Отбеливатель в сельтерской

Давайте проясним: это был ее первый выходной за последний месяц, и Зоя собиралась с самого утра валяться в ванне, благоухающей молоком и медом или клубникой и красной восковницей – как она захочет; ходить по квартире в чем мать родила, с полотенцем, закрученным на голове, один за другим поглощать горячие сладкие орешки из пакетика, запивать их красным сухим прямо из бутылки и думать только об Элвисе Пресли, который поет о любви, а не о том, что завтра ей придется держать венец над головами распрекрасных жениха и невесты и слушать, как неприлично богатые и потому до безобразия откровенные тетушки Николая спрашивают ее, Зою, не виден ли у малышки Эри животик – в самом деле, ну кто согласится выскочить замуж в девятнадцать? «Нет, не виден, и нет, я не держу свечку». Что еще Зоя хотела сделать, так это уснуть и проспать до утра понедельника. Честно, она бы так и поступила, не удумай Николай нагрянуть к ней в полдень со своим суперпортным в нелепом берете, который уже незнамо сколько лет служил мужчинам из рода Ланцовых верой, правдой и смокингами на все свадьбы и похороны. Можете представить, что он подумал, когда увидел Зоины картины: «Происхождение мира» и еще парочку других, менее известных, но куда более откровенных, которые Николай приладил на стену в комнате, что осталась от пуританской столовой. Зоя помнила тот день: она только переехала в Грамерси-парк, где всегда хотела жить, и ее добропорядочные, образованные соседи принесли ей на новоселье грушевый пирог. Соседи, что называется, сплошная нью-йоркская интеллигенция, которая слушает оперу, ходит в церковь по воскресеньям и на День благодарения собирает у себя семейство за длинным, во всю комнату, столом. Николай тогда как раз занимался «Происхождением мира», а Зоя, стоя в носках на диване и жуя корочку от пиццы, руководила процессом – к этому моменту они уже выпили двадцать четыре шота текилы, Зоя была в носках и нижнем белье, и больше ни в чем, и прямо так и открыла дверь соседям. Она, может, и напилась вдрызг, но все равно многое помнила: час назад они играли в анаграммы на раздевание (как вы понимаете, Зоя безбожно проигрывала); ее любимые вазы, еще в коробках после переезда, стояли прямо у порога, являя собой всю непристойщину современного искусства, а на фоне всего этого был Николай с «Происхождением мира», который читал по памяти «Декамерона». Вот что все они услышали, пока Зоя благодарила соседей так, как сделал бы любой порядочный человек, который платит налоги и не пользуется миксером после десяти: – «Отправясь вместе на постель, они, с общего доброго согласия, заключили прелестный и веселый союз, доставляя друг другу удовольствие и утеху», – Николай обернулся, поздоровался с соседями (в конце концов, он ведь тоже был порядочным человеком) и, когда за ними закрылась дверь, спросил: – А почему мы, Зоя, не доставляем друг другу удовольствие и утеху? Тогда, где-то в перерыве между последней съеденной пеперони с пиццы и рубашкой, которая отправилась куда-то под барную тележку вслед за Зоиным платьем (слово, которое она ему загадала, – «акклиматизатор»), Николай поцеловал ее, а она ответила. Годы спустя Зоя думала, что было бы, если бы она его не остановила, если бы наутро нашла себя в его теплых объятиях, запутанную в простынях, пока в соседних квартирах варили в турках кофе, а бедолаги-корреспонденты с федеральных каналов стояли на улицах по колено в снегу. Зоя тряхнула головой. Нечего было об этом думать, вот и все тут. Еще и портной как назло куда-то подевался, так что теперь Николай стоял по другую сторону от кухонной стойки и, наклонившись вперед и подперев рукой подбородок, глазел прямо на нее. Зоя спросила: – Что? – Прежде чем ты надумаешь обвинить меня в бестактности, позволь заметить, что спрашиваю я об этом исключительно из соображений дружеской солидарности, – Николай уже обмакнул палец в миндальный крем для круассанов, но Зоя все равно треснула его силиконовой лопаточкой. – Голубка моя, давай-ка понежнее! Это лицо стоит двадцать миллионов. – О чем – «об этом»? – Когда у тебя последний раз был секс? Для твоего же блага, Ланцов, пусть мне послышалось, подумала Зоя, но эта самовлюбленная напыщенная задница продолжала хлопать ресницами, как младенец Иисус, и ждала ответа. В уголке губ у него остался крем, и Зоя поборола желание его стереть. – Да ты совсем оборзел! – Дай угадаю: тот придурковатый модельер, который таскал кошку на плече, словно ручную обезьянку, и на первом свидании повел тебя на шоу а-ля «Ла Макарона»? Зоя не ответила. Вообще-то, Хэршоу был одним из немногих, с кем она спала почти абсолютно трезвая. Ну, может, совсем не трезвая, но она же помнит, что его кошка всю ночь проторчала у постели в отеле «Дрейк» и не мигая таращилась на нее своими желтыми глазами, даже после того, как Зоя запустила в нее подушкой. – Полтора года назад, – вспомнил Николай, а Зоя сказала: – Это было огненное шоу, а не «а-ля Ла Макарона». И раз уж тебя так интересует моя сексуальная жизнь, предлагаю не ходить вокруг да около, а сразу занять место моего гинеколога. Николай проигнорировал ее колкость: – Признаться, я всегда считал, что у нас с тобой нет секретов друг от друга. Зоя подумала: твою ж мать! Но вслух сказала: – Ладно, в следующий раз предоставлю тебе полный отчет и динамику своего пульса. И вытри ты уже, господи прости, этот чертов крем со своего лица! Николай стер его большим пальцем и посмотрел на Зою, и впервые за долгое время она осознала, каким усталым он на самом деле был. Не соберись он жениться на незамужней дочурке Кир-Табан, репутация компании его папаши была бы раздавлена, как переспелые ягоды под ботинками новых богачей, этих жадных ублюдков, которые родную бабушку продадут, если смогут заработать десять центов. Это был чистой воды бизнес, и даже Зое, которая не верила в любовь до гроба, хоть настоящую, хоть поддельную, это дело было отвратительно. Николай сказал: – Ведь ты прекрасно знаешь, о чем я. Зоя, может, и знала, но это было последнее, что она собиралась с ним обсуждать накануне его женитьбы. Николай все решил, что тут еще сделаешь? Вообще-то, смысл был в том, что люди имеют право знать, какие все кругом притворщики. Только вот кто в здравом уме сам себе свяжет руки? Если хочешь быть хорошим, хочешь нести веру и правду и жить в сказочном мире – переезжай в Диснейленд. Поэтому Зоя сказала: – Честно? Понятия не имею. Взгляд у Николая сделался еще более усталым, но тут же схлынул, уступив место чему-то другому. – Знаешь, Зоя, а детей твоих увидеть хочется. – А мне хочется разводить альпак на альпийском лугу, но приходится сидеть тут с тобой. – Ты ведь не серьезно? – Про тебя или про альпак? – спросила Зоя и отправила противень с круассанами в духовку – она всегда что-нибудь пекла, порой даже посреди ночи, когда думать о чем-то становилось невыносимо и она выбирала между тем, чтобы замесить тесто и довести себя до алкогольного беспамятства. Печь ее научил Юрис, она тогда была четырнадцатилетней девчонкой, которая любила рождественские постановки в «Рэдио-сити» и булочки с корицей и верила, что мама еще за ней вернется. – Ты же знаешь, что альпаки живут в Андах, а не в Альпах? – Николай обогнул стойку и наклонился к духовке. В свадебном смокинге, который он до сих пор не снял, он был похож на красивущего героя старой мелодрамы и одновременно на какого-то идиота, который в субботу днем удумал так разодеться. – Да какая к черту разница? Кто запретил бы мне разводить альпак в Альпах? – Мы в самом деле говорим об альпаках? – А ты хочешь поговорить о чем-то другом? – Да, о твоих детях. – Господи, да уймись ты. Мне не нужны дети только для того, чтобы было с кем проводить Рождество. – Заметь, это не я сказал, что тебе не с кем проводить Рождество. Зоя застонала: – Хочешь детей – так иди к своей будущей жене. Или к Жене, скоро ей понадобится ночная нянька. Или устройся волонтером к скаутам или в центр помощи матерям-одиночкам, только отстань ты, ради бога, от меня. – Знаешь, что я думаю? Ты будешь сидеть в этой квартире в одиночестве и смотреть на эти свои картины вплоть до падения метеорита или инопланетного вторжения, если не попытаешься быть честной хотя бы с самой собой. Вот что я думаю. – Почему обязательно конец света? Может, я умру оттого, что ты притащишь ко мне ораву своих детей, которые все до одного будут твои копии, такие же гиперактивные и раздражающие, и вдобавок заставят меня до посинения играть в «Дженгу». – Ты любишь «Дженгу». – Хорошо, я люблю «Дженгу», но это совсем не значит, что я буду испытывать те же светлые чувства к твоим детям. Николай хмыкнул: – Сомневаюсь, что в твоем возрасте стоит так запросто отказываться от чьей-то любви. Особенно когда любовь эта чистая, как озерцо, бескорыстная и к тому же совершенно бесплатная, – вот что он сказал, а Зоя услышала: – В моем возрасте?! Но договорить не успела. Дверь открылась, с порога крикнули: – Это мы! Если ты не одна, намычи песенку про веселых бесят. Николай замычал, а Зоя все продолжала думать: в твоем возрасте! Да у нее отличный возраст, если не самый лучший, и вовсе он не означает, что она должна заиметь кольцо на пальце, поваренную книгу и минивэн. – А мне сказала, у тебя никого нет. – Это не я сказала, это ты сам решил так думать. – А вот и вы! – Майя, Женина дочка, вскочила в кухню, как пасхальный кролик. Женя шла следом и поглаживала свой живот, до того огромный, что казалось, там был не один ребенок, а целая армия детей, целый младенческий батальон. Зоя подумала: «Кошмар какой». – А вот и мы, – отозвался Николай и раскинул для объятий руки. – А ну иди сюда, моя изобретательница, и расскажи, как там дела с Тем-Сама-Знаешь-Чем, пока фэбээровцы не нагрянули. Пятилетняя и разодетая как крошечная модель «Шанель», Майя решила, да ну их, эти манеры, и с разбегу запрыгнула Николаю на руки. На Зою она даже не посмотрела. Вот так это обычно и случается: ты их, значит, крох этих, баюкаешь по полночи, когда им еще и года от роду нет, потом позволяешь им выплевывать морковные пюре на свои безупречные, сшитые по авторской модели брюки, выучиваешь все до одной идиотские песенки – все ради них! А они начинают думать самостоятельно и выбирают задницу Ланцова. Что бы там Зоя ни говорила про детей, прямо сейчас она чувствовала себя преданной, ни больше ни меньше. Майя взъерошила Николаю волосы и рассказывала ему то, что должна была рассказывать Зое, да так, что никто, кроме них двоих, ничегошеньки и не слышал. Женя сказала: – Будешь ее так баловать своим вниманием, она с тобой пойдет прямо под венец, вот увидишь, а твою малышку-невесту заставит нести подол, – и повернулась к Зое, выражение ее лица не предвещало ничего хорошего. Честно признаться, Зое даже интересно стало, что Женя сейчас скажет: отчитает ее за полупустую бутылку шардоне или за то, что ничего не сказала? Или сразу возьмет ее за руку и отведет к психологу, а в обмен на хорошее поведение пообещает ей зоопарк и клубничное мороженое? – Не сомневаюсь, половина Нью-Йорка будет трубить в фанфары, когда ты упадешь замертво на смотре моделей для обложки декабрьского выпуска, но ты уж постарайся найти другой способ, чтобы привлечь к себе внимание. Зоя фыркнула: – Я не умираю. Да, у меня иногда побаливает живот – как и у каждого второго человека на этой планете. Только и всего, так что не надо делать из этого проблему. У меня нет желания спрыгнуть с Бруклинского моста или закинуться пи-си-пи в мотеле в Вегасе. – У тебя язва, – напомнила Женя. – А ты на сносях, поэтому кончай печься обо мне и иди лучше слопай пирожное или понюхай ромашки — что там тебе советуют на этих твоих курсах? Ты ведь за них не зря платишь столько, сколько простые смертные за месяц не зарабатывают. Зоя задержала дыхание. Еще хоть одно слово о том, что ей нужна помощь, и она в самом деле застрелится. Она не в депрессии. И она не одинока, она одна, в этом есть разница, и чувствует себя лучше некуда. Может, Николай и женится, но они лучшие друзья, да они друг другу почти что семья, она его видела в трусах в горошек и не раз притворялась его сестрой, когда он ее об этом просил. К тому же Зоя все равно не собирается выходить замуж, ни за Николая, ни за кого-либо другого. Она до конца дней будет одна, потому что ей так нравится. И работает сверх нормы она не оттого, что ей не хочется возвращаться домой, глупости какие! Да она живет в одном из лучших районов Нью-Йорка, здесь даже на улице пахнет, как в номере дорогого отеля: пудрой и жасмином, а квартет музыкантов из соседней квартиры вечерами играет на скрипках и виолончели в частном парке, куда без ключа, какой есть только у жителей Грамерси, и не войти. С чего бы, спрашивается, ей не хотеть возвращаться домой? – Ты ведь моя подруга, – в конце концов, сказала Зоя. – Ты не должна, как все тетки, осуждать меня за то, что у меня нет обручального кольца. – А я молчу. – И если тебе от этого станет спокойнее, на завтрак я съела целую тарелку веганской овсянки и сегодня не планирую умирать, – она хмыкнула. В самом деле, Зое не нужны были ничьи советы, она была абсолютно счастливым человеком, у которого есть все, чего он хочет. У нее была прекрасная жизнь, все шло как нельзя лучше. Порой она даже в это верила.