На звук флейты

      Запах крови душит, и Тамаки очень хочет зажать нос. Надо уходить из этого дома. Забрать всех и уходить. То, что случилось здесь… это ужасно, но нельзя позволить кому-то ещё узнать, что Сого убил человека. В смерти Цукумо Тамаки не сомневался — вряд ли можно выжить с растёрзанным сердцем, это и не каждому ёкаю дано. И это убийство — тяжёлый проступок, хотя сам Цукумо тоже перешёл черты нескольких правил и законов.       — Уходим… Уходим отсюда. Нужно уйти. И нужно сжечь этот дом, — сипло говорит Момо, словно читая его мысли, и Сого вдруг вздрагивает, роняя тело Цукумо из своих рук.       — Я… убил его? — испуганно выдыхает он, и Тамаки замечает — когтей на его руках больше нет, да и никакой силы от него не ощущается сейчас. Она словно спряталась, оставив лишь испуганного человека.       — Ты нас спас, — громко говорит Тамаки и помогает Момо открыть дверь темницы. Сейчас бы этих хилых демонов отсюда вывести — и к чёрту всё. — Посчитай, сколько жизней ты сейчас освободил — и нас, и этих ребят.       — Но у меня руки в крови. Я… Я всё равно взял и оборвал чужую жизнь. По законам любого из миров — людей или ёкаев — я заслуживаю за это наказание.       Тамаки растеряно хмурится, не зная, что сказать, и молча принимает от Юки деревянную шкатулку — уж не в ней ли сокровища, источники силы этих четырёх демонов? Со смертью Цукумо должны спасть любые заклинания и печати, значит, её получится открыть!       Он замирает на лёгкий звук пощёчины. Сого же удивлённо хватается за щёку, размазывая по ней чужую кровь, а Юки, до этого молчавший, вдруг тихо говорит:       — Думаю, этого для наказания хватит. А если твою душу будет разъедать этот грех, позволь забрать его себе. Ты ещё ребёнок, Сого, понимаешь? А тебе пришлось спасать всех нас. Позволь же защитить твоё сердце, это малое, что я могу сделать.       — Эй, ты чего тут один любящего папу изображаешь, я тоже хочу, — устало смеётся Момо, и Тамаки шумно фыркает на это всё — вот умеют же они красивые и нужные слова подбирать, а ему что делать?       — Помню, о тебе, тенгу, ходили слухи, что ты злой и нелюдимый, а тут, оказывается, птенец вырос, — говорит тот самый красивый демон, которого они заметили первым, и Тамаки кажется, что уши закладывает от ощущения волны силы. Шкатулка и правда открылась с лёгким щелчком, и демоны аккуратно забрали каждый по небольшому гладкому камушку разных цветов. Даже и не верится, что в такой крохотной вещице была заключена такая мощь.       — Всё, выходим уже, и я от этого домищи одни угольки оставлю, — скалится демон с ярко-красными волосами, и другой демон вредно щурит золотистые глаза:       — Тебе, Тома, только волю дай…       Тамаки вздыхает и подходит к молчаливому Сого — тот умудряется плакать абсолютно бесшумно, уткнувшись лбом Юки в плечо, и Тамаки аккуратно сжимает его ладонь своей. Да, не умеет он говорить красивых и нужных слов, но он точно научится! Ладонь у Сого липкая от подстывающей крови. Что ж, Тамаки тоже готов разделить с ним этот грех. Он так и держит его, ведёт за собой, выбираясь из этого подвала и после — в большой богатый двор.       — Давайте, дальше отходите, а то прожаритесь до хрустящей корочки, — жутким голосом говорит Тома, и все послушно выскальзывают за ворота. Сого устало садится на землю, прижимаясь к резной решётке спиной.       — Протяни, пожалуйста, руки. Можно? — тихо спрашивает Минами, который, даже вернув силу, кажется очень хрупким на вид. Он присаживается перед Сого на корточки, и тот смотрит на него с затаённым испугом:       — Что?       — Не бойся. Протяни руки.       Сого медленно кивает и нерешительно протягивает к нему ладони. Тамаки упрямо садится на землю рядом — ну, а мало ли?       И тихо охает от восторга. С тонких пальцев Минами искрами слетают капельки воды, серебром окутывают ладони Сого, аккуратно смывая следы крови, и пара ярких капель замирает у его щеки — там тоже остался бурый след. А теперь от него словно след тёплой слезы на коже.       — Я не могу так же смыть печаль и грусть, что сейчас морозной крошкой тревожат твоё сердце. Но их растопит душевное тепло. Я рад, что рядом с тобой те, кто может поделиться им.       — Только не перестарайтесь, он же снежный демон, всё-таки, — а вот и тот красивый демон, который так и не назвал своё имя. Даже тот, мелкий, с золотыми глазами, вроде как Харука, а этот… От его присутствия у Тамаки странное ощущение. Словно… Словно от него исходит знакомая и в то же время совершенно непонятная, путающая сила. И, похоже, Сого, поднявшийся на ноги, чувствует то же самое.       — Скажи мне. Скажи мне своё имя, прошу тебя, — выдыхает он, и во всём его голосе столько отчаяния, что Тамаки готов броситься на его защиту, если почувствует даже во взгляде этого демона что-то обидное или опасное.       — Значит, всё-таки почувствовал? То, что наши силы так похожи? Хотя я и не ожидал, что ты станешь именно снежным демоном. Ах да, имя… Ну, давай, вспоминай, рассказывали тебе страшные сказки о демоне Торао?       Торао скалится весёлой улыбкой, и в воздухе словно повисают золотистые искры. Да что там — он сам как золотым светом изнутри светится. Такие у него и острые, знакомой формы рога, и глаза с вытянувшимися, как у кошки, зрачками. И когти.       — А я всё не мог понять, что в тебе не так, — хмыкает до этого молчавший Юки, и Момо ошарашено добавляет:       — Так это ты проклял Сого, да?       — Проклял… Наверное, это можно назвать и так, — Торао вздыхает, и его демонический облик растворяется золотой дымкой. — Признаюсь, я, как только освободился от своего заточения на пару веков, был так зол, что хотел причинить последнему из наследников рода Осака столько боли и несчастий, сколько не выпадало ни на одну человеческую жизнь. Я выжидал, прятался у того большого поместья. Мне любопытно было — кто же он, этот человек. А потом я увидел такого маленького весёлого мальчишку, который играл с мелкими ёкаями в прятки. Тебя ещё потом отругали за это. Тебе сказали, что ёкаи тебе не друзья, а ты плакал и говорил, что это не так.       — Ну, вы теперь понимаете, что Торао превращается в ручного демона, стоит ему только показать беззащитного ребёнка, которого он будет готов оберегать, как мать-тигрица, — елейно тянет Минами, и Тамаки понимает — это только с виду-то паренек хрупкий и тихий, а вот характер у него не сладкий.       — Намекаешь на то, что это правило работает и на тебе? — хмыкает Торао, дразня его в ответ, и Минами сердито хмурится:       — Только я не ребёнок.       — Вы цапаться будете или рассказывать? — не выдерживает Момо, и Тамаки только фыркает на эти слова — уж кто бы говорил, он с Юки вечно так странно флиртуют, и ничего, все живы.       — О, прошу прощения. И… И вот. Так и получилось, что моя месть осталась лишь горькой мыслью и неправильной мечтой, которую я не решился бы исполнить.       — Но… Моя сила?.. — обескуражено выдыхает Сого, и Торао, поколебавшись, хлопает его неловко по плечу:       — Тогда ты был слаб, Сого. Не думаю, что тебе говорили об этом, не думаю, что ты вообще знаешь, что мог бы и не дожить до четырнадцати лет. Мы, ёкаи, ведь видим потоки жизненной энергии по-другому. И в твоём маленьком сердце её было так мало. Твоя человеческая жизнь оборвалась бы так рано. Твоя жизнь как ёкая продлится очень долго. Я подумал, что спас тебя. Прости, что не присмотрел и не подсказал, как управляться с этой силой. Но теперь я вижу, что ты нашёл себе хороших учителей.       — Похоже, Сого, у тебя есть поразительная сила отогревать сердца вредных ёкаев, и за это судьба решила дать тебе подарок, ты не думал об этом? — смеётся Момо, и Юки выразительно приподнимает правую бровь.       — Куда ты… нет, вы все пойдёте теперь? — тихо спрашивает Сого, и Тома, устроивший на месте особняка громадный алый костёр, лениво потягивается:       — Ну, перед нами весь мир. Надо размять косточки, а то мы тут засиделись.       — Звучит так, как будто ты замышляешь какие-то пакости.       — Может, чуть-чуть? Кстати, вам тут сидеть и выжидать испуганных и злых людей тоже не советую. Вряд ли Цукумо пользовался у них популярностью, но чем меньше мы, ёкаи, мелькаем в таких делах, тем лучше. А ты, пацан, даже не думай всё это… Ну, думать, что это конец. Это начало.       — Спасибо, — чуть улыбаясь, отвечает Сого, и, сделав глубокий вдох, вдруг светится серебристым светом, понемногу обретая демоническую форму. Только теперь понимая, почему он это делает и как.       — Красивый… — шепчет Тамаки, не сразу понимая, что сказал это вслух.       — Торао, я… Я научусь пользоваться этой силой, чтобы ты никогда не думал о том, что зря дал её мне, — уверенно выпаливает Сого, и Торао весело хмыкает:       — Ребёнок ты! Я так и не думал никогда.       Тамаки кажется, что после всего этого он проспит как минимум два дня. Ему можно, он лис, а лисы те ещё сони. Но сначала не это, сначала надо сказать что-то важное задумчивому Сого, который привычно садится на берегу реки и прижимает колени к груди. Может, людей, погружённых в свои мысли и не надо дёргать или отвлекать, но тогда бы Момо, который понимает в этом всём намного лучше него, не сказал бы ему тихо:       — Ты можешь его поддержать. Сейчас ты сможешь это сделать лучше всех.       Знать бы, как. Тамаки просто молча садится рядом на песок и косится на Сого, не решаясь на прямой открытый взгляд. Только тот первым поворачивается к нему и смотрит прямо в глаза:       — Как ты себя чувствуешь? Тебе сегодня досталось.       — У меня ничего не болит, только синяков пара. Так странно… Ты тогда начал светиться, и я почувствовал, что боль уходит, — с восторгом делится Тамаки, и во взгляде Сого смешиваются недоверие и васильковое тепло. — Я такое не говорил никогда, но ты… замечательный. Я же могу так сказать? То есть, ну, я плохо подбираю верные слова, но сейчас я хочу тебя поддержать, понимаешь, ну?       Тамаки теряется в собственных словах и тушуется. Похоже, он сказал слишком много того, что и сам не понял, но Сого вдруг робко улыбается и осторожно тянется к нему:       — А я вот всегда боялся прикоснуться к кому-то. Прятался за словами, которые никого не могли достичь. А потом ты взял и лизнул меня в щёку — помнишь, тут же на берегу? Так… было так странно, но… Можно я?       Тамаки замирает, забывает вообще, как говорить, только смотрит в чужие растерянные глаза и думает о васильках. Тёплых нежных васильках, как лёгкий и невесомый поцелуй в щёку, короткое чудесное прикосновение. И Тамаки нетерпеливо подаётся вперёд, прижимается ко лбу Сого своим и говорит перед тем, как смущённо зажмуриться:       — А давай… Ещё?       И Сого мягко целует его в губы.