Проклятие

Жестоким Джареда назвать было нельзя, он всего лишь возвращал свое. Это тело – всегда, с самого рождения принадлежало ему, сейчас он доказывал это недалекой личности, что обитала в этой красивой упаковке. Его теперь не интересовало содержимое этого прекрасного сосуда, его глупые, никчемные мысли, его похотливые желания, если они не касались самого Джареда. Все посторонние мысли надо устранить, выжечь, уничтожить, любыми путями. "Ревность здесь ни при чем, так же, как и любовь", - ожесточенно думал Джаред, не обращая внимания на жалобные стоны Дженсена, извивавшегося под ним. - Я не буду с тобой ласков, ты не заслужил этого, - пробормотал он, насаживая с силой на свой член неподготовленного к такой яростной атаке пленника. Раба. Какое сладкое слово. С сегодняшнего дня и навсегда; и пришел Дженсен к нему по доброй воле. Если так можно сказать. Сам продал себя в рабство, чтобы купить жизнь своему возлюбленному. А мог бы стать равноправным партнером, равным во всем; они и были равны раньше:в знатности, в богатстве, - пока этот никчемный, недостойный своего славного рода эрн не сбежал с неизвестным никому, безродным кайросом из лесного народца, оставив глупейшую записку: «Я выбираю любовь». - Ты променял меня на грязного ублюдка, а твой род отказался от тебя и проклял. Теперь ты никто, у тебя нет даже имени. Раб. Джаред не собирался калечить, но и удовольствия принести сбежавшему от него Дженсену не хотел - он трахал его жестоко, без смазки, сжимал уже опухшие яички, желая, желая причинить боль. Хоть немного боли. Этот глупый красавчик никогда не испытает той, настоящей боли, что испытал Джаред при известии о его побеге, в ночь перед церемонией, соединившей бы их навсегда. - Пожалуйста… больно, - едва выдохнул Дженсен, изгибаясь в жестких путах под мстительным и жестким напором. Как только Дженсен произнес слова обряда, обращающего его в раба, Джаред немедленно, при полном зале челяди и гостей, приказал ему раздеться, заявляя, что одежда Дженсену больше не понадобится. Он с наслаждением наблюдал, как дрожат и путаются непослушные руки, срывающие одежду, как побелели губы когда-то непокорного суженого. Он немедленно надел на Дженсена рабский ошейник и с удовольствием заклеймил, недолго размышляя, куда поставить клеймо. Туда, где всегда можно будет его нащупать в процессе любовных игр - на бедро. Это клеймо постоянно будет напоминать Джареду бесспорность его владения. Вечного, пока раб не надоест. Или пока Джареду не захочется убить раба – или продать. - Больно? – Джаред сильнее сжал яички, вырвав из горла Дженсена обреченный стон. - Что ты знаешь о боли, ты, глупый раб? Думаешь, боль - это когда ты лежишь на шелковых простынях и тебя трахает твой хозяин? Нет. Ты ничего не знаешь о боли. Он приказал привести Дженсена в свои покои, связанного, в ошейнике, с горящим, кровавым клеймом и тут же повалил его на кровать. На то ложе, что должно было стать супружеским, и принести райское наслаждение, и приносить его долго, заполняя ночи любви сладострастными стонами, а не стонами боли. - Ты сам виноват. - Джаред еще раз толкнулся в жаркую, воспаленную дырочку и излился, наконец, толчками в Дженсена. Помедлив, он вынул обмякший член и не позволил свести ноги рабу, жадно наблюдая, как вытекает его сперма из этой жалкой, красной, опухшей дырочки. Он не мог насытиться, ему хотелось быть там снова, заполнить это тело вновь. Он схватил со столика искусственный фаллос и ввел его резким толчком снова в Дженсена, вызвав у того короткий вскрик. Дженсен лежал сейчас перед ним, учащенно дыша, зажмурившись и кусая губы, обнаженный, со связанными за спиной руками, с широко разведенными ногами; под ягодицы ему Джаред подложил жесткую подушку, а из заднего отверстия торчал искусственный фаллос. Несмотря на боль, член у него стоял. Джаред усмехнулся, взял тут же с прикроватного столика узкий ремешок и стянул основание члена; на эти манипуляции Дженсен снова вымученно застонал. - Ну вот, а теперь я тебя еще немножко полюблю, - сказал Джаред, ухватился за фаллоимитатор и ввел его глубже под таким углом, что задел простату. Дженсен выгнулся, вскрикнул; Джаред же, ни на секунду не прекращая работать игрушкой, говорил: - Кричи. Я хочу послушать, как ты кричишь. Как ты кричал, когда был с ним, со своим грязным кайросом из глухого леса. Или он трахал тебя лучше, чем этот член? Дженсен уже стонал и вскрикивал не переставая, не в силах выносить этой муки: казалось, его член сейчас лопнет, или лопнет его голова, возбуждение сотрясало его тело, он просил: - Джаред, прошу, не надо больше, я не могу, ах! Умоляю, пожалуйста, убери это. Я сделаю все, что ты хочешь, Джей. Очень скоро от этих криков Джаред вновь возбудился, он вынул из растерзанного отверстия искусственный фаллос, откинул его, грубо сдернул Дженсена с кровати на пол, поставил перед собой на колени. Ничего не соображая, покачиваясь, Дженсен присел на корточки, а Джаред ткнул ему в лицо членом: - Возьми его. Постарайся, раб, иначе будешь наказан. Дженсен, едва дыша от невозможности кончить, облизал головку, осторожно заглотил. Без помощи рук трудно было удерживать равновесие, но он старательно заглатывал и облизывал, работая языком и губами, умело принося наслаждение. Джаред застонал, ухватил его за голову и начал глубоко насаживать его на себя, грубо трахая этот блядский неверный рот, неудержимо желая заполнить, заебать до смерти мерзавца и не обращать внимания на судорожные всхлипы и задыхающиеся стоны. Сколько же бессонных ночей провел Джаред прежде, чем у него созрел план, сколько усилий он приложил, чтобы найти сладкую парочку, под чужими именами в далекой провинции беспечно предающуюся разврату на украденные у семьи Эклз деньги. Да, этот мерзавец оказался еще и вором: он не погнушался перед побегом взять семейные драгоценности. Джаред понимал, конечно, если ты собираешься бежать – нет ничего лучше и удобнее таких цацек, но если бы не они – Джаред бы, может, и не нашел никогда неверного возлюбленного. Возлюбленного? Джаред грубо отвел за волосы от своего члена голову Дженсена, пристально посмотрел в эти греховные глаза, на эти порочные губы. Ни следа раскаяния он не видел в этом прекрасном лице, только мольбу и желание; это лицо и тело созданы были для секса, а не для любви. Разве можно любить шлюху? сегодня он смотрит умоляюще на тебя, просит взглядом позволить ему кончить, а завтра так же будет стонать и корчиться под любым, кому позволит сделать это с ним хозяин. При мысли об этом кровь бросилась ему в лицо – осознание собственной власти подействовало на Джареда невероятно возбуждающе. Он хищно улыбнулся и развернул Дженсена спиной к себе, наклонил к кровати и легко вошел снова в растраханное и желанное тело. Желанное. Несмотря ни на что – желанное до безумия. «Мой, только мой, теперь навсегда»,- стучало в голове, и с каждым новым яростным толчком Джаред закреплял свое право и власть над этим телом, этим рабом, безжалостно терзая пальцами клейменое бедро, второй рукой прихватывая и теребя опухшие гениталии Дженсена. Почти без памяти, Дженсен только мычал, не в силах больше просить; ему казалось, он сейчас сойдет с ума от невыносимого, острого, болезненного желания. Джаред кончил бурно, забрызгав спину и ягодицы Дженсена спермой, поднялся с колен, и Дженсен обессилено упал возле кровати на бок, подняв колени к груди, тяжело дыша, ничего не видя перед собой. Джаред в расслабленном после оргазма состоянии долго любовался на скорчившегося Дженсена. Затем Джаред присел рядом на кровать и ногой толкнул его, опрокидывая на спину. Дженсен безвольно развернулся, глядя невидящими, мокрыми глазами в потолок, член его, перетянутый у основания, был уже багрово-синюшным; Джаред нагнулся, легонько коснулся его пальцами. Несчастного словно пронзил электрический разряд, но, похоже, Дженсен уже мало что соображал и был на грани обморока. Джаред сжалился, снял кожаный ремешок, но кровь так застоялась и приносила такую мучительную боль, что Дженсен не мог уже сам разрядиться, только всхлипывал. Джаред встал на колени, нежно коснулся губами головки напряженного члена, облизал ее и одним движением втянул его в рот почти весь. Дженсен выгнулся дугой, вздохнул потрясенно, и от оглушительного оргазма потерял сознание. Джаред удовлетворенно облизнулся, собственнически провел рукою по клейму, глядя на прекрасное и спокойное сейчас лицо Дженсена, и спросил у самого себя: - Ну, Джаред, сможешь ли ты сделать это? Докажи себе, что он только твой раб и ничего не значит для тебя. Сможешь ты показать ему, что он всего лишь подстилка, грязная, глупая шлюха? Да, чтобы выследить Дженсена с его лесной потаскушкой Лери, у Джареда ушло полтора года, и еще полгода он ждал, когда Дженсен приползет к нему, умоляя спасти его умирающего любовника. Все до безобразия, до тупости просто, нужен был только яд, от которого умирают не сразу. Подсыпать яд беспечному возлюбленному Дженсена было делом двух минут. Еще нужен был подходящий человек, чтобы внушил доверчивому Дженсену, что умирает его драгоценный мальчик от проклятия Падалеки. Зачем знать этому неверному глупцу о тайнах ученого семейства - их всегда считали в округе колдунами. Вот если бы Дженсен вошел в семью – перед ним открылись бы тайны, почему многие века Падалеки были серыми кардиналами при правящей верхушке империи. Знания и еще раз знания, медицина, алхимия, много прикладных наук и ремесел, если бы Дженсен не сбежал… Что ему не хватало? Джаред хмурился, глядя на совершенное тело, распростертое перед ним, не понимая, сердясь и тоскуя. Впервые они занялись сексом, когда обоим было по 14, неумелые, испуганные, они шли дорогой проб и ошибок, они всегда знали, что будут вместе, их с рождения предназначили друг другу два знатнейших семейства, скрепляя этим браком собственные отношения и усиливая коалицию Падалеки-Эклз. Объединяя свои силы, они имели больше влияния при дворе. Сбежав, Дженсен не разрушил эту связь: в многочисленном семействе Эклз ему сразу нашли замену и скрепили союз другой пары. И проиграл здесь только сам Дженсен, которого предали анафеме оба семейства. Ну, и еще Джаред, ставший предметом насмешек и пересудов. Джаред вспомнил снова язвительный хохот, записки, что он находил в карманах одежды, возвращаясь с приемов, на которых он вскоре перестал появляться, сосредоточившись на поиске. Проведя рукой по клейму, любовно лаская его, Джаред услышал едва слышный стон, и его уснувший член снова шевельнулся, готовясь подняться. Только Дженсен вызывал в нем такую мгновенную реакцию, только с ним ему было так хорошо, необыкновенно полно жизнь била ключом, сиял и переливался мир разноцветными красками. Джаред склонился над лицом с искусанными губами, затрепетавшими ресницами, прошептал с тоской: - Почему ты ушел, Джен? Глаза окрылись, сфокусировался на нем взгляд, пухлые губы змейкой облизнул язычок, но Джаред не видел в изумрудных глазах ни любви, ни страха - пустые, как у фарфоровой куклы, они наблюдали за ним, ничего нельзя было в них прочитать. Грусть вновь сменилась яростью брошенного, обманутого любовника. Джаред рывком посадил его перед собой, прорычал ему в лицо: - Тебе не хватало меня, да?! Что ты молчишь?! Почему ты бросил меня?! Бестрепетно смотрел на него Дженсен, и, кажется, промелькнуло в удивительно красивых глазах сожаление; это сожаление окончательно вывело Джареда из себя: - Жалеешь меня, тварь?! Ты себя пожалей, скоро тебе придется ох как несладко, я отплачу тебе за все! - Он отшвырнул Дженсена от себя и вскочил. Ярость застилала Джареду глаза, бешенство не давало вздохнуть полной грудью; он начал избивать Дженсена ногами, не глядя, куда бьет, желая только растоптать, унизить, наказать. Дженсен молчал, лишь пару раз болезненно вскрикнул, а вскоре и вовсе перестал подавать признаки жизни, снова потеряв сознание. Нескоро бы еще Джаред опомнился, но в покои ворвались отец и слуги и еле оттащили его от окровавленного, неподвижного тела. - Джей, успокойся, ты же убьешь его, - говорил вполголоса отец, бросая брезгливые взгляды на бесформенную кучу, в которую превратился красивый беглец. - И что? - остывая уже, но все равно, с вызовом, прорычал Джаред. - И убью! Он мой раб. - Это слишком просто, - усмехнулся старый Макиавелли.- Можно мучить долго, медленно, так, чтобы жертва сама просила бы смерти как драгоценного подарка. Ты же знаешь. - Да, - кивнул Джаред, размышляя.- Ты прав, отец. Есть много способов. И я перепробую их все. Он улыбнулся отцу и они, не глядя на Дженсена, вышли, сопровождаемые молчаливыми членами клана. Сейчас Джаред уверился в необходимости доказать Дженсену, что он не герой, спасающий ценой своей свободы любимого, а всего лишь жалкая тварь, раздвигающая ноги перед любым, с желанием и готовностью. Надо только ничего не упустить, мерзавец выпьет всю чашу страданий, что приготовит ему Джаред, только она никогда не сравнится с его собственной по глубине и горечи. *** Леди Шерон знала: ее любимый сын пропьянствовал всю ночь в кабаке, после того, как жестоко избил Дженсена. Утром, когда он явился темнее тучи, она не упрекнула его; несчастье любимого сына было и ее горем. Получив позволение, Джаред церемонно поцеловал руку, сел, сумрачно глядя перед собой. Леди не выдержала первой: - Не терзай себя, милый. С ним всё относительно хорошо, насколько это может быть теперь, в его положении. - Я знаю, мама. - Джаред устало потер лицо ладонями и откинулся в кресле. Ему не нужно было ничего объяснять ей, материнское сердце вещее. Нужно ли говорить, что ему было в это утро в сто раз тяжелее, чем проклятому Дженсену, хотелось умереть от тоски, от невозможности ничего изменить. Делая больно своему сбежавшему возлюбленному, он в первую очередь убивал себя. Израненное сердце кровоточило, не желая принимать правду, хотело любви. Но разве можно дождаться любви от этого лживого ублюдка? Джаред боялся сорваться снова, ненависть и любовь кипели в нем, превращая чувства во взрывоопасный коктейль. Он не знал, чего больше боялся: ненароком убить Дженсена, или нечаянно показать ему свою слабость и привязанность, так и не вырванную из сердца. - Мама, я, пожалуй, уеду. Давно делами не занимался. Не могу тут, душно… - Он встал и подошел к окну; отдернул тяжелую ткань, распахнул створки, даже наклонился вперед, навстречу ветру, но всё равно рыдания клокотали в груди и слезы застилали глаза. Мать незаметно подошла сзади, нежно тронула его за руку, и спросила лишь: - Когда приедешь? - Не знаю. Когда приду в себя. - От жалости матери становилось только хуже, хотелось завыть в голос, но он верил: он справится. Он все сделал правильно. Нельзя так играть его чувствами, нельзя так подло поступать – за все нужно платить. - Джаред. - Казалось, леди Шерон не решается спросить, дабы еще больше не расстроить сына, но ей требовалось сделать распоряжения. - Если бы это был кто-то другой, я не стала бы спрашивать тебя, дорогой, его бы сразу отправили к Люсьену. Но этот мальчик. Он бывал здесь в качестве почетного гостя, и его тут все знают, знают как «свободного», - подчеркнула она последнее слово, - может, ты хочешь… - Нет. - Ответ прозвучал, как выстрел. Джаред медленно повернулся к матери: не было уже слез, зло прищуренные, лисьи глаза, были полны ненависти. - Он ничем не лучше других. Все, как обычно. Никаких поблажек. Пусть сделает из него полезного раба. Правда, боюсь, прости, мама, но, пожалуй, его можно использовать только в качестве подстилки. - Вот и хорошо, - спокойно сказала леди, - думаю, до твоего приезда Люсьен его подготовит. Для тебя, дорогой. Джаред хорошо знал огромного двухметрового Люсьена. Всех свободных слуг и рабов, как только они появлялись в замке, немедленно отправляли к нему; он одновременно заключал в себе множество функций: палач, надсмотрщик, первый помощник по хозяйственным делам лорда Падалеки; в военные времена он возглавлял оборону замка, в мирные – решал споры и конфликты между челядью. Рожденный в неволе, он всю жизнь служил клану Падалеки, был обучен многим ремеслам и очень быстро находил самое лучшее применение для новых слуг и рабов, дабы те служили с рвением и интересом. Да, Люсьен умел обламывать непокорных рабов, но Джен… Джаред вздохнул. Определение "непокорный раб" не совсем подходило Дженсену, но, в любом случае, свободного человека необходимо приучить к мысли, что он отныне – лишь раб. Рано или поздно, Дженсен всё равно отправился бы к нему, так зачем оттягивать неизбежное. И лучше будет Джареду покинуть замок, поскольку он не знал, сможет ли удержаться и не вмешаться в жесткую ломку бывшего возлюбленного. - Да, мама, - запоздало ответил он. Вскоре он оставил мать, перед отъездом он должен был решить еще кое-что. Лери. Он обещал Дженсену отпустить мальчишку, и, как бы ни хотелось ему сейчас разорвать разлучника, он сдержит слово.Отпустит, да… Даже не одного, а в сопровождении четырех слуг и с большим «приданым»; его люди проводят малыша туда, откуда он пришел. Джаред не сомневался: когда бывший подкидыш и сирота появится среди своих сородичей в новом качестве – богатого, по их меркам, кайроса, – многие семьи закроют глаза на безродность мальчишки и очень скоро на рынке брачных партнеров он найдет себе достойную пару. Он молод, очень молод; у него закружится голова от внимания, он скоро забудет Дженсена. Два года – это не двадцать лет, а ведь именно такую пропасть времени Джаред был знаком с Дженсеном. Впервые увидев Дженсена в 5 лет, Джаред уже знал – это его будущий партнер. Он относился к нему лучше, чем к членам клана, он выполнял все его желания и всегда от всех защищал. Как он мог – так предать его?! Эта неутолимая горечь обиды теперь вечно грызла Джареда. Глядя на юное лицо Лери, на его хрупкую фигуру, Джаред признавал: мальчик красив. Но что в нем такого еще, кроме красоты? За какие качества этого юноши можно нарушить клятву, бросить все, сделаться изгоем? Неужели только из-за длинных ресниц и по-девичьи тонких рук, лодыжек, ярких губ? Сам Джаред не знал, почему он любит Дженсена, и любит ли вообще, Дженсен был – его, всегда, как рука или нога, как голос, как дыхание. Не задумываешься о таких вещах, пока не потеряешь. Джаред отошел от кровати мальчика, боясь себя и своих желаний, ведь убить – так легко. И так просто. Зачем, когда можно наказать по-другому. Разбить Дженсену сердце, насладиться его страданиями, когда он поймет: его жертва напрасна. Джаред направился к отцу, чтобы обсудить свою предстоящую поездку по обширным владениям Падалеки и оставить свои распоряжения относительно Лери. - Ты не можешь рассчитывать на мое снисхождение. - Огромный и флегматичный как всегда, Люсьен неторопливо растягивал Дженсена на дыбе, закрепив цепи так, что вывернутые руки находились уже под опасным углом, а большие пальцы ног едва касались каменного пола. Он отошел, с удовлетворением оглядел проделанную работу и спокойно продолжил: - Ты не выбрал моего хозяина добровольно, но от судьбы не уйдешь. Теперь я должен подготовить тебя как можно лучше, для любых прихотей господина. Дженсен вымучено застонал; Люсьен понял это по-своему: - Говоришь, ты все знаешь и так? Нет, ты проходил другую науку любви, а раб – он должен делать то, что хочется хозяину, всегда быть готовым к этому. Даже если ты висишь на дыбе, если он захочет получить тебя на ней, ты должен сделать все, чтобы он остался доволен. «Свободные» думают оба, как доставить удовольствие друг другу, а ты должен научиться забывать о себе. Я помогу, думаю, ты быстро научишься. Дженсен уже несколько дней находился в полной власти этого специалиста по дрессировке рабов. Люсьен каждый день поил его возбуждающими средствами, утверждая, что намеренно вызванное желание поможет ему сейчас многому научиться, например, получать наслаждение от входящего в него искусственного фаллоса, не обращая внимания на боль в вывернутых суставах. Люсьен знал толк в медленных пытках. Он закрепил цепи так, чтобы Дженсен мог двигаться; немного – но мог. Каждое движение приносило мучительную боль и такое же мучительное наслаждение. Невыносимо болели руки, натянутые мышцы на спине и ногах, но фаллос, находящийся сейчас у него в заднем проходе, обшитый мягкой кожей, идеально повторяющий контур настоящего, – он приносил такое наслаждение, от которого хотелось надвинуться глубже на него. Этот инструмент был закреплен в стене позади Дженсена на нужном уровне. Впервые увидев стертую кожу на его «головке», Дженсен похолодел, догадавшись о его предназначении, а теперь сам невольно насаживался на него, надеясь хоть чуть-чуть подавить бушевавший огонь в крови. - Давай, я жду, - предложил Люсьен. - Если ты будешь медлить, я еще подтяну цепи. Ну, давай, ты же хочешь, сделай это. Медленно, чтобы не было так больно. Дженсен уже насаживался, все глубже, упираясь большими пальцами в пол, весь дрожа, взмокший от усилий, Люсьен удовлетворенно кивал. И все же Дженсен не мог достигнуть удовлетворения, острая боль в вывернутом, напряженном теле мешала, а Люсьен требовал именно этого. «Пока ты не кончишь, не сойдешь с этого инструмента», – заявил ему Люсьен, и пытал этой штукой уже который день. - Я не могу, - простонал Дженсен, повисая на руках. Люсьен покачал головой и молча вышел из пыточной. Дженсен знал: он может не прийти теперь долго. От бессилия, отчаяния, боли по лицу Дженсена заструились слезы. Однако в этот раз Люсьен недолго отсутствовал: он вернулся с новой порцией напитка и влил дурманящую жидкость Дженсену в рот, а потом, как и обещал, подтянул цепи. Люсьен без всякого удовольствия, холодно глядя на него, провел ладонью по промежности Дженсена, отчего несчастный сильно вздрогнул. У него теперь горело все тело, жар в груди, и в паху становился невыносимым. Этот проклятый член в заднице не доставал нужной точки, нужно было ещё больше насесть на него, – и Дженсен двинулся, бессознательно, закусив губы, не замечая, что прокусывает до крови, еще немного… Медленно-медленно, немыслимо изгибаясь, он все же дотянулся, проклятая штуковина задела внутри простату, и несколько касаний ее хватило, чтобы наконец-то достичь оргазма: член выстрелил спермой, Дженсен вскрикнул болезненно и повис на руках, опустошенный, измученный, обливаясь потом, слезами, исторгая последние порции семени. Джаред считал про себя каждый день своего отсутствия, пройденные дни сливались в недели, и каждую ночь он видел перед глазами свою последнюю, отчаянную и злую попытку доказать Дженсену и себе, кто сейчас хозяин положения. Он видел как Дженсен, сидя на корточках, торопливо ласкает его член, и только от этих воспоминаний становилось жарко. Он вспоминал вновь, как входил в него, как смотрел в эти неверные глаза – и прилагал нечеловеческие усилия, чтобы не сорваться и не полететь стрелой в замок. Вернуться немедленно и затрахать Дженсена до рыданий, воплей, до потери сознания хотелось безумно, но разве вернешь этим любовь. «Не обманывай себя, – шептал себе Джаред, – нет, это ты – всегда был и будешь рабом этого зеленоглазого, бездушного идола» И пусть Люсьен сейчас трудится над превращением беспечного, глупого, привыкшего, что все его желания исполняются мгновенно, капризного Дженсена в послушного раба - сейчас Джаред боялся одного. Он боялся вернуться и посмотреть ему в глаза, просто посмотреть. Что увидит он в них? Не любовь, конечно, нет. Порой он не выдерживал, находил мальчика на ночь, и каждый раз выбирал хоть чем-то похожего на Дженсена. У этого, что стонал сейчас под ним, нежные веснушки рассыпаны по плечам, и Джаред жадно целовал худенькие плечи кабацкой потаскушки, надеясь, что и на вкус они окажутся такими же, как у его любимого. Нет, конечно, от мальчишки пахло потом и селедкой, и призрачное очарование рушилось, оставляя на губах привкус горечи. - Зачем ты делаешь это? – устало спросил Дженсен после ежедневной порции ударов хлыстом. Люсьен всякий день давал ему невыполнимое задание, например, простоять всю ночь, не присев и не сомкнув глаз ни разу, или заставляя бесконечное количество раз перетаскивать тяжести с места на место. Когда Дженсен начинал упрямиться, злясь от бессмысленности затрачиваемых усилий, его наказывали плетьми или палками. - Ты должен научиться беспрекословно выполнять все, что от тебя требуют. Это очень просто – не думать. Плеть хорошо приучает к послушанию, и ты получишь ее, даже если не ошибешься ни разу. - Почему? – Дженсен не удивился, ему было уже все равно. - Хозяин всегда прав, - заявил Люсьен, отвязал его от скамьи и повел, запинающегося в тяжелых кандалах, избитого, в холодную и темную келью. Дженсен чуть не упал, споткнувшись на пороге своей тюрьмы, когда Люсьен без церемоний втолкнул его туда, и, едва захлопнулась за ним дверь и заскрипели засовы, без сил опустился на соломенный тюфяк. Еще один бесконечный день, полный боли и бессмысленного тяжелого физического труда закончен. Сколько же… сколько же он здесь? Дженсен лежал на животе, не в силах сдвинуться, спина горела от ударов плетью, незажившие ссадины и раны от ежедневной порки покрывали все тело, но сейчас он был не здесь. Как и всегда, каждую минуту в этом аду, он думал о Лери и ласково усмехался, вспоминая озорные ямочки на щеках, длинные русые волосы, легкую походку и безыскусный, теплый взгляд. Лери. Он был прекрасен, очаровал его сразу, мгновенно. Дженсен был покорен и сам пошел за мальчишкой, шнырявшем на богатом восточном базаре, куда Дженсен пришел в надежде найти подарок для Джареда. Подарок он не купил, но в этот день, почти три года назад, у него появился первый секрет от Джареда. Тайные свидания, поцелуи урывками, беспорядочный секс, только разжигали страсть, и очень скоро Дженсен забыл обо всем: любовь кружила ему голову и дарила крылья. Он и сейчас не жалел, слишком восхитительно было это время; как же быстро оно летит рядом с теми, кого искренне любишь. Он долго скрывал, почти год, но перед самым обрядом бракосочетания не выдержал и сбежал: он не мог допустить мысли, что маленький, любимый Лери – уйдет после этого, и он никогда его больше не увидит. Душою и мыслями он все еще был с ним, за что же его винить? Весь мир ополчился против него, все друзья и семья – превратились во врагов, только из-за того, что он браку по расчету предпочел чистую, преданную любовь бедного сироты. Дженсен не надеялся больше когда-нибудь увидеть Лери. Одним из главных условий, при которых его любимый мальчик останется в живых и проклятие будет снято, было то, что они никогда не должны видеться. Дженсен слабо улыбнулся и тут же поморщился от боли. Но не унимающаяся боль во всем теле, в натруженных руках, лопнувших мозолях – ничто по сравнению с душевной болью. Лери… Ну что же, два года непрерывного счастья – это немало. Не каждому дается и это. Дженсен даже был отчасти благодарен Джареду, если бы не он – Дженсен не пошел бы на восточный базар, и не полез бы к нему в карман юный воришка. Дженсен не сердился на Джареда за то, как он с ним обошелся при встрече, учитывая обстоятельства; удивительно, как он его сразу не убил, а просто потащил в спальню, ненасытно оттрахал и избил. Джаред. Он всегда был вспыльчивым, импульсивным, ревнивым. Как же Дженсен пережил тот первый день, как страшно было ему идти к Джареду, но не было иного способа спасти своего любимого. Дженсен шел, почти ожидая, что Джаред убьет его, как только увидит. Но нет… Не убил. Зато устроил целое представление перед своими гостями и членами клана. Он стоял перед ними, с обеспамятевшим, умирающим Лери на руках, и просил помощи. Эти люди смотрели на него как на грязь, а ведь совсем недавно он был одним из них. Они, несомненно, повеселились, Дженсен слышал немало злорадных смешков, пока происходил обряд превращения его в раба, завершающийся процедурой клеймения. У него не было шанса поговорить с Джаредом наедине, все происходило в приемном зале, у всех на глазах. И все же, он не винил Джареда. Джаред исполнил свое обещание, и, прежде чем Дженсен произнес клятву раба, щеки и губы Лери окрасились в розовый цвет, утратив пепельный оттенок, и он спал, уложенный на скамью возле стены, а не мучительно задыхался. Это был последний раз, когда Дженсен видел своего мальчика, после его унесли из залы приемов, пообещав присмотреть за ним, пока он окончательно не придет в себя. Дженсен верил Джареду, за столько лет он привык ему доверять и знал: если уж Джаред поклялся – исполнит все, что обещал; несмотря на то, что его соперником оказался безродный кайрос, его не придушат тут же, в замке, а отпустят. Условия сделки нерушимы. Дженсен пошевелился со стоном, брякнули кандалы. Цепи опутывали его по рукам, широкий металлический ошейник охватывал шею, эти неудобные тяжелые кандалы не снимали с него даже ночью. Дженсен не понимал, зачем столько железа, он не сможет удрать из замка далеко при любом, самом удачном, раскладе. Слишком много свидетелей, теперь все знают: он бесправный раб, – а беглый раб подвергается опасности быть убитым на месте. Скорее – кандалы для того, чтобы он привык, осознал, кто он теперь, и что его жизнь ничего не стоит. Цепи – как унизительное орудие воспитания. *** Джаред вернулся. Дженсен понял это по тому, что его не вывели, как обычно, во двор, не приковали к деревянному колесу, похожему на детскую карусель. Это тяжелое колесо приводило в движение насосный механизм, обеспечивающий замок водой, принцип был прост: пока колесо крутится, вода поступает в специальные резервуары, стоит остановиться – и струйка воды иссякает. Раньше колесо приводил в движение слепой ослик, но две недели назад животное подхватило какую-то болезнь и сдохло. Люсьен решил приковать к нему Дженсена. Первые два часа толкать колесо было нетрудно, но к концу первого дня Дженсен упал как подкошенный на припорошенную снегом землю, не в силах шевельнуть гудящими от усталости конечностями, и только через полчаса он смог подняться под жалящими ударами плети. Очень быстро он натер кровавые мозоли на руках, босые ноги, онемевшие от холода, он сбил о каменистую почву; потом, сколько ни обматывал он кисти и ступни найденным тряпьем, раны кровоточили, не успевая зажить. Унизительная работа и смех челяди были невыносимы, но к концу второй недели он кое-как притерпелся, да и насмешки поутихли, а одна сердобольная душа даже оставила возле колеса деревянные башмаки и овечью накидку. Дженсен рад был и этому: от холода он страдал сейчас больше всего. Полураздетый, на холодном ветру, он спасался только бесконечным движением. Ступни и пальцы на ногах уже почернели, ночами он не мог спать от боли в ногах. Но все же, это было лучше, чем бесконечные растягивания и подвешивания, каким подвергал его изобретательный Люсьен. Последний считал, что хорошая растяжка необходима Дженсену, чтобы он мог трахаться в самых немыслимых позах для удовольствия хозяина. В какой-то день в подвал спустился лорд, посмотрел холодно на Дженсена, ноги которого были растянуты в разные стороны параллельно полу, руки вывернуты назад – он висел в этой невозможной позе уже несколько часов, а Люсьен только подходил и время от времени затягивал цепи сильнее. Дженсен то приходил в себя, то снова терял сознание; он смутно помнил, что лорд приподнял его голову за волосы, заглянул в лицо, брезгливо отпустил и, не стесняясь его, сказал: - Оставь и Джею немного развлечения, Лис. Он привыкнет, ему станет все нипочем – Джею может это не понравиться. Помнится, у сына были на него большие планы. На следующий день его приковали к колесу. И вот теперь Джаред приехал. Дженсена привели в незнакомую просторную комнату, где от запаха свежести и парфюмерных ароматов у него закружилась голова. Небольшой бассейн и косметические кушетки подсказали Дженсену, что ничего страшного с ним сейчас не случится. Вот разве что после. Люсьен впервые снял с него кандалы и велел войти в бассейн – и впервые Дженсен с радостью выполнил распоряжение этого палача. Он уже забыл, как пахнет чистая кожа, не имея возможности мыться больше двух месяцев. Оказалось, Люсьен умеет не только ломать его тело, делая его гибким и податливым для чужих вторжений, он еще умеет стричь, брить, делать массаж, а под конец ему из покоев лорда принесли золотую коробочку, которую смотритель замка принял с величайшим почтением и поклоном. Он велел Дженсену лечь на одну из кушеток и подступил к нему с этой коробочкой. Дженсен настороженно смотрел, ожидая от него только новую порцию боли. Он чувствовал себя непривычно чистым – и оттого еще более беззащитным: слои грязи частично скрывали сеть шрамов, незаживающих ран и ссадин, обезображенные ступни, ободранные руки. Люсьен сказал с сожалением: - На тебя разрешили потратить это драгоценное лекарство; оно применяется только для членов клана. Но не обольщайся, это не от особого расположения к твоей жалкой заднице. Хозяева хотят, чтобы твой вид приносил удовольствие их сыну и наследнику. Если он захочет разукрасить тебя шрамами с ног до головы – это будет его воля, а сейчас используем это чудо для приведения тебя в порядок… Люсьен зачерпнул зеленоватую пахучую мазь и начал втирать ее в тело Дженсена, не пропуская ни одного сантиметра, обходя только клеймо на бедре. Вскоре от приятных поглаживаний Дженсен разомлел и закрыл глаза. Дернулся только, когда Люсьен коснулся свежевыбритой мошонки, заставив его напрячься; там тоже были тонкие шрамы от ударов узкого хлыста и неровные, округлые от ожогов. Люсьен усмехнулся: - Будешь как новенький. Боль он почувствовал только когда Люсьен стал обрабатывать многострадальные ступни; боль была острая, пронзительная, и Дженсен снова дернулся, но был придавлен железной рукой Люсьена: - Терпи: надо полежать пару часов, тогда все заживет. Я сейчас дам тебе выпить обезболивающую настойку, станет легче. Мерзавец Люсьен обманул его: боль утихла, но потом от напитка, щедро сдобренного афродизиаками, Дженсену стало жарко; гулко стучало сердце, горели руки и губы, любое движение вызывало новую волну возбуждения, отдаваясь в паху. Дженсена не оставляли тревожные мысли о предстоящей встрече, и, кроме телесных страданий, одолевали душевные: он не хотел, чтобы Джаред брал его… Отдаваться насильно, пусть и бывшему любовнику – это так мучительно, когда жаждешь совсем не этих объятий, грезишь о другом, о любимом. Он не знал, любил ли когда-нибудь Джареда, или только терпел навязанное партнерство до встречи с настоящей любовью. Теперь не вспомнить, но он знал одно: ему ненавистны стали опостылевшие объятия, постоянный ревнивый контроль. Джаред опекал его так плотно, что не давал вздохнуть, взглянуть в сторону; удивительно, как он смог так долго его обманывать. Но теперь пришло время расплаты. Дженсен также не знал, боится ли он Джареда сейчас, он вообще не знал, что и думать. Зловещие заявления лорда Падалеки и Люсьена, казалось, свидетельствовали о том, что Джаред не собирается с ним церемониться. Но действия Джареда отчасти противоречили их словам. Если бы Джареду так не терпелось расправиться с ним, зачем бы он уехал, не занявшись пытками самолично? Он только сорвал первый приступ справедливого гнева на Дженсене, а какой Джаред бывает в ярости, ему было хорошо известно. Только раньше этот гнев и ярость были направлены против тех, кто, по мнению Джареда, пытался обидеть Дженсена. Дженсен вспомнил происшествие из прошлой жизни, пятилетней давности, им было тогда столько же лет, сколько сейчас Лери.На празднестве в честь богини плодородия и благоденствия Лейе, уже к середине ночи плавно перетекшего в необузданную оргию, два пьяных остолопа вдруг возжелали невменяемого после обильных возлияний Дженсена. Здесь развлекались только юноши из знатнейших семейств империи, почти все знали, кто такой Джаред, но выпитый алкоголь и красота Дженсена подвигли оболтусов на необдуманный поступок. Стоило более крепкому Джареду отлучиться ненадолго, бойкие парни подхватили Дженсена с двух сторон, оттащили в тесный будуарчик, раздели и чуть было не отымели. В самый последний момент в будуар, обитый красным шелком, ворвался взбешенный Джаред, и только благодаря обивке в тон Дженсен не увидел, очнувшись, сколько здесь крови. Джаред одел его, подхватил на руки и, не глядя, перешагнул через бесчувственные тела, бормоча, что убьет каждого, кто только прикоснется к нему. Но это было до его побега… Дженсен помнил также и тяжелые сапоги, что прошлись по его ребрам перед отъездом Джареда. С тоской Дженсен подумал, что, возможно, теперь это его будущее. Что ж, Люсьен научил его терпению. Дженсен не ждал от встречи ничего хорошего, хороня заранее надежду на прощение и снисхождение. Возможно, Джаред опять изобьет его… Жжение в паху, гиперчувствительность кожи становились все сильнее, проклятый Люсьен не пожалел возбуждающих средств, влив в него лошадиную дозу. Дженсен нетерпеливо ворочался на кушетке: ему мучительно хотелось окунуться, вода была так близко, прозрачная, манящая, она бы охладила его пылающее тело; но тут вернулся Люсьен, внимательно осмотрел Дженсена и удовлетворенно сказал: - Хорошо, теперь ты почти готов. Дженсен удивленно посмотрел на него, а Люсьен уже протягивал к его шее руки, что-то блестело в них. «Ошейник», – догадался Дженсен. Только это был не грубый, тяжелый, натиравший шею и давивший на плечи, а тонкий изящный золотой ободок. Люсьен в мгновение ока застегнул похожий на украшение символ рабства на его шее, так же быстро нацепил невесомые после кандалов золотые браслеты с ажурной цепью на руки и щиколотки. Дженсен в удивлении оглядывал доступные участки кожи: от шрамов не осталось и следа, даже почерневшие пальцы на ногах теперь вновь были нормального, розового цвета, кровавые мозоли на ладонях тоже исчезли, гладкая, как у младенца, нежная кожа… Он поднес руку ко рту, лизнул – ни запаха, ни цвета… Колдовское зелье. Дженсен вспомнил проклятие, из-за которого едва не погиб Лери, и чуть заметно вздрогнул. Джаред никогда не рассказывал ему о семейных тайнах, только улыбался загадочно, снисходительно, целовал его, и все вопросы забывались в ласковых объятиях. Но стоило ему нарушить правила, перестать плыть по течению, сделать хоть что-то свое, настоять на своем желании, и все изменилось в его жизни. Да, он был необыкновенно счастлив эти два года, но проклятие грозной семьи Падалеки настигло его, даже так далеко от родного дома. И все рухнуло, все стало плохо, пришло время платить за украденное счастье. Что ждет его сегодня? Джаред уже второй день наблюдал из галереи за Дженсеном: отсюда был хорошо виден задний двор, проходящие слуги, большое деревянное колесо, что механически толкал перед собой его бывший любовник. Даже отсюда, с высоты, он видел, как ему холодно, и невольно обнимал себя за плечи, не замечая этого, шептал: - Джен, эта работа создана для тебя, она ждала тебя все эти годы. Только такой осел, как ты, мог превратить свое блестящее будущее в такое жуткое дерьмо! – Джаред не жалел сейчас умершего осла, у него есть достойная замена. Пусть крутит это колесо, изнывая летом от жары, а зимой от холода, волоча за собой тяжелые кандалы, – самая подходящая работа для этого жалкого ублюдка. - Я готов был мир бросить к твоим ногам, Джен. А что ты выбрал? Думаешь, это я посадил тебя на цепь? Нет, это постарались твоя глупость и твоя похоть… Он почему-то не мог заставить себя выйти туда, а на вопросительные взгляды Люсьена угрюмо отворачивался. Разрешила ситуацию, как всегда, леди Шерон. - Милый, что ты себя мучаешь? – Она ласково взяла его ладони в свои, заглянула в несчастные глаза: - Перестань бегать от себя, ты ни в чем не виноват. Я распоряжусь, его приведут завтра к тебе. Из-за него я теряю сына. Джей, дорогой, ты не можешь так долго отсутствовать, постоянно уезжать, ты нужен здесь. Вскоре мы с отцом покинем замок, у него опять неотложные дела при дворе, как обычно… Ты должен решить, что с ним делать. Или это сделаю я. Услышав решительные нотки в голосе матери, Джаред торопливо кивнул. Он знал: мать правит домом железной рукой. Несмотря на давно сложившиеся традиции мужских браков, были еще очень редкие семьи, где мужчина женился на женщине, и леди даже признавалась супругом равной, а не влачила жалкое существование как бесправное существо, используемое только для продолжения рода. Но стать леди, а не просто наложницей, да еще получить официально статус равной удавалось единицам, и для этого нужно было обладать недюжинным умом и силой воли. Леди Шерон в полной мере обладала и тем, и другим; она не могла больше выносить странную обстановку в доме, и требовала определенности. Ей нужно было знать, как относиться к Дженсену: задавить свою растущую жалость, или дать ей волю, – и это зависело только от ее сына. Ей не хотелось больше видеть, как ее любимый сын мучается. Она даже готова была тайно отравить возмутителя спокойствия, лишь бы вновь все стало, как прежде. Только она сомневалась, что смерть мальчика принесет покой ее сыну. -Хорошо, мама. Ты права, я обещаю, скоро все разрешится. Я не доставлю тебе больше проблем. Дженсен замер на пороге просторных покоев Джареда, укутанный с головы до ног в теплый плащ, не решаясь поднять глаза. Люсьен привел Дженсена без обычных тычков, бережно поддерживая под руку, вручил ключи от золоченых оков хозяину и покинул их, не оглянувшись. Джаред поднялся с широкого кресла, отставил бокал с золотистым пьянящим напитком, подошел вплотную и притянул его в медвежьи объятия. Задохнулся от вида, от прикосновения, от тонкого, едва уловимого, родного и любимого запаха. Приник к шее, вдыхая, и не мог отпустить, замерев и наслаждаясь близостью. Он не смог удержаться, слишком долго он ждал, порыв был таким естественным, но тут же он пожалел о нем. Его ужалила мысль, как бы Дженсен не догадался о том, как ему хочется сейчас подхватить его на руки, целовать нежно, ласково, просить прощения. Дженсен же даже и дышать перестал, без мыслей и чувств; стоял, окаменев и боясь расплескать невероятно острое возбуждение, презирая себя за это желание, превращавшее его в животное. Джаред вскоре нехотя отстранился, и заглянул в лицо. Как он и боялся, пустые глаза, только похоть, нет в них любви, да и была ли она… Оборвалось что-то внутри, Джаред криво усмехнулся: - Шлюха готова к употреблению? Злость от непонятного разочарования вновь сделала его грубым; он сорвал с Дженсена плащ, ничуть не удивившись, что под ним нет одежды, лишь золоченые изящные цепи. Он оглядел это совершенное тело с пристрастием: нет никаких следов насилия, но изменения есть, значительно похудел, тонкая талия еще больше подчеркнула широкий разворот плеч. Ни грамма лишнего веса, скорее даже, его нехватка, чуть впалые щеки, глаза стали казаться еще больше и выразительней, а этот рот – при одном взгляде на него Джаред почувствовал, как у него шевельнулся член, готовясь к атаке. Невесомые с виду цепи опутывали Дженсена, смотрелись словно украшения на этом скульптурно прекрасном теле, но Джаред знал: это сталь с покрытием золота и разорвать их практически невозможно. Джаред вынул ключ, что передал ему Люсьен, и отомкнул пару замочков, давая большую свободу движений заключенному в оковы. Дженсен в замешательстве смотрел на цепи, вдруг провисшие до самого пола; из-за них он едва не упал пару раз пока шел сюда, так что Люсьену пришлось его поддерживать. Теперь же он был почти свободен: по длинной цепочке свисало с обеих рук, две волочились от браслетов на ногах, и по прихоти хозяина их можно было закрепить самым немыслимым и изощренным образом. Джаред притянул к себе Дженсена, уже не надеясь на ответное объятие, его сердце вновь ожесточилось. Он желал теперь узнать, насколько готов его раб; его пальцы тут же нащупали вход. Джаред хмыкнул: действительно, готов. Он ненадолго задумался, какими способами Люсьен готовил «это тело», если дырочка настолько податлива, что мгновенно раскрывается под его пальцами, потом откинул подобные мысли. Какая разница, что там было в нем, главное, он готов. Джаред снова ощупал влажную, смазанную дырочку, пробуя, надавил, погрузил пальцы внутрь, удивляясь легкости проникновения. От его действий Дженсен затрепетал, рванулся от него, и теперь Джаред понял его настрой: похоже, Дженсен отчаянно сопротивлялся искусственно созданному возбуждению, и взгляд его, стеклянный, сосредоточенный, внутрь себя, означал только одно – сам Дженсен не хочет быть с ним, но его тело предает его. «Хорошо же, – мстительно решил Джаред, – я сделаю так, что ты всю ночь будешь умолять меня позволить кончить, но не дождешься. Заебу, блядь, до смерти, так что забудешь о своем недоделанном кайросе». Невозможно было сейчас ему сдержать собственное желание, возникшее без всяких искусственных возбудителей, от осознания, что теперь с Дженсеном все по-другому – Джареду было больно, но желание немедленно оттрахать предателя от этого не проходило. Джаред видел уже: Дженсен под действием любовного напитка, и кончит даже от незначительных с его стороны усилий. Этого допустить было нельзя; он повлек его к кровати, поставил перед собой, садистски улыбаясь, вынул из кармана шелковый тонкий шнурок: - Стой и не шевелись, убью, если дернешься, - предупредил он, и начал ласкать уже наполовину вставший член Дженсена. Дженсен стоял и смотрел, как Джаред присел перед ним, не смея его оттолкнуть: школа Люсьена не позволяла ему сделать это. Джаред нежно коснулся губами головки, вызвав у Дженсена судорожный вздох, облизал, подразнил языком, дождался, когда член поднимется, затвердеет, выступит на головке капелька естественной смазки. После Джаред перехватил шелковым шнурком мошонку, плотно перевязал и бесцеремонно приказал: - Давай, Джен, вставай раком. Дженсен медлил, глядя перед собой, губы его шевелились; обреченно-загнанное выражение на его лице резануло Джареда по сердцу, и он прикрикнул зло, заглушая в себе сочувствие: - Чего ты ждешь? Вставай, сука, пока я снова не … И ту Дженсен удивил его: он вскинулся, посмотрел прямо, приглашающее, словно всем своим видом говорил – ну давай, ударь. Ах, ты… Ясно, ему легче получить побои, чем снова лечь с ним. Джаред знал, знал это, так почему же эта бессловесная демонстрация причинила ему новую боль? Джаред мгновенно подобрался, как змея перед броском. Спокойно. Этот ублюдок не выведет его из равновесия. Жалкий, глупый раб, с кем ты пытаешься бороться. Джаред успокоился: он точно теперь знал, что делать, сомнения оставили его, принятое решение – правильное или нет, это другой разговор, – дало ему уверенность. Именно это он и сделает: будет доводить Дженсена каждую ночь до сумасшествия нежными, умелыми ласками, но не позволит ему кончить, как бы он ни просил. Он будет ласков, он не оставит на этом совершенстве синяков, но его объятия станут для Дженсена настоящей пыткой. Джаред даже решил про себя запретить давать Дженсену любовное зелье. Он уверен был, что и без него прекрасно справится, он знал это сухощавое поджарое тело лучше своего, все нужные точки; оно всегда отзывалось на его прикосновения как хорошо настроенный инструмент. Дженсен ждал, что Джаред взорвется, со страхом и надеждой, пауза все затягивалась, и надежда таяла. Джаред молча и сосредоточенно, будто потерял к нему интерес, отошел от него, начал небрежно и неторопливо раздеваться. Казалось, он погружен в глубокие размышления, и эта реакция все больше пугала Дженсена. Что же он задумал?.. Джаред, раздевшись, непринужденно подошел к нему, обнял и, чувствуя, как содрогнулся в его объятиях Дженсен, ласково сказал: - Ну что же, любимый, пришло время вспомнить, как хорошо нам было вместе. Ты забыл, но я напомню тебе… Если Джаред хотел выбить, вытрахать из Дженсена мысли о Лери, то ему это блестяще удалось. Дженсен не думал, не мог думать ни о чем, он был сейчас весь одно воплощенное, дикое, неутоленное желание. Дженсен стоял на коленях, упираясь руками в пол, а Джаред трахал его, придерживая любовно за бедра, совершал толчки, все время меняя глубину и амплитуду, бесконечно касаясь орешка простаты, доводя до безумия совершенством ласки. Любовная пытка продолжалась давно, уже начали светлеть окна в предрассветной тиши. Началось все в постели: когда Джаред разделся, он неожиданно подхватил его на руки, бережно положил на кровать и тут же навис сверху. Он покрыл все его тело невесомыми, как прикосновение крыла бабочки поцелуями, от ресниц до розовых пяток, он вел себя почти так, как в их самые лучшие времена, только не позволял ему дотронуться до перетянутой тугим шелковым шнурком мошонки. Член и яички Дженсена ныли и горели, но Джаред ласково отводил его руки от них, продолжая целовать и доводить до исступления; когда же сам дошел до нужной стадии, то легко приподнял его бедра и вошел в него, продолжая быть нежным и издевательски осторожным. Если бы не набрякшая мошонка, это была бы незабываемая ночь, а так Дженсен только и думал, как бы освободиться. Он вновь и вновь тянулся к своему паху, а Джаред аккуратно убирал его руки за спину или держал их над его головой и продолжал, продолжал и не останавливался, либо трахать его, либо ласкать. После того, как Джаред кончил, победно улыбаясь, обмазав его спермой и тут же облизав, он в течение часа зацеловывал самые чувствительные и нежные местечки, все, от чего Дженсен получал раньше удовольствие: соски, местечко возле пупка, на крыльях лопаток, у ключицы, не забыл ни одну родинку и веснушку. Лаская его Джаред снова пришел в боевую готовность, и снова вошел в него, на этот раз на боку, и в этой позиции забирал его руки в захват, пользуясь висящими с браслетов цепями, накручивал их на кулак, ограничивая свободу рук Дженсена, чтобы он не мог в процессе отымения сорвать шелковые путы и подрочить себе. Дженсен умолял, просил, даже грозил – Джаред не слышал его, не позволяя даже прикоснуться к себе «там», не забывая об этом ни на минуту. Несколько раз от напряжения Дженсен терял сознание, но каждый раз Джаред прекращал ласковые издевательства, а едва Дженсен открывал мутные глаза, продолжал опять: сперва нежные, потом страстные поцелуи, облизывания. И вновь Джаред брал его, бережно и любовно, словно невиданную драгоценность. Пару раз Дженсен приходил в неистовство, кричал, пинался, рыдал, но Джаред окутывал его собой, как живая смирительная рубашка, зацеловывал до беспамятства и снова трахал. Сейчас он поставил его, обессиленного, полуобезумевшего, на колени, в той самой позиции, что требовал еще в начале этой бесконечной ночи. Дженсен ничего не соображал от пульсирующей боли в паху, он боялся смотреть на свой посиневший член; каждый толчок Джареда приносил вместе с наслаждением боль, боль и наслаждение смешались, достигли уже такого уровня, казалось, терпеть дальше невозможно. Лицо было мокрым от слез, тело блестело от пота, он мелко дрожал, а Джаред все не останавливался. Казалось, он никогда не насытится. Руки подломились, Дженсен повалился вперед, уперся головой и плечами в пол, в который раз потянулся к паху, ища шелковый узел, вздрагивая от нетерпения, но Джаред успел перехватить его руки, заломил за спину и, не переставая трахать, укоризненно сказал, слегка задыхаясь: - Джен, еще раз так сделаешь, свяжу, - и, накрутив на руку цепи, притянул обе кисти Дженсена к пояснице, продолжая свои движения, он уже чувствовал, что приближается к оргазму: - Сладкий… еще немного… бля, Джен, подмахни, не будь бревном, я так старался… Дженсен что-то прошептал сорванным от крика голосом, Джаред все же услышал, даже на волне подступающего оргазма, переспросил: - Что? - Не… ненавижу…- прохрипел Дженсен, снова отключаясь. Джаред улыбнулся, и его тело потряс очередной оргазм. Он выпустил обеспамятевшего Дженсена из рук, повалился рядом, еле дыша, и прошептал: - Взаимно.