Достать ножи

      Гермиона еле-еле перебирала ногами по до боли знакомой дорожке, вымощенной поблекшими каменными плитками. Она знала каждый скол и трещину, каждый столбик, отделяющий пешеходную часть от проезжей. Этой дорогой она ходила столько раз, что могла бы пройтись с закрытыми глазами.       Господи, только не сегодня!       Голова трещала так, будто весь выпитый вчера алкоголь решил станцевать джигу на её несчастных мозгах. Гермиона прищурила глаза и подняла взгляд к небу. Чистое, голубое, как прохладное озеро, в которое она бы сейчас с удовольствием окунулась.       Зачем, ну зачем было столько пить?       Горячее солнце порядком напекло голову за то недолгое время, что Гермиона находилась на улице. Остановившись, она зажмурилась, так сильно, что под веками поплыли ярко-алые пятна. Головная боль усилилась. Аспирин, принятый пятнадцать минут назад аккурат между душем и чашкой кофе, ещё не успел подействовать.       У неё был повод напиться так, будто она юная студентка на каникулах, закончившая учёбу и ожидавшая летних приключений, а не двадцатидевятилетняя женщина, которой нужно с утра идти на работу. Пару дней назад она и её команда закрыли одно из самых громких дел за последнее время. Вчерашним пятничным вечером, на который была назначена посиделка по случаю, Гарри и Рон раз за разом вслух читали статью об их — о её — блестящей работе. Несмотря на головную боль, она улыбнулась.       То похмелье, когда ты напиваешься с горя, очень отличается от того, какое наступает после выпитого с радости.       По крайней мере, ей не было так плохо, как после попойки «в честь расставания с Роном» пару месяцев назад. Гермиона расставаться не хотела, но её никто и не спрашивал. Они с Джинни выпили бутылку мятного шнапса на двоих, и подруге пришлось держать волосы Гермионы, пока её тошнило в туалете дома на площади Гриммо.       Это похмелье нужно было принять с достоинством. Убийство капитана квиддичной команды «Татсхилл Торнадос» было не самым простым, но, в конце концов, они справились. Что могло быть проще — рядом с трупом нашли окровавленную биту сокомандника убитого, а до этого у них разгорелся конфликт. Но Гермиона поняла, что их главный подозреваемый не мог этого сделать. Он получил травму плеча, но скрыл это ото всех, чтобы играть в полуфинале. Чтобы так размозжить человеку голову, нужно иметь не только силу, но и хороший замах.       Гермиона остановилась перед поворотом в переулок, откуда собиралась трансгрессировать в Министерство Магии. Радостные улыбки и поздравления всего отдела магического правопорядка снова зазвенели в её голове, прибавив и уверенности, и новых спазмов головной боли, которые накатывали словно морской прибой.       Она пошарила в сумочке, но палочки там не оказалось. Машинально похлопала по карманам лёгких брюк и по полам свободной рубашки. Ни там, ни там карманов не предполагалась, но до неё это дошло только спустя мгновение.       Прикрыв глаза и раздражённо выпустив сквозь сжатые зубы воздух, Гермиона побрела обратно к дому. На ходу она продолжала искать палочку в сумке с глупым упорством ребёнка, который всё шарил и шарил в пустой коробке из-под конфет с мыслью «а вдруг?», хоть и знал, что ни черта там уже не осталось.       Ещё только ступив на порог, она сразу почуяла неладное. Что-то в доме было не так. Что-то изменилось за те несколько минут её отсутствия.       Или всё это похмелье, не больше?       А может, и стоило, по настоянию Гарри, обзавестись более серьёзной защитой дома? Хотя Гермиона не представляла, кому бы понадобилось забираться в её дом, стоящий посреди обычного магловского района. Тем более — почти никто не знал, где живёт героиня войны.       Всё кончено, Гарри. Десять лет назад.       На самом же деле, Грейнджер полагала, что бояться попросту нечего. Казалось, что всё самое худшее уже случилось. Война. Смерть матери. Отец, лишившийся рассудка и теперь живущий в специальном пансионате, где о нём заботились. Она навещала его раз в две недели, но он до сих пор не узнавал её. Остальное — так, пустяки. Об остальном, о том, что действительно могло взволновать Гермиону, никто не знал. И не мог узнать. Никто и никогда не узнает её секрет.       Стоило об этом подумать, как в желудке словно закопошились скользкие змеи. Хотя всё нутро так и подпрыгивало, Гермиона, внешне совершенно спокойная, неторопливо поднялась на второй этаж, в спальню. Распахнула дверь, замерла на пороге. Прислушалась.       В комнате было пусто и тихо, только занавески чуть подёргивались от порывов сухого ветра. Гермиона нахмурилась, пытаясь вспомнить, было ли окно открыто, когда она уходила. Как она могла забыть?       Но всё остальное было по-прежнему на своих местах.       А всё ли?       Она не могла не проверить. Просто чтобы успокоить сердце.       Под ногой скрипнула паркетина. Единственное «музыкальное» место, прямо возле кровати.       Она закрыла окно, бросила сумку на пол и опустилась на колени. Одним движением, словно содрала пластырь, откинула цветистый коврик в стиле «пэчворк» — господи, его сделала мама, когда мне было десять — ногтем подцепила узкую паркетину и приподняла её, затаив дыхание.       Шкатулка лежала на месте, пыльная и никем не тронутая.       Гермиона облегчённо выдохнула. Нерешительно коснулась чёрной крышки шкатулки, провела по ней, стирая пыль. Рисунок, красные розы в обрамлении зелёных листьев, проступил чётче в трёх узких полосках — следах от её пальцев. Она не открывала её уже давно.       Пару месяцев, это точно.       Она десятки — нет, тысячи — раз мысленно возвращалась в тот день. Лицо мамы, красивое, совсем немного тронутое морщинками, безмолвствовало. Как лежало тело, какое на ней было платье? Она забыла. И не помнила, что кричал отец, обезумевший от ужаса. Но всё ещё видела мамины глаза, карие, как у неё, слепо глядящие в сторону. Кажется, на ножку кухонного стола. Родители купили этот стол сразу же, как только въехали в дом. Гермиона до сих пор чувствовала тот трепет, какой испытала будучи маленькой девочкой, когда узнала, что этот стол старше неё.       Он могла вспомнить такие ничего не значащие подробности из детства, но в памяти плохо отпечатался тот день, когда вторглись в её мир и разрушили его. Зато отчётливо понимала до сих пор: всё было зря. Попытка спасти родителей, отправив в Австралию, а потом возвращение, потому что без них невыносимо пусто и одиноко. Не это ли её вина, всё произошедшее с ними? Эгоистичное желание прижаться к родному плечу, вот что их погубило.       Вспоминать было сродни погружению в ледяную воду без возможности всплыть. Когда-то ощущение удушья и страх, гибким раскалённым прутом обвивавший горло, провоцировали настоящую панику. Спустя столько лет она научилась справляться с этими спазмами ужаса. Но сейчас, только при мысли о том, что кто-то чужой залез в дом, её отбросило на многие годы назад.       Она закрыла глаза, сосредоточилась — и снова, будто в первый раз, почувствовала, как гнев ржавыми гвоздями вбивался в сердце. Как что-то внутри, прежде целое, ломалось на куски. Гермиона понимала, что совершила нечто страшное, претившее её разуму и всему, во что она верила. И разве бы родители одобрили такой поступок? Она никогда не узнает, одобрили бы или нет. Но теперь это не так уж и важно.       Гермиона прижала покрепче к сердцу свой талисман — ненависть. Убеждённость в том, что родителей погубил тот человек, а не она, любящая дочь. Страх должен отступить под таким напором.       Она осторожно приподняла крышку шкатулки и тут же закрыла. Покрывший нутро лёд растаял, к щекам хлынул жар. Они были на месте. Её реликвии. Её напоминание о том, что произошло тогда, десять лет назад. О том, как она уравновесила этот мир. Она сделала, что должно, потому что плохие люди не должны забывать о своих поступках. Не должны забывать, что натворили. Задача хороших людей — напоминать.       Гермиона вернула паркетину на место и аккуратно уложила коврик, заботливо сшитый из лоскутков руками мамы. Закрыла глаза, но тут же открыла, смахнув подступившие слёзы. Встала, расправив плечи, и ещё раз, на всякий случай, сосредоточилась на своей ненависти. Истовой, всепоглощающей, как любовь дочери к матери и отцу. Ненависть была мостиком через глубокую яму вины и тоски, причиной, что поднимала по утрам с постели. Талисман шептал утешения в самые горькие минуты, как никто другой. В такие минуты, как сейчас.       Цепляясь за мысль, Гермиона взяла палочку, ещё раз оглядела комнату. На секунду взгляд остановился на запертом теперь уже окне.       Я и правда забыла его закрыть. Всего-то.       Теперь она была уверена, что забыла. Точно открывала его вчера на ночь, потому что в доме стояла невероятная духота. А утром это совершенно вылетело из головы.       Да, именно так.