Гордиев узел

Лучшее в добрых делах — это желание их утаить.

Моросил дождь. Мелкие капли легонько стучали по оконному стеклу в гостиной Башни Старост. За их стуком было слышно, как шумит лес и как тревожно воют существа этот лес населяющие. Погода ещё не настолько испортилась, чтобы предполагать размытые тропинки на пути к стадиону, по которым предстоит пройти большей части учеников завтра. «Слизерин» — «Пуффендуй». Всё-таки хорёк выбил своим право играть матч второй парой. Он выиграл ровно неделю, но Гермиона не сомневалась, что он воспользуется этим временем по полной программе. Этот сезон квиддича будет иным хотя бы потому, что даты первых игр поставлены на месяц раньше, чего раньше не случалось. Гермиона предполагала, что на то были свои причины. Мрачность. В Хогвартсе, доме для всех когда-либо там бывавших и опоре для всех нуждающихся, царил мрак. Бесконечные перешёптывания, косые взгляды исподлобья, резко стихающие разговоры и холод. Внутренний холод, который появляется, едва человек остаётся сам с собой наедине. Величественные каменные фигуры теперь казались устрашающими. Громкие крики — опасными. Как будто дух вездесущей Амбридж и её проминистерских проповедей всё ещё в школе. Хотя, конечно, не это заставляло учеников замолкать и вести себя как можно тише — даже при тоталитарном режиме этой розовой жабы атмосфера не была такой давящей. Весной много что изменилось, и мысли, высказываемые лишь в контексте безумных заговоров, оказались вовсе не выдумкой. То, чего все так боялись, оказалось правдой. Он вернулся. Это уже не говорили вслух, не обсуждали шепотом в закоулках замка, не афишировали свой страх ни студенты, ни преподаватели. Однако этот самый страх читался в глазах каждого. Родители слали все больше тревожных писем и требовали от школы безопасности для учеников, а сами ученики ходили как в воду опущенные. Мрак заполнил всё вокруг и пытался проникнуть в стены замка. Хотя кто знает, может, он уже сумел прорвать оборону. А квиддич — это праздник. С громкими овациями, ликованием и ощущением единства. Когда весь факультет заодно, когда можно отпустить себя и с чувством поддерживать свою команду, а потом восторженно вопить в гостиной «ГРИФФИНДОР!» и хотя бы на это короткое время превращаться обратно в самих себя, в школьников — с их маленькими проблемами и большими радостями. Обоснованное решение погрузить учеников в эту атмосферу как можно скорее. Хоть бы это сработало. Гермиона с тоской посмотрела на свой шарф, сушащийся на решётке у камина. Ей никогда не нравилось, какими бывают вещи после сушки магией, поэтому предпочитала естественный процесс магическому. Злосчастный дождь скорректировал планы девушки по-своему, и теперь она сидела на диване, забравшись на него с ногами. Было уютно. То, что Грейнджер задержалась в гостиной больше, чем на минуту, было настоящей волевой победой. Ей всё ещё не хотелось встречаться один на один с Малфоем, но жить так, как она жила весь этот месяц, стало просто невыносимо. Гарри и Рон были рады тому, что их подруга, поселившись отдельно, всё равно каждый день навещала их в гостиной Гриффиндора. Как-никак, все школьные годы они прошли втроем рука об руку. Правда, Рон быстро заподозрил неладное. — Ты скоро будешь здесь оставаться ночевать, — сказал он ей, когда время перевалило за полночь. Они сидели вдвоём у окна, когда все уже давно разошлись по спальням. — Я знаю, ты против моих идей относительно Малфоя, но всё же — дай мне поговорить с ним. Это невыносимо — видеть твой взгляд на стрелки часов, приближающие тебя к моменту возвращения обратно в Башню, — Рон взял руки девушки в свои и немного сжал. Он беспокоился за неё, и если она сама его срочно не успокоит — быть беде. — Рон, всё в порядке. Я просто чувствую себя одиноко там, в Башне, после стольких лет шумных ночей и разговоров по душам после отбоя, — улыбка вышла неуверенная, поэтому Гермиона спешно продолжила, — Малфой тут ни при чём, поверь, он не сможет испортить мне жизнь, даже если очень постарается. Уизли мягко улыбнулся. — Пойдём, провожу. *** «Сынок!». Так начиналось первое письмо от матери за весь этот грёбаный месяц. Многообещающе. «Прости меня за то, что не писала так долго. Были причины, по которым я не могла этого сделать. Совиную почту перехватывает Министерство, да и некоторые из последователей Тёмного Лорда не гнушаются вскрывать чужие письма. Но я не могла не написать тебе о том, что происходит дома. Сначала о том, что свербит у меня в груди изо дня в день. От отца никаких известий, даже не знаю, жив ли он. Белла пообещала мне разузнать о нём, но с тем презрением, с каким она о нём отзывалась, вряд ли она действительно поможет. Драко, твоё имя упоминалось сегодня на собрании Пожирателей. Господин хочет что-то поручить тебе, милый. Я не знаю, что именно, меня больше не рады видеть за одним столом с ними. Однако я уверена в том, что если Тёмный Лорд тебе поручит задание, ты сможешь попросить за отца, чтобы ему организовали побег из Азкабана. Знаю, сынок, у вас с отцом плохие сложные отношения… Ты имеешь право на него злиться, возможно, ты и меня считаешь не лучше него, пускай, но твой отец не заслужил такой смерти, и ты это понимаешь. Без Люциуса я в Мэноре чужая и беспомощная. За мной наблюдают и слишком часто просят прогуляться в саду, подальше от дома. Ах, если бы он вернулся, насколько бы стало легче дышать!..» Дальше читать не было смысла. Причитания по поводу отца Драко интересовали не больше, чем разновидность мандрагор. Поэтому письмо левитировало прямо в камин, вспыхнув на подлёте к языкам пламени. Драко нарочно не писал матери в этом месяце, отчасти дожидаясь её первого шага, отчасти по причинам, по каким сама Нарцисса долго не осмеливалась написать. Домой стало страшно писать. Кроме перехватов почты аврорами, которых Малфой объективно не особо боялся, были бездари, слоняющиеся по дому, готовые помешать доставке письма адресату. Драко никаких своих опасений и переживаний писать не собирался, но содержание конверта можно извратить как угодно — такие «письма счастья» положили не один десяток людей в могилу, о чём Драко знал их первых уст. «Сынок!». Такое обращение заставило вздрогнуть. Было в нём что-то особенно домашнее, что-то невероятно тёплое. Эта фраза — олицетворение ветхого домишки на окраине Хогсмида, где пахнет имбирным печеньем и всегда зажжен камин. А ты в это время идёшь по колено в снегу, каждый шаг — усилие, каждый вдох — ледяной вихрь затыкает тебе глотку. Ты усталый и продрогший, мечтаешь оказаться в этой хибаре и хотя бы на секунду поднести окоченевшие руки к огню. Видишь мерцание света в окошке дома, видишь открытую дверь специально для тебя, а она с грохотом и скрипом захлопывается на несколько замков и заклинаний. Это уже не захудалый дом, а неприступная крепость. От тебя. В целом, эта метафора, выдуманная однажды воспалённым умом Драко, как нельзя лучше описывала их отношения с матерью. Когда-то она была мамой — и это самая охерительно больная мысль. До всех этих сессий и катарсисов, до Хогвартса и Поттера, до Тёмного Лорда и бесконечной мглы, у него была мама. Время, поступки, в конце концов, отец разделили их, поломали мостик до этого дома с имбирным печеньем. А после сепаратного мира это Нарцисса бежала к нему, как он к ней до этого. Бежала, наверное, изо всех сил, опаздывая на года, пытаясь скользнуть обратно в тепло. Драко подумал в тот раз о том, что заслужить любовь нельзя, это так не работает. Даже если ты очень стараешься. Даже если ты мать. Скорее всего, Нарцисса была против истязаний, которым подвергался Драко. Скорее всего, ей никогда не доводилось хлебнуть то, что хлебнул её сын, и поэтому не предавала этому значения. Скорее всего, ей не хотелось знать, что творится в северной комнате. Но она знала. Она оправдывала отца. Она твердила как заведенная фразу «Так надо». Она думала, что можно всем сердцем любить сына, но раз в неделю закрывать глаза на происходящее. Нельзя. Это скотское «Сынок!» вызывало в Драко бурю эмоций — от неконтролируемой ярости до щемления от нежности в груди. Эмоциональные качели делали солнышко со скоростью Нимбуса-2001. Драко бесцельно сжал кулаки. Ему было плевать на отца, поэтому если он и станет просить Тёмного Лорда за него, то только ради оставшегося имиджа семьи. И, возможно, ради матери. Грядущие перемены заставили их сплотиться, но он как будто бы не чувствовал ничего от этого сближения. Мать точно его союзник, но в чьих интересах — своих или отца — Драко сомневался и от этого не мог доверять даже ей. Полный пиздец. Он напишет ей после матча, хотя бы будет что рассказать и письмо не выйдет совсем сухим. *** Снизу послышалась перепалка. Толкнув дверь, Драко прислушался к голосам в гостиной. Капризный визг возвестил о том, что там находилась Паркинсон, а ровный скучающий тон явно принадлежал Грейнджер. Суть спора выяснилась только тогда, когда Малфой посетил их своим присутствием. — …. Если бы за книгами ты прятала не своё тощее ебало, то возможно хотя бы кто-то из Уизли попытался тебя заломать. Ты в подмётки ни одной тёлке со Слизерина не годишься. — ….Проституткам слова не давали, — тем же скучающим тоном произнесла Грейнджер, не отрывая взгляда от учебника. — Да пошла ты, целка ебаная. — Оксюморон? — Чего, мля? Выделывайся перед своими особо умными, которые до сих пор краснеют от слова «секс», поняла? На этом моменте Гермиона всё-таки подняла глаза и увидела за спиной у Паркинсон Малфоя. В его взгляде промелькнуло что-то вроде сожаления за этот диалог. — Что молчишь, грязнокровая уродина? — Паркинсон явно ждала от неё смехотворной капитуляции. — Знаешь что, Пэнси? — гриффиндорка откинулась на подушки дивана, — лучше знать, что такое «оксюморон» и не трахаться, чем быть дурой и каждый день с новым парнем торопливо возиться в подсобке у теплиц. А ещё знаешь что? Ты никогда никому не будешь нужна больше, чем проститутка, а замуж выйдешь, только если найдёшь какого-то отчаянного бедолагу. Всего плохого, — Грейнджер встала и закрыла книгу с настолько громким звуком, что открывшая было рот слизеринка резко его закрыла. Послышались хлопки. — Браво, Грейнджер, разнесла, — лениво растягивая слова произнёс Малфой. Гриффиндорка напряжённо сощурилась, ожидая продолжения. — Ты не дура и, упаси Мерлин, не возишься ни с кем в подсобке. Ты примерная девочка, никого к себе не подпустишь. Но разве кто-то посягает? Вкрадчивый голос спутал все карты Гермионы, которая собиралась уже покинуть этот балаган. Шаг за шагом слизеринец приближался к ней, а его тень, отбрасываемая пламенем камина, уже лежала на ней. — Ты никому не сдалась, грязнокровка, — почти успокаивающе прошелестел Малфой, — никто не хочет прикоснуться к тебе, раздеть тебя. Нет желающих попробовать тебя на вкус, понимаешь? И Гермиона задрожала. — Понимаешь, что даже ваш платонический тройничок с Поттером и Уизли только, сука, платонический? Они найдут кого отыметь, отвратительно даже говорить об этом, знаю! Но ты будешь трахать себе мозги, пока герой Британии будет тыкаться в хорошенькую семикурсницу, а Уизел обслюнявливать чей-то лифчик в туалете плаксы Миртл. А у тебя даже этого не будет. фригидная. жалкая. сука. Малфой прижался к спине Паркинсон и запустил руку в декольте. Он сжал левую грудь и изо рта слизеринки вылетел потрясённый стон. Не отводя глаз от Грейнджер, он широко мазнул языком по открытой шее. — Слышишь, как она стонет, Грейнджер? А ведь я просто дотронулся до груди. Спорим, она уже влажная, а, грязнокровка? Гриффиндорка сглотнула и сделала шаг назад, но взгляд Малфоя пригвоздил её к полу. Не в силах противиться, она смотрела, как его рука скользит по животу Паркинсон и исчезает под резинкой юбки. Пэнси дёргается так, будто хочет отодвинуться от руки. Ей неприятно, вспыхивает мысль у Гермионы. И только долгий жадный стон свидетельствует о том, что она ошиблась. Паркинсон хорошо. — Она мокрая, Грейнджер, — орёт Малфой так, будто они на разных континентах, но на самом деле его голос тонет в шуме внутри её головы, — Ей охуенно. Она насаживается на мои пальцы, а потом будет насаживаться на мой член с криками о том, насколько я хорош. А ты никогда не узнаешь, каково это — кончить от члена в твоей грязной поганой…. Он не договорил, потому что задохнулся от увиденного. Она не дослушала, потому что резко очнулась от гипноза стальных глаз и рванула из Башни. Далее был самый сумасшедший секс в жизни Малфоя на ковре гостиной. Он вбивался в тело Паркинсон, слышал стоны слизеринки под ним, смотрел на оставленные синяки на бёдрах, однако перед глазами плыла другая картинка. Грейнджер. Покрасневшая. Возбуждённая. *** Гермиона очнулась только когда миновала лестницу, ведущую на верхнюю площадку Астрономической башни. Сердце заходилось в стуке то ли от произошедшего, то ли от незапланированного спринта. Девушка тяжело сползла по стене, пытаясь справиться с кашлем, рвущимся из груди. Поверить только…. Гермиону била крупная дрожь, и холод каменной кладки был совсем ни при чём. Что она только что видела? Воспоминания как в тумане, как будто это был тягучий навязчивый сон. Но стоит только закрыть глаза, в размытых очертаниях видна лишь одна чётко прорисованная деталь — лицо Малфоя. Оно потеряло свою привычную бледность, губы, облизанные пару раз, стали розовыми, как нежные лепестки весенних фиалок, а глаза перестали источать один лишь холод. В этот раз они излучали похоть, желание. Потерялось ощущение того, что перед Грейнджер стоял ровесник. Напротив неё был парень куда старше её, куда сильнее, властность которого читалась в каждом жесте. Там был мужчина, своим жаром заставивший её остаться в гостиной и выслушать всё, что он о ней думает, смотреть на всё, что он показывает, чувствовать всё то, что чувствовала Паркинсон. Стыд и возбуждение. Гермиона была уверена наверняка, что не тот эффект задумывал Малфой перед этим спектаклем. Свою цель он точно исполнил: вылил на гриффиндорку столько дерьма, что вовек не отмыться. Дал ей почувствовать, какой ничтожной и отвратительной он её считает. Показал, что он может творить с достойными его и какое удовольствие никогда не будет светить ей. Но в то же время он возбудил её, и даже самые грязные фразы, вылетающие из его рта, терялись в очаровании его губами. Всё действо заняло не больше нескольких минут, но для неё они длились почти вечность. Гермиона ощутила, как по ногам стекает её желание, и ринулась из гостиной, потому что если бы Малфой это заметил — она бы не отмылась уже никогда. Сейчас засыхающие в холоде капли напоминали только о том, как её растоптали и, даже не прикасаясь, просто использовали. А теперь бросили на холодной каменной плитке рыдать от двойственности ощущений и пустоты внутри себя. *** - Не знала, что тебя заводит секс в публичных местах. - Это не так называется. - Ну, сладкий, ты же понял, о чём я. Это был наш лучший секс, такой страстный, правда, хотелось бы подольше. Если тебя это так заводит, в следующий раз можешь позвать кого-нибудь другого, а то эта грязнокровка стояла бледная, как будто вот-вот ноги протянет, а мы позовём симпатичную, может быть даже Дафну, устроим тройничок…. - Хватит, Пэнс, не будет никаких тройничков. У меня через тебя с каждым третьим МЖМ. - Придурок! Пошёл ты! Паркинсон судорожно начала натягивать на себя одежду. Накрашенные ноготки летали по пуговицам блузки так, что казалось пуговиц на ней не останется. - Как тебе в голову пришло говорить мне такое? Натянулись чулки, вжикнула молния на юбке. - Я могу быть только с тобой, Драко, с тобой одним. Одно твоё слово, и я твоя. Слизеринка в нерешительности остановилась, выжидая. За её спиной горел огонь, затемняя лицо, делая его нечитаемым. - Уходи. Портрет затворился. Ты права, Грейнджер. Пэнси не нужна. *** Погода была великолепной настолько, что даже заядлым болельщикам квиддича хотелось отложить матч на пару часов и понежиться в лучах выглянувшего субботнего солнца. Мягкий свет проникал в Большой Зал, осторожно прикасаясь к ученикам, сидящим напротив окон. - Прекрасный день, чтобы посмотреть унижение Слизерина, а затем пойти к Чёрному озеру, - прощебетала Джинни, отодвигаясь в тень от солнца, - Я говорила с Роном, он придёт сразу на стадион. Возьмёшь ему пару сэндвичей, а то мне надо бежать? - Что? - Доброе утро, Вьетнам! Возьми еды Рону, пожалуйста, иначе он съест нас! Подняв голову, Гермиона поняла, что Джинни испарилась, а её просьбу девушка так и не восприняла. Сзади её осторожно приобняли за плечи и голос оповестил, что она спасена. - Я взял пару ножек и сыр, надеюсь, до обеда это его займёт, - Гарри наклонился к Гермионе ещё ближе и шумно выдохнул, щекоча шею. Гриффиндорка разразилась громким смехом, одновременно пытаясь не задохнуться и оттолкнуть от себя развеселившегося Поттера. Большой Зал притих и устремил взгляды к столу красно-золотых. - Всё, всё, завтракай, - сказал Гарри, резко схватил за плечо проходящего мимо него Дина Томаса и со словами «Пойдём-ка потолкуем, дружище» скрылся за массивными дверями. Гермиона сидела спиной к окну и, пока смеялась, наблюдала всю эту плеяду взглядов – от улыбчивых и тёплых до высокомерных и пронзительно небрежных. Обычно она бы шикнула на Гарри, боясь внимания со стороны. Но не сегодня. Сегодня ей хочется, чтобы её касались, мягко, нежно, ободряюще. Потому что сегодня суббота. Сегодня снова ад.