматривает капитана, делающего широкие шаги в его сторону. И единственное, что изменилось со вчерашнего вечера — в закатном солнце он кажется ещё красивее, и Сан сокрушается, насколько, наверно, нелепо он выглядит рядом с ним. Трубка в его руках объясняет характерный, но уже привычный запах. Пак небрежно машет рукой одному из наёмников со шрамом на лице, мол, подожди, и наконец подходит к Сану почти вплотную, отчего тот невольно сутулится, хотя и отмечает, что они, оказывается, практически одного роста. — Я, кажется, обещал поблагодарить тебя? — напоминает капитан. — Было дело. Пак Сонхва мельком оглядывается, убеждаясь, что вокруг нет лишних ушей: — Мы всё купили, — с заговорщической улыбкой рассказывает он. — Ох уж эти стражники — только услышат звон монет, и… но с ними, конечно, пришлось повозиться — это же мой боцман хорошо знает бахасу, а мне практики не хватает. Но, представляешь, он заигрался в эту вашу манкалу, и… В общем, неважно. Как обещал — спасибо. Капитан запускает руку во внутренний нагрудный карман, нащупывая там что-то, и Сан непроизвольно отступает: — Не стоит, — убеждает он, делая шаг назад. Пак Сонхва на это лишь пожимает плечами и уважительно кивает: — Твоё слово — закон. Тогда ещё раз благодарю. От всего сердца, насколько это возможно в моем положении. И извини, ты, должно быть, спешишь. «Нет, совсем нет», — мучается Сан, не решаясь открыть рот. — Я… я вас поздравляю, — из-под опущенных ресниц говорит Сан, неосознанно распуская нетерпеливыми пальцами нитки на кромке рукава. Он спешно находит нужные слова: — Хорошего путешествия вам, стало быть. — А как зовут нашего спасителя? — улыбается капитан, услужливо подтягивая непослушный узелок на шнуровке рубашки Сана. Тот чуть выпрямляется, услышав похвалу из уст капитана, но при этом едва дышит, отчего-то слишком внимательно наблюдая за движениями чужой руки и ощущая где-то глубоко внутри почти болезненное волнение, и по силе оно несравнимо ни с чем, что Сан когда-либо испытывал. — Чхве Сан. — Чхве Сан, будь у меня шляпа, я бы снял её перед тобой. Правда. Но, увы, — разводит руками Сонхва, — оставил в каюте. Хотя, кто знает… Может, ты меня ещё увидишь в ней. Сан скептически приподнимает бровь, не совсем понимая, о чём это он. — Капитан Пак... — вздыхает он, складывая руки на груди. Пак Сонхва, тем временем, даже и не думает что-то ему объяснять — только кидает на него короткий взгляд, не оценивающий, не высокомерный и не насмешливый (Сан думает, что такой он бы точно не пережил) — а взгляд, в котором есть что-то близкое и Сану, но ещё не совсем ему понятное; и его Сан огромным усилием воли, но всё же повторяет почти точь-в-точь. Капитан же, как Сану кажется, снова моментально переключает своё внимание, отзываясь на голос кого-то из его команды, подошедшего к трактиру чуть ближе, и Сан думает, что опять ему почудилось. Всё, что Сан себе придумал, весь интерес к нему — обычная иллюзия, которая растворяется, стоит Пак Сонхва, даже не прощаясь на этот раз и не разбрасываясь загадочными «позже», оставить Сана наедине с его мыслями и крохотным огоньком надежды, с которым Сан совершенно не знает, что делать: то ли потушить окончательно, то ли поддерживать безо всяких на то причин. Сан только и делает, что мучает сам себя размышлениями, ступая по протоптанной между аккуратными рядами стеблей тростника тропинке. На подходе к дому он оглядывает деревья и упирается ладонью в ствол ближайшего — на некоторых ветках уже виднеются жёлтые цветы, и Сан жадно вдыхает их аромат — ему никогда не нравился иланг-иланг, особенно во всём цвету, когда от его запаха не отобьёшься и на другом конце города, но сегодня он странным образом успокаивает Сана, приводя его мысли в порядок. Снова проводя рукой по коре, он присаживается, почти что прячась под низко свисающими ветками, отчего-то улыбаясь и не понимая, с чего вдруг он навоображал себе что-то подобное, что-то такое, что совсем не вписывается в его картину мира. Путешествия, думает Сан, это прекрасно. Торговля — это замечательно. А капитан Пак Сонхва — совершенно очаровательный и самый воспитанный мореход, которого Сан когда-либо видел, и который, по невероятному совпадению, его земляк. Но разве это может значить что-то, кроме того, что это всё — неоспоримые факты? Сан подсказывает самому себе: да ничего. Остаётся это только признать и хорошенько запомнить. Темнеет быстро. Сан выбирается из-под дерева и направляется к дому. Он ужинает с матерью, которая ругает его скверный характер, на что Сан возражает — просто был тяжелый день, оттого и не хочется говорить. — Мог бы и сказать что-то хорошее, — сетует она, — хотя бы в такой праздник. — Обычный праздник, — качает головой Сан. — Ничего в нём особенного. — Судьбоносный Весак — и это ты называешь «ничего особенного»? Сан тщательно пережёвывает рис, рассматривая горящие свечи на алтаре возле небольшой статуи Будды и плавающие в чаше рядом соцветия, так и не молвя ни слова. Молчание его не беспокоит, да и мать очень скоро смиряется, не в силах попытаться переубедить неисправимого (как она всегда о нём говорит) Сана. В то же время новый поток странных мыслей накатывает как волна на побережье, и Сан снова и снова пытается вернуться к тому, с чего он начал, когда вошёл в дом. Его мучают все эти простые слова, которые повторяются из года в год и кочуют от одного праздника к другому — заслуги, карма, судьба. И заснуть в эту ночь, пока он думает о каждом из них, ему так и не удаётся.

***

На этот раз Сан застаёт рассвет — привычная ему картина, но от этого не менее завораживающая. Перед очередным днём в лавке он заглядывает на дикое побережье чуть поодаль от порта, царапая босые ноги о ракушки и с тоской глядя на подплывающие к бухте корабли — издалека ещё не видно ни флагов, ни знамён, но каждый из них всё равно напоминает Сану о пришвартовавшемся трёхмачтовом барке, который всего за два дня стал казаться почти что родным, словно он всегда и был тут — и не без удивления Сан отмечает, что за ночь тот так и не отплыл. — Напомни, за что я тебе плачу? Сан, подпирающий голову ладонью, рассматривающий ежемесячные письма от Компании, с требованием оплатить в отделении налог на работу лавки, только закатывает глаза, надеясь, что Нур этого не видел — тот и так разозлился, услышав, сколько они требуют в этот раз. — Я делаю всю работу, — бубнит Сан, но это Нур тоже оставляет без внимания. — Ты слишком дорого мне обходишься, — явно громче чем нужно гаркает он. — Как закончишь тут — сам и понесешь им деньги! Сан без всяких уточнений понимает, что Нур имеет в виду — сегодня рассчётный день. Он до боли прикусывает язык, чтобы отвлечься и не обращать внимания на подступающий к горлу ком и грозящие вот-вот пролиться слёзы обиды. Пальцами он усиленно трёт веки и выдыхает в почти звенящей тишине, которую даже крики чаек сегодня не нарушают. Он держится в напряжении весь день, который, как назло, тянется невероятно долго, словно кто-то настойчиво оттягивает сначала полдень, обед, а затем и закат. Сану только и остаётся, что нервно ждать вечера, отмечая, что сегодня не только очень тихо, но и пусто на улицах — конечно, это обычное дело после Весака, но от этого только хуже, ведь Сана разрывает не только от обиды, но и от скуки. Смертельно хочется сорваться с места и что-то сделать: не для вида, как он часто делает это, когда Нур приходит с «проверками» посреди дня, а для себя самого — работа отключает разум и ненадолго отводит от Сана тревогу. — … и я не нанимался грузчиком! Я вроде как в личном составе! — слышит Сан издали, безвольно наблюдая, как вода совсем рядом накатывает небольшими волнами и бьётся о край мокрой каменной пристани. — Хватит ныть! — отвечает на это второй голос с нотками раздражения. — Просто делай, что сказано. Нам ещё обратно идти. Любопытство берет верх над Саном, и он всё же вытягивает голову вперед, стараясь разглядеть вереницу мужчин, направляющихся к причалу и яростно спорящих о чём-то по пути с поклажей в руках: мешками, небольшими бочками и ящиками. Сан узнает в них команду капитана Пака — в основном по похожим мундирам, но и лица некоторых ему знакомы — в трактире Сан видел их недолго, но память его пока не подводит. Они удаляются всё дальше, явно устремляясь к барку («"Чайка" — так ведь он его называл?»), и Сан ловко складывает, как и цифры в уме, факты — кажется, те скоро отходят обратно в море, вероятно, даже сегодня. А самого капитана вокруг так и не видно — тот, наверно, давно на борту и готовится к отплытию. Темнота подступает, и Сан, уставший и уже размышляющий, в чём бы ему поискать сегодня утешение, неторопливо собирается, как обычно закрывая лавку. — Доброго вечера, — слышит он позади. Пак Сонхва заявляется неожиданно, как и вчера и позавчера, но Сан почему-то не удивлён, и отчего-то демонстрирует это всем своим видом — в последнее время он сам себя не очень хорошо понимает. — Доброго, — отзывается наконец Сан, оборачиваясь чуть погодя. — Прибыльный день? — интересуется Пак. — Если бы, — не может сдержать Сан горькую усмешку в ответ, — сегодня уж точно нет. Совсем наоборот. Сан с интересом замечает, что серьёзным, чуть посветлевшим на солнце карим глазам капитана совсем не чуждо сочувствие — или, по крайней мере, он весьма умело его изображает. Так или иначе, Сан вымученно приподнимает уголки губ и смиренно опускает глаза, как бы говоря: «Всё в порядке». Редкие доносящиеся до лавки разговоры и звон колокола где-то неподалёку создают приятную иллюзию отсутствия повисшего неловкого молчания, но Сан вспоминает так заинтересовавшую его недавнюю сцену возле пристани, и потому первым подаёт голос: — Видел ваших. Вы, кажется, в долгое путешествие отправляетесь. Что собираетесь покупать там? — Да что придётся, — пожимает плечами капитан. — Золото, серебро думаю. А на Калимантане отличные камни. — Тогда вам лучше остерегаться пиратов. Их в последнее время много развелось: за пределами Сулу уже видели. Даже в наших водах, а что там, дальше — вообще чёрт знает. — Представляю, — ухмыляется Сонхва. — Много слышал об этом? — Ну... Я же говорил: из рассказов, сплетней… Из книг ещё. Но не особо, на самом деле. — Но тебе интересно? — поддевает его Сонхва. — О чём вы? — Сан со вздохом забирает дуиты со стола и пересыпает их в мешочек на поясе. Медь монет как будто жжёт ему кожу на ладонях — сама напоминает, что она с ним совсем ненадолго. — О мореходстве, разумеется. И у нас как раз обстоятельства сложились так, что на «Чайке» нужны… ещё одни руки. Пристально рассматривая Сонхва с ног до головы, Сан вспоминает вчерашний разговор со стражей, и его осеняет: — Я могу спросить… Это как-то связано с тем, что вас… или кого-то из ваших… видели где-то на окраине? Сонхва в ответ кивает и тихо говорит, чуть помедлив, словно подбирая правильные слова. — Каждый заслуживает быть похороненным достойно. Сан вспоминает, что там, к западу от окраины, действительно есть небольшое кладбище — не при храме. Для всех. Сан понимающе молчит, опустив взгляд: смерть для него не в новинку, но пугать от этого не перестала, и даже её упоминание для Сана всегда небольшое испытание на прочность. Даже сейчас, пусть Сан и, разумеется, не знал того, кого команда хоронила — но ему всё же становится неуютно и горько за них. Слишком часто Сан размышлял о подобном, и пришёл к выводу: чтобы не терять близких — нельзя ни к кому привязываться. «Но как же это безумно тяжело, особенно когда всё вот так, само собой происходит», — отваживается признаться он самому себе. — Так... как ты на это смотришь, Сан? Сонхва чуть подаётся вперед, будто преграждая Сану дорогу и ожидая ответа. Его взгляд, полный решимости, опять гипнотизирует Сана, заставляя медлить и мяться в попытках не сказать вслух именно то, что на самом деле хотелось бы. — Капитан Пак, я… я не могу, — безвольно склоняет он голову, лишь бы не столкнуться с чёрными строгими глазами, перед которыми он так быстро стал слаб, ещё раз. — У меня здесь… здесь всё. Мать. Работа. Я… я честно… — Работа? — Сонхва скептично оглядывает лавку и самого Сана. — За работу платят обычно. У нас на борту, например. А на тебе, как на дураке, ездят за гроши. — Но… — хочет было возразить Сан. — Что «но», Сан, тут же все это знают, — осаживает его Сонхва, с сожалением качая головой. — Извини, но тут вам всем только дай волю посплетничать. Какой-то остров длинных языков, серьёзно. Сан не сдерживает короткого, но искреннего смешка — первого за долгое время. «Забавный, очень забавный капитан. А я и вправду дурак». — Неужели настолько заметно? — вздыхает он с неловкой улыбкой, в глубине души надеясь, что Сонхва не станет отвечать. Тот оправдывает его ожидания, но и многозначительное молчание ничуть не утешает. — И всё равно я… Вам лучше обратиться к наёмникам. Вы же у них уже были. — Был, — подтверждает Сонхва. — Наёмник бы сгодился. Но я пришёл лично к тебе — потому что я смотрю на тебя, Сан, и вижу огромный потенциал. Ты был бы полезнее многих. Впрочем, может, я ошибаюсь. Но скажу честно: очень рассчитываю, что ты всё взвесишь и сделаешь верный выбор. И потом, раз тебе нравятся все эти истории — знаешь же, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать? Для Сана не составляет труда понять, что долго думать над таким предложением, даже шансом — большая роскошь. — Сколько времени даёте? — Отчаливаем после полуночи. Оставаясь наедине с догорающим днём, горсткой монет в мешочке на поясе, горькой обидой на весь мир, включая снова исчезнувшего в неизвестном направлении капитана Пак Сонхва, настолько уверенному в себе и не оставляющему ему ни одной возможности отказаться с лёгким сердцем, Сан почти бессильно ловит ртом тяжелый влажный воздух, смутно различая где-то недалеко шум прибоя и собственной крови в ушах. Сану хочется только одного: убежать куда-то подальше: может, кинуться в лес? К озеру? К центру острова — на гору, с которой обычно не возвращаются? Или всё-таки на барк в порту — очень похоже, потому что Сан не уверен, есть ли оттуда дорога обратно. Единственное, в чем он сейчас не сомневается — это в том, что никогда ещё он не был так подавлен и разбит. Отказать — значит упустить ту нить, которая может связать его с чем-то большим, и не поймать её уже никогда. Согласиться — наоборот, оборвать всё, что его связывает с реальностью. Создавать новую, с нуля. Пак не уточнил, на сколько им нужен ещё один человек на борт, но Сан подозревает, что одним коротким заплывом дело не ограничится. «Да я вообще ничего не смыслю в торговле, я с рыбой-то с горем пополам справляюсь, а тут… Кому они вообще это всё продают?», — потирает Сан переносицу, иногда бормоча себе обрывки слов под нос и отпинывая встречные на пути камешки в сторону. Ноги сами несут его в сторону отделения — хочется поскорее избавиться от чертовых монет, висящих мертвым грузом, и наконец с чистой совестью разозлиться и признать, что в чем-то Пак, да и не только он, как выяснилось, прав. Преодолев несколько пыльных тихих кварталов, Сан добирается до узкого, вытянутого в высоту дома, построенного на европейский манер, и тянет на себя тяжелую скрипящую дверь, оповещающую одинокого стражника скромной резиденции о его приходе. Тот скучающе разглядывает Сана и предупреждает его: — У резидента кто-то на приёме. — Да мне только налог уплатить, — так же безразлично отвечает ему Сан. — Постоишь, подождёшь, — зевает стражник, — не переломишься. Сан стискивает зубы и усилием воли подавляет свой порыв бросить что-то такое же хамоватое ему в ответ, и, сделав глубокий вздох, сцепляет руки за спиной и припадает к каменной стенке возле ещё одной массивной двери. Эхом по коридору до него доносятся лишь обрывки слов, и он, не в силах побороть любопытство, хмурится, делает едва заметный шаг вбок и прислушивается. — ... такая беда... — слышит он причитания резидента, — ... поможем... сделаем всё, что в наших силах... — Они будут очень благодарны. И генерал-губернатор в долгу не останется, — отвечает ему низкий мужской голос, звучащий подозрительно знакомо. — Половины достаточно. — Я могу вас проводить... — О, не стоит... Сан поджимает губы, узнав тембр и интонацию. Он мельком поглядывает на стражника при входе, прикрывшего глаза, и почти прикладывается ухом к двери. Ужасно отвлекает лишь неконтролируемый стук собственного сердца. — Точно? Я распоряжусь... — Можете просто подписать бумагу. Мои ребята зайдут к ним и всё получат. — Как скажете... ещё раз, капитан?.. — Пак. Сан невольно напрягается всем телом, пытаясь вслушаться в происходящее в кабинете резидента, однако, судя по всему, Пак Сонхва не собирается больше ни о чем распространяться, что, впрочем, и неудивительно. Он аккуратно отходит от двери, тут же замечая движение перед собой: она открывается, и капитан, придерживающий её, с неизменно полузаметно приподнятыми уголками губ рассматривает Сана. — Ещё раз добрый вечер, — склоняет он голову, всё ещё не пропуская Сана внутрь. — Прикрывай рот. Муха же залетит. Довольный собой, он указательным пальцем свободно дотрагивается до подбородка Сана, и тот смыкает челюсти, снова отчего-то ощущая, как по всему телу пробегает мелкая дрожь. Капитан неторопливо отходит вбок и приглашающим жестом указывает Сану на дверь, чуть склонив голову — а Сану кажется, что его уже пугает такая вежливость с его стороны. Стоит Сану переступить порог кабинета резидента, дверь за ним с грохотом закрывается, и, пока Сан подходит к столу, он отмечает, что голландец перед ним не просто суетлив, он в панике — вытирает лысину носовым платком и что-то высматривает за окном, выходящем в бухту. — Чёртовы пираты, — сквозь зубы цедит он, отходя обратно к столу. — Побрал бы их всех... — Я с налогом, — Сан не знает резидента по имени (попробуй их разбери — каждые несколько месяцев новый), и всё что ему остается делать — отдать вспотевшему нервному европейцу письмо из его же конторы вместе с деньгами. Он даже не поднимает на Сана глаз, только бормочет что-то под нос, хватая из чернильницы перо и бросаясь торопливо исписывать лист бумаги, пачкая его чёрными брызгами из-за обрывистых движений. Оставляя всё на краю массивного стола, заваленного стопками писем и рассыпанными дуитами, Сан думает, что можно было оставить себе половину, а то и вообще не приходить — всё равно резидент, так беспокоящийся то ли за компанию, то ли за самого себя, его отсутствия и не заметил бы: спасибо капитану Паку, так кстати сказавшему ему нечто, скорее всего, неприятное. Сан то и дело оглядывается по дороге домой, почти не обращая внимания на изредка задевающих его прохожих. Он с опаской глядит на часовую башню и пока молчаливый колокол на её вершине, и понимает, что на размышление ему осталось всего ничего — около трёх часов, и, что если бы он всерьёз размышлял над тем, оставаться ему или нет, то ему стоило бы начать переживать. Только оказываясь дома Сан понимает, что ответ на вопрос, который он уже дал самому себе глубоко в душе, не такой однозначный. На широком крыльце, на котором он бессильно почти повисает, не решаясь сделать шаг за порог, так тихо и прохладно, и вечер совсем как в детстве — с розовым закатом, со стрекотанием цикад где-то на плантации, с тем самым чувством, что завтра всё будет хорошо, стоит только не заигрываться слишком долго с соседскими детьми, а послушаться родителей и отправиться вовремя спать. С тем самым, которое, как думал Сан, никогда не повторится. Сан знает: он больше не ребёнок, и вправе сам решать, как ему жить дальше. Но чем дольше он думает об этом, тем яснее понимает, что быть взрослым не так-то просто, как он считал раньше. Чуть расслабившись сидя в нагретой воде в небольшой купели, в которой ему всегда проще собраться с мыслями, он рассматривает потолок, вспоминая слова капитана. Возможно, слишком льстивые, отчего-то предвзятые, но такие влекущие. Он повторяет их про себя снова и снова, и так хочет оправдать их, не разочаровать, не стать ещё одной потерей за короткое время. Для него. Пусть ему и кажется, что проще махнуть рукой, пусть и возникает подозрение, что все эти путешествия хороши только в книгах и из уст тех отважных, что Сан встречает в таверне, а сам он — не для этого, сам он — мальчик на побегушках, который даже не может себя отстоять. Его всё не отпускает: Сан детально помнит последние три дня, и снова, закрывая глаза, представляет, как тепло капитан глядел на него со снисходительной улыбкой, как внутри приятно жгло, но совсем не от рома, а от его голоса, как у него почти свело судорогой живот и сперло дыхание, когда мужчина, недавно представившийся ему, наконец узнал и его имя, стоя так близко и снова прожигая прямым, слегка наглым взглядом. Сану становится интересно: каково вообще — путешествовать, и каково — рядом с ним? Горячая вода стекает с головы Сана по лицу, ещё больше распаляя пылающие жаром щёки: но это не сравнится с тем, как даже одна мысль о нём раскаляет докрасна и точно больше не даст покоя. «Сонхва...». Только месяц из окна скудно освещает комнату Сана: на ходу отряхивая ещё влажные волосы, он ненадолго зажигает одну свечу возле постели. Размышляя о том, как мало вещей поместится в совсем небольшую, но крепкую плетеную из джута сумку, он постепенно понимает, что, кажется, ему совсем ничего и не надо. Он краем глаза замечает сиротливую стопку листов в корзинке, стоящей под столом, и усмехается: может, он вернется уже через пару месяцев, и, разобрав записи, поймет-таки, наконец, когда путники в таверне врали, а, может… Может, и его историю когда-нибудь кто-нибудь запишет. Он окидывает взглядом комнату прежде, чем в последний раз взглянуть на мачту корабля из этого окна. Тот вот-вот отплывет, и Сан наконец ясно понимает, безо всяких прикрас и оправданий, что он не позволит уплыть без него. Что он не станет потерей и сам не упустит случайно найденное сокровище, которое он даже и не думал искать, раз и навсегда. Задув огонёк на свече, он на цыпочках пробирается к выходу: он не скрывает ничего, и мог бы уйти и днём, но ночь и тишина словно окутывают его, приглушая все шаги и скрипы половиц. Лишь закрыв за собой дверь и поклонившись отчему дому, Сан набирает в грудь воздуха и срывается со всех ног. Бежать недолго, но он снова опасливо поглядывает на часовую башню, грозящую вот-вот разразиться шумом, объявляя полночь. А на лоб, как назло, приземляется крупная капля, и начинает накрапывать дождь, и по мере того, как Сан приближается к порту, тот становится всё сильнее. Уже пролетая по каменистой мостовой, Сан слышит грозные удары колокола и судорожно ищет «Чайку» взглядом: она совсем недалеко, стоит на соседнем причале — там как раз подымают якорь, а трап вот-вот уберут прямо перед его носом. Сан без оглядки бежит сквозь ветер и хлещущие в лицо капли дождя, и привлекает к себе внимание молодого моряка, крича: «Стойте!». Он прыжками преодолевает оставшееся расстояние и так же оказывается на палубе, в последний момент оступаясь на трапе. Моряк ловит его под локоть и с силой толкает в другую сторону, затаскивая на борт. Сан опасно скользит по мокрой палубе, понимая, что вот-вот неизбежно проедется по ней лицом, но, к счастью, его чудом подхватывают чьи-то руки, и равновесие удаётся удержать. Только, как Сану кажется, их обладатель прижимает его к себе чуть крепче, чем нужно, чтобы он просто не упал. Как бы то ни было, он тут же ставит Сана прямо, и тот твёрдо держится на ногах, заглядывая в лицо капитану, который сердито что-то говорит моряку — кажется, ругается, — у Сана шумит в ушах, и он почти ничего не разбирает. — Добро пожаловать на борт, — сдержанно кивает Сонхва. — Утром займёмся тобой. Сейчас отплываем. С двух сторон Сана буравят взглядами, и он изо всех сил старается не зажмуриться от ужаса и подкатывающего осознания, во что он на самом деле ввязался. Капитан сводит брови к переносице, как тогда, в одну из их первых встреч, и обращается к высокому молодому парню, что помог Сану не свалиться за борт: — Всё забрали? — Всё, — кивает он. — Куда теперь? Обратно в Манилу? Или Сулавеси? — А смысл, — Пак в раздумьях заводит руки за голову и прикрывает глаза. — Ты же видел — им поставка новая только через месяц, а если мы опять к ним заявимся... Поплывем на юг. — На Тидоре? — осторожно предполагает Сан. — До него же рукой подать. — Да нам без разницы, — удивительно спокойным голосом отвечает моряк, сделав широкий шаг в его сторону. — Посмотрим, что им можно сбагрить. Я Юнхо. Сан хрипло отзывается, называя своё имя, и протягивает руку Юнхо, только замечая, что и он говорит на его родном языке, и те несколько других, кого Сан слышал ругающимися в порту несколько часов назад — тоже, и отчего-то мысль об этом его невероятно радует. Капитан Пак приказывает Юнхо подойти к Тидоре не напрямую, а по дуге. Мимо проходят ещё два тихо беседующих моряка, а вдали, за штурвалом, ещё один член команды что-то возмущённо вменяет подошедшему к нему Юнхо. Тут же Сан ощущает прикосновение к своему плечу: капитан отводит его в сторону, к борту, и Сан проклинает своё любопытство, но всё же не удерживается от вопроса: — «Сбагрить»? — едва сдерживает он нервный смешок. — Продать, естественно, — заверяет его Сонхва, всё не разжимая руки. — Знаешь, я рад, что ты пришёл. Твердая поверхность палубы с непривычки уходит у Сана из-под ног: барк начинает движение, и Сан вздрагивает то ли от испуга, то ли от того, как капитан ощутимо сжимает его предплечье, молчаливо пробегая глазами по лицу. — Я… я тоже. Правда. — Он говорит искренне, но ужасно боится не прозвучать так, отчего голос у Сана дрожит и падает где-то в горле, не позволяя произнести что-то ещё. — Юнхо закончит препираться с Уёном и покажет тебе, где ты будешь спать. «Вряд ли я засну сегодня», — проносится у Сана в голове. — Я могу пока… тут осмотреться? — уточняет он. — Разумеется. Сонхва пожимает плечами и отступает назад от Сана, словно наконец предоставляя ему право сделать хоть шаг по этой палубе самостоятельно, однако Сан ещё не совсем закончил: — Капитан, я пришёл потому что… Сонхва заинтригованно глядит и, не упуская возможности, поддевает запнувшегося Сана: — Потому что мои предложения самые заманчивые в мире. Разве нет? — приподнимает он бровь, а в голосе Сану слышится что-то смешливое. — Возможно, но я пока в курсе только одного, — качает головой Сан. — Тогда почему же? Сан никогда не произносил вслух ничего подобного. Собраться с силами возможности не нашлось — всё произошло так быстро, что Сан почти и не понял, отчего осмелеть и обозначить капитану причину своего решения оказывается делом нескольких секунд. — Капитан, я… Я кажется… Кажется… Шаг Сонхва к нему заставляет его остановиться: тот, мельком оглянувшись по сторонам и, убедившись, что никого в дальней части палубе они не интересуют, подходит ближе к Сану. Он легко касается пальцами его виска, отчего по телу Сана пробегают мурашки. Их едва заметная разница в росте позволяет Сану заглянуть ему прямо в глаза, пока Сонхва проводит рукой ниже, по скуле и ещё ниже к челюсти. Он нежно обхватывает подбородок Сана, и тот ощущает тёплое прикосновение его большого пальца к губам. — Знаешь что, Сан… — Палец меняется на указательный — приказ молчать. — Если ты начинаешь с «кажется» — ты не уверен в своих словах, а если ты в чём-то не уверен, то... ты и сам знаешь. Говори только то, о чём не пожалеешь. Меньше глупостей наделаешь. Идёт? Что-то внутри будто рушится, и Сан стоит посреди широкой палубы с сомкнутыми губами, почему-то понимая, что к горлу подступает тошнота, от всего сразу: от переживаний, от качки и от злости. — Говорить можно, — уточняет Сонхва, добавив голосу мягкости. — Ты просто… не торопись. Так, идёт? — Идёт. Сан прикусывает язык и бессильно рассматривает доски под ногами, пытаясь отвлечься, пока Сонхва неуверенно отходит от одинокого Сана к противоположному борту и зачем-то отворачивается, словно ища взглядом за горизонтом что-то ужасно важное. Юнхо, закончив перепалку, возвращается к Сану и что-то спрашивает, а Сана хватает только на то, чтобы почти бездумно отвечать: да прямо оттуда, девятнадцать, нет, пока не плавал, не в курсе, да, умею, а это пока нет. Сам вопросов почти не задаёт — не особо-то ответы его волнуют. Следуя за Юнхо по лестнице на нижнюю палубу, Сан снова чуть не грохается, вслух чертыхаясь, и Юнхо, оборачиваясь, обещает, что на ближайшем рынке ему найдут сапоги поприличнее, да и одеть его не помешало бы как следует. Сан хмыкает, представляя себя в тёмно-синей форме, в которой ему недолго предстоит щеголять — наверняка перегреется в ней на солнце, но выглядеть, наверно, будет неплохо. Юнхо не заходит дальше в проход к каютам — говорит, что стоит на вахте сегодня наверху, и Сан благодарит его кивком, мол, всё понял. Не успев прийти в себя ещё после того, как капитан решил научить его уму-разуму, Сан снова почти хватается за сердце от неожиданности, когда слышит над собой чей-то судорожный топот. Он спешно взбегает обратно вверх по лестнице, опять оказываясь под прохладным дождем и наблюдая, как рулевой оставляет штурвал на подбежавшего к нему Юнхо, а сам со всех ног спешит к Сонхва — судя по всему, дело срочное. — Капитан! — кричит он, привлекая к себе внимание. — На нас идут! — Свои? — Сонхва поднимается с импровизированной скамьи из ящиков, и Сан идёт в центр палубы к ним, делая вид, что никуда он и не уходил. — Да непонятно, — цокает моряк. — Флаг испанский, боюсь, что нет. — Чтоб испанцы среди ночи плавали по чужой бухте? Да не смеши, — Сонхва выхватывает у него из рук подзорную трубу, и моряк тычет пальцем на север, куда Сонхва её и направляет. — Поднимай. — А если правда испанцы? Нападут ведь. — Тогда им же хуже, — хмыкает Сонхва. — Иди меняй. — Но если как в тот раз получится, то я не виноват, — сразу предупреждает возмущённый рулевой. Он подбегает к фок-мачте и нехитрыми движениями спускает трёхцветный флаг с флагштока, а затем подходит к ней с другой стороны и тянет тросс на себя. Сан глядит на всё, не понимая, что происходит и зачем капитан поручил сделать это, пока ткань, до этого не привлекающая к себе внимания, мирно висевшая сбоку мачты, не достигает самого верха, расправляясь в слабом свете тонкого месяца, вышедшего из-за туч. Чёрный флаг развевается над палубой и над самим Саном: он, не в состоянии вымолвить и слова, наблюдает за тем, как он колышется на ветру, и думает, что, он, кажется, влип в неприятности. — Ах, — слышит Сан низкий голос капитана, отвлекшегося от наблюдений за незнакомым кораблем и обернувшегося поглядеть на него. — Совсем забыл спросить. Ты же понял, куда попал?