Когда мир теряет цвет

Я проснулся от того, что Томми пытался выбраться из моих объятий. Как я и думал, он направился в ванную, но, против моего ожидания, вышел оттуда уже одетым. Я еле успел накинуть халат и выйти из спальни, как он по-тихому уже хотел выйти из дома. И он точно собирался не на пробежку. - Что это значит? - Глаза продери, я ухожу, - его слова будто окатили меня ледяной водой. Я подошёл ближе и положил руку ему на плечо. - Лапы убери, - почти рыкнул он и, не оборачиваясь, сбросил мою руку. - Какого чёрта, Том?! Я не понимаю, что вообще происходит? Он резко обернулся, глаза его блестели, и весь он дрожал. Его будто подменили за ночь. Снова дикий, снова зверь. - Не понимаешь?! А я тебе говорю, раскрой глаза и хоть раз подумай башкой, чёрт побери! Или ты даже думать не способен ни о чем кроме как бы засадить свой член в чью-нибудь задницу? - Том, успокойся, ты бредишь... Я попытался положить руки ему на плечи, но он опять скинул их и фыркнул так презрительно, как только мог. - Да нет, это ты бредишь. Ты думал, я здесь как миленький сидеть буду? Да я лучше в подворотне сдохну, чем с тобой останусь! Том развернулся, я схватил его за руку. Он дернул ей, но был слабее и не мог вырваться. Это взбесило его ещё больше. - Отпустил, быстро, - тихо процедил сквозь зубы Том, обнажая клыки. Он смотрел снизу вверх и был и впрямь похож на загнанного зверя, на скалящегося волка с прижатыми ушами. Я никогда не видел его глаза такими темными. - Ты никуда не пойдёшь. Ты останешься здесь, со мной, тебе ясно? – медленно и твёрдо отчеканил я. - Отпусти, тварь. - А то что? – усмехнулся я, и Томми вскипел. - Ненавижу тебя, - выплюнул он сквозь зубы, кинулся ко мне и впился в мои губы. Он целовал жадно, страстно, больно кусая меня, с плотно зажмуренными глазами. Так, будто он целовал меня в последний раз. Он притягивал меня к себе сильнее, сжимал пальцами мои волосы, мою шею, царапал её ногтями. У меня перехватило дыхание, и я мог лишь подстраиваться под него, чтобы совсем не одуреть. Он резко отстранился; пальцы его дрожали, глаза живо блестели, и дышал он учащённо. - За что, Адам? За что мне это? – Том вцепился пальцами в мой халат, перекручивая его ворот и больно стягивая мне шею. Он ощупывал глазами мое лицо, каждый миллиметр, как будто искал за что зацепиться и не мог найти. Когда он зажмуривал глаза, я видел, как на его ресницах проступает влага, как он вновь широко распахивал глаза и смотрел на меня в надежде и страхе, что что-нибудь изменится. Но я не менялся, стоял перед ним, растерянный и застанный врасплох, а у него мутился рассудок, и он даже сам не догадывался, что он делал со мной. Том потянулся ко мне и, вставая на цыпочки, наступил на мою ногу. Я поморщился и шевельнул ею, он тут же отступил назад и взглянул на наши ноги. Я был босиком, а он в своих тяжёлых ботинках. Потом вновь взгляд на меня; я видел, как ему тяжело, как он мечется между своим желанием и тем, что было для него правильно, склоняясь к тому, что сделает его счастливым сейчас и может разбить снова позже. Я знал, чего он хотел. От его взгляда все те мысли, которые я держал в клетке, вырвались наружу. Я не позволял себе и думать о Томми вместе со мной, рядом со мной, о его теле подо мной, о себе внутри него, а тут вдруг всё это заполонило моё сознание. Я видел это, я желал этого и боялся одновременно. Вдруг он снова потянул меня к себе, приподнялся и нежно коснулся моих губ. Он обхватывал их, слегка прихватывая зубами, и кожа над моей верхней губой становилась влажной от его поцелуев. Он высовывал язык и давал мне обсасывать его, а потом пытался поймать мой. Он проводил рукой вдоль по моей груди, развязал пояс халата и стал спускаться ниже, а я, обнимая его, бессовестно засовывал руки в его трусы. Мне казалось, что мы совершаем что-то аморальное, что его тело больше не принадлежит мне, что оно стало чужим, а я его ворую. Это с большей силой разжигало во мне желание, и я слышал похотливое хихиканье моих фантазий. Я был по привычке без белья. Еле держась на ногах, я поверить не мог, что это Томми, спустя почти год с того дня, как я повёл себя с ним как настоящий ублюдок. Что вот сейчас он всё равно со мной, и вместе с тем страшнее всего было думать, что это может оказаться точкой в наших отношениях. Мне не хотелось думать о том, как я буду жить без него, мне не хотелось отпускать его, но я должен был, если он захочет. Я ведь пообещал самому себе. Как в последний раз я гладил его волосы, обхватывал его шею и глядел в эти изумительные глаза сверху вниз. Томми вдруг поднялся и снова коротко, но жадно поцеловал меня. Он взял меня за руку и потянул к столу, стоявшему у окна в гостиной. Он быстро расстегнул штаны, они упали к его ступням, и он лёг животом на стол. Я стянул с него белье и с наслаждением коснулся его ягодиц. Его кожа была мягкой и невероятно приятной на ощупь. Так упруго, так гладко, так нежно. Я присел на корточки, медленно раздвинул половинки и коснулся языком его дырочки. Поцелуи и ласки мягкой, такой молочно-невинной, детской бархатистой кожи сводили меня с ума. Мне казалось, что мой язык слишком шершав для неё, что каждый раз, когда я вылизываю её, я могу содрать кожу. Томми сильно напрягся, когда я вошёл в него языком, а потом и пальцем, - отвык, наверное. Он, приоткрыв рот, через плечо смотрел, как я двигаюсь в нем, и мастурбировал. Второй рукой я взял его член, а он дрожащими пальцами сильно обхватил мою кисть. Я чувствовал его доверие. У Тома очень красивая спина и плечи – удивительно, потому что сам он весь худощавый и щуплый. Молочная белизна кожи, а в утреннем свете казалось, что она и вовсе почти прозрачная, словно светилась изнутри. Чем дольше я гладил ее, тем сильнее и отчетливей чувствовал, как всё во мне напрягалось от тупого, грубого плотского желания. Я бы и хотел оттянуть момент, но не мог – в силу своей мужской природы. Томми тоже был готов. Он резко развернулся ко мне, одновременно выпутываясь от мешавшихся штанов. Сразу за тем, как он скинул с меня халат, я почувствовал его руки, обхватившие мою поясницу и зад. Он сжимал кожу, целовал меня, прижимался и тёрся об меня, провоцируя и возбуждая. - Давай... сразу, - наконец выдохнул он, снова закинул ногу на стол и лёг как можно доступнее. Ещё только вчера я был уверен, что мне больше никогда не удастся испытать это снова. Каким наслаждением было обхватывать его со спины, гладить его грудь и думать, что он снова мой. По-детски самоуверенно считать, что и я для него единственный, кому он доверился. И единственный, кто обманул его доверие. Целовать его в шею, слышать хриплое дыхание, постанывание и равнодушное тиканье часов. Чувствовать, как его рука цепляется за мою шею, прижимая к себе, и ловить его губы, стараясь не сбиться с ритма. Шептать какой-то бессвязный слащавый бред, который не значит ничего. Клясться, думая, что навечно, и зная, что вечность закончится сейчас. Секс, когда терять уже нечего. Секс – как последняя ниточка, за которую беспомощно цепляются люди, думая, что это их сблизит. Секс – как животная страсть, как физическая потребность в родном теле. Я вышел из Томми, он запрыгнул на стол, лёг и притянул меня ногами к себе. Я только успел снова войти в него и двигался теперь медленными толчками, с долгими задержками в нем. Я старался быть осторожным и нежным, я почему-то чувствовал большую ответственность – так, словно всё было в первый раз. Входить в него и ощущать каждый миллиметр его тела вокруг, как он обхватывал и сжимался вокруг меня. Голова кружилась от этого, в глазах появлялись миллионы звёздочек, и казалось, будто стремительно летишь с неимоверной высоты вниз и вот-вот разобьешься. Том метался и, не зная, за что схватиться, вцепился в край стола. Ему было не очень удобно, но ему было наплевать. Он смотрел на меня затуманенным, безумным взглядом, прижимал меня к себе, сцепив ноги за моей спиной и не давая мне отдалиться. Я лежал на его груди, прижимая его за плечи, ближе, ещё ближе, если бы это только было возможно. Дышал ему в шею, сдерживаясь от желания укусить до боли, до крови, до его крика. Чтобы только слышать его стонущим, кричащим, чувствовать его извивающимся подо мной. В этом животном желании наступает мгновение, когда хочется сделать ему больно, показывая этим свое превосходство и его зависимость от меня. Какое-то помутнение рассудка, зверское забвение. Но если раньше я мог себе это позволить, и Томми позволял мне подобную похоть, то сейчас – нет, не время. Своего пика мы достигли почти одновременно. Я вовремя вышел из него и стал помогать ему. Обсасывая его член, его головку, делая это так быстро, как я только мог, двумя пальцами я ещё двигался в нем; я знал, как сделать так, чтобы ему было хорошо. И он, наверное, тоже помнил, как хорошо ему было со мной, как хорошо нам когда-то было вместе. Могло ли такое повториться ещё и ещё раз и повторяться снова и снова? Этот вопрос маленькими каплями капал мне на макушку и сводил меня с ума. Томми стонал, почти задыхаясь, и хотел нащупать мою голову, мои руки, но не мог: он весь дрожал, и руки его не слушались. Скоро на его животе заблестели белые капли, и я вновь увидел изысканную красоту его худого голого тела. Томми взял мою руку и, поднеся её к своему лицу, облизал мои влажные пальцы, размазывая сперму на своих губах. Я любовался им и не мог оторвать взгляд. Я прильнул к нему, восстанавливая дыхание и пытаясь хоть как-то навести порядок в своих мыслях. В моей голове словно прогромыхало несколько фейерверков. На его шее, в его волосах витал запах, который я не в состоянии спутать ни с каким другим – его особенный запах, одурманивающий, невероятный, такой «мой». Я бы пролежал так вечность, в его объятиях, чувствуя, как подо мной бьётся его сердце, как он дышит мне в ухо. Том зашевелился, потому что я был слишком тяжёл для него, я слез с него и тут же почувствовал холод от отсутствия рядом другого тела. Я накинул халат и повернулся спиной к окну. Том сел на столе и кончиком моего халата вытер себе живот. Кое-как он натянул на себя бельё и штаны. Я думал, теперь он точно уйдёт, но, наверное, был не в силах. Мы молчали. То, что произошло только что, словно выбило почву у меня из-под ног. Правильно ли это вот так – быстро, отчаянно, когда знаешь, что больше такое может и не повториться, а тебе будет ещё хуже. Просто мы поддались какому-то сумасшедшему влечению. Мы будто были чужими. Это было даже хуже беспорядочного секса в туалете. Вспомнив Саули, я поморщился: в присутствии Томми мне было стыдно даже думать о нем. Я глядел на диван в гостиной и вспоминал, что происходило на нем. Казалось, Том почувствует, обязательно должен почувствовать. Вокруг тишина, и только тиканье часов рвёт ее на части, на две чёткие части: до и после. До и после. Опять тишина. До и после. Голова кружилась от того, насколько воздух был плотен и упруг: он даже звенел от напряжения. Внутри была какая-то пустота. - Мне правда лучше уйти, Адам, - наконец сказал Том, не глядя на меня. - Куда? - Домой. - Ты ведь сам сказал, что там больше не твой дом. Томми молчал, сидя на столе и понурив голову. - Почему ты не хочешь остаться со мной? - Я очень хочу, но... я боюсь. - Чего? – воскликнул я, хотя я прекрасно знал, чего он боялся. Том посмотрел на меня долго-долго, будто раздумывая, стоит ли ему говорить. В его глазах плескалась грусть и какая-то горькая, тянущая тоска. - Адам, я... Я просто не выдержу такого ещё раз. Лучше без надежд. Лучше так... одному. Я не знал, что сказать ему, я боялся любого своего слова, боялся навредить и сделать ему ещё больнее. Я стоял рядом, в каких-то миллиметрах от него, наши руки соприкасались, но никогда ещё я не был так далеко. Ветер, врывавшийся сквозь открытые окна, неприятно холодил голую кожу. Утро было на удивление ненастным. - Зачем тогда всё это? Ради чего? - Я хотел тебя. Я всегда буду тебя хотеть. У меня на языке вертелся вопрос, который мне ужасно хотелось задать ему, но я не знал, был ли он правильным. Вернее, он был вовсе не правильным, но я должен был узнать это. И мы должны были расставить все на свои места. - У тебя был кто-то с тех пор? Том как-то странно усмехнулся, взглянул на меня и быстро отвёл глаза. - Алкоголь. Я молчал и не знал что чувствовать. С одной стороны, я чувствовал гордость и удовлетворение от того, что он не смог найти мне замену, а с другой... Он так и не смог найти мне замену. Он мучился целый год, пока я думал лишь о себе одном. - Том, всё это время... – неуверенно начал я, облизнув губы. Меня мучила жажда. – Я не знаю, что происходило всё это время, и вряд ли смогу это когда-либо объяснить. Это было как помутнение, мне было плохо без тебя поначалу, очень плохо. Я ненавидел тебя за то, что мне могло так тебя недоставать. А потом появился Саули, и я правда не знаю... всё это было так неожиданно, так стремительно. Ты бы только знал, как мы познакомились... - Пожалуйста, прекрати... – я взглянул на Томми и опять увидел, как он съеживается, будто пытается защититься от чего-то, - ты был счастлив, и я рад за тебя. Вот только... зачем ты вернулся? В этот момент мне показалось, что от моего ответа зависит всё: уйдёт ли он, будет ли нас связывать что-то ещё и даже... будет ли он жить. И я знал ответ на этот вопрос, я знал, что мне нужно сказать, потому что я знал, что я чувствовал. Я знал это всё и тогда, когда ехал к нему. И три месяца назад, когда мне снились кошмары и я начал бредить Томми, и две недели назад, когда я перепутал их имена. Я даже уже не помнил того, другого, и имя Саули звучало для меня как чужое. Я знал это всегда, но наверное, как говорят мудрые люди, понимать, что у тебя было, ты начинаешь только тогда, когда потеряешь это. Я добровольно потерял его один раз, и если он спрашивает у меня, зачем я вернулся, то мой ответ очень прост. - Чтобы не терять тебя снова. Я не мог рассчитывать на бурную реакцию: это не было в его духе. Но сейчас мне было страшно как никогда. Моё сердце колотилось о грудную клетку, кровь пульсировала, приливая к голове, я боялся потерять сознание. Томми спрыгнул со стола, повернулся и стал смотреть в окно. Там, за стеклом, облака надулись белым паром, набухли и тяжело и низко свешивались с неба. Зелень потемнела, утро налилось свинцом; такие утренние часы бывают в Канаде – в гуще хвойных лесов. На изгороди в саду сидел ворон. - Скоро Хэллоуин, - куда-то в пустоту произнёс Том. Я взял его за руку – она была ледяной – и потянул его за собой в спальню. Он не двинулся с места и только слегка покачнулся в мою сторону. - Сейчас только пять часов. Останься со мной хотя бы до утра. Пожалуйста. Безумец! На что я надеялся, когда просил его об этом? Чего хотел добиться? На то, что он вдруг останется – ради меня? Что он опять будет готов терпеть и приносить себя в жертву? Я ведь и сам не знал, не имел малейшего представления, что будет дальше, но я чувствовал, что нужно сделать именно так. Мы легли вместе, снова в одну постель. Теперь это было совсем по-другому: уже совсем не так, как раньше, и не так, как этой ночью, когда я просто остался рядом с ним. Это было что-то иное, третье. Я прижимал его руки к губам, пытаясь согреть их своим дыханием, поминутно целуя их, и смотрел на него с опаской, все ещё в ожидании неизвестности. Том вперился взглядом в стену и молчал, а я больше всего хотел залезть сейчас в его голову и понять, что именно его так мучает, что занимает его мысли и почему он ими не делится. Я хотел, чтобы он заговорил, чтобы он вылил на меня всё до конца, пусть это было бы даже хуже, чем два дня назад. Я заслуживал этого. - Томми... Том, прости меня, - прошептал я, крепко зажмурившись. Мне было стыдно смотреть в его глаза. – Прости меня, пожалуйста. Я знаю, что я требую невозможного, но... я думал, что тебе будет только лучше без меня. Что я терзаю тебя, и отношения наши зашли в тупик. Я и подумать не мог, что всё так обернётся... Томми зашевелился, и я замолк, ожидая его слов. Он горько улыбнулся, дрожащими пальцами гладя мою руку, и я услышал то, что хотел и одновременно боялся услышать. - Ты так и не понял, что я к тебе чувствовал. Ты всегда думал прежде всего о себе и о своих чувствах, и это... просто это ты, это в твоей природе. А ты так и не понял, что ты был единственным близким мне человеком. Единственным, Адам, представляешь? Кроме семьи, помимо которой у меня не было никого. Никогда в жизни у меня не было такого человека, как ты. Который бы просто понял меня. Разве кто-то мог понять шестнадцатилетнего парня, который красил волосы, ногти и глаза? Да все крутили пальцем у виска! Парни презрительно фыркали, девушки едва не в страхе обходили стороной. Бывало... и без побоев не обходилось. Семья тоже не понимала, вразумить пыталась, а потом бросила это дело: бесполезно было. И всем стало наплевать. А кому было не наплевать, тот издевался. И этот парень остался один. Один в большом, бездушном, жестоком мире. Я был почти диким, боялся и сторонился всех. Никому не интересно, что внутри человека, если его внешность отталкивает. А другим я быть не мог, не получалось. Но жить надо было на что-то, меньше всего я хотел зависеть от семьи, которую я безумно любил, но которая не могла понять меня до конца. Я любил музыку, а там ведь все такие... двинутые немного. Играл. Сначала в клубах, барах, где-то сессионным музыкантом, если приглашали, подучивался по вечерам, чтобы не сильно лажать. Появились люди из одного круга, с одним увлечением и страстью, но и у них не было времени разбираться с проблемами какого-то паренька. Когда возраст этого паренька приближается к тридцати, это уже безнадёжно. Я был счастлив и доволен своей жизнью: занимался любимым делом, меня никто не трогал, о чем-то большем я старался не думать. А потом я как-то включил ящик, а там шёл American Idol. Я бы переключил, потому что никогда не любил этот проект и считал его подставным, если бы не голос, который меня заворожил. Я не понимал, как парень на той стороне экрана вытворял такое, и не мог оторваться на протяжении всего сезона. Поверишь ли, я даже голосовал за него. Я был уверен, что его ждёт великое будущее, но и подумать не мог, что нас когда-нибудь сведёт судьба. Однажды сестра мне сказала, что у него проходит набор музыкантов в группу. Как сейчас помню: я сидел в кухне за столом, и, когда она мне сообщила это, что-то во мне оборвалось одновременно от радости и от страха. Она убедила меня попробовать: ну а что я терял? Я даже за пару вечеров научился играть на басу, а на кастинге полностью импровизировал, - Томми рассмеялся своим воспоминаниям. - Чёрт возьми, я до сих пор не понимаю, за что меня взяли, но через несколько дней я уже сидел в офисе и ждал босса. Я ужасно нервничал, ожидая увидеть высокомерную звезду, но в комнату ввалился ты. Мне кажется, я тогда был одет даже элегантнее тебя. Ты был похож на медвежонка. Я улыбался про себя. Томми переплёл наши пальцы. - Я был счастлив работать с человеком, которым восхищался. Тогда я понял, что готов остаться на этом месте во что бы то ни стало. Ещё на кастинге нас предупредили, что «у исполнителя нетрадиционная сексуальная ориентация», и половина людей тут же отсеялась. А я уже знал об этом, но меня это нисколько не волновало. С одной стороны, я радовался, что исчезло так много конкурентов, а с другой я жалел этих людей за их узкие, ограниченные рамки восприятия этого мира. Так я и работал, был ещё счастливее находиться в такой группе, такой потрясающей атмосфере, среди таких удивительных людей. А потом я влюбился, влюбился как глупый мальчишка. В самого прекрасного человека. В человека, который понимал меня лучше меня самого. Который поверил в меня, хотя я не был ни выдающимся талантом, ни гением. Он поверил в меня как в человека. Это было удивительное чувство. Он принял меня со всеми моими странностями, потому что сам был таким же. Я долго боролся с этим чувством: всё-таки неестественно как-то. В детстве я мечтал о семье, свить своё гнездо, где бы мне было уютно. Где бы меня ждали близкие люди, которые бы понимали меня; создать самому то, чего у меня в детстве практически не было. Я мечтал о сыне, которого я мог бы научить бейсболу, а может, и он бы, глядя на меня, начал играть на гитаре... Странно, правда? Ведь и не скажешь по мне. А здесь вдруг такая любовь. Сначала я был уверен, что это что-то другое – привязанность или восхищение. Но у меня возникала почти физическая необходимость видеть тебя и твою улыбку, знать, что у тебя всё хорошо. Знал бы ты, что творилось у меня внутри, когда ты рассказывал о своих походах в клубы. Ты был лёгок и беззаботен, любил повеселиться, а у меня всё внутри рвалось на части от твоих рассказов. А то выступление на American Music Awards, помнишь?.. Я кивнул. Я помнил всё до мельчайших подробностей. - Ты был так сексуален, так развязен и дерзок. Ты был в своём любимом образе – король среди своих подчинённых. Все должны были преклоняться перед тобой, восхищаться тобой, и я – с моим-то характером – был рад играть эту роль. Подыгрывать тебе, доставляя тебе удовольствие. Ты изменил меня. Ты стал единственным, с которым я мог быть самим собой. Позабыть о ненавистных людях, обо всём мире вокруг и просто быть собой. Когда я понял это, когда я понял, что с тобой мне не страшно вылезать из своей скорлупы, которая, как мне казалось, уже приросла ко мне навечно, мне не страшно показать тебе меня всего, это было... удивительно. Я никогда не ощущал ничего подобного. А ты насильно отдирал от меня эту скорлупу, и я позволил тебе делать это, зная, что я уже вряд ли смогу когда-либо защититься, скрыться в ней от тебя. И тогда ты поцеловал меня. В ту же секунду я понял, что всё, что я хочу чувствовать, - это тебя рядом с собой. Я боялся, что я останусь для тебя всего лишь какой-то сценической игрушкой; ты был публичным человеком, и это было для меня тяжелее всего. Но что-то заставило меня с головой нырнуть в этот омут, и когда ты поцеловал меня второй раз, у себя дома, я поверить не мог. Ты помнишь, что я сказал тогда? Что мне было приятно. Да у меня крышу снесло! И ты ещё так нервничал тогда, что я поверил, я правда поверил, что значу для тебя нечто большее. Я почему-то решил, что ты стал моим. Я страшно боялся тебя потерять. Вернее, я боялся, что однажды ты перестанешь видеть во мне то, что видел раньше, что во мне исчезнет то, что неведомым мне образом восхищало тебя и заставляло быть рядом, и я перестану быть тебе нужным. Мне было очень хорошо с тобой, и такого «хорошо» я не чувствовал ни с кем. Знаешь, я ведь долго сомневался и спрашивал самого себя о моей ориентации, как так получилось, что я оказался геем, если мне всегда нравились девушки. Но потом я понял, что, когда речь идёт о любви, ориентации места нет. Я, может, и был всегда натуралом, может, я он и есть, но просто я встретил тебя. - Всё это время ты терпел? – спросил я то, что меня мучило последние полгода. - Всё это время я любил, - ответил Томми и после некоторого молчания продолжил. - Поэтому когда ты пришёл и сказал, что у меня будет другая работа, что я тебе не нужен, что ты не хочешь меня видеть... Это было страшно. Я не знал, что заставило тебя так резко сказать об этом, ведь мы даже не ссорились... И меня мучило это всё время, я думал, что у тебя кто-то был, кто-то, кто стал для тебя важнее, чем я. Я ведь знал, что рано или поздно этим кончится. Я ходил в студию, чтобы хоть мельком видеть тебя, и ребят мне удавалось увидеть. А потом мы наконец пересеклись, и я убедился в том, что ты знать меня не хочешь. Во мне будто что-то оборвалось. Тогда я и покатился по наклонной. Честно говоря, я не помню этого года. Я не помню зимы, не помню весны и лета. Он будто исчез из моей жизни. Мне было плохо, и я глушил боль алкоголем и наркотиками. Когда меня душил страх, я пил транквилизаторы. Я пил и засыпал, меня мучили кошмары, я просыпался то дома, то в незнакомых мне местах, и пил снова, и снова, и снова, как порочный круг. Так уже было когда-то давно, в молодости, и я надеялся это забыть как страшный сон, но теперь это вернулось снова. Томми замолчал, но я чувствовал, что это был не конец. - И это всё ты, Адам, ты, представляешь? Я никогда не думал, что один человек может значить так много, что он может быть всем. Только вот знаешь, что тяжело? Когда один человек значит для тебя все, он один и может сделать с тобой всё что угодно. - Адам, - позвал он меня, и я откликнулся взглядом, - наши отношения развивались так странно, и я никогда не говорил об этом, о том, что я чувствую. Но ты видел эти пару дней. Мне не справиться одному, мне нужен кто-то, - он помедлил. – Нет, не так. Мне нужен ты. - Мы справимся, - я закрыл глаза. – Я буду рядом, Томми. Я буду. Наступило утро. Томми поцеловал меня, а я не мог до конца поверить, что он простил меня за то, какой я есть. Мы лежали рядом, и перед нами открывалось будущее, неизведанное, свежее и прекрасное. Я готов был идти в него, а Томми был готов следовать за мной. Вместе. Держась за руки. Глядя в одном направлении. Наверное, это правильно. Наверное, такой и должна быть наша история.