***
Спустя час копания во всем этом вывод делается утешительный. Почти половина — боты, реклама и просто люди, которых он никогда не знал и которые ничем его не интересуют. Эти диалоги парень стирает без следа. Следующая группа — одноклассники и знакомые из школы. Их много, их сообщения стремно и смешно читать при взгляде на аватарки, где на скучном зелено-огородном или серо-городском фоне стоят почти взрослые тетеньки и дяденьки, у нескольких из которых уже свои спиногрызы. И где-нибудь рядом с фотографией уже отожравшегося работника-семьянина сообщение многолетней давности в духе: «Ну чо, ты как? Го по пивку на скамейке за парком? Угощаю!». Хуже этого диссонанса — учителя, которые почему-то поздравляли его с днем рождения чуть ли не всем преподавательским составом. Кошмар какой. Самым смешным оказывается диалог с дядей, который написал ему почти двести сообщений сюда, прежде чем понял, что страница хозяином не используется. А Осаму еще удивлялся искренне, какую такую индейку ему сказали приготовить, ничего же не было! Или пирожное, которое он так и не купил… Эх. А сколько тогда Мори ворчал на племянника, мол, как ты мог так поступить и взять и не купить мой любимый «Наполеон», я же тебя так просил! Позор, позор тебе, Дазай Осаму! А потом, когда все роллы съедены и когда остается всего лишь около двадцати непрочитанных чатов, Дазай возвращается к тому, от вида которого страннее всего. Накахара Чуя — да-да, он самый! — который почему-то отправил ему пять тысяч сообщений. Поколебавшись несколько мгновений, Осаму открывает диалог и принимается за чтение. 12:06 Ты где? Почему тебя нет уже два дня в школе? Дебил, ты куда пропал? 15: 47 Я звонил тебе семь раз, какого хрена ты не берешь трубку? 21:40 Осаму? Ты в порядке? Дазай смеется, но непонятно, то ли счастливо, то ли издевательски. За всю школьную жизнь длиной, казалось бы, в маленькую вечность Чуя всего один раз назвал его по имени, за что тут же был осмеян. И теперь такое. Следующие несколько предложений однотипные, содержат угрозы, претензии, пустые и глупые, как и голова этого рыжеволосого коротышки. Сколько Дазай себя помнил, Чуя всегда, постоянно и отчаянно стеснялся своего роста без веской на то причины, а он, Осаму, не переставал мерзопакостно поддевать одноклассника, давя на больное. И теперь смотреть на эти по-детски неловкие, наивные клички в духе «Тупая ты скумбрия», «Дылда!», «Бабник!», «Прихвостень сраный» — смотреть на них даже немного приятно. Словно возвращаешься в те времена, когда купить жвачку — самая главная цель жизни, когда море по колено, а грязная лужа в соседнем дворе — по крепкие мамины пиздюли. Однако где-то через четыре дня после его, Осаму, ухода, молчаливого и загадочного, на неактивный уже тогда аккаунт приходит еще несколько сообщений. 17:10 Я специально нашел твой адрес в классном журнале, пока преподы ушли из учительской. Пришел по адресу, сказали, тебя уже как с десяток дней тут точно нет. Никто не в курсе, где ты. Соседка и вовсе отказалась со мной говорить. Мерзкая такая женщина, ты вечно ее поносил всеми известными тебе словами еще 17:16 Дазай, куда ты ушел? Какого черта? 17:17 Ты вообще жив? И когда дурацкая, никому не угодившая правда о его «исчезновении» вскрылась — Дазай просто сбежал в новую жизнь, в другую страну, убрав о себе вообще все упоминания и все, что было тесно связано с ним — Чуя настрочил пять огромных, поистине гигантских сообщений с руганью, матами и криками, которые Осаму, несмотря на их письменный формат, отчетливо слышал в своей голове. Он читал и задыхался от смеха, чувствуя, как ему уже больно хохотать, как тянет болью мышцы живота и как от слез размывается экран телефона. Казалось, рыжий коротышка израсходовал весь свой богатый лексический запас матерого бухого сапожника, а потому вся эта тирада длиной с Великую Китайскую стену завершилась коротким: 03:24 Знал бы ты, как я тебя ненавижу, тварь. Дазай хрюкнул. Тогда, может, подобные ситуации и были полны смертельных обид длиною в бесконечность, но сейчас всё это — повод вспомнить, какими неразумными сосунками были мы все когда-то, не так ли? Магистрант даже не испытывает угрызений совести по этому поводу. Только убирает пустые контейнеры из-под еды, еще чуть дальше отодвигает от кровати мусор, которого больше, чем тараканов в его голове, и снова садится читать. Пять тысяч сообщений… Это же просто уйма текста и информации. Что же такого Чуя мог ему понаписать? Проходит два месяца, прежде чем новое сообщение вновь высвечивается в диалоге. 22:01 Знаешь Мне всегда казалось, что мы Тишина. Не удалено, не исправлено — просто вот так повисло в воздухе, и Дазай почему-то понимает, что там могло быть действительно что-то важное в продолжении. Он листает дальше, с неудовольствием понимая, что их с Чуей диалог превратился в какую-то захламленную личку самому себе. Записи, картинки, песни, ссылки на видео (Осаму открывает из интереса одно и видит там уроки игры на гитаре. Смеется). Но кое-что странное есть в этом: сначала идут просто какие-то типичные для подростка вещи, а потом все чаще появляются милые картиночки для жалкого безнадежного флирта по сети. Какие? Ну… В духе: «Это могли бы быть мы, но…», «Ты, конечно, не булочка, но я бы тебя съел», или даже «Твои родители случаем не расхитители гробниц? Иначе где они такой красивый труп откопали?». Дазай хихикает по временам, сохраняя самые убогие себе, чтобы скинуть потом друзьям, оставшимся в Англии, или заколебать ими Рюноскэ, этого милейшего-злейшего идиота его жизни. И снова сюжетный поворот. Молчание периодом в пару недель, а после — сообщения, от которых весь ехидный и веселый настрой Дазая сходит на нет. 20:48 Я убью этого уебка, клянусь Он избил мою мать Он опять напился Блядство Меня даже не было дома, когда это случилось Я стою у больницы и не знаю, что мне делать Он — это?.. Ах да. С трудом порывшись в своей памяти, Дазай вспоминает, что у Чуи был отец. Одноклассник очень редко заговаривал о нем, куда с большей охотой отзываясь со всей любовью о матери, и кусочки паззла медленно складываются в голове Осаму. Он даже открывает диалог с дядей на ноутбуке — на телефоне висит старая страница, выходить с нее не хочется и не нужно сейчас — и кое-как, перепробовав все доступные ему варианты поиска по ключевым фразам, находит старое-старое сообщение. Ох, эти прекрасные игры в «поймай меня, если сможешь», когда ты помнишь смысл разговора и одно-два слова из нужного сообщения, а поисковик выдает тебе все, что угодно — но только не то, что ты ищешь. И сиди гадай, то ли у тебя голова дырявая, то ли эта машинка издевается. 14:56 Слышал, Мудзумэ Накахара за решеткой. Не знаю, будет ли тебе это интересно, но помнится, ты общался с его сыном.14:59 Дядя, я сегодня пытался разделать хомяка Элис, но она меня укусила Ты же привьешь ее от бешенства???
17:03 Еще раз окажешься рядом с моей Элис, и я привью тебя. Цианидом.17:06 И СКОЛЬКО МНЕ ЕЩЕ РАЗ НАДО ОКАЗАТЬСЯ С НЕЙ РЯДОМ, ЧТОБЫ ТЫ ПЕРЕШЕЛ К ДЕЙСТВИЯМ?
О боже, эти вечные неловкие и неуместные шутки Дазая про суицид. Он лечился уже второй или третий даже год от всех последствий своей бурной и одинокой юности с невероятным чувством вины за смерть близких когда-то людей, в чем он конечно же не был виноват, с порезами, с проблемами самоопределения, с непониманием, как и с кем себя вести, и ему действительно становилось легче. Но при виде таких родных намеков и просьб задушить его шнуром от телевизора или позволить постираться в стиральной машине хотелось не то смеяться, не то плакать, не то обнять себя молодого и энергичного и сказать: «Молодец, так держать, у тебя все равно нихрена не выйдет!». Ближе к тому самому загадочному диалогу с Чуей, где сообщений уже знатно поубавилось: его отец был довольно известным в узких кругах директором небольшой фирмы, и, сколько Дазай себя помнил до ухода, Накахара никогда этим не кичился. А тут браузер выдал ему просто десятки статей фиг знает какой давности, где описывалось все и вся, и что было, и чего не было. Мудзумэ-сан и взятки давал, и любовница у него была, и даже две, но факт оставался фактом: мужик загремел в тюрьму после того, как правда о его неподобающем поведении дома вскрылась, как и не совсем чистые методы ведения бизнеса. Внезапно перед глазами появился Чуя — тот самый щуплый девятиклассник, который еще не вытянулся, не набрал толком веса и скакал глистой вокруг него с криками и неумелыми издевками. И Дазаю вспомнились руки: Чуя на всех уроках физкультуры ходил в спортивке, а не в футболке или майке. Он мог стоять в шортах, мог плавиться от жары и задирать кофту, обнажая хилый еще пресс, но снять куртку — никогда. Ни разу. И Дазай помнил, как заметил синяки на чужих руках, старые и новые. И сейчас уже планомерно становилось понятно, почему никогда и ни при каких обстоятельствах одноклассник не говорил об отце. 23:54 Они развелись сегодня Отец в тюрьме, я даже не знаю срок, потому что весь день ходил с температурой тридцать восемь по всем инстанциям вместе с матерью Ебалоиды блять, зачем нужно было тащить меня туда 00:01 Хотя нет, постой Он мне уже не отец 00:23 У матери… Травма. Ну, типа, она больше не сможет рожать детей Дазай вскидывает брови. Снова переводит взгляд на экран ноутбука, где горят статьи об отце Накахары. Роется несколько минут и находит, наконец, издание, которое описывает ситуацию и с другой стороны, с точки зрения насененного госпоже Накахаре ущерба: оказывается, у матери Чуи случилось сотрясение мозга, перелом правой руки и да — из-за побоев, видимо, у нее пострадали и женские репродуктивные органы. Дазай присвистывает. Ему уже не кажется такой хорошей затеей читать все это вот, потому что он, пролистывая чуть ниже, понимает, откуда все эти пять тысяч сообщений: Чуя, убедившись, что Осаму на этой странице не появляется и не появится в скором времени, превратил их диалог в какое-то подобие личного дневника. По сути, перед глазами Дазая развертывается сейчас целая исповедь. И черт. После известия о матери Дазай вообще не уверен, что хочет вникать во все это дальше. 12:37 Окей Ты же не появишься здесь, да? Мне же лучше, просто потому что мне не к кому сейчас пойти. Прям вообще Разве? Кажется, с кем-то из класса его недодруг все-таки общался, если память не подводит. И снова воспоминания, отрывистые, размытые из-за прожитых лет: Чуя всегда был… Один? Стоп. Дазай понимает, что да, и это осознание его совсем не радует. Ему, такому всему солнечному, открытому и общительному — очень умелое притворство, конечно же — казалось, что и Накахара тоже не в числе тех, кто сидит за партами в стороне от всех. Нет. Накахара был в центре внимания, но никого рядом с ним как друга не было. Иронично, не так ли? Аж блевать тянет от того, насколько сентиментальным становится настроение. Осаму, погрузившись в воспоминания о своей школе, понимает, что Чуя был или рядом с ним, или совсем один. Он уже говорил, что не хочет в это лезть? 12:46 Короче… Сложно все. Мать все еще в больнице, я живу с тетей, но это так, «формальность». Она приезжает раз в три дня, привозит продукты. Помогает с чем-то. И все, в целом. Я живу один, и раньше это вроде как… Мечта, да? А сейчас нет. Я понимаю, что мне страшно. Мне очень страшно просыпаться одному, потому что я не знаю, что будет сегодня, и засыпать страшно. Этот мудак в тюрьме, но я не знаю, может, он захочет до нас добраться и отомстить. 12:55 Черт Дазай, я просто не ебу, что мне делать и куда идти У меня никого, кроме матери нет, а я даже не могу ей ничем помочь и не знаю, поправится ли она… Осаму почти видит то, как Чуя, глотая слезы в темной квартире, пишет это, с силой ударяя по клавишам — он так и делал на информатике буквально всегда, вызывая у Дазая смешки и едкие комментарии. Он понимает, что чувствует подросток, которого буквально выкинули на какую-то обочину жизни, потому что сам жил так: мать и отец в небытии, дядя появляется рядом на несколько теплых, но жутко быстрых и скомканных официальностью мгновений, чтобы снова исчезнуть… Темнота квартиры. Одиночество, которое и радость, и сущее наказание. Потерянность, потому что ты сам по себе, ибо никому сейчас не нужен. Осаму задирает голову и вздыхает. Его прямо-таки крыло всей этой атмосферой его средней школы, которая, казалось, отпечаталась в сознании ярче, чем вся его последующая жизнь. Ему тошно и плохо от этого, но он, как самый настоящий мазохист, лезет все дальше, в самые дебри. Он решает перестать в кои-то веки бегать и вспомнить, понять, признаться себе самому в том, почему весь его класс — безликая масса, а Чуя — буквально вся его жизнь из того времени. Почему он помнит, как Накахара ругался и забинтовывал ему пораненную где-то коленку, как вопил, стоило Осаму вылить на него, вредного и злющего, ведро грязной воды после уборки. Почему он точно знает, какой у Накахары пароль на телефоне — эти несчастные «один-семь-три-девять» врезались в память так же хорошо, как таблица умножения. Почему он помнит те дурацкие значки с «Волейболом» на чужом рюкзаке, чужие кудри, редкие смешки и пачку сигарет, одну на двоих… Почему он стер сообщения от той, что была его девушкой почти два года в то время — от Наоми — даже не прочитав, что она ему написала за время отсутствия, а диалог с Чуей он пропускает через себя. И словно Вселенная, эта удивительная… Это удивительное нечто, которое услышало его и прониклось его страданиями — словно назло в чате появляется одна из тех трех фотографий, где они с Накахарой стоят вместе, а точнее — сидят за одной партой и прикладывают к лицам какие-то стремные пачки чипсов с отвратными улыбками наверху. Да. Таких совместных кадров, которые они сделали сами, у них было три. И это Дазай тоже помнит. Единственное серьезное сожаление, которое испытал Осаму, когда переезжал за границу — Чуя, а именно — его отсутствие в жизни, потому что… Потому что тогда, в начале девятого класса, и двумя годами ранее, и вообще… Накахара ему все-таки нравился. Всю среднюю школу этот комок агрессии и рыже-голубой внешности заморского принца занимал в его полудохлом сердце приличный уголок.***
Сейчас все это кажется чем-то далеким и жутко нелепым. Тем, что хочется отпихнуть от себя, фыркнуть и сказать, мол, на кой черт я вообще таким занимался? Что мной двигало, если я так поступал? Но Дазай решается быть честным, а потому факт остается фактом: он был влюблен в Накахару бОльшую часть своей жизни в Йокогаме. Когда это началось и почему — вспомнить сейчас слишком сложно. Они начали учиться вместе со средней школы, и все те два жалких года, что они провели в одной классной комнате, ощущаются ярким светлым пятном в жизни. Чуя был другой. Яркий, запоминающийся, выделяющийся среди остальных всем и сразу. Он не следовал каким-то веяниям моды, что превращала всех в однотипных скучных подростков, не умел нормально врать, что-то утаивать, не мог заговорить с кем-то, не доведя человека до точки кипения своими ужасными и прямолинейными комментариями. А еще у Накахары были просто восхитительные рыжие волосы, за которые было так удобно дергать где-нибудь на истории, когда Дазая сидел позади, потому что пряди отросли и торчали сзади невероятно соблазнительным хвостиком. А голубые глаза? Сколько разных шуток и стебов придумал Осаму, чтобы подчеркнуть не только цвет очей, но и ориентацию краснеющего и возмущенно вопящего подростка? Дазай хихикает. Да, это было что-то с чем-то. Они могли ругаться постоянно, могли почувствовать присутствие друг друга, стоя на разных концах коридора, могли довести своими записочками с руганью и угрозами любого учителя. А потом вполне себе нормальным было свалить с урока, с которого их с позором выгнали, засмеяться и уйти вдвоем жрать дешевое мороженое из супермаркета на последние карманные деньги. В то время Дазай — сейчас от этого смешно — искал какие угодно оправдания, чтобы объяснить свое поведение без факта того, что он, вообще-то, играет «в обе стороны», и Наоми даже рядом с Чуей не стояла ни по одному пункту. Конечно, прикрываться фразой: «Мы просто друзья» было весело. Но друзья вряд ли разглядывают совместные фотографии по несколько часов кряду, вряд ли заботливо укрывают своим пиджаком спящий комок агрессии после уроков, вряд ли подкидывают самые слащавые признания в любви в ящик в какой-нибудь белый день и наблюдают с целым ураганом в груди, как их «просто друг» ругается, краснеет и строит догадки, кто же это мог быть. И они точно не лезут целоваться в начале года к пьяному Чуе, да? Окей, вот за этот случай Дазаю было конкретно стыдно. За пару дней до начала нового учебного года они закатили тусовку всем классом, и конечно же нашлись гении, которые притащили на мирный школьный пикник алкоголь. Его налили втихаря всем — и Чую чутка размазало со своего бокала и с кружки Осаму, который пить отказался. И Дазай как сейчас помнил, что они шли в обнимку до дома Накахары — сам Чуя дойти мог, но по временам он действительно терялся на самых простых поворотах — что они громко смеялись с тупой шутки Осаму, что его одноклассник едва не упал, споткнувшись о бордюр, а уже в конечной точке маршрута у самых дверей они застыли, как два столба. Стояли, стояли, потом Чуя пробормотал что-то вроде: «Спасибо большое, а теперь хочу тебя обнять»… И Дазай, сам испугавшись своей смелости, осторожно чмокнул Накахару в уголок губ. Чтобы спустя секунду уже куда-то ретироваться и всю ночь напролет кататься по кровати с горящим от стыда лицом и желанием наконец-таки сдохнуть. Спустя всего несколько дней его в школе уже не было. Его в принципе даже в Японии уже не было. Сейчас Дазай понимает, что это были те самые чувства, о которых слагают прекрасные истории со счастливым или не всегда концом, которые неизменно сопровождают любой подростковый сериал, которые знал, наверное, каждый школьник: бабочки в животе, фотки в телефоне, спрятанные в самый дальний угол галереи, чтоб не дай бог кто не увидел. Редкие (или не очень) встречи в коридорах, в столовой, смешки друзей… Дазай неловко смеется и выключает телефон, чтобы захихикать, как умалишенный. Он зарывается носом в одеяло и рычит, не имея возможности никуда деться от жуткого смущения и недовольства самим собой, потому что черт, это было так давно, это уже пипец какое старое прошлое, а ты тут… Размазня, одним словом, а не взрослый адекватный мужик, вот ты кто! Появляется шальная мысль о том, что он был бы не против встретиться с Чуей сейчас, и подобные рассуждения живо отрезвляют. Дазай со вздохом встает, идет на кухню, выпивает стакан воды и возвращается к чтению. 23:10 Мать… Выписали. Сегодня такой классный день, хотя уже осень, причем поздняя, на улице тепло и безветренно. Мы сходили вместе в ресторан, где потратили последние деньги, ахаха. Зато было вкусно! И еще мама предложила переехать. Сказала, что можно попробовать снять квартиру, сменить мне школу, да… 23:47 Блять, Дазай, знаешь, мне так хочется сдохнуть. На этом моменте Осаму дергается. Он проматывает несколько совершенно бесполезных сейчас записей и ссылок и не прогадывает: следующей ночью Чуя снова заходит в сеть и пишет целую тираду, и Дазай… Конечно же он читает. Для него узнать конец этой сумасшедшей истории — дело принципа. 22:15 Понимаешь, я смотрю на мать и отдаю себе отчет в том, что я обуза. Она вернулась на работу, там ей все сочувствуют 22:18 Как ножом по свежей ране А дома я, охуенное напоминание о том, что с ней случилось Чуя… Стыдится того, что он сын своего отца? Вроде бы и нелепо, а вроде бы Дазай понимает, почему так, и ему становится чудовищно жалко этого рыжего взъерошенного мальчишку из прошлого. 22:23 В школе надо мной все смеются и подначивают. Ну как. Мы уже вроде бы взрослые люди, но черт, куда бы я не пошел, с кем бы не заговорил, я везде вижу или насмешку, или сочувствие в глазах, да и… Без тебя я вообще ни с кем не общаюсь. Совсем 22:26 Я хочу перевестись в другую школу Я не хочу ничего 22:27 Я не знаю, куда пойти, потому что мать не сможет оплатить мое обучение, а счета отца все еще принадлежат ему, он нам не даст ни йены 22:31 Кроме того, я понимаю, что я ничего не могу и не умею. Все, что мне интересно — повтыкать в игры после учебы, погулять одному где-то по набережной или что-то такое. Я не хочу разочаровывать мать и 22:54 Блять, Дазай, я так устал Просто устал 22:57 Насколько же я жалок, что пишу тебе сюда, зная, что ты уже никогда ничего не прочитаешь, а писать мне в итоге больше и некому Дазай читает это, испытывая странные смешанные чувства. Слишком гладкая, слишком вежливая форма изложения, как будто Чуя продумывает каждое свое слово, а не пишет все, что лежит на душе. И это как-то… Неприятно. А с другой стороны — мысли сложные, сумбурные, как будто юноша сам не знает, с чего начать и что рассказать, как лучше это сделать. Осаму действительно не по себе от всех этих противоречий и от странного предчувствия, что дальше — хуже. Чуя же не просто так не заходит в сеть уже два года? Эта дата вверху, под именем собеседника, пугает больше, чем дуло пистолета у виска, и сжимает сердце в холодные тиски. Снова немного смешные и нелепые рассказы о жизни, смешанные со всем подряд: с рисунками, которые, как Дазай понимает, принадлежат Чуе, со скринами из сериалов, со ссылками на песни, к которым прицеплены короткие поясняющие сообщения. Накахара пишет о своей жизни редко, но метко, и всегда только о каких-то сложностях. О хорошем — никогда, и Осаму шутит про себя, что в жизни хорошего и нет, но отчего-то ему не очень смешно. 09:17 Я перевожусь в другую школу. Эта новость теряется где-то среди все тех же видео, фото и аудио, но за ней идет целая кавалькада из одного цельного рассказа, и Дазай, потирая глаза, принимается за чтение. И где-то на середине начинает чувствовать бессильную злобу, смешанную с тошнотой. 19:49 Окей, если быть честным, то я даже тут об этом не писал. Меня все считают за пидора. Хотя про тебя говорят уже меньше, но память еще жива, и люди постоянно связывают мое молчание и нервозность именно с твоим уходом, с тем, что мы якобы были вместе и я страдаю как тупая малолетка о хрен знает ком. Чувство, будто эти сплетни распускает Наоми и ее прихвостни. Не знаю, может, они и правы, потому что зачем я тогда пишу тебе сюда, каждый день, каждый час почти. Сложно. В общем, для большинства чуваков в классе я просто тупой вспыльчивый мудак с ненормальными наклонностями, и да, я сам знаю, что это так. Пиздец. Меня просто облили сегодня помоями, и я не выдержал.Сделали… Что?.
19:54 То есть я захожу в кабинет, а там весь класс. Меня кто-то окликает, я останавливаюсь, и сзади в меня врезается Нишима. Она несла прямо перед собой, на вытянутых руках огромный пакет с мусором, который, видимо, забыли выбросить вчера, и пакет порвался прям при столкновении. И я стою блять по уши в этом дерьме, потому что там остатки еды после обеда, там бумага, бутылки, и все ржут как кони, и никто блять даже не думает помочь 20:00 Ты бы знал, как я их всех ненавидел, как я хотел уебать кого-нибудь этим самым пакетом, но вместо этого сбежал 20:03 Мне обидно Я просто не понимаю, почему я заслужил такого Почему ко мне заведомо относятся как к какому-то умственно отсталому 20:05 Я просто сказал матери, что хочу сменить школу, и я так и не объяснил ей, что случилось 20:06 Рубашку я тоже не отстирал, мне пришлось ее выбросить От меня все еще несет помоями, этот запах ничем не смывается 20:08 Я отрезал свои волосы и сказал, что постригся, но мне их жалко Мне их очень жалко, но от них воняло помоями От меня воняет ими 20:11 Я блять как одна большая помойка, которая никому не нужна, которую никто нигде не ждет, потому что у меня нет друзей, увлечений, нет целей в жизни, нет ничего, и я просто блять обуза для всех и вся, и особенно для матери 21:13 Я не хочу жить так Я просто ничего не хочу 23:58 Я не могу даже уснуть, потому что едва я только закрываю глаза, меня тут же кроет паника, я не могу дышать, не могу встать Я даже не поел сегодня, меня стошнило уже три раза, мне не становится легче 01:23 Может быть я блять умру так наконец, в обнимку с унитазом, и все наладится Дазай чувствует, как мелко подрагивает телефон в его руках, и пугается самого себя. В носу слишком отчетливо стоит запах содержимого мусорных контейнеров, и ему дурно. Он прекрасно знает, что все пакеты несут двое учеников, что их выносят из школы через задний вход, и что Чуе еще очень долго нужно будет оправляться от этого. Он, почти не вникая, пролистывает еще ниже, игнорируя все рассказы про переезд в новую квартиру в другом районе Йокогамы, жалобы на то, что до школы придется далеко ездить, что возникли проблемы с документами, что его новая комната маленькая, как нора, но ему там нравится. Стопорится Осаму только на фотографиях этой самой комнаты, потому что там — белые крашеные стены, светлое большое окно и зеркало в пол, в котором отражается Чуя. Он все еще, кажется, низкий, как и раньше, он все еще радует глаз своими рыжими вихрами, которые действительно стали короче. Так как мальчишка держит телефон у лица, рассмотреть лицо невозможно. А вот пугающую худобу на теле — вполне. Запястья тонкие, словно спички, на голове — воронье гнездо, и Дазаю становится дурно, когда он вспоминает, что Накахара остриг всю отрощенную длину из-за того случая с помоями. Это… Пиздец. 13:45 Мне сложно есть, я часто просто сваливаю из дома, когда нужно ужинать. Не знаю, я понимаю, что это ненормально, но делать ничего с этим не хочу 13:48 Новая школа странная. Она больше нашей старой, она с несколькими корпусами, тут даже разные направления подготовки есть. Я взял физмат, нас не так много, задают дохуя, но терпимо. 13:57 Еще я познакомился с Тачихарой, это просто единственный человек, который подошел ко мне больше, чем один раз Вот, смотри, он тоже рыжий И правда. На фотке крепкий, худой парень с пластырем на носу и даже не рыжими, а, скорее, медными волосами — у Чуи куда ярче. Еще несколько изображений: они пьют сок, кидают мяч, сидят вместе в каком-то парке. На заднем фоне мелькает девушка с хвостиком и большими серыми глазами, которую приобнимает этот самый Тачихара. Его пассия, что ли? И каждую картинку, где есть Накахара, Дазай рассматривает по несколько минут, но это всегда какие-то смазанные, обрывочные селфи или нечеткие фото. Везет ему лишь в самом конце: три фотографии с общим заголовком «Препод по химии уже двадцать минут не приходит на урок, у нас сносит крышу» показывают собеседника во всей красе. Чуя улыбается во весь рот, потом закрывает лицо рукой, избегая чьего-то слабого удара, а после и вовсе смотрит куда-то вбок, и черт возьми — он красив. Его голубые глаза намного темнее, чем в воспоминаниях Осаму, губы покусаны, как будто именно их Чуя ест вместо нормальной еды, и волосы светлые, яркие, намного красивее, чем у этого Тачихары. А еще Чуя сидит в рубашке с короткими рукавами, и никаких следов на руках нет. Дазай чувствует прилив какой-то гордости и радости, которые ему сложно толком описать. И — это, кажется, дурная тенденция их диалога — тут же все скатывается куда-то вниз, буквально сходит на нет, потому что спустя пару бесполезных и неинтересных рассказов о школьном дне Дазай замечает нечто, что выбивает его из колеи. Совсем. 15:27 Отца досрочно освободили Следующие несколько дней Чуя молчит. Он просто ничего не пишет, потом вновь начинает скидывать какие-то редкие дурацкие записи. А следом даже это сходит на нет, и только спустя месяц появляется сообщение: 23:38 Я ебал эту жизнь, честно. Вроде бы писал тебе, отец досрочно вышел из тюрьмы. Откупился, прибег к своим связям. Я об этом узнал чисто случайно от одноклассника, который просто как крыса пришел в личку, написал это. Я не ответил. 23:42 Сейчас идет уже… Ну, короче, почти полтора года с тех пор прошло, да? И я поехал туда, где мы жили раньше, потому что квартира все еще на него записана. Сидел, жарился на качелях в своей черной толстовке и черной шапке, хотя сейчас весна, и я даже не знаю, зачем это делал. 23:47 Я его увидел Он похудел Потом резкое, но в то же время понятное всем и каждому молчание больше чем на полчаса. 00:31 Ну заебись, взял и разрыдался, ахах. Осаму почти больно читать это. Бессильная ярость, нежелание принимать и такое глупое поведение самого Накахары, и такое убогое стечение обстоятельств, и какое-то сожаление, глубокое и терзающее сердце. Все это душит Дазая как та веревка, с которой его снимали коллеги дяди в седьмом что ли классе. Он переворачивается на бок и вздыхает, продолжая листать их с Чуей переписку. 00:40 В общем, он уже был с новой женщиной. Она иностранка, высокая такая, крашеная. У нее еще ребенок вроде был. Девчонка. И знаешь, вот мне было жарко, а тут сразу стало холодно. Я просто вспомнил, как вернулся домой, а там моя мать лежит в крови, и отец валяется у стены с банкой пива в руках. Вспомнил, как стоял один ночью у больницы в летней ветровке, потому что отец еще и расхуярил наш шкаф с одеждой. И я смотрю на этих двоих и охуеть как блять мечтаю, чтобы они оказались на месте моей матери. Чтобы он еще раз попал в тюрьму, чтобы еще раз его выебали в жопу прямо в зале суда и никогда больше не освободили 00:47 А потом я увидел свою мать 01:02 Вот знаешь, я не разговариваю с ней уже больше недели. Я просто не понимаю, что блять можно делать рядом с этой мразью. Не понимаю. Не хочу понимать и принимать. Они о чем-то болтали полчаса, мама еще кланялась постоянно… Ушли. Я следом за матерью, вечером, уже дома, сказал, что я все знаю. Спросил, зачем 01:06 Она смотрит и говорит, что это было ради меня Ради меня блять Сука 02:01 Я плачу уже час, я не могу успокоиться, потому что я даже не хочу знать, что там было блять ради меня А она и не рассказала! 02:04 ОНА БЛЯТЬ НАЧАЛА ОРАТЬ И ГОВОРИТЬ, ЧТО ВСЕ НОРМАЛЬНО И НЕФИГ ТАКОЕ ЛИЦО ДЕЛАТЬ СПАСИБО СПАСИБО, Я ЖИВУ С ТРАВМОЙ УЖЕ БОЛЬШЕ ГОДА, И ЕЕ ЭТО ВООБЩЕ НЕ ВОЛНУЕТ, ОНА ПРОСТО СИДИТ И ГОВОРИТ МНЕ «НЕ ПЕРЕЖИВАЙ» 02:07 ОНА МОГЛА УМЕРЕТЬ 02:08 ОНА УМИРАЛА, ЕСЛИ БЫ Я ПРИШЕЛ НА ДЕСЯТЬ МИНУТ ПОЗЖЕ, ОНА МОГЛА БЫ УМЕРЕТЬ, ВРАЧ ЭТО НАМ ОБОИМ ПРИ ВЫПИСКЕ СКАЗАЛ А ТЕПЕРЬ «РАДИ ТЕБЯ» 02:11 ДА ИДИТЕ ВЫ НАХУЙ, ПРОСТО ОСТАВЬТЕ МЕНЯ В ПОКОЕ, ОТВАЛИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА ЧТО ОНА, ЧТО ОН БЛЯТЬ СУКА СУКА, КАК ЖЕ Я НЕНАВИЖУ ВСЕ ЭТО, ДАЗАЙ 02:13 И ТЕБЯ Я НЕНАВИЖУ ТОЖЕ ТЫ БЛЯТЬ СЪЕБАЛ, НЕ ОБЪЯСНИВШИСЬ, ТЫ ПРОСТО УШЕЛ, ПОЛОЖИВ НА МЕНЯ ХУЙ. НА МЕНЯ, НА НАШУ ДРУЖБУ, НА МОИ ЧУВСТВА, ПОТОМУ ЧТО НЕ ПРОСТО СМЫЛСЯ ПОСЛЕ ТОГО ПОЦЕЛУЯ ПОСЛЕ ПИКНИКА, А ВООБЩЕ ПРОПАЛ 02:16 У МЕНЯ НЕТ НИКОГО, ТЫ БЫЛ ЕДИНСТВЕННЫМ, С КЕМ Я ВООБЩЕ ХОТЬ ЧТО-ТО МОГ МЕНЯ НЕНАВИДЕЛИ В ПРОШЛОЙ ШКОЛЕ ВСЕМ НА МЕНЯ ВСЕ РАВНО В ЭТОЙ 02:21 И И БЛЯТЬ, ЗАЧЕМ Я ВООБЩЕ ВСЕ ЭТО ПИШУ, ЕСЛИ ЗНАЮ, ЧТО ТЫ НЕ ОТВЕТИШЬ? ЧТО ТЫ БЛЯТЬ УМЕР УЖЕ МНОГО ЛЕТ НАЗАД, ЧТО О ТЕБЕ НИКТО НИЧЕГО НЕ ЗНАЕТ, ЧТО ВСЕ, ПИЗДЕЦ?Что?
Дазай теряется. Смотрит какое-то время в пустоту, отчаянно пытаясь осознать прочитанное. А потом понимает, что… Ну, если быть честным, то думать больше и не о чем. Его нет в сети, телефон он конечно же не берет, с дядей его никак не встретиться — да даже больше, никто и не знает в школе толком, что это его опекун… Никто ничего не знает… Что тут еще подумать? О, а еще Чуя, оказывается, помнил про их недопоцелуй. Сил на то, чтобы радоваться и смущаться, уже как-то и не осталось. 02:30 Я не знаю, почему тебя нет уже кучу времени здесь, как ты, где ты, с кем ты, а я просто все еще вспоминаю, как мы проводили время, пока прогуливали физру, как ты ржал, когда я заболел накануне летних каникул, как купил мне фруктовый лед и сам же потом его сожрал 02:32 Как мы с тобой бегали от старого сторожа-говнюка между гаражей где-то на окраине Йокогамы, потому что ты сказал «знаю короткую дорогу к улетному местечку» 02:34 Как мы с теми тупыми пачками чипсов фоткались и ржали до сердечного сриступа хахаххаа 02:49 Я не знаю 02:52 Такое мерзкое чувство, словно все, что я к тебе испытывал в средней школе, никуда не делось Я даже не могу понять, что я должен чувствовать, раз люблю мертвого человека 03:01 Я не чувствую ничего уже толком, я просто хочу закончить это все Телефон мигает уведомлением: ему резко приспичило поесть электричества, и Дазай с тяжелым вздохом плетется на кухню — рядом с кроватью розетки пока нет. Садится там на стол — на стуле неудобно, низковато, смотрит на время и тяжко вздыхает. Уже довольно поздно, или наоборот, рано, но его не отпускает. Вообще. Отчего-то читать весь этот сброд, написанный почти что никем много лет назад, странно и даже стремно, но так невероятно. Необычно. Как будто ты правда залез в чужую душу. Дазай пропускает каждое сообщение, каждую проблему через себя, понимая, что, вообще-то, тоже начинает чувствовать нечто бесформенное, знакомое и теплое к человеку, которого давно нет в сети. Который… Который? Думать об этом не хочется. Дазай читает дальше, полностью уверяясь в том, что все сообщения, которые остались — это только текст и редкие фотографии — больше никаких ссылок, записей, уже чистый «личный дневник» в этом бесконечном монологе. Он узнает, что Чуя опять сменил школу, потому что в этой его почти силком втянули в драку, после которой коротышка ходил с перевязанной рукой — не перелом, нет, но сильнейший ушиб на кисти был отвратителен и из-за него сводило мышцы до зубного скрежета. Накахара скидывал фотки из больницы, из кафешек, где сидел или с Тачихарой, или один, из книжного, где кое-как удерживал на поврежденной руке книгу с рыбой на обложке.«Помнишь?».
Конечно помнит. Дазай никогда и не забывал того, что его всю среднюю школу величали скумбрией. Почему? Уже и не вспомнить. Просто Скумбрия, и все на этом. Новая школа вообще в другом районе. Чуя ездит туда на поезде каждое утро и постоянно жалуется на то, как он заколебался пропихиваться в вагоне через людей, как устал нюхать всякую мерзость и силиться не заснуть стоя. Еще он определился с тем, куда пойдет после окончания школы. 14:02 Мать сказала, что отец согласился дать мне деньги на учебу Дазай почти чувствует то отвращение и ту безысходность, которые снедали подростка. Чуя объясняет ситуацию тем же вечером: 20:01Как раз тогда, когда они встретились. Мать отказалась от всех обвинений, это чем-то там помогло отцу, и мы получили деньги Она 20:04 Я не хочу на них учиться Не знаю, мне мерзко 20:11 Я все еще не разговариваю с ней так, как раньше, и мне стыдно, потому что вроде бы ну, она все еще мой близкий человек, а с другой стороны — нахуй так делать 20:13 Я не знаю, я чувствую себя мразью, но я не хочу резко менять свое мнение и прощать ей то, что она пришла к этому человеку, о чем-то его просила 20:15 Лучше бы я тогда вообще не ходил в старшую школу Дазай, несмотря на то, что он сейчас — всего лишь посторонний наблюдатель для этой ситуации, полностью соглашается с Чуей. Почему-то ему кажется отвратительным то, что мать, вероятно, ничего никогда не обсуждала с сыном — по крайней мере, в диалоге о таких моментах не было написано ничего. И это было мерзко. Накахара ведь тоже человек, причем уже довольно взрослый. Почему все решали за него? Может быть, Осаму действительно повезло в этом плане, потому что дядя все важные и непростые вопросы обговаривал с ним, несмотря на их редкое общение и большую дистанцию. И от этого читать весь тот бред, что происходит в жизни старого одноклассника, лишь больнее. Осаму узнает о том, что Тачихара позвал Накахару в какую-то компанию. Чуваки там реально классные (Дазай напрягся уже на этой фразе), с ними не так стремно куда-то ходить. Чуя присылает фотки из кино, из парка, где они кормят уток, и Дазай замечает, что почти на всех изображениях рядом с Накахарой кто-то стоит. Этим кем-то оказывается высокий парень с длинной челкой, с темными глазами и не очень здоровым будто лицом. Слишком уж бледным и ровным для человека. Чуя объясняет: Тадаши, студент, довольно приятный спокойный парень, с которым Накахаре неожиданно уютно и интересно. Они не друзья, потому что видятся слишком редко и почти не списываются, но Чуя все равно рад. Где-то после окончания одиннадцатого класса — Дазай посмотрел по датам — эта компания устраивает небольшую тусовку в одном из клубов. Чуе туда, конечно же, нельзя, но его проводят, как и Тачихару. Накахара присылает несколько классных, по-своему атмосферных фоток коктейлей и редких танцующих на танцполе, а затем резко замолкает, чтобы написать через два дня. 18:22 Тадаши мне звонит уже шестой раз за последние десять минут Я его заблочил везде, вот и бесится, ахаха 18:25 Ну слушай Свои плюсы Я первый раз в жизни всерьез пососался с парнем Дазай непроизвольно сжимает ладонь вокруг уже пустой кружки и морщится. Старается не думать о том, как это могло выглядеть, но фантазия услужливо подкидывает откровенные сцены чужого поцелуя. Хочется блевать. Не сказать, что ревность — это же бред! — а скорее отвращение, неприязнь и жалость, потому что у Дазая в Англии случился похожий опыт уже в старшей школе, и от него он отходил не один месяц, потому что все прошло… Не очень. 18:27 А второй нихуя не плюс — он пытался меня выебать и Дазай давится воздухом. 18:30 Не знаю. Не понимаю ничего. Я даже не думал о том, что этот мудак расценит наше общение как п р и г л а ш е н и е. Я отошел на пару минут к окну, он следом, поговорили, а потом он резко начал меня целовать. 18:31 Я не знаю, я ничего не чувствовал 18:34 То есть все описывают поцелуи прям как «ноги подкашиваются», «сердце бьется», а мне никак. Я просто стою, пытаюсь на автомате ответить и не понимаю, где тут кайф 18:38 Потом он зашел дальше, и да. Я ему это позволил. Это странное отвратное чувство, когда ты не то что не хочешь, тебе просто никак. Ты больше из интереса позволяешь всему идти своим ходом, наблюдаешь, к чему все идет, а у нас все пришло к тому, что он попытался залезть ко мне в штаны. Заебись 18:41 Самый мем в том, что нас прервал Тачихара, который еще несколько часов назад затирал мне, что не жалует геев и лесбух, потому что какие-то они стремные чуваки, таким заниматься 19:01 Тачихара заблокировал меня, я Тадаши, и еще мне теперь страшно выйти из дома Сейчас каникулы, да, здорово, я могу отмахнуться и никуда не пойти. А школа? Тадаши знает, где я учусь 19:21 Мерзость Если честно, я чувствую себя каким-то ебанутым идиотом, потому что у меня не только какого-то возбуждения не было, у меня вообще ничего не было 19:23 Никак 19:25 Бред Дазай вырубает телефон и откидывается назад на стол, буквально распластываясь по его деревянной поверхности. Ему неприятно и сложно. Сложно думать о том, насколько сильно эта жизнь нагнула Чую, потому что такие «подарки» судьбы добьют кого угодно — он знает по себе, насколько тяжело отвлечься от мыслей «а вдруг со мной что-то не так», «а зачем я позволил зайти так далеко», «а как мне вести теперь себя с этим человеком». Отвратительные незабываемые ощущения, от которых потом воротишь нос. Бред. Осаму несколько долгих минут смотрит в пустоту, меняет позу, потому что тело уже затекло, подползает ближе к стене, облокачиваясь на нее, и продолжает. Около двух сотен сообщений за год. Чуя готовится к экзаменам. В октябре он снова переводится, потому что Тадаши, как оказывается, учится в корпусе чуть ли не через дорогу. Накахара рассказывает, как ругается с матерью, как та, совершенно устав от него, плюет и говорит идти куда угодно, и Накахара снова тащится долго-долго утром на учебу в новом теперь направлении, не спит днями, пьет кофе, потом энергетики, чтобы потом сказать, что ненавидит их вкус, и вообще ему плохо от теплых и горячих напитков, потому что сразу хочется спать. Отказывается от всех возбудителей энергии после того, как не может два дня разогнуться из-за сильнейшей боли в желудке. Приучает себя ложиться спать вовремя, перестает играть в компьютер и заставляет себя есть хотя бы дважды в день. Рассказывает, как ему осточертела физичка, которая дерет всех сдающих хуже Сатаны, как он зарывается в свои учебники с головой, игнорируя вообще все: одноклассников, мать, себя. Как его кроет где-то в конце ноября, кроет сильно, и он неделю еще не может нормально учиться: нервный срыв вкупе с выгоранием. Дазай почти прокусывает свою губу и выдыхает. Все тело сводит от какого-то напряжения, неясного, непонятного. Ужасное чувство. Еще одна ссора с матерью, уже по поводу поступления. Чуя неловко и скомкано говорит о том, что ему придется идти в местный ВУЗ, и пусть он классный, клевый — ему хотелось в другой. Мать отказала, аргументировав это тем, что обучение вдали от дома хуже, что он программу не потянет (Да она ее даже не смотрела, она меня и мою профессию перепутала с математиками, пиздец!), что за квартиру там платить она не собирается. Чуя что? Чуя сдается спустя несколько недель серьезных срачей, переставая писать на какое-то время вообще. Дазаю откровенно жаль Накахару, жаль до саднящих от подступающих слез глаз. Его самого дядя — святой человек, Осаму это уже понял — наоборот, запихал, несмотря на вялые сопротивления, в один из крупнейших и сильнейших ВУЗов в мире, и за это магистрант ему благодарен. И он все еще не понимает тех родителей, которые навязывают свое решение детям с таким остервенением, будто поступают правильно и вообще творят главное благо жизни, как будто их мнение — единственное верное и правильное, и никакого поперек. Будто они лучше знают и больше понимают. Ни капли. Не их судьба, не их жизнь, и как-то… Сложный вопрос, в общем. Вроде и родителей можно понять, а вроде и зачем так поганить чужую, еще толком не начавшуюся жизнь без веской и непреодолимой причины? 04:02 Я очень устал. Не могу уснуть второй день. Сижу, пересматриваю какие-то фотки, видео, записи, которые тебе сюда отправлял. До сих пор смешно с того, как я бесился после твоего ухода. Ну… Честно, это правда было тяжело. Я считал тебя чем-то вроде вредного невыносимого друга, с которым через огонь и воду, и уже потом… Так, ладно. Отставить сентиментальные сопельки. 04:05 В общем, мне хуево, честно. 04:11 Я не могу подолгу сидеть за учебниками, мозги просто в кучу, в кашу, и мне нужно пойти погулять. Потом в голове что-то щелкает — ага, ты эту тему не повторил! — и все. Я уже не могу вспомнить, когда последний раз отдыхал. Я забросил и игры, и программирование, которым пытался заниматься на летних каникулах, и гитару… Да, я на ней играл как-то, у меня даже получилось. Она, кстати, Тачихары вообще-то, до этого я так и не смог себе свою купить. И рисование тоже, но это уже года два как позади. 04:12 Насчет Мичидзу Этот мудак ни словечка не написал, и вроде похуй, а вроде как-то паршиво прям, знаешь Но ты, конечно, в разы хуже. Дазай тихо смеется. Он набирает воды, достает откуда-то (даже сам потом не мог вспомнить, откуда) печенье, словно специально припрятанное среди шкафчиков, принимается хрустеть. На часах четыре утра, совсем как у Накахары. 13:47 Заебись Я завалил математику и японский Я не знаю, что делать Осаму давится печеньем и жалеет, что вообще его взял в рот. Проходит почти месяц — это видно по датам — прежде чем Чуя записывает голосовое почти на две минуты. Что-то совершенно новое и действительно неожиданное! Чуть поколебавшись в удивлении, Дазай нажимает и прибавляет громкости на телефоне. Первые несколько секунд — шум улицы, потом чей-то далекий крик. Звук шагов. Настолько хреново, что даже писать лень, знаешь. Дазай удивленно распахивает глаза и ставит голосовое на паузу. Ему… Ему странно слышать чужой голос, который словно и не принадлежит тому, знакомому ему Чуе. Коротышка обычно говорил как все: то высоко, то пугающе глухо, хрипло, временами визгливо. Когда они прощались («когда ты сбежал», любезно подсказал внутренний дьяволенок), голос Чуи еще не сломался до конца. И сейчас в голосовом — низкий, хрипловатый, словно прокуренный бас, который… Окей, ладно, это звучит потрясающе. Настолько, что Дазаю приходится нервно сглотнуть. В общем, я писал, что все плохо и я завалил. Ну это знаешь, пятьдесят на пятьдесят. Я не прохожу туда, куда хотел, и мать вроде бы успокоилась. С другой стороны — я и в выбранный ей универ прохожу еле-еле, еще не знаю, примут ли. Физику я написал прям классно. Потом… Пауза. Чуя вздыхает и, видимо начинает куда-то идти, поднося телефон ближе к лицу — его речь становится более громкой и четкой. Потом я узнал от матери, что она сменила работу, а когда я поинтересовался, почему так и где она сейчас, она не ответила прямо. Я не тупой. Я просто посмотрел в ее вещах пропуск, который рабочий, документы, увидел там вместе с остальными какими-то бумажками медицинское заключение. У нее обострение той болячки, которая, ну… Из-за отца. Помнишь? Плюс… Э… подозрение на опухоль, то есть вроде бы она есть, но она доброкачественная, или… Следующее голосовое было через два дня. Короче, она работу сменила — да, я переслушал голосовое, чтобы понять, где остановился в тот раз! — по состоянию здоровья. И эта, новая, понятное дело, оплачивается куда хуже. И знаешь, я подошел, спросил, как она, как ее здоровье буквально вот… Ну, перед японским. Она все поняла. Разозлилась, накричала, потом расплакалась… Ну… Знаешь, я вроде бы говорил когда-то, что не хочу уже ни в какой универ. Я и сейчас не хочу. У нас не так много денег, тут еще моя учеба, ей, наверное, лечение понадобится… Она виделась с отцом. Это я узнал уже от нее, и блять, это такой мерзкий момент. Я стою, кричу, спрашиваю, мол, почему ты опять пошла к этому ублюдку, зачем, к чему такие жертвы, а она в ответ: «Так было надо». Я сказал, что могу пойти на работу, если нам так нужны деньги, что я могу… Короче, мы опять поссорились. У меня опять был срыв, поэтому я целый месяц не сидел толком в сети. Думаю, уже понятно, что я поступил, что все позади, но знаешь, до сих пор так мерзко, вот прям до глубины души. Бесит это все, блять… И уже текстом: 09:24 Кстати, мы с Тачихарой помирились. Он там же, где и я, и как-то само собой разговорились, вспомнили школу, ту тусовку тупую, Тадаши. Он сейчас вообще отчислился, кстати. 11:02 Насчет универа… Ну, красивый, аудитории здесь классные. И сложно. Только вот вроде бы учеба началась, а мозги уже в кучу. Пиздец, чувствую себя куском тупости и несостоятельности. И дальше — новая страница жизни. Чуя пишет больше и чаще. Он присылает фотографии с пар, из универа, из кафешек, из библиотеки (красивая), из дома, где лежит и жалуется просто на космическую, по его мнению, гору учебников (у Дазая была больше), на мохнатого жирного кота, которого приперла с улицы мать и назвала его — только подумай, Дазай! — Жожей. Жожо. Капец. Накахара скидывает фото тетрадей с пугающими и неразборчивыми конспектами, с алкоголем, с сигаретами, которые уже явно по привычке сжимал между пальцами — ай-ай, молодой человек, это вы когда пристрастились? — и с едой. Дазай отметил по парочке новых голосовых, что голос Накахары действительно стал еще более хриплым, но не ему винить бывшего одноклассника: он сам бросил только к третьему курсу, когда просто стало лень покупать сигареты и в десятый раз объяснять самому себе, зачем ему снова нужны деньги из секретных счетов на черный день. Чуя прислал пару изображений с Тачихарой (тот тоже знатно вытянулся и окреп, но пластырь на носу так и остался), с Гин, той самой девушкой, мелькнувшей ранее на одном из давних фото. Были съемки и с словно из ниоткуда взявшимся Акутагавой, и на этом моменте Осаму расхохотался: этот мрачный озабоченный упырь работал уже как года три в новой компании его дяди, и тот не переставал нахваливать работника, который, как Дазай понял, уходил из офиса только тогда, когда выгоняли взашей. Реально упырь — даже на студенческих фотографиях его лицо бледное, кислое, словно испорченное молоко, волосы удивительно длинные и… Светлые. Матерь божья, так его передние пряди белого оттенка — это то, что осталось от былого великолепия? В целом читать все это очень интересно. Осаму еще не учился в японском университете, поэтому узнавать о каких-то мелочах вроде особенностей ведения пар, форм домашних заданий, этикета, общаги, в которой Чуе удалось побывать, смотреть на обеды, перекусы из столовки или из забегаловки, оценивать еще какие-то незначительные вещи, которые раскрывали всю эту жизнь изнутри — все это необычно. Разве что опять, опять это чертово «дно»: если что-то в жизни Накахары относительно наладилось, оно тут же обязательно шло вниз по наклонной в самый неожиданный момент. Такая дурная тенденция, что даже смешно. Осаму с каким-то нехорошим чувством презрения — не к Чуе, а скорее ко всем остальным, а в особенности — к его матери — прослушивает несколько сообщений о каких-то проблемах дома, на учебе, а потом, незадолго до конца учебного года, в чате появляется голосовое, от которого хочется ржать и плакать сразу. Это пиздец, ха-ха. Я отчислился уже триместр назад, моя мать узнала об этом только вчера. Пришла платить за обучение, и… Ой, блин… Слышится тяжелый вздох, чей-то крик. Чуя орет в ответ: «Иди, я закрою!», и продолжает: В общем, честно, я чувствую себя ебаной сволочью. Я чувствую себя самым грязным мудаком этого мира, но да, я зассал рассказать матери об этом всем, когда уходил, а она просто отказалась общаться со мной. Тц, курить охота… Слышится щелчок зажигалки, неразборчивая ругань, затяжка. Осаму вслушивается во все это с таким вниманием, с таким напряжением, будто ему сейчас откроется тайна мироздания. Но в итоге все, что он получает — секрет того, как «выбесить свою мать настолько, чтобы она выкинула тебя без денег из дома». Я учился, правда. Я делал все, что мне говорили, все, что просили, даже если это был бред. Такой сучий бред, что я иногда просто охуевал! Но я не выдерживал. Эта не та профессия, на которую я хотел изначально, и она оказалась муторной, тягомотной. От старшекурсников узнал, что иногда с трудоустройством проблемы, и в итоге остаешься на кафедре или где-нибудь в школе. Потом… Сессия. Меня завалили. Да, звучит как ебучее оправдание, и я понимаю, что сам перегнул палку, но… Эх. Я два дня без продыха учил билеты, чтобы нормально написать тест и ответить на устные вопросы, я нажрался энергетиков просто под завязку, вот прям дальше просто некуда, пришел, все написал. Препод, мужик лет пятидесяти, китаец вроде, деловито проверил, что-то там черканул. И блять, блять, сказал, что — незачет! Прикинь, да?! Я его спрашиваю, объясните, почему, где, я все написал. А он мне в ответ, вот, у вас эта работа не сдана, здесь не сдана, это… И вроде бы он прав. Я эти пары не прогуливал, ничего, я просто физически не успевал делать дз и сдавал его позже нужного, и так делала половина всего потока. Ну я говорю, окей, давайте я вам сейчас отчитаюсь, вы мне поставите тройку, и я уйду. Нет. Чуя, судя по звуку, что-то пинает. Я не выдержал. Я просто встал и сказал, что раз ему так надо, то он может засунуть себе эту семестровую работу… Ты понял. Ну, понятное дело, что я сказал не прям так, но общий посыл был ясен. Я просто собрал вещи, вышел и отчислился сразу же. Деньги, понятное дело, мне никто уже не вернул. Матери врал. Сам ходил на работу, чтобы дома не сидеть. Теперь обитаю у Тачихары и Гин. Парень рассмеялся. Но в этом смехе прекрасно прослеживалось что-то, что было так долго в самом Дазае. Нечто, что описывалось фразой: «Нет, я не в порядке, но вас это не касается, вы мне никто и не поможете». Сложно? Да. Но Осаму как человек, который большую часть жизни жил с этой позицией и этой проблемой, лучше, чем кто-либо, слышит и понимает, насколько Накахаре паршиво было тогда. Дальше — хуже, причем намного, наверное. Как только Озаки — впервые здесь зазвучало имя, а не простое «мать, мама» — узнала о случившемся, она озверела. Несколько часов орала, проклинала, что-то там доказывала, а потом спокойно сказала, чтобы Чуя собирал свои вещи и не возвращался. Дазай почувствовал почти физически эту растерянность, это непонимание такого странного, резкого поступка, которого не ждешь от семьи, когда Накахара описал свою жизнь сначала на первой же попавшейся квартире, а потом у Тачихары. Ему хата досталась от бабки, и ее не снимали, ей именно владели, что так-то редкость в Японии. Чуя ударяется в жизнь на все сто сорок процентов его возможностей. Он пишет очень редко, сухо, кидает странные фотки не то цемента, не то еще чего-то сыпучего, пересылает таблицы с цифрами и надписями, больше похожими на пометки из бухгалтерии. Работает. Работает, думая, где будет учиться, если вдруг повезет перепоступить еще разок, жалуется на начальство, которое совсем их загоняло, на Тачихару, который расстался с Гин и теперь ноется ему едва ли не каждый день… Внезапно Дазай понимает, что до даты «икс» остается всего лишь около двух недель. До того самого момента, как Накахара перестал появляться здесь. Осаму принимается торопливо вчитываться в текст, проматывать некоторые моменты, выцепляя самое главное. Ему нужно понять, что тогда случилось, как случилось, а главное — почему. Ответы оказываются не такими уж скрытыми и… Внезапно мерзкими. Именно мерзкими. Я… Я буквально два дня назад чисто случайно узнал от Акутагавы, что мою мать прооперировали. Мы не прям общались, но он сначала написал с просьбой прийти в больницу, а уже там объяснил, что прям… Жестко. Там очень серьезная проблема с каким-то внутренним кровотечением, ее доставили в больницу прямо с работы, и… Я ее не видел больше, наверное, года. Да. Почти год. И тут такое. Я живо подписал все документы, провел там сутки, подождал, пока она придет в себя… Я сижу без денег, потому что мы с Тачихарой начали мутить ремонт у него дома, это бешеные траты, и я потратил все, что было, на торт, какие-то классные пирожные, которые, как я знал, она прям обожает, и на букет. У меня деньги только на проезд и остались. Чуя замолкает. Дазай слушает голосовое, даже не шевелясь. И она лежит на койке, бледная, как смерть, с ее красными длинными волосами, без всяких платьев, которые она так любила, без шпилек, которых у нее целый арсенал. Она даже не сразу меня заметила. Когда поняла, кто я и зачем здесь — хмыкнула. Горько так. И спросила, мол, неожиданно видеть меня здесь, чего пришел? Неужто извиниться? Всхлип. И знаешь, это было самое мерзкое, что я мог услышать вообще. Я на ногах не стою, меня вот-вот выпнут с работы за то, что я опять взял отгул, ибо только вот недавно болел, а сроки горят, и меня Тачихара ищет, телефон без зарядки, я без денег, и я стою с этими сраными пирожными, которые сам ненавижу, потому что в них заварной крем, и… И блять, мне так противно стало. Я ее единственный ребенок. Я тот, кто приехал по первому писку с каких-то ебырей, чтобы узнать, что она умрет, если я не дам согласие на операцию. Я тот, кого она столько лет держала за идиота и продолжает делать это сейчас. И я… Я просто поставил цветы, пирожные на тумбу — ну, для цветов там ваза была вроде — и ушел. Я даже не сказал ничего. Она, кажется, пыталась меня позвать, приподнялась на кровати, когда я уходил, но мне так похуй уже стало. Блять. Пиздец. Я не знаю. Я просто не знаю, почему со мной так обошлись, почему из меня сделали морального урода просто за то, что я отказался учиться там, где мне не нравится, что я просил ее не строить из себя святую и ходить к этому мудаку, и… Я рыдал. Я рыдал, пока пешком домой шел, пока сидел в квартире, пока мы клеили эти сраные обои в клеточку, которые меня еще в магазине бесили… Я ее заблокировал везде. Не знаю. Я уже ничего не хочу. Дазай увидел, что телефон зарядился на сто. Отцепил зарядку, поднял дрожащими руками смартфон ближе к уху и принялся слушать следующее голосовое: в последние несколько дней Чуя общался только ими. Видел Тадаши. Зашибись, да? Не знаю, это такая странная встреча. То есть вроде бы все давно позади, я ни с кем так и не переспал, я не считаю, что все прям пипец как мерзко было, но… Сложно объяснить. Я ненавижу эти воспоминания. Я посмотрел на Тадаши и понял, что, наверное, он не тот человек, которого во всем сразу нужно винить. Я сам его не тормознул в самом начале, так? Я сам не сказал, что нет, не хочу. Он извинился. Спросил, как я, как дела, как учеба. Поржали с того, что оба бросили ее нахрен. Покурили. Он предложил выпить, и я не отказался. Хотя знаешь… Ненавижу пойло. Единственное, что я пью с удовольствием — это вино. И все. Больше ничего. А тут виски… Еще какая-то дрянь. Абсент? Текила? Вермут? Я не ебу, правда. Чуя смеется, и у Дазая внутри все сжимается от того, насколько истерично и наигранно это звучит. Короче, двух зайцев одним ударом. Я вышел на улицу, у меня в голове пусто, и Тадаши спрашивает, мол, давай помогу, отведу домой… Отказываюсь. Звоню Тачихаре, прошу меня забрать, и он приезжает спустя час на последние наши бабки на метро, чтобы притащить меня домой. Все это время Тадаши стоял рядом, мы болтали о чем-то. Даже хотели уйти погулять, но я помнил, что меня заберут, поэтому… Слышится возня. Голосовое прерывается каким-то грохотом, и дальше идет следующее сообщение. Дазай чувствует, как у него от дурного предчувствия в трубочку сворачивается желудок. Это был сучий кринж. Тадаши охренел, когда увидел Тачихару, тот в ответ. Так я узнал, что, оказывается, в десятом классе Тачи набил этому извращенцу морду после того, как застал нас в клубе, и еще раз в тот вечер. А потом они сами же пересосались и мутили за спиной у Гин почти год, пидоры. Я их в ахуе пытаюсь прервать и узнаю, что Тачихара точит на меня зуб уже который год, а Тадаши и вовсе обвинил его в том, что он опять вернулся ко мне, и… Блять, да. Мой лучший друг — бывший моего недонасильника. Заебись, скажи же? И хотя Чуя снова смеется, Дазаю ни капли не смешно, но абсурд этой ситуации он отмечает. И в итоге я просыпаюсь утром, начинаю быковать, мол, какого хуя вчера было, и Тачихара — глаза в пол, в рот воды, а нет, простите, хуй. И мямлит, мол, я ему нравился, потом он меня увидел в компании этого мудака, приревновал, а потом… Это. Со мной не общался, потому что было стремно. Когда мы оба оказались в одном университете, они только-только расстались, он вернулся к Гин — и кстати, он сам сказал, что она нихуя не знает — а потом бросил ее, потому что посчитал, что у нас все замечательно, все хорошо и вообще жизнь на пять из пяти. Мы стоим, молчим, я стараюсь осознать вот это все… И тут он меня попытался засосать. Следующую минуту вместо каких-либо слов — тишина. Она такая опустошенная, такая ошарашенная и потерянная, что Дазаю почти больно ее слушать и слышать. Голос у Чуи срывается и сменяется хрипом. Весь рассказ Накахары прерывался то кашлем, то редкими хлюпами носом, как будто Чуя заболел, то судорожным щелканьем зажигалки. Осаму больно. Он все больше задумывается о том, что если Чуя писал якобы мертвому человеку столько лет обо всем сразу, то Дазай теперь слушает его привет самому себе с того света. Больно и страшно. Остается всего два голосовых. Видел отца. Прикинь, да. Я сменил фирму буквально три дня назад, там платили больше, да и меня взяли, потому что был опыт. Голос никакой. Чуя говорит спокойно, почти без эмоций, и Дазай действительно пугается. Это не просто усталость после сложного физического дня. Это усталость такого рода, которая предвещает веревку и мыло в одном пакете после посещения хозяйственного. И это оказалась фирма отца. То есть мне не прям все понравилось, какие-то они дикие, нервные все, постоянно перекидываются обвинениями, но я стою, мешаю этот цемент, никого не трогаю, кирпичи таскаю, мне нормально. А тут «глава приехал». Последние слова Чуя выделяет каким-то болезненно-саркастичным тоном. И стоит этот мудофил. Отожравшийся, с бородкой, как у козла, щурится на солнце и смотрит. На свободе. Я подхожу ближе, он меня замечает. И знаешь… Ничего не говорит. Он даже спрашивает, мол, кто это — ну позвал руководителя отряда, не знаю, что еще можно спрашивать, когда смотришь мне в лицо и тычешь в меня пальцем. Я отвернулся, отошел, а он внезапно оказался рядом. Спросил, как я. Как мать. Почему я тут, если он дал мне денег на учебу в универе. Дазай, поколебавшись секунду, включает следующее. Скорее всего, Чуя ушел оттуда, со стройки — как Осаму понял, он работал именно на них весь этот год — молча и ничего не сказав, и наверняка этот мудозвон был неприятно таким удивлен. Внезапно в голосовом слышится какой-то шум. Как будто кто-то шуршит пакетом. Потом — звон стекла. Громкий, бутылок — наверное, это они — несколько. Наконец Накахара начинает говорить, вновь взяв телефон в руку. Знаешь, я вчера узнал от Акутагавы, что ты жив-здоров. Он рассказал, что ты учишься заграницей, я за тебя порадовался. Приятно узнать, что тот, кого ты любил, не сдох, когда собираешься сдохнуть сам. Время замирает. Дазай, оглушенный этой новостью, громко сглатывает, не зная, как переварить услышанное — потому что паззл в его голове наконец-то складывается, потому что ему страшно понимать, что будет дальше — а Чуя, словно чувствуя его отчаяние, нещадно продолжает: От отца я ушел, сказав, что мать сдохла месяц назад после неудачной операции, да и вообще она от меня отказалась, потому что я выродок, которого заделал он, и надо было видеть его лицо в тот момент, ха-ах! Мы стояли в стороне от остальных, нас никто не услышал, но он весь пунцовый, рубашка вот-вот треснет на его жирном пузе, а я начинаю ржать. Потом говорю, мол, все с ней нормально, и прошу дать мне деньги за три дня работы и уволить. Мне дали нихуя, сказали больше не приходить. Это было смешно. Слышится звук откупоривания бутылки. Да и знаешь… К теме Акутагавы, тебя… Я сейчас понимаю, что это дерьмо из меня никуда не делось. Ты думаешь, что я забитый жизнью неудачник без друзей и нормального живого общения? Ну почти верно, в целом. Но нет, друзья у меня были. По крайней мере, после универа, да и в нем тоже… И в школе я все-таки общался с парой человек. А пишу все равно тебе. Не знаю. Я смотрел на твои фотки — нет, на наши, сорян — и не понимал, какого хуя ты такой классный. То есть… Что тогда я тобой восхищался, что сейчас. Я на дне, у меня нет работы, последние деньги я потратил на комнату в каком-то небольшом отеле, где меня вряд ли найдут до утра, когда будет поздно, а ты вон, заграницей. Наверное, учишься где-нибудь в Америке или в Европе. Это классно. Я завидую.«Когда будет поздно»… Что…
И знаешь что… Каюсь — моим самым большим школьным страхом было найти тебя… Да не тебя. Труп твой. Я вечно бесился с твоих шуток, с твоих нелепых попыток убиться, с твоих этих рассуждений, мол, какой способ умереть самый классный. Я боялся. Боялся потерять тебя так, потому что реально дорожил, а теперь… А в итоге я все равно все просрал, правильно? Может, стоило тебя там, на пороге дома, засосать в ответ, чтобы не отвертелся, ха-ха. Не знаю. Ничего не знаю о тебе, потому что даже не могу понять, отчего ты ушел, ни слова не сказав, почему я только спустя столько лет узнаю, что и как там у тебя, что все с тобой хорошо, а я… Ага… Он помнит. Помнит тот недопоцелуй. Мысль бьет обухом по голове, смазывает сознание словно мокрая кисть — свежую акварель. Сердце вмиг начинает биться чаще, хотя оно и до этого уже ускоряло темп, неприятно отдаваясь где-то в ушах. Всегда считал, что суицидники — слабые тупые люди. Всегда. А сейчас я бухой настолько, чтобы еще пока в сознании, но уже не совсем трезвый… Точнее, совсем не трезвый… Я бы никогда в жизни тебе не рассказал о том, что столько лет сох по тебе, как куст какого-нибудь офисного фикуса, и что даже сейчас думаю не о матери, не об этом кобеле Тачихаре, не об отце, тьфу блять, убейся нахуй, а о тебе. Стремно. Но мы столько времени провели вместе… Мы… А мы вообще… Кем мы были… Звонкое шуршание, которое бывает тогда, когда человек вынимает таблетки из блистера. В общем, Сосаму ебучий, Скумбрия которая, я надеюсь, что ты никогда не откроешь этот диалог, что ты никогда не узнаешь ничего обо мне, не узнаешь ни о моих чувствах, ни о моем тупом прошлом, и что ты просто не помнишь меня. Вообще никак. И что… Никто сюда не зайдет. Да, я тупая крыса, которая пытается смешать таблетки с алкоголем, и что с того?! А что мне еще делать, м?! Чуя начинает рыдать, и Дазай готов разбить телефон об стену, только чтобы не слышать этого. Да, я тупой мудак, да, я сраный гей, который тащится по образу сраного восьмиклассника из прошлого. Да, я спившийся прокуренный еблан, которому для полного списка не хватает наркоты в крови и сифилиса на члене. И да, знаешь… Всхлипы. Дазай вскакивает, когда понимает, что Чуя запил чертовы таблетки алкоголем. Знаешь, самоубийцы очень тупые люди, потому что не ценят высший дар и все дела, да… Я устал. Я не хочу ничего ценить тогда, когда у меня нет нормальных адекватных причин жить в этом дерьме, когда… Чуя замолкает. А потом, видимо, сев, хмыкает и шепчет почти в самый микрофон, тихо-тихо: Я все еще готов засосаться с тобой на том пороге, будь у меня шанс все вернуть, потому что типа влюблен в тебя. Еблан. Не знаю только, я или ты… И уже громче: Надеюсь, это все… Пока? Голосовое обрывается. Дазай остается совершенно один на один с тишиной своей новой квартиры, с проблемами своей первой и, кажется, еще толком не окончившейся любви и с грузом проблем, вычлененных из более чем пяти тысяч сообщений из своего и чужого прошлого. Он понимает, что плачет, и растерянно трет глаза, громко всхлипывая и заводясь еще больше, а на часах уже шесть утра, и через час ему ехать в офис, чтобы осваиваться на новом рабочем месте.