Когда мир теряет цвет

Стоило мне приблизиться к знакомой двери, снова целый рой каких-то блёклых воспоминаний закружился у меня в голове. Перед глазами проплывали мы с Томми, его глаза, его смех, его улыбка. Его руки, тело, его особенный запах. То немногое, что происходило в стенах этой квартиры, теперь отчётливо отображалось на фоне тёмной двери. Я протянул руку к кнопке звонка, пальцы мои дрожали, а сердце гулко ухало где-то в глубине груди. Звонок прозвучал резко, сухо и неприятно колко, будто он был сплошь истыкан множеством маленьких иголок. Он проник сквозь стены в квартиру и потерялся в комнатах. Квартира отозвалась тишиной; должно быть, я ждал целую вечность, и моё воображение рисовало мне ужасные картины: вот сейчас выйдет какая-нибудь старушонка с трясущимся подбородком и слабым голосом пролепечет, что «мистер Рэтлифф здесь больше не живет»; или мне откроет симпатичная девушка, на которой нелепо будет смотреться наспех накинутая на голое тело мужская рубашка; ещё хуже – молодой парень с всклокоченными волосами и блуждающим взглядом. Но – к счастью или нет – этого не случилось. Дверь отворилась, и лишь спустя несколько секунд я узнал в человеке на пороге Тома. Это был не Томми, это был Том. Цепляясь бледными пальцами за косяк, пытаясь сохранить равновесие и устоять, он выглядывал из-за двери. В мгновение ока, как только он взглянул на меня и узнал меня, он переменился в лице, напрягся и сжался, как собака жмется, ожидая удара. Как будто я мог, не прикасаясь, физически воздействовать на него. Ничего не говоря, он хотел закрыть дверь, но я остановил её рукой. - Подожди, Том, - начал я, и мой голос дрогнул, - впусти меня. Пожалуйста. - Зачем? – он звучал слабо и надрывисто, будто его только что… избили. Том всё же направился вглубь квартиры, оставив дверь открытой и как бы говоря мне: «Если хочешь – заходи. Впрочем, тебя я не держу». Я вошёл за ним в гостиную и осмотрелся: всё та же типичная холостяцкая квартира. Никаких подушечек на диване, никаких безделушек, свечей и ухоженных комнатных растений: никаких следов заботливой женской руки. Напротив – разбросанная одежда, бутылки и окурки на грязном ковре. В углу комнаты – обломки его гитары. Нашей совместной фотографии, всегда стоявшей на тумбочке, которую он очень любил, не было: выбросил, должно быть. Она не то чтобы совместная; однажды, когда мы разговаривали по скайпу, он сфотографировал меня, потому что, как он утверждал, я был очень уютным, домашним и красивым. А я тогда не то что причесаться, я даже проснуться не успел. - Зачем пришёл? – отрывисто спросил Томми. – Добить? Долго же ты добирался. - Что это? – перебил его я, поднимая с пола шприц. – Ты что, опять за своё?! Томми прислонился к стене и осел на пол. Он будто не слышал меня. Его рука привычным движением потянулась к стоящей тут же бутылке, но я успел её перехватить. - Том, не надо, - как можно вкрадчивей и убедительней постарался сказать я. Томми взглянул на меня воспаленными глазами и усмехнулся. И от этой усмешки у меня по спине пробежал холодок. - Не надо? – в его голосе слышался вызов и горькое отчаянье. – Почему же это не надо? Кто ты такой, чтобы что-то решать за меня? - Он отодвинул мою руку и хлебнул из бутылки. - Том, я беспокоюсь о тебе, - с болью сказал я, прекрасно осознавая, что он не поверит ни единому моему слову. – Ты мне близкий человек. - Да ты что? Нет, - он качнул головой и посмотрел мне в глаза. - Это всё жестокая ложь. Его глаза изучали мое лицо, смотрели упрямо и безнадежно. Я не мог вымолвить ни слова, я содрогался от понимания того, что слышу эти слова от Томми – того Томми, которого я знал когда-то. Он прищурился и с горечью покачал головой. - Мне было больно, Адам. Невыносимо больно. Ты даже не представляешь, что это такое, - он вновь усмехнулся, и в его голосе прозвучала издевка, - тебе-то этого, наверное, не понять – когда кто-то тоже чувствует боль, - он говорил быстро, горячо, будто он давно уже хотел вылить все, что у него было на душе. Он плевал эти слова мне в лицо, и сердце мое сжималось в маленький твердый болезненный ком. – Ты, самонадеянный, эгоистичный, зацикленный лишь на себе одном… - Прекрати, - тихо прервал его я, - ты не знаешь, о чем говоришь. - Неужели? Мне ли не знать? Он замолк, а я не знал, что возразить ему. Ведь он был прав. - Где ты был, Адам? – прошептал он. – На кого ты меня сменил, как его звали? И что он такого сделал, что заставило тебя прийти сюда? Всё нестерпимее становилось его слушать. Он шептал сквозь зубы, выплевывая эти слова вместе со всей желчью, которая накопилась в нем за это время. - Я ведь тебя знаю. Ты бросаешь людей так сразу, как только они совершают малейшую ошибку. Ты готов принять их с самым отвратительным и поганым прошлым, но с тобой они должны быть паиньками. Делать то, что скажешь ты, думать как ты, научиться читать твои мысли, стать твоей тенью. Ты ищешь себе нянек, рабов – тех, кто будет тебе подчиняться… - Это неправда… - шептал я ему сквозь проступающие слезы, - ты всё врешь! Казалось, что-то внутри меня рвалось на части от таких слов. Том меня не слушал. - Ты слаб, и ты боишься признать это. Ты выгоняешь людей на улицу как собак, которые больше не могут приносить тебе тапочки. И тебе плевать, переедет ли их машина, раздерет ли их свора других собак, или они сдохнут от голода. Ты просто оставляешь их наедине с самими собой и целым миром. Ты избавляешься от них, как только они перестают быть тебе нужными. Пока Томми говорил, взгляд его был прикован к стене. Он не моргал, говорил дрожащими губами сухо, безжалостно, шипел сквозь зубы, а по его щекам струились слезы. Меня трясло мелкой дрожью, я задыхался от этих слов: они навалились на меня и перекрыли доступ к воздуху. Наконец Том поднялся и, шатаясь и держась за стенку, побрел в ванную. Я услышал, как его тошнит, и пошел за ним. Пелена от слёз предательски застилала глаза, мозг был затуманен, но я увидел Томми, склонившегося над унитазом и судорожными, неверными движениями пытавшегося поправить челку. Она отросла и небрежными сальными паклями свисала на его лицо. Его сильно рвало. - Ты мне нужен, Том, - я удивился, как тихо прозвучал мой голос. Мне кажется, я его даже не услышал. Мои ноги подкосились, и я упал на колени. Том исподлобья взглянул на меня. - Нужен? – он стер с лица остатки рвоты, и на его губах дрогнула горькая усмешка. – Не обманывай себя, Адам. Такой я тебе не нужен. Он сидел на полу, содрогаясь, будто от холода, шептал что-то бессвязное. Я подполз ближе к нему и почувствовал резкий смешавшийся запах рвоты, алкоголя и грязной одежды. Томми защищался руками, но я поклялся себе во что бы то ни стало доказать ему, что он мне нужен. Я поднял его на себя и перенёс в душевую кабину. Он пытался отбрыкиваться и сопротивлялся, но был слишком худ и слаб, гораздо слабее меня. Под тёплыми струями душа он успокоился и затих, и я смог снять его грязную одежду, не замечая, как намокал сам. Он очень похудел. Его кости выпирали, и тонкая кожа стягивала их; казалось, что она вот-вот порвется. Она была почти прозрачной, на руках синими взбухшими лентами извивались вены. На Томми поминутно нападало сумасшедшее беспамятство: он то сидел, не шевелясь, вперив взгляд в плитку на полу, то, заметив меня, словно сходил с ума, метался и забивался в угол как загнанный дикий зверь. Было невыносимо видеть его таким и понимать, что это дело моих рук. Мне пришлось помыть его, но я уже не думал о его теле как о чём-то вожделенном. Мне было просто не до этого. Том не сопротивлялся, он сидел спокойно и безучастно наблюдал за тем, как по его телу двигается намыленная губка. Но когда я начал вытирать его тело, он неожиданно вспылил. - Я сам умею, - огрызнулся он и вырвал у меня из рук полотенце. Наверное, он очень давно не спал и находился в подобном непонятном состоянии существования. Пока он лежал в кровати, я успел немного убраться, а потом попробовал осторожно прилечь в кровать с ним. Он не шевелился и только смотрел в стену и через некоторое время наконец заснул. Он спал беспокойно; казалось, даже во сне он не мог расслабиться. Постоянное напряжение. Я лежал рядом с ним, обнимая его, чувствовал, как я обнимаю живой скелет: холодный, твердый, опустошенный. У меня даже не получалось согреть его руки. Я чувствовал его запах, запах, по которому я ужасно скучал, и мне казалось, что он вот-вот испарится. Мне казалось, что Том тоже скоро исчезнет. Пропадет, потеряется во сне и больше ко мне не вернется. Временами его дыхание учащалось, он метался в моих руках, лоб прорезывала складка. Я смотрел на его лицо и понимал, что в нём появились какие-то незнакомые мне, ужасающие черты. Я не видел раньше этих складок на лбу, не замечал, что губы его стали суше и покрылись мелкими трещинками. Несмотря на природную белизну кожи, его лицо еще никогда не представлялось мне таким бледным, я никогда не видел таких глубоких теней под глазами. Во сне Том зажмуривал глаза, губы его искривлялись в болезненной гримасе. Вдруг он резко дернулся, почти вскочил и, если бы не мои объятия, он, возможно, упал бы с кровати. Я боялся его реакции на меня; честно говоря, я и предугадать не мог, что можно было от него ожидать. Он мельком взглянул на меня, моё присутствие, казалось, нисколько его не смутило, и я смог вздохнуть спокойно. Но ненадолго. Он выпутался из моих объятий, схватился за голову и дрожащими пальцами стал вытирать кожу, как будто на ней что-то было. Поднеся пальцы к глазам, он дёрнулся и забился в истерике. - Нет! Снова! Опять кровь, - кричал он. - Том, всё хорошо, - я обнимал его, прижимая к себе и покачивая в своих руках, - ты цел. - Как ты не видишь?! – Том показывал мне абсолютно чистые и сухие пальцы. – Посмотри, я опять в крови, - твердил он, оглядывая себя, - опять в крови... Каждую ночь я просыпаюсь в крови. Я... я не хочу умирать. Пожалуйста... Он постепенно успокаивался, но ещё долго вздрагивал и всхлипывал в моих руках, умоляя кого-то и повторяя, что он ещё слишком молод, чтобы умирать. Мне стало по-настоящему страшно. Самое страшное, что может случиться с человеком, - это когда он понимает, что превратил жизнь любимого человека в руины. Было невыносимо осознавать, что Том проводил так каждую ночь один, без меня, без кого-либо вообще, один на один со своим кошмаром. Одинокий в своей жизни, которую я превратил в кошмар. В то время как я был где-то далеко, не понимая, что ему может быть плохо, он боролся каждый день, каждую ночь, медленно сходя с ума. Я думал, что, порвав наши отношения, сделаю лучше прежде всего ему, но как же я ошибался! Я не догадывался, как плохо мне на самом деле может быть без него. И я представить не мог, что это может разрушить и его жизнь. - Томми... Мой Томми, всё хорошо... Ты цел, ты дома, ты со мной, - словно в бреду шептал я, надеясь, что это успокоит его, но, на самом деле, успокаивал больше себя. Я знал, что никогда не прощу себе свой поступок. Его последствие, еле живое, призрачное, лежало теперь в моих руках. - Увези меня, - чуть слышно пробормотал Том у меня под боком. - Что? - Увези меня из этого кошмара. Это не мой дом, - он замолчал, а потом еще добавил, - я не знаю, где мой дом, но он не здесь. Пожалуйста, увези меня. Куда-нибудь. Он задремал снова, и нам удалось поспать ещё немного до утра. Теперь я тоже спал беспокойно, мне снились какие-то смутные кошмары; мне было страшно, но я понимал, что мне нельзя было показывать этот страх Томми. Он проснулся рано, осторожно разбудил меня и ещё раз попросил увезти его. Пока я собирался, он стоял в прихожей, оперевшись о дверь, и бесцельно глядел куда-то под ноги. - Ты ничего не возьмешь с собой? – спросил я. Томми очнулся, быстро посмотрел на меня и вышел за дверь. - Ты хочешь к семье? – спросил я его, когда мы сели в машину. – Увидеть маму, сестру, Бриджит? Он издал какой-то странный смешок и сокрушенно покачал головой. - Нет. Не в таком состоянии. Ни я, ни Томми не могли найти места в моём доме. Было пусто и неуютно, в воздухе витала какая-то неловкость, будто мы даже не знали друг друга. Было странно вспоминать при этом самые лучшие моменты, проведенные с ним в этих комнатах. Том больше не срывался, но он и не говорил ни слова. Я не мог оставить его одного, это было бы слишком опасно, и еду пришлось заказать. Мне даже удалось уговорить его поесть, и я подавал ему пример, уплетая лапшу, которая на самом деле в горло не лезла. Я мысленно поздравил себя с тем, что он принялся за еду, но вскоре он бросил вилку и резко вышел из-за стола. Его нужно было подстричь, и я боялся предстоящей процедуры, я вообще боялся всего, что могло пойти не так, а я не смогу правильно и вовремя среагировать. Говорят, с дикими животными так нельзя: они чувствуют твой страх; с Томми я ощущал нечто подобное, но ничего не мог с собой поделать. Он не сопротивлялся моей попытке подстричь его и даже, как мне показалось, принял её с готовностью. Я не хотел звать никого постороннего, даже Сутана, который справился бы гораздо лучше меня. Мне было страшно представить, что кто-то увидит Томми таким, поэтому пришлось довольствоваться результатом своих трудов. Я старался понять, какую причёску он хочет, но он молчал, и мои руки, насколько они смогли, сами сделали ему стрижку, какая у него была раньше, когда у нас еще все было хорошо: подстриженный левый висок и не очень длинная челка на правый. На самом деле, Том весь день вёл себя очень тихо и спокойно, но ему не стало лучше, и я видел это слишком ясно. Он всё время думал о чём-то, и я знал, что эти мысли не приведут ни к чему хорошему.