Моё место здесь...

      На огромной площади за вторыми вратами прославленного на весь мир дворца Топкапы, уже собрались представители всех полков знаменитого янычарского корпуса. Стройными рядами они выстроились по правую сторону от третьих врат, ведущих к самим обитателям огромного дворца. Впереди них стоял главный ага корпуса и командующие роты, которые то и дело оглядывались на своих воспитанников, будто даже опасаясь их, однако те стояли смирно, лишь тихо перешептываясь между собой. Рядом со статными янычарами расположились сипахи. Их темные фигуры притягивали взгляд своей неподвижностью. Словно статуи замерли сотни воинов в ожидании церемонии, ни одного поворота головы, ни единого слова от командующих, настоящие игрушечные солдатики, идеальная подготовка. Такая же, как и у особой султанской гвардии, грозным напоминанием об опасной справедливости султанского меча окружающей всю территорию дворца.       Еще левее, практически в центре площади мельтешили шумные паши и санджак-беи. Все они сегодня были полны сил и энергии, все бурно обсуждали последние новости Стамбула. А кто сегодня не судачит в этой огромной империи? На краю остались тихие и практически незаметные улемы, во главе с Шейх-уль-исламом. Размеренный стук его чёток, словно задавал ритм для всеобщей суеты, однако сам он будто каждую секунду своей жизни читал про себя молитвы, не помышляя ни о чем другом.       Перед этой огромной стеной верных, или не слишком, подданных сейчас стоял роскошный трон. Тот самый на котором всего неделю назад восседал великий Падишах Османской Империи — Султан Кануни Сулейман Хан Великолепный. Его имя навсегда увековечено на золочёных резцах этого трона, на стенах этой площади, на этих вратах из которых он выходил к своим воинам, и на устах каждого кто помнил его живым и кто знал о нём мёртвом. Но сегодня это место займёт другой… Недостойный сын своего отца… Так говорят сейчас склонившие свои головы беи, так думает каждый янычар в этом строе, так думает и половина этих казалось бы мирных улемов. Так думает и она…       Когда двери растворились и из них показался новоявленный Султан, всё замолкло, головы склонились в низком поклоне, ветер утих, и ни одна птица не посмела прервать этой тишины ни криком, ни шелестом крыльев. Султан был спокоен и, признаться, величав, в его глазах не было страха, его стройная фигура излучала силу, удивительную для этого человека, и каждый почувствовал это, увидел. Она увидела больше, чем кто-либо другой.       С высоты башни Правосудия, она смотрела на это предательство справедливости. Как иронично. Смотрела на то, как этот чужой, далёкий мужчина читает молитву стоя у трона их родного отца, как он поднимает руки к небу и как садится, окончательно оставляя всю власть в этом государстве за собой. Она видит как читает длинный молебен Шейх-уль-Ислам Эфенди, как поочередно паши дивана отдают свои жизни к ногам своего нового Повелителя, как приносят клятву утратившие свои надежды янычары, как в воздух поднимаются острые сабли, и как все вокруг погружается в крики и оглушительные выстрелы пушек.       Она смотрит, ловит каждое его движение и до дрожи боится… Боится вдруг почувствовать гордость, вдруг увидеть в нём прежнего доброго брата, её великодушного заботливого Селима, боится на мгновение потерять из виду кровь, что обагряет его расшитые золотом рукава. Но сердце все равно бьётся чуть чаще, руки всё равно леденеют и крепко сжимаются между собой, глаза все равно пристально вглядываются в его уверенное лицо, и всё это из-за еще одного страха, который она сейчас так ненавидит. Страха за него. Страха, что сейчас откуда то вылетит смертоносная стрела, что в секунду пронзит сердце Султана, что кто-то закричит страшные слова, что звук мятежа разнесётся по мраморным стенам. И этот страх так сильно оправдан, что погубить его в себе ей не удастся больше никогда, и за это она себя презирает. Но смотрит… Стоит до конца… До тех пор пока Падишах не скрывается в воротах Блаженства… — Михримах Султан, — девушка вздрогнула и обернулась на темноволосую венецианку. Афифе Нурбану Султан светилась неподдельной радостью, наконец бесконечное пламя страха, пожирающее её сердце до этого момента, успокоилось, потухло… Она с самодовольной улыбкой склонила голову в поклоне, — Мне сказали, что Вы велели готовить вашу карету. Неужели Вы покидаете нас так рано? В такое наконец счастливое время, Вы не хотите разделить с нами радость этих дней? — Не беспокойся за меня, Нурбану, — красивое лицо Султанши скривилось в недовольной гримасе. Самонадеянность в голосе фаворитки вызывала лишь пренебрежение, никаких более сильных эмоций уже не осталось, — Я приехала только для того, что бы увидиться с племянниками, больше я задерживаться здесь не собираюсь. Сегодня же вечером, я покину этот дворец.       Ответа девушки Султанша ждать не стала, развернувшись, она направилась в покои своей покойной Валиде. Как жаль, что Великая Хюррем Султан, так и не дожила до момента, когда один из её любимых сыновей взошёл на трон. Хотя может оно и к лучшему, какую боль ей еще пришлось бы пережить, чтобы увидеть эти дни, как справилась бы она с потерей еще одного сына, с потерей своего Султана? Она и так угасла в расцвете сил, потеряв двоих своих сыновей. Угасла словно цветок у которого вырвали часть корней, осушили половину чистой воды. Подумать только, могущественная Хюррем Султан умерла молодой сорока четырёхлетней женщиной, навсегда оставившей своё имя в истории этого мира, и свою тоску и траур в стенах этого дворца.       Эти покои ничуть не изменились со дня её кончины. Всё стояло на своих местах. Слуги ежедневно проветривали эти комнаты, ведь Хюррем Султан так любила когда в покоях было свежо, когда с балдахином играл прохладный ветерок. В последние годы она говорила, что ей иногда казалось, будто этот ветер приносится из её краёв, с ледяных земель, где всю зиму бушует пурга, где не бывает так жарко, как в душном Стамбуле. Зеркала, софы и тахты, вазы, в которые каждый день срезали и приносили свежие алые розы, всё было на тех местах, на которые их поставила сама Госпожа. Ничто не было изменено. Так пожелал Повелитель после смерти своей жены.       Однажды Михримах видела отца здесь, сидящего на коленях прямо перед постелью покойной. И тогда она вовсе не хотела видеть его, не хотела отвешивать поклоны отцу, убившему её брата. Но уйти не смогла. Падишах мира, захлебываясь рыданиями, бил тяжелым кулаком по дорогим персидским коврам и молил её о прощении. Молил о прощении своей огненной Госпожи, молил о прощении за их сына, за их храброго льва, за их Баязета. Простила ли его мама, Султанша не знала… Но сама простила… В тот же миг простила, не смогла не простить…       Однако, несмотря на все старания Султана, покои были пусты. В них словно не было жизни, не было огня, не было её присутствия… Полки дорогих шкафов были пусты, они не были переполнены тысячью шкатулок, доверху набитых драгоценностями, не было сундуков с её великолепными платьями, не было и легкой небрежности в этой комнате. Здесь никогда не было так чисто, так аккуратно и пригоже. Хюррем Султан не любила такого, не обладала привычной Султаншам династии педантичностью. Она любила беспорядок, как проявление самой жизнь. О, как она любила жизнь… — Госпожа моя, — Михримах Султан словно очнулась от сна наяву, дернулась и обернулась к двери, оторвав взгляд от роскошного дивана, походившего скорее на трон, чем на спальную софу. Здесь в центре покоев восседала её матушка, когда все её дети собирались у неё, когда она устраивала званые приёмы или праздновала семейные праздники. Сейчас это место снова пустует, как и тогда, когда она пропала, и сама Михримах Султан оставалась здесь, в этих покоях. Когда уже даже она потеряла веру в надежду найти свою маму, она всё равно не смела садиться на это место. Садилась рядом, на тахту, которая была отведена будто специально для неё, на которой она всегда восседала рядом с Валиде, с которой она восхищённо любовалась ею.        Оторвав взгляд, она обернулась к Сюмбюлю стоявшему в дверях покоев, и смотрящего на неё с какой-то особой, понимающей грустью. Он любил свою Госпожу так же преданно, как и она. — Всё готово, Сюмбюль? — не стоило расстраиваться перед долгой дорогой, такие печальные разговоры только усложняют расставания. — Готово, Султанша, все вещи сложены, кони запряжены, янычары уже готовы к выезду. Карету вывезут к воротам сада, как только Вы прикажете, — девушка лишь кивнула в ответ и отвернулась к широкому окну, — Неужели вы не останетесь даже на празднование? — Разве такое возможно? , — Султанша хитро улыбнулась, присев на «свою» тахту, — Я не могу не показаться там, иначе все решат, будто я сбегаю из дворца. А разве можем мы позволить такие слухи в гареме? — Почему же Вы тогда так скоро уезжаете, Госпожа? — Сюмбюль Ага поднялся по низким ступеням и встал рядом с девушкой, на его глазах наворачивались слёзы, — Аллах, как жаль, что я не могу поехать с вами, — Михримах Султан подняла взгляд на своего верного слугу и протянула к нему руку, к которой он тут же приложился, — Не было бы для меня исхода счастливее, чем дожить свою жизнь рядом с Вами, моя Госпожа, оберегая Вас, так же, как много лет назад, когда вы были еще маленькой девочкой, — бедный слуга едва не плакал, говоря эти слова. Расставаться с людьми, которым ты посвятил свою жизнь, которые заменили тебе семью, навсегда останется самым сложным испытанием для него. — Я не могу оставаться здесь дольше, Сюмбюль, — Михримах повернулась к Аге и положила вторую руку поверх его ладоней, — Как мне заставить себя увидеть это? Как смотреть на то, как Селима окружают его злейшие враги, как они рушат эту Империю? Как смотреть на то, как этот дворец, некогда подчинявшийся величайшим людям в стране, будет вынужден преклониться перед Нурбану? — покорный слуга лишь согласно кивал головой на каждое слово Госпожи, — Как, наконец, видеть как эти покои, в которых некогда жила всевластная Валиде, займет эта женщина? — девушка встала, не отпуская рук Аги и погладила того по плечу, — Почему же ты не можешь ехать со мной, Сюмбюль? Ты свободный человек, что держит тебя здесь? Поедем со мной в Бурсу, — лёгкий смешок тронул её губы, — Там огромный дворец, полный слуг и стражи, тебе будет чем заняться, поверь мне. — Как я могу, Султанша? Я клялся Вашей матушке оберегать этот дворец до конца своих дней, разве я могу теперь бросить его? — он тоже улыбнулся, глядя в глаза Госпожи, и на мгновение в его глазах вновь замелькали чёртики, — Да и как кто-то кроме меня сможет сладить с этими нестерпимыми болтушками? А Шекер Ага и вовсе пропадёт без меня, — и в секунду его глаза вновь стали полны тоски и какой-то нежной, будто родительской, заботы, — Я вверяю Вас Аллаху, Госпожа. Одному Аллаху, который никогда не отвернётся от нашей Султанши. Да разве что ещё Фахрие Хатун, она будет как следует следить за Вами, иншаллах. Вы и не заметите моего отсутствия, — на мгновение он замолчал, будто думая может ли он озвучить следующую фразу, и всё-таки неуверенно произнес, — Вы только пишите мне, Госпожа, когда у Вас будет время, когда заскучаете. Хотя бы изредка, Госпожа. Не забывайте своего верного слугу Сюмбюля. — Что ты такое говоришь, Сюмбюль? — девушка улыбнулась, пряча слёзы в глубине глаз, — Разве тебя можно забыть? Видит Аллах, буду писать тебе каждую неделю. Но прощаться ещё рано. Не будем. Лучше прикажи готовить моё платье, скоро начнется праздник. Пусть никто не сомневается, что сестра Падишаха вовсе не растеряла своей силы, — Михримах рассмеялась и, ещё раз взглянув успокаивающим взглядом на Агу, направилась к своим покоям.

<center>***

</center>        В гареме был устроен огромный праздник. Девушки, среди которых было огромное множество новых, недавно привезённых рабынь, играли великолепные мелодии, танцевали всевозможные восточные танцы и в огромных количествах поедали сладости. Сколько еды было сегодня приготовлено Шекером Агой не знает никто, кроме его стёртых и уставших рук. Но больше всего этих великолепных произведений кулинарного искусства были направлены в другие покои. Те, что были предназначены специально для султанских развлечений — Султанская Зала. Здесь царило ещё большее изобилие. Самые красивые рабыни танцевали специально для Падишаха и его семьи, лучшие музыканты расположились на втором этаже и играли любимую Султаном музыку, подносы с едой и вином то и дело мелькали в руках слуг, разносящих угощение с кухни до стола Господ.        За этим столом расположилась семья новоявленного властителя мира. Сам Султан восседал на большом золоченом диване, уверенным взглядом он наблюдал за движениями девушек, а в правой руке держал бокал с вином, присланным в подарок новому Падишаху с самого Кипра. По левую сторону от него сидела его главная фаворитка, мать его сына — Нурбану Султан. Девушка недовольно поглядывала на мужчину, но в этот день испортить ей настроение не могло даже такое его поведение. Тут же рядом с Султаншей сидел её сын, Шехзаде Мурад. Тринадцатилетний мальчик был преданным сыном своего отца, и превосходным наследником. Сильный, храбрый, воинственный и интересующийся политикой в столь раннем возрасте. Он хорошо учился и был практически во всём послушен своему отцу. О чем ещё могут мечтать его родители?       Младшим дочерям Султана ещё было рановато присутствовать на таких праздниках. Однако, они не менее весело проводили время в гареме, танцую и бегая между столами под присмотром нянек. Сегодня их мать совсем не думала переживать за них. Её мысли были заняты другим. Она наконец может дышать спокойно. Теперь, когда Селим на троне, уже никто не сможет угрожать их жизням. Пока он будет править огромной Империей, она станет первой женщиной в государстве. Что могло бы быть лучше?       Сегодня ей довелось услышать, как Султан говорил с Сюмбюлем Агой. Он приказал тому привести в порядок главные покои гарема к завтрашнему дню. Это значит, что сегодня она наконец возьмёт бразды правления Топкапы в свои руки. И прежде всего разберется со всеми, кто может представлять опасность её семье… Она больше не хочет бояться…        Единственное место рядом с Падишахом, которое пустовало, было по правую руку от него. Несколько дорогих подушек, обитых шёлком, то и дело бросались в глаза мужчине. И чем чаще это происходило, тем хуже ему становилось. Закипающая в нём ярость, смешивалась с глубокой обидой. Будто его предал единственный человек, который действительно смог бы поддержать его. Единственный человек, который у него остался… Но её снова не было… Она не соизволила даже ради приличия прийти на торжество. Будто показала всем, что ей и дело нет до нового Падишаха. Она хочет показать свою независимость? Унизить его перед рабами? Злость с новой силой вскипала в нём, когда он думал об этом.        Но в какой то момент, музыка резко стихла, и Султан, оторвавшись от мыслей поднял голову. Все вокруг присели в поклоне и замерли с опущенными головами. В комнату спокойно, как ни в чем не бывало, проплыла Михримах Султан. Если бы красота могла ослеплять, видит Аллах, никто бы здесь не остался зрячим. До сих пор Селиму не довелось увидеть сестру. Последний раз он видел её на похоронах Баязета, так как на похороны отца он приехать, конечно, не успел. В эти же дни он только слышал о её приезде во дворец. Ни разу она не предстала пред ним, и даже в саду на который выходят его новые покои, он никогда ее не замечал.        Она изменилась. Не сильно, но всё же. Волосы её были собраны в высокую прическу, на голове сияла роскошная рубиновая корона, такое же ожерелье висело на тонкой шейке, и всё это невероятно гармонировало с алым платьем из тяжелого бархата. Она немного исхудала, но не растеряла своей красоты и стати. На мгновение он даже залюбовался ей, будто видит что то диковинное, что то неземное.       Она подошла с улыбкой, взгляд её был направлен исключительно к Шехзаде. Именно таким образом она отвесила легкий поклон своему брату, что было не совсем позволительным в присутствии стольких людей, но Падишах промолчал. Только продолжал пристально наблюдать за каждым её движением. Она обернулась к калфе и музыка снова залила залу. Только после этого она, повернувшись к наследнику, заговорила. — Мурад, сокровище моё, — открыв руки для объятий, она подозвала его к себе. Но юный Шехзаде был просто болен любовью к своей тётушке. Уважение, которое он питал к ней, было необъяснимо велико, и к тому же невероятно пугало его мать. Мальчик подошел к Султанше поклонился и поцеловал тонкую руку, протянутую к нему. Только после этого он посмел обнять любимую тетю, и та, засмеявшись, потрепала его по рыжеватым волосам, — Мой храбрый лев, как я рада тебя видеть, дорогой! — Я тоже несказанно счастлив Вашему приезду, Госпожа, — он снова поклонился ей, делая шаг назад и поднимая голову, — Я очень скучал по Вам. — Я тоже родной, я тоже, — она с той же ласковой улыбкой повернулась к венецианке, — Нурбану, твой сын самый лучший наследник из всех возможных, ты должна радоваться такому подарку судьбы. — Я счастлива, Госпожа, слышать от Вас эти слова, — девушка благодарно поклонилась и улыбнулась Султанше. — Ты воспитала отличного Шехзаде, дорогая, — Михримах приподняла бровь и закончила, — Однако тебе стоит уделять ему больше времени. Шехзаде должен чувствовать любовь родителей, чтобы всегда оставаться на верном пути, — Аллах видит, Султанша готова была покарать себя за эти слова. Зачем сказала это!? Зачем проявила слабость по отношению к нему!?        Нурбану Султан не знала как ей следует реагировать на эти слова: то ли это была угроза, то ли забота о мальчике. Предпочитая не думать сегодня об этом, она снова устроилась на подушках.       Однако Селим был уверен, если бы он пил вино, он бы точно захлебнулся. Эти слова громом повторялись у него в голове, и приносили нестерпимую боль. Она знала куда бить, конечно. И она была права. И он теперь отчаянно хотел понять, что крылось за этими словами. Понимание и поддержка или же укор и ненависть?       Тем временем Михримах наконец взглянула на брата. Глаза её были так же холодны, как и прежде, а улыбка спряталась под маской безразличия и непоколебимого спокойствия. Этому она несомненно научилась у одного из их родителей… — Повелитель, — только легким кивком головы она обратилась к нему, но он всё также молчит, ни слова не вымолвит против её показательной непокорности, — Поздравляю Вас, это великий день для Империи, — подумать только, сколько дегтя в словах, уши заболят от её речей.       Девушка села на своё место, не дожидаясь разрешения Султана, и тут же отвернулась к танцовщицам, одновременно потянувшись к каким-то сладостям на столе.       Теперь Селим уже и не знал, что было лучше — бросать злые взгляды на пустые подушки или теперь каждую секунду незаметно высматривать в ней свою сестру? Злиться и чувствовать себя беспомощным или ловить каждое её движение, каждый взгляд, надеясь найти хоть каплю прежней любви?        В любом случае, ему ещё предстоял очень тяжелый разговор с ней, в котором он обязан был победить, чтобы обеспечить спокойствие и себе, и этому дворцу…