Going solo

Во время сна Дазай был очаровательным. Он, вероятно, сам этого никогда не осознавал, а Чуя бы ему никогда не сказал. Во сне он не прятался под напускной, какой-то сладостной маской безразличия, не скалился, как истинный хищник, не заставлял вздрагивать от холода своих тёмных глаз. Всё это оставалось за чертой, по другую сторону, где он всегда всё мог контролировать. Если говорить начистоту, то Чуя вообще не был уверен, что такое возможно. Впервые застав напарника спящим, подумал было сперва, что тот наглотался какой-нибудь очередной смеси случайных медикаментов и испустил последний вздох прямо за рабочим столом в главном штабе Портовой мафии. Им было всего по пятнадцать, Чуя успел и обрадоваться, и испугаться одновременно. Однако дыхание Дазая было ровным и он, без сомнений, просто спал, устроив голову на сложенных руках. Вокруг громоздились канцелярские папки, подписанные по номеру месяца и году. Несколько из них были раскрыты и походили на выпотрошенные старые записи из любого типичного хоррор фильма. По правую сторону от него среди бумаг лежали степлер и дырокол, а подойдя ближе, Чуя наступил на скатившийся с края стола карандаш. Дазай всегда был плох во всём, что касалось бюрократической части их работы, неудивительно, что он заскучал. Но сама картина была поразительной. Его спина медленно поднималась и опускалась в такт дыханию, лицо расслаблено и частично скрыто волосами. Тёмные пушистые ресницы легонько подрагивали, когда Осаму изредка хмурился во сне и сильнее сжимал веки, из-за чего между бровями собирались складки. В кабинете горел свет, но время на часах близилось к одиннадцати вечера. Чуя редко задерживался в штабе так долго, обычно он проходил обучение дома у Коё, а ещё чаще был в это время на какой-нибудь операции. В этот раз Мори вызвал его на разговор, а потом попросил занести Дазаю кое-какие бумаги. Чуя надеялся понаблюдать, как тот психует и ругается, корчась над старыми записями, а никак не обнаружить его расслабленно сопящим на собственном стуле. Внезапное открытие того, что Дазай, вот так сюрприз, тоже нуждается во сне и при этом даже не похож на притаившегося хищника, слишком неожиданное, пусть и на первый взгляд вполне очевидное. На какое-то мгновение этот факт выбил Чую из колеи, заставляя просто молча рассматривать его, присев рядом на корточки. Его бледная кожа казалась совсем хрупкой, словно созданная из тончайшего фарфора, заденешь неаккуратно — разобьётся. Слои бинтов, в таком случае, выступали в роли скотча, которым ребёнок бы наспех склеил любимую мамину вазу. Сравнение настолько забавное, что Накахара не в силах сдержать беззвучного смешка. Опасливо протянув руку, поддаваясь странному, не до конца понятному для себя порыву, он осторожно ухватил одну вьющуюся каштановую прядь, пропуская её между пальцами, будто разведывая границы дозволеного. Невольно даже задержал дыхание, не сводя с Дазая глаз и молясь всем известным богам, чтобы тот не проснулся в эту самую секунду. К счастью, он даже бровью не повёл. Чуя выпустил прядку и чуть смелее запустил руку в волосы за ухом, начиная легко перебирать их, касаясь кожи самыми кончиками пальцев, словно чесал кота за ухом. Дазай шевельнулся навстречу, едва слышно промычав что-то неразборчивое, и уголки слегка приоткрытых губ поползли в подобии улыбки. Он и впрямь до чёртиков напоминал маленького, свернувшегося клубком котёнка, не хватало только довольного мурчания. — Кому расскажу — не поверят, — поражённо выдохнул Чуя. Слишком всё было ирреалистично. — В то, что ты лапаешь людей, пока они спят? — раздался чужой голос и Накахара не сразу понял, чей, застыв как вкопанный. Ужас охватил его целиком. Приоткрыв один, не спрятанный за бинтами, глаз, Дазай лениво, с откровенной насмешкой глянул на него. Чуе показалось, что в этот момент он должен был лопнуть со стыда прямо под этим взглядом. — Ты со всеми так делаешь или только мне не повезло? — Не придумывай, ничего я тебя не лапал, — опомнился он, но на привычный для разговоров с Осаму повышенный тон это пока мало чем походило. — Хорошо, — Дазай моргнул и коротко усмехнулся, всё также смотря глаза в глаза. — Может, тогда уберёшь от меня руку? Чуя окончательно пришёл в себя, осознав, что всё ещё держал ладонь на голове напарника. Он тут же сжал пальцы, схватив волосы у корней, и резко дёрнул в сторону, на что Осаму скривился, но не издал ни звука. Затем Чуя рывком вскочил на ноги и невозмутимо поправил съехавшую набекрень шляпу привычным движением. — Просто хотел тебя разбудить, — как ни в чём не бывало произнёс он. — Сам виноват, нечего дрыхнуть на работе. Умеет же этот остолоп испортить момент. Вся невероятность, вся очаровательность изящной фигуры, застывшей маленьким пушистым клубком, исчезла в один миг, возвратив Чую к той реальности, где Осаму не миловидный источник тепла, а сам Дьявол с клиническим диагнозом шизофрении. Дазай с обиженным видом потёр голову. — Твои Овцы совсем не научили тебя манерам. Правильно тебя назначили к Коё, — его добродушное, всё ещё сонное лицо приобрело хищное выражение, и Чуе захотелось ему врезать за одно упоминание Овец, воспоминания о которых ещё были слишком свежи в памяти. Ударить кулаком в скулу или недавно заживший нос, а может, замахнуться ногой в солнечное сплетение. — Хотя, я всё же считаю, что у меня побольше опыта в дрессировке. Будь ты в моём подчинении, уже давно отучился бы от своих плебейских замашек. Стал бы совсем послушным и вилял хвостом по команде, как померанский шпиц. Маленький и покорный, как заманчиво звучит... — Да что ты о себе возомнил! — всё же не сумел сдержаться Чуя, с силой хлопнув по столу и нависнув над зарвавшимся напарником. — Думаешь, раз ты тут такой ''умный'', то все должны ползать у тебя в ногах? Ты всего лишь хренов суицидальный отброс, неспособный на нормальные человеческие отношения, потому что постоянно нуждаешься в своей адреналиновой игле, чтобы не вздёрнуться на первом же дереве! Я не буду твоим псом, даже стань ты королём долбанной вселенной! Лицо Осаму сделалось непроницаемым, тем более для Чуи, который и в обычное-то время не всегда был способен точно считать его. Накахара склонился ещё ниже, вдавив ладонь в стол до неприятного треска и расходящихся трещин под красным свечением, и понизил голос до предупреждающего рыка. — И запомни, ещё одно слово про Овец — и я переломаю тебе все косточки. И то, что ты у нас любимчик босса, тебя не спасёт. Возможно, он слегка переборщил, Осаму ведь просто шутил, пусть и в своей манере. Однако в свои пятнадцать Чуя часто взрывался от малейшей искры, особенно если это касалось Дазая, и извиняться был не намерен. Осаму усмехнулся и неожиданно дёрнул его за нос. — Какой злой, — шепнул он. — Но сегодня я не в настроении ругаться с тобой, малявка. Давай на мировую. Накахара состоял в мафии меньше полугода, но уже успел уяснить, что Дазай способен перейти от убийственного, садистского настроя к режиму бесячего наивного ребёнка за одно короткое мгновение, и выглядеть при этом так органично, будто просто пьёт утренний кофе. Но это всё равно каждый раз удивляло. Тем временем Дазай перевёл внимание к столу и задумчиво провёл пальцами вдоль расползшихся зияющих прощелин. Чуя рефлекторно отодвинулся, чтобы не дай бог не соприкоснуться с ним. — Ещё и стол мне испортил. — Переживёшь. — Он мне нравился. Чуя фыркнул и резким движением приземлил перед ним синюю регистрационную папку. — Вот тебе в качестве извинения, — пояснил он настолько язвительным тоном, чтобы Дазай уж наверняка понял — никаких извинений на самом деле не будет. Осаму окинул заинтересованным взглядом файл с документами, в котором виднелось только несколько листов, оставляя девяносто процентов внутреннего пространства пустым. Его лицо тут же осветила мягкая довольная улыбка — не ироничная, не обещающая страшных мук, и не абсолютно наигранно-ребяческая. У Чуи сегодня какой-то день открытия новых сторон Дазая Осаму, и он не был уверен, что ему это нравится. — Ну наконец-то. Знаешь, что здесь? — Дазай приподнял её за один край и разок тряхнул перед лицом Чуи. — Информация о некоем Оде Сакуноске? — именно это имя красовалось на идентификаторе с боковой стороны аккуратными, хорошо разборчивыми иероглифами, и Чуя, разумеется, успел заметить их по дороге сюда. Хотя внутрь не заглядывал — Мори разрешения не давал, а рисковать с таким пустяком не хотелось. — Надо же, так ты научился читать, горжусь тобой. — Конечно я умею читать, придурок! Дазай только снисходительно улыбнулся в ответ, и продолжил: — Это парень из низов мафии, с которым я познакомился несколько дней назад. Он выполняет грязную работу, хотя с его отличными боевыми навыками и чрезвычайно полезной способностью давно должен был занять одну из ведущих должностей. Он может видеть будущее примерно на шесть секунд вперёд, что делает большинство вражеских атак бесполезными. Не думаю, что даже тебе было бы легко с ним справиться, — губы Дазая опять застыли в насмешке, когда он остановился. — Хотя я бы посмотрел на такое. Чуя попытался проигнорировать явное подначивание, и скрестил руки на груди, неосознанно закрываясь от него. — Ну и почему же тогда он до сих пор не в каком-нибудь элитном подразделении? Коротко хмыкнув, Дазай медленным движением опустил папку обратно на стол и подпёр щеку тыльной стороной ладони. — По той же причине, по которой его способность — не самая интересная часть, — он продолжал интригующе взирать на Чую снизу вверх, явно осознанно прибавляя саспенса своим словам. — Он не убивает. — В смысле? — В смысле никого, какой бы опасной ни была ситуация. Из собственных принципов. Это звучало... странно. Чуя отнюдь не считал себя циником, он прекрасно знал цену жизни, но они все жили в мире, где на первый план ставились другие приоритеты. Он старался не убивать без необходимости, несмотря на то, что сами сражения доставляли ему удовольствие. — Самые тупые принципы для мафиози, которые я слышал. Ему стоило бы снять розовые очки. Дазай перевёл сосредоточенный взгляд на невзрачную моль, настойчиво бьющуюся о стекло настольной лампы. Он не спешил комментировать высказывание Чуи, продолжая наблюдать за её тщетными попытками, будто перекатывая на языке невысказанное сравнение. Спустя несколько мгновений, показавшихся Чуе нереалистично долгими, он тяжело вздохнул и произнёс: — Думаю, он просто хороший человек. — Тогда он точно не жилец, — незамедлительно высказал Чуя то, что крутилось у него в голове. И он был уверен, что Дазай не мог сам этого не осознавать. Но тот выглядел настолько вдохновлённым, что в пору было усомниться. Каким бы гением и мастером манипуляций Дазай ни был, Чуе порой казалось, что десятилетний ребёнок в разы разумнее его. — Возможно ты прав. Но мне всё равно интересны его мотивы, — Осаму постучал пальцами по обложке. — Едва ли тут есть такие подробности, но ничего нельзя исключать. — Не знал, что ты ещё и сталкер, — легко поддел его Чуя. — Что ж, счастья вам в совместной жизни. — Я что, слышу ревность в твоих словах? — умело возвратил его подачу Осаму, принимая наигранно изумлённый вид. Чуя чуть было не поперхнулся воздухом. — Мечтай, — глухо произнёс он то ли от злости, то ли от смущения, и развернулся, одним резким движением оттолкнувшись от стола и направившись к выходу. Дазай позади многозначительно хмыкнул и зашуршал страницами. — В этом вся жизнь — хочешь себе охотничью гончую, а получаешь озлобленно тявкающего шпица, — как бы невзначай пробормотал он, когда Чуя уже выходил за дверь, так, чтобы тот услышал. «Ну так сдохни уже, заебал», — с раздражением пронеслось в голове, и с этой мыслью его выкинуло на стул перед шахматной доской. По другую сторону стола сидел вездесущий Дазай, в распахнутом чёрном пиджаке и ослабленном галстуке. Он откинулся назад, перекинув ногу на ногу, и в приглашающем жесте махнул рукой, намекая, что сейчас очередь Чуи. Опустив взгляд на стол, Накахара обнаружил, что они только начали партию. Дазай ходил первым, его пешка передвинута на две клетки. В голове Чуи ни единой мысли о том, что было до того, как он оказался тут — в каком-то саду рядом с журчащим ручейком и окружённый тошнотворным искусственным цветочным ароматом. Более того, он вообще не помнил, чтобы они с Дазаем когда-либо играли в шахматы. Что они тут делают? Решив, что не будет ничего плохого в том, чтобы просто передвинуть одну фигуру, Чуя сделал ход случайной пешкой, не особо задумавыясь над этим, и снова посмотрел на Дазая. — На что мы играем? — А нужны ставки? Чуя задумался — они также никогда не играли просто так, ради интереса. Он напрягся, пытаясь вспомнить, что было несколько минут назад, но последнее, что пришло на ум — он выходил из главного офиса, жалея, что просто не оставил документы на столе заснувшего Дазая. Немного смущало, что это, по несложной логической цепочке и очевидно повзрослевшему виду Осаму, должно было быть года так два-три назад. — В чём дело, Чуя? — Дазай недоумённо склонил голову к плечу. Все попытки рассмотреть его проваливались, фигура Осаму будто размывалась, стоило попыться сфокусировать на нём взгляд. При этом он чувствовал, что тот пристально глядит на него, подмечая каждую мелочь, каждую деталь и изменение в лице. Эта несправедливость раздражала. — Ничего. Твой ход, — ответил Чуя, не выбрав подходящего вопроса и решив пока просто наблюдать. Дазай потянулся к доске, Чуя проследил за его пальцами, передвинувшими ферзя. На доске уже совсем другая картина, партия оказалась в самом разгаре. Вновь подняв на него взгляд, Дазай невинно пожал плечами. — Если ты так хочешь, мы можем сделать ставки. В руках Осаму колода карт, которые тот умело перетасовывал. Закончив, он принялся раздавать на них обоих. Чуя сощурился. — Разве мы не в шахматы играли? — Это имеет значение? — Дазай отвечал вопросом на вопрос и это начинало действовать на нервы. — Так что насчёт ставок? — Что ты предлагаешь? Он замер и задумчиво поджал губы. Смотрелось это настолько наигранно, что не возникало никаких сомнений, что он задумывал так с самого начала. Затем Осаму ахнул, будто на него снизошло озарение, и быстро полез под стол. — Если выиграешь, я отдам тебе вот это, — Чуя смотрел на Дазая, в жилете и полосатой рубашке, явно растерявшего часть своих бинтов где-то под столом. Бирюзовый камень на галстуке-боло слегка слепил глаза, а в руках его была какая-то папка с налепленной в верхнем левом углу маленькой фотографией Оды Сакуноске. — Ну и зачем мне это? — в недоумении Чуя уставился на него. Не только из-за папки, переплёт которой представлял из себя не что иное, как шейные позвонки, белые, словно вымытые в отбеливателе, а обложка заменена на гниющую кладбищенскую дощечку. Но и из-за самого Дазая, странно преобразившегося. — Ты ведь хочешь знать правду. Может и так. Может, ему и правда хотелось наконец-то получить нормальное объяснение тому, что случилось тогда почти четыре года назад. Но Чуя не станет признавать это перед ним. Поэтому он уверенно глянул на Дазая. — Мне плевать. — Не ври себе, — настолько же непоколебимо отрезал тот. Чуя цыкнул и отвернулся, скрестив руки на груди. Спорить было бессмысленно. — А что, если выиграешь ты? Лучше бы не спрашивал. Он мог почувствовать расползающуюся улыбку на лице Дазая, даже не поворачивая головы. Мог ощутить острый взгляд, скользнувший по своему телу. И снова посмотрев в сторону Осаму, обнаружил того опять в бинтах, прикрывающих на сей раз левый глаз, облачённого в тёмный плащ со свисающим с плеч алым шарфом Огая Мори. Дазай едва ли не облизывался, пока под его кожей вместо крови судорожно билась тьма. Странный живописный сад вокруг исчез и теперь они сидели буквально нигде — Чуя не видел ничего, кроме стола перед собой и Дазая. — Если выиграю я, то ты признаешь, что боишься меня, — медленно произнёс он. Чуя моргнул, сначала не веря своим ушам, а потом прыснул со смеху. Это было одной из самых абсурдных вещей, которые он когда-либо слышал, да и к тому же произнесённых с настолько серьёзным видом. Он мог испытывать к Дазаю широчайшую палитру эмоций: раздражение — постоянно, восхищение — крайне редко, обеспокоенность — в очень разных смыслах. Мог плавиться под его умелыми прикосновениями и чувствовать оторопь от вида того, что он творил с людьми. Но испытывать страх перед самим Дазаем — никогда. — Совсем спятил? — на выдохе произнёс он, глядя на Осаму с насмешкой. — Ну у тебя и самомнение, скумбрия. Ничего не ответив, Дазай лишь сощурился, изучающе глядя на Чую. Это правда заставило его задуматься? — Хм, — протянул он, подавшись чуть вперёд. — Возможно, я и в самом деле ошибся. Дазай не отрывал от него сосредоточенного взгляда, и Чуя перестал улыбаться, всем своим существом ощутив дискомфорт, как будто его тело прощупывали на обыске. Он неосознанно поёрзал на стуле, в попытке разорвать неприятный зрительный контакт, что не принесло успеха. Тёмные глаза Дазая внезапно расширились, как затвор фотоаппарата, брови взметнулись вверх, а крепко сжатые тонкие губы распахнулись, выдавая изумление, прежде чем выдать первый звук. — Да, — слово пронзило тишину слишком резко. Дазай сполз со своего места, и Чуя вжался в спинку стула, когда он залез на стол, расталкивая коленями кости маджонга, некоторые из которых сваливались с краёв и со звоном разбивались в водяные капли о невидимый пол. Чуя понятия не имел, что он там для себя выяснил, но уже не был уверен, что хочет это знать. Дазай подполз к нему насколько возможно близко и его губы медленно произнесли: — Ты боишься за меня. Пробуждение оказывается таким мучительным, каким не было уже очень давно. Перед глазами возникает незнакомый потолок, задумываться над которым сил и желания нет от слова «совсем», а вокруг полумрак, достигнутый засчёт плотно задвинутых штор, за которые совсем немного пробивается дневной свет. Чуя болезненно стонет, двигаясь в мешанине из одеял, когда каждую клеточку тела ломит. В горле так сухо, что он готов продать душу за стакан воды. Он машинально тянется к прикроватной тумбочке, но нащупывает только какую-то ерунду вроде наушников и чего-то похожего на фигурку рыбьего скелета. Откуда тут блядь рыбий скелет? Кажется, придётся заставить своё тело встать. Подняться получается легче, чем он, почему-то, предполагал, но Чуя решает отложить данный факт до лучших времён. Сначала пить. Он находит взглядом дверь и выбирается в следующую комнату, ею оказывается маленькая совмещённая с кухней гостиная, залитая ярким дневным освещением, которое отвратительно бьёт по глазам, заставляя зажмуриться. — Блять, — хрипит он, закрываясь руками и пытаясь привыкнуть. С минуту спустя это всё-таки удаётся, и взгляд тут же фокусируется на раковине. Бинго. Ноги сами несут в нужном направлении и, вздёрнув холодный краник, Чуя припадает губами к струе воды. Он думает, что это истинное блаженство, когда горло перестаёт драть. И пока он пытается напиться, ему абсолютно плевать на всё вокруг. На подозрительное копошение позади и чьи-то шаги — в том числе. — Вау, да ты даже пьёшь как собака! — присвистывает знакомый голос. Чуя делает ещё несколько крупных глотков, приходя в себя, пока источник шума подходит ближе и водружает что-то на барную стойку прямо за его спиной. Он закрывает кран, вытирает рот тыльной стороной ладони и выпрямляется. Теперь в голову начинают лезть более насущные вопросы: где он, чёрт побери, и что с ним произошло? Насчёт хозяина голоса сомнений не возникает — его определить было легко. «С этого и начнём», — мрачно думает Чуя. — Дазай, — он трёт руками глаза и часто-часто моргает, оборачиваясь. — Какого хрена? — Ты не мог бы формулировать поточнее? — жизнерадостно выдаёт Осаму, копаясь в двух больших бумажных пакетах и выкладывая из них какие-то продукты. Молоко, несколько йогуртов, твёрдый сыр — в холодильник, овощи, тофу и упаковка яиц остаются на столе, батон белого хлеба, печенье, чипсы — по шкафам, следом идут рулоны бинтов. Он что, неделями дома не был? Стоп. Дома? Чуя в изумлении распахивает глаза, просыпаясь во второй раз, и иступлённо осматривается, тщательно выдёргивая каждую деталь. Они стоят посреди узкой кухни, плавно переходящей в светлую гостиную. Сразу за встроенной в кухонную гарнитуру барной стойкой, образовывающей букву «П», находится квадратный столик на четверых персон, за ним небольшое свободное пространство с заполненными книжными полками вдоль стены и окном без штор. На подоконнике теснятся несколько маленьких горшочков с разноцветными гибискусами и один со странным, сияющим на солнце чудом со множеством тонких красных щетинок — росянка. Дальше комнату делит диван бледного бежевого цвета, он разложен, из-за чего вплотную прилегает к кофейному столику, заваленному газетами и рекламными брошюрами. Со своего места Чуе плохо видно, но с подлокотника дивана свисает край какого-то покрывала или пледа. Если Чуя очнулся в другой комнате, то значит, там спал Дазай? Справа от кухни в тень уходит коридор прихожей и одна неизвестная ему пока дверь, а прямо напротив вход в спальню. — Это твоя квартира? — ответ очевиден, но он не может не спросить. — Да ты наблюдательный. Дазай уходит в прихожую, вешая там пальто, а когда возвращается, то с торжественным видом водружает на голову растерянного Чуи его шляпу. — Я попросил Ацуши разыскать её, — звонко возвещает он. — Жду благодарностей. — Да, передай ему от меня, — отстранённо взмахивает рукой Чуя, продолжая разглядывать всё вокруг себя. Он подмечает краем глаза обиженно поджавшего губы Дазая, но никак не реагирует. Как он оказался у Осаму дома? Мало-помалу вспоминаются неудачные переговоры, ощущение, будто он потерял нечто очень важное, когда в шею вонзилась игла, звон пуль в ушах и боль в ослабевшем теле. Агентство пришло им на помощь, неизвестно как прознав про эту встречу (Чуя даже обещает себе не убивать информатора Дазая, когда вычислит его). В сотрудничестве есть определённые плюсы, он готов это признать, как и то, что тигр Накаджима не так уж и глуп. Но это никак не объясняет его нахождения здесь. Следуя всем законам логики, он должен был очнуться в одной из больниц, находящихся под покровительством мафии, или, на крайний случай, в больничной палате Детективного агентства, под их напряжёнными взглядами и пристальным вниманием. Самым простым кажется спросить у самого Дазая. — Ещё раз, — он трёт большим и указательным пальцами переносицу, пытаясь собрать мысли воедино. Дазай стягивает с себя жилет, бросая его на стул, и ослабляет галстук. — Почему я здесь? — В Агентстве сейчас все заняты, — небрежно бросает он. — Так что присмотр за вражеским карликом поручили мне. Ёсано-сенсей вылечила тебя в машине, пока мы добирались, и ты проспал уже... — он быстро глянул на циферблат в мобильнике, — почти тридцать три часа. При упоминании о «лечении» по телу проходит мелкая дрожь, заставляя непроизвольно передёрнуться. Их врач откровенно издевалась над ним, порхая над его телом с маленьким карманным ножичком и садистски смеясь. Чуя переводит глаза на свой торс и руки (на нём только мягкая ткань домашних штанов) и не обнаруживает ни одной раны, только застаревшие шрамы, — что ж, по крайней мере, это стоило того. Слова Осаму как всегда объясняют всё, что угодно, кроме того, о чём он спрашивал. — Почему ты не отвёз меня к... — Упс, минутку, — Дазай воздел один палец к верху, а второй рукой нырнул в карман за зазвонившим телефоном, раскладывая его и прижимая к уху. — Куникида-кун, пятый звонок за утро, как неожиданно, — он плюхнулся на стул, непринуждённо закинув ногу на ногу. — Да, всё ещё обнуляю Порчу каждые пару часов, совсем не выспался даже. Даю слово, приеду, как только он придёт в себя. Ясно, теперь всё встало на места. Дазай просто в очередной раз отлынивает от работы, некоторые вещи не меняются. Он отводит трубку в сторону, прикрыв ладонью, и полушёпотом обращается к Чуе. — Ванная вон там, — Накахара прослеживает кивок его головы до закрытой двери возле коридора. — Чистые полотенца я оставил. Советую воспользоваться, — и продолжает слушать недовольное бормотание на том конце связи. По-хорошему стоило бы натянуть рубашку и уехать, но он действительно испытывает острое желание помыться. Волосы спутались, стали совсем жирными и неприятно лежат на голове, вызывая порыв почесаться, а на теле остались ссохшиеся кровавые корки. Впрочем, не так много, как должно быть, словно кто-то постарался умыть его. От этой мысли становится предательски тепло внутри. Он уходит в указанном направлении, оставляя Осаму наедине с возмущённым голосом из трубки, и запирает за собой дверь ванной комнаты. Нет ничего плохого в том, чтобы принять душ и привести себя в порядок перед тем, как выйти на улицу. Чуя оглядывает себя в высоко висящем овале зеркала в серебристой раме, тихо сетуя на Осаму и его издевательски высокий рост. К счастью, способность уже без проблем отзывается, и он видит своё на удивление вполне чистое лицо. В раме зеркала торчат множество крохотных цветастых листов с забавными заметками: «Говорят, если кто любит летние цветы, ему суждено умереть летом», «Прилетело чудовище, крыльями захлопало, острым клювом разбередило рану», «Красные осенние листья — это ужасно пошло» и прочие в том же духе. Накахара невольно усмехается, быстро пробегая по ним глазами. Это цитаты из каких-то книг, странные выдержки из той кучи макулатуры на столике или Осаму сам их пишет? В этой квартире уже настолько много Дазая, от странной фигурки рыбьего скелета в спальне, до хищного растения и вот этих вот заметок на зеркале. О чём они? — хоть всю жизнь потрать и не догадаешься. Спросить его самого тоже не вариант, с Дазаем никогда нельзя быть уверенным в искренности ответа. И всё это слишком сильно контрастирует с его апартаментами во время работы на мафию, в которых Чуе довелось побывать раза три-четыре. Комнаты там были пустые и холодные, абсолютно безликие, как будто хозяин только въехал или же не собирался задерживаться надолго. Дазай там курил, лёжа прямо на футоне посреди того, что должно было быть спальней, а Чуя распахивал окна, чтобы хоть как-то проветрить помещение. Наверное, тот едкий дым дорогого табака, пропитавший сами стены, был единственным, что указывало на принадлежность квартиры к нему. Это место было другим, не идеально вылизанной заготовкой для продажи, из которой ещё только предстоит что-то вылепить. Оно больше походит на старую квартиру Чуи, небольшую, но дышащую жизнью, слегка захламлённую всякой мелочёвкой после того, как в ней появился Дазай. Он как будто вернулся на мгновение в прошлое — сейчас вот быстро примет душ и пойдёт будить лениво растёкшегося по кровати напарника, потому что менее чем через час им нужно стоять перед столом босса. В груди неприятно сдавливает. Помотав головой, он пытается отогнать лишние мысли, которые способны только отравлять, и окидывает комнату взглядом в поиске полотенец. Те обнаруживаются сложенной стопкой на ящике подле душевой. Чуя стягивает свободные брюки, подвёрнутые на щиколотках несколько раз, вместе с бельём скинув их на тот же ящик, и заходит за стеклянную перегородку. Прохладная вода приятно обволакивает тело, он подставляет лицо и прикрывает глаза. Использует дазаевский шампунь, который неизбежно сменился за эти годы, его мочалку и кондиционер с приятным медовым запахом. Дазай ведь не должен быть против, раз сам предложил. Закончив, он растирает голову полотенцем, не найдя фен, и слышит уверенный стук в дверь. — Я тут принёс тебе одежду, — приглушённо доносится с другой стороны. Чуя отпирает замок и забирает из рук аккуратную стопку. — Твои рубашка и жилет были уже больше похожи на кровавые тряпки, так что... — Ясно, — понятливо заключает Чуя, снова закрывая дверь. Футболка Дазая повисает на нём едва ли не платьем, почти касаясь колен. Она вполне обычная, чёрная в один тон, с мелкой надписью «It's ok to be smart» красными буквами вдоль шва горловины, и Чуя вообще не может представить, чтобы Дазай носил что-то такое. Увидеть его в этом было бы весьма забавно. Просушив насколько возможно волосы и расчесав их, он выходит, намереваясь отыскать свои телефон с бумажником и сразу покинуть квартиру. Нужно ещё узнать о исходе той провальной встречи и созвониться с Огаем, который непонятно в курсе ли вообще, где он находится. Может, его уже успели карандашом записать в мертвецы. Но все мысли и планы замирают на паузе, как в сладком желе, когда он ощущает подозрительно аппетитный запах и слышит треск масла, возвратившись в зал. За столом-стойкой, отделяющим кухонную часть от гостиной, Дазай непринуждённо взбивает на сковороде яйца, напевая какую-то прилипчивую рекламную мелодию себе под нос, а в маленькой кастрюльке рядом кипит что-то, напоминающее мисо суп. Похожее на мисо суп. Хорошо, это определённо мисо суп, Чуя готов признать. Но почему рядом находится Дазай, а всё помещение до сих пор не пропахло гарью и даже столешница с остатками нарезанных овощей выглядит прилично, он решительно не понимает. Безнадёжнее Дазая в готовке не существовало никого, Чуя давно уяснил, что скорее уж собака научится летать. Более того, если считать его самого псом Портовой мафии, то и это не проблема. Чуя поражённо моргает раз за разом, не в силах сдвинуться, пока Осаму не оборачивается, заметив его. На его рубашке даже нет пятен. Он быстро обегает застывшую фигуру глазами, не выпуская деревянную лопаточку из рук, и заключает: — Тебе идёт, — у Чуи даже возмутиться не получается. — Садись. Чай или кофе? Накахара медленно отмирает, опускаясь за накрытый стол. Он вообще проснётся сегодня или как? Этот день, как фильм «Начало» — сон внутри сна, внутри сна, внутри сна, внутри... да сколько можно! — Вина, — глухо отзывается он. — Так ты, всё-таки, спился? Насмешливый голос Осаму — единственное, что кажется знакомым в этом театре абсурда, и Чуя хватается за него, как за спасательный круг. — Отвали, скумбрия, — едва ли это можно назвать достойным ответом, Дазай даже хихикает, не удержавшись. Его рукава закатаны по локоть, открывая взору извечные бинты, плотно огибающие бледную кожу, ворот рубашки расстёгнут на пару пуговиц ниже обычного — достаточно, чтобы вызвать интерес, но не достигая точки «откровенно желаю соблазнить», — а каштановые волосы слегка взлохмаченны. Он ставит перед Чуей кружку ароматного кофе, пока тот слишком заметно пытается не рассматривать его. — Я подумал, тебе нужно проснуться, — комментирует Дазай, явно издеваясь. После этого возвращается к своему нехитрому занятию на кухне, а Чуя уже напрочь забывает про то, куда он там собирался ехать, дуя на горячий напиток и даже не надеясь, что он поможет сегодня. У него слишком много вопросов, но ни один из них не хочет оформиться в связное предложение. Если его ждёт смерть от шока, то это точно будет вина Осаму. — С каких пор ты готовишь? — немного придя в себя, интересуется он. Дазай отвечает, не оборачиваясь. — Куникида насильно научил меня, когда пришлось работать под прикрытием в одном ресторанчике. Да кто этот Куникида? Волшебник? — О, а потом ещё был случай, когда у меня дома обнаружили следы ртути и я неделю жил с Ранпо, — продолжает Осаму. — А с ним либо зарабатывай диабет, либо выкручивайся, как хочешь. — Обнаружили следы ртути? — Чуя недоверчиво выгибает бровь. Более явную ложь нужно ещё постараться придумать. — Да. — Так я тебе и поверил. Наверняка опять травился. — Как плохо ты обо мне думаешь, слизень. Он определённо врёт, но они замолкают на этом, Дазай разливает суп по мискам и ставит перед Чуей вместе с тарелкой рисового омлета. Моет руки в кухонной раковине, заливает чайный пакетик в своей кружке кипятком и устраивается напротив. Чуя всё это время не знает, куда смотреть, ведь куда ни глянь — всё неправильно. Он, завтракающий с Дазаем, всем таким домашним, у того на кухне, едва ли не жмурясь от проникающих в окна солнечных лучей. Что ж, он благодарен Осаму хотя бы за то, что тот не припоминает ему о том маленьком откровении, устроенном Накахарой в лесу. — Не волнуйся, если бы я хотел тебя отравить, то сделал бы это изящнее, — обнадёживает его Дазай. Чуя, вообще-то, и не думал. — Да с тобой лучше не рисковать. — Как знаешь. Дазай пожимает плечами и принимается за еду. Выглядит на самом деле всё довольно аппетитно и пахнет также. У Чуи, проспавшего больше суток, даже в желудке всё скручивает и во рту собирается слюна. В конечном счёте ничего непоправимого ведь не случится, если они просто поедят. Он сглатывает, надеясь, что это хотя бы не слишком смешно смотрится, и решается взять палочки. Прихватив кусочек омурайсу, подносит его к лицу, неуверенно рассматривая, и косится на Дазая, молча ковыряющегося в своей тарелке. «Ладно, была не была». На вкус... вполне ничего. Яйца, рис, кусочки курицы, цукини и соевый соус — слишком нормально, чтобы быть правдой, честно говоря. В этот момент он замечает поднявшего голову Дазая, в ожидании уставившегося на него. Он ждёт мнения Чуи, серьёзно? Прожевав, Накахара отводит глаза в сторону и запивает глотком крепкого кофе, мысленно подбирая слова. — Съедобно, — выдаёт он в конце концов что-то совсем нейтральное. Дазай подбирается и восклицает: — И это всё? — голос звучит почти обиженно. — А чего ты хотел? — Ну, как минимум, — начинает он, картинно воздев руку с зажатыми в пальцах палочками к потолку, а вторую положив на сердце, — Стихотворной похвалы прекрасному повару! Я же знаю, ты иногда пишешь. — Дазай, — Чуя скептично сощуривается, — То, что никого из нас не тошнит — уже величайшая похвала для тебя. — Надо было насыпать тебе собачьего корма. Чуя пинает его под столом, Осаму пинает в ответ, и они глядят друг на друга в немом противостоянии. — Ешь, пока не отобрал, — угрожающе сдвинул брови Чуя. — Это я должен говорить, пустоголовый. Хмыкнув, Накахара отворачивается к окну, чтобы не рассмеяться тут же. Сколько же раз он говорил это Дазаю в тот единственный недо-год, что они жили вместе? Во время их недо-отношений без какого-то начала и конца. И практически каждый раз клялся, что больше не будет на него готовить или что подсыпет в следующий обед крысиный яд. Дазай обещал завещать ему все свои сбережения и любимую книгу, если Чуя правда это сделает. Сейчас всё это кажется далёким ребячеством. Осаму, удивительно, молчит, вернувшись к еде, пока Накахара погружен в свои мысли. Он всегда обладал едва ли не сверхъестественной проницательностью, прекрасно улавливая настроение всех вокруг и Чуи в частности, правда использовал эту способность исключительно для того, чтобы его позлить, либо чтобы добиться своих чётко определённых целей. Чуе очень хочется думать, что теперь это не так, но он не позволяет себе обманываться, что было бы крайне наивно. Закончив с омурайсу, он пробует суп уже не так настороженно и вспоминает о вопросах, которые собирался задать. — Ты знаешь, скольких мы потеряли тогда? — обращается он к Дазаю. Тот отрицательно качает головой. — Я больше не занимаюсь подсчётом ваших людей, — он откидывается назад на стуле, запрокинув руки за голову, и задумчиво глядит в потолок, отвечая при этом крайне отрешённо. — Мори в курсе, что я здесь? — Чуя, я не удерживал тебя в заложниках. Мори также заинтересован в сохранении города от разрушения тобой, как и мы все. — Что ты несёшь? Порча не выходила из под контроля, я в этом абсолютно уверен. — Да, однако я могу быть очень убедительным. Это его «убедительным» звучит слишком настораживающе — он ведь не сделал ничего особенно глупого? — Это самая твоя идиотская затея ради незапланированного выходного. — Это не ради выходного, — Дазай задумчиво нахмуривается. — Вернее, не только ради него, — и в его глазах играют откровенные искорки подросткового азарта, когда он снова смотрит на Чую. Тот сглатывает под пристальным янтарным взглядом, чувствуя мурашки во всём теле, и отворачивается. Ну и как это понимать? Как, спрашивается, он должен реагировать на подобные выходки Дазая, заставляющие кровь быстрее бежать по венам? И ведь тот знает, дьявол, определённо знает. Но сейчас Чуя не пьян, не ослаблен после способности и не теряет рассудок от яда, так что сыграть на своих глубоко запрятанных чувствах не позволит. Его чертовски злит тон, которым Осаму произнёс последнюю фразу, и нежный поддразнивающий взгляд, и сами слова, как будто после них Чуя должен прыгнуть ему на шею в приливе сентиментальности. Он никак не может понять, для чего на самом деле вся эта сцена и поведение, совершенно не свойственное Дазаю, которого он знает. — Да что с тобой такое? — Чуя отпускает ложку и она звонко ударяется о край глубокой тарелки с остатками бульона на дне, символически разделяя момент на «до» и «после». Дазай меняется в лице, недоумённо вытянувшись, и отвечает коротким вопросительным мычанием, намекающим на дальнейшее поясние. — Готовка, Дазай? Серьёзно? Он быстро хлопает широко распахнутыми глазами, вздёрнув вверх брови, будто маленький растерянный ребёнок. — Говорю же, это Куникида... — Чуя прерывает его. — Притащил меня сюда, протёр от крови. И похвалил Акутагаву недавно, — всплывает в его памяти ещё один факт, не вписывающийся в привычную картину. — Постоянно использовать только «кнут» нельзя, иногда нужно давать и небольшой «пряник», — поучительно произносит он. — Зато этот раз он запомнит надолго. С Чуи хватит. — Ты извинился, — губы слегка пересыхают, когда он пытается придать своему голосу сдержанности и сжимает руки в кулаки. — Ты извинился передо мной, Дазай, правда хочешь поговорить об этом? Дазай не двигается, ничего не говорит и даже, кажется, не дышит несколько долгих мгновений, в которые Чуе думается, что они наконец к чему-то смогут прийти. С улицы слышны неразборчивые голоса, перебивающие и накладывающиеся друг на друга в общей городской суете. Дазай рушит все его начинающие выстраиваться надежды на адекватный разговор, когда, наконец, отвечает. — Но Чуя, я и раньше перед тобой извинялся. — Ох, ну да, — он презрительно фыркает. — «Прости, не говорю по собачьи» и «Обещаю подарить тебе вешалку для шляп в извинение». — Вот видишь. — Осаму! — Чуя сам вздрагивает от своей реакции и того, что назвал бывшего напарника по имени. Он вбирает носом воздух и откидывает мешающую влажную прядь с лица. Дазай не станет ничего ему объяснять — это настолько очевидно, что не стоило и надеяться на обратный исход. Они ведь всегда так поступали. Предполагали, что идеального понимания в обыденных для них вещах достаточно, и не пытались лезть в голову друг друга. Недоговаривали, не обсуждали. А теперь прошло четыре года — насколько бы хорошо Чуя не чувствовал его тогда, сейчас это изменилось вместе с самим Дазаем. Он прикрывает веки, тяжело вздыхая, и поднимается из-за стола. — Ладно, я пойду. Чужая рука перехватывает его за запястье, останавливая и вынуждая обратить на себя внимание. — Сядь, — голос Дазая звучит тихо, но при этом настолько настойчиво, в непринимающем возражений приказе, что Чуе сразу хочется выдернуть руку из его хватки одним резким движением, забрать свои вещи и так сильно хлопнуть дурацкой хлипкой дверью, чтобы на самих стенах осыпалась штукатурка. Хочется крикнуть «Ты блядь охренел?», потому что единственное, что он ненавидит больше предательства Дазая Осаму — это проявления той самой его леденящей кровь стороны против себя. Однако не успевает он и дёрнуться, как Дазай сильнее смыкает пальцы вокруг запястья и добавляет непривычно мягким, обычно дающимся ему с трудом тоном: — Пожалуйста, — и поднимает на него взгляд. Чуя теряется, ощущая себя в коротком свободном падении, подобном странному замешательству, как когда спускаешься по лестнице и не обнаруживаешь очередной ступеньки. И всё из-за глаз, которые у Дазая, движением головы попытавшегося откинуть чёлку с лица, совершенно искренние. Как маленькие янтарные зеркала, в отражении которых Чуя наблюдает свою напряжённую фигуру, растрёпанные рыжие волосы, как у дикого, вечно огрызающегося лиса, готового оттяпать руку за одно неверное движение. Который, кстати говоря, и сам никогда перед Осаму не извинялся «по делу» — например хотя бы за то, что прибавил в его коллекцию лишних синяков и шрамов. На Чую вдруг накатывает стыд. Господи, как же они друг друга стоят. Он поддаётся и неуверенно опускается обратно, вытягивая сжатую руку на столе между тарелками, но всё ещё не понимает, что говорить дальше. Последним добивающим ударом становится то, что Дазай выдыхает, кажется, с облегчением. — Хорошо, что ты хочешь знать? Без уловок, обещаю, — уголок его губ дёргается вверх, на секунду разбавляя тяжёлую атмосферу кривым подобием улыбки. Осторожно вытащив запястье из ослабевшей хватки, Чуя опускает его под стол и трёт пальцами другой руки образовавшийся розовый след — сильно же сжал, чёртов садист. Стоит ли верить этим его словам и всему, что за ними может последовать? Логично, что нет, речь ведь идёт о Дазае. Но Чуя всё равно верит. И раз уж на то пошло, то надо спрашивать о самом главном. Он собирается с силами, набирая грудь воздуха. — Расскажи, что тогда случилось. Почему ты покинул мафию? — Сразу с козырей, да? В твоём стиле, — мрачно хмыкает Осаму и подпирает голову рукой, в задумчивости прикладывая большой палец к губам. — Хм, что именно тебе уже известно? — Я видел только отчёт об операции по устранению той группы бывших военных. Знаю о смерти Сакуноске и говорил с Мори. По его словам ты «не смог смириться с его смертью» и поэтому всё бросил. Чуя выжидающе косится на Дазая, пока тот тяжёло вздыхает и нервным жестом ерошит волосы. Его движения, обычно всегда плавные и небрежные, вдруг кажутся слегка дёрганными, словно трескается его идеально выточенная маска самообладания, но Чуя заставляет себя не спешить с выводами. — Это было сложным, не спорю, — тихо начинает он. — Ода был моим другом, в тот период, возможно, единственным, и разумеется, его гибель ударила бы по мне в любом случае. Но я знаком со смертью, Чуя. Думаешь, я бы побежал малодушно от всего, заливая своё горе и судорожно хватаясь за мысли о другой стороне, словно впервые осознав, что терять близких — это больно? Как будто не мы с тобой разбирались с неугодными мафии и не я помогал в развязывании языка особо устойчивым пленникам. Они тоже были чьими-то друзьями, братьями и сёстрами, возлюбленными, — нет смысла перечислять, мы оба всегда это понимали. Ты, может, и знаешь это лучше меня, но и я не ребёнок. Мир не пошатнулся после его смерти, — произнёс он без тени колебания, уверенно, словно это самая очевидная вещь в мире, а Чуя по собственной глупости упустил её. — А я уж начал было в тебе разочаровываться, — Дазай на мгновение удивлённо вскидывает брови. — Неважно. Продолжай. Словно бы подбирая слова для следующей реплики, Осаму берёт в руки кружку с остывшим чаем и медленно отпивает, прикрыв глаза. — Помнишь о способности Оды? Несколько секунд будущего в ситуациях смертельной опасности, — задумчиво говорит он. — Очень полезная... такими кадрами не разбрасываются. А лидер мимиков, Андре Жид, обладал тем же даром. Они бы могли вечно уворачиваться друг от друга, этой схватке бы не было конца, пока бы они сами не решили прекратить. Но Андре бы не остановился, он искал смерти в бою, от рук достойного противника, и Ода — один из немногих, кто мог ему её подарить. Одасаку согласился уйти вместе с ним и они застрелили друг друга. Чуя хмурится и невольно прикусывает губу. Как ни посмотри — теперь его смерть выглядит ещё более героической и мотивы Дазая становятся всё менее понятны. — Красивая история, правда? Но в ней есть одна загвоздка, — невесело усмехается Осаму, оценив его растерянный вид. — Не заметил? — Чуя напрягается под его сосредоточенным, чуть прищуренным взглядом, и решает просто дождаться объяснений. — Ода был против убийств, его на подобные задания вообще не отправляли. Точно, мистер «Хороший парень», который почему-то играл на их стороне. Чуя имел возможность убедиться в непоколебимости этого его правила. — Что заставило его поступиться своими принципами? И почему тогда против лидера мимиков не отправили тебя? Это ведь самый логичный... — Ты начинаешь задавать правильные вопросы, — перебивает его Дазай, лукаво улыбнувшись. — Андре Жид убил детей, оставшихся сиротами после некоторых разборок мафии и о которых заботился Ода. Запер в машине и подорвал на его глазах. Чтобы его вынудить, — по телу Чуи невольно проходит мелкая дрожь. — Их местонахождение скрывалось, я лично об этом позаботился, но кое-кто повыше слил ему информацию. Босс Портовой мафии, Огай Мори. Чуя опешил. — Что? Зачем Мори это делать? — Ему, мафии, нужно было разрешение на деятельность одарённых, которое Особый отдел и выписал за помощь в устранении мимиков. Мори сам привёл их в Японию, позволил набрать достаточно сил и оружия, устраивать теракты, угрожать жизни мирного населения. Тогда в правительстве задёргались и пошли на сделку. А чтобы убрать Жида, Мори использовал Оду. Вот только для того, чтобы его спровоцировать и действительно вывести из равновесия, нужно было забрать что-то по-настоящему важное для него. Поражённо слушая его, Чуя ощущает себя тонущим в белой пелене внезапно обрушившегося беспощадного цунами информации. Мори всё это подстроил? Но ведь мимики убивали и людей мафии тоже, они очень многих потеряли тогда. Насколько оправдан был этот шаг? Или же мог быть — в этот самый момент ему очень хочется, чтобы все слова Дазая вдруг оказались ложью. Чтобы он просто в очередной раз всё выдумал. «Лидер является главой организации и самым преданным её рабом. Ради выживания и процветания организации он пачкается в любой грязи. Развивает своих подчинённых и ставит их на нужные позиции. И если необходимо — использует и избавляется от них. Ради блага организации он пойдёт на всё». В памяти внезапно всплывают слова Мори, сказанные, когда он склонил перед тем колено, и Чуя осознаёт, что всё это, на самом деле, звучит слишком правдоподобно. Мори в первую очередь лидер — расчётливый, хладнокровный, способный удержать целый город в своих руках. Такой, какой нужен Портовой мафии, собравший их воедино, восстановивший и усиливший влияние в разы. И Чуя не уверен, имеет ли право судить те его действия. — Ты из-за этого ушёл? — Это одна из причин, — взгляд у него всё такой же нечитаемый. — Ты правильно сказал, Чуя, логичнее всего было бы использовать меня, как самое действенное оружие против способностей других одарённых. Всё закончилось бы в разы быстрее. Но Мори этого не сделал, — смысл понемногу достигает его и Чуя начинает понимать, к чему Дазай ведёт. Что всё это значит. — Он послал Оду на верную гибель и, более того, обставил всё так, чтобы я догадался о его действиях. Мори сам добивался моего ухода. Не уверен, опасался ли он, что однажды я сделаю с ним то же, что он сделал с предыдущим боссом, или было под этим что-то ещё. Но ты ведь сам знаешь, что многие прочили мне занять его место. Чуя порывается было возразить, что Огай уж точно не из тех, кто стал бы трусить перед кем-бы то ни было из подчинённых, но вовремя прикусывает себя за язык. Он бросает порывистый взгляд на Дазая, глядящего куда-то в окно с застывшей усмешкой на губах, и пытается представить его на месте Босса. Получается без каких-либо усилий — образ Дазая, глумливого и уничтожающего одним бросающим в дрожь взглядом, возникает как по щелчку. На самом деле, он был бы без сомнений отличным лидером для Портовой мафии — возможно даже лучшим, чем Мори. А Чуя бы стоял по правую сторону от него, не позволял никому бросить и косого взгляда, и вместе они бы полноправно управляли Йокогамой из её же тени. В коридорах и между доками, в портах и переулках, на тайных деловых встречах ходили бы шепотки и тихие споры о их личностях, о ненависти и преданности, а главные псы, вроде того же Акутагавы, показушно убирали бы особо дёргающихся, пресекая на корню у остальных желание сместить Двойную тьму этого города с трона. Дазай бы едко скалился и непонятливо хлопал глазами, облизывался, как мартовский кот, подгибал под себя очередную отрасль экономики и промышленности, пережимал маленькие бьющиеся венки на теле города, одну за одной, пока не собрал бы их все в обхват своих тонких изящных пальцев и играючи решал, какие из них приносят пользу, а какие лучше вспороть. Чуя запросто может представить себе его во главе стола руководителей, в просторном бывшем кабинете Огая, в очередной дорогущей квартире или доме на берегу моря, где висели бы подленники пропавших картин, лежали бы шелковые ковры и комнаты обставлены антикварной мебелью. А ещё — тот дом был бы абсолютно мёртвым. ...Осаму приобрёл бы его по необходимости статуса и в попытке познать, что люди находят в подобных вещах, а в величавом комоде в первой же выдвижной полке хранил оружие и кокаин (или любой другой наркотик). Никто бы ему ничего не сказал, да никто бы и не был в курсе, один только Чуя окатывал бы его ледяной водой и бессмысленно кричал, пока Дазай едко смеялся бы ему в лицо. Он бы тонул — каждой клеточкой своего чёртового шрамированного, перебинтованного тела, — в вязком чёрном болоте, которое олицетворяет преступная сторона Йокогамы. И ни одна живая душа бы его не вытянула. Чуя не боится Дазая, никогда не боялся. Он бы, несомненно, был рядом, проклиная свою собачью преданность. Может быть, наслаждался бы им, раздающим приказы и властным жестом притягивающим к себе за пояс брюк или ленту чокера, прижимающим мёртвой хваткой к столу, пока за дверью в ожидании переминается группа вызванных лейтенантов или вернувшиеся с облавы Чёрные ящерицы. Восторгался бы далеко идущими планами, безошибочно угадывающими действия всех окружающих вплоть до каждого нервного вдоха. В конце концов, в своей жестокой, властной ипостаси он всё ещё был бы невозможно, однозначно преступно возбуждающим — в великолепно сидящем костюме от лучших кутюрье, изящно подчёркивающем линию бёдер и широкие плечи, с запахами пороха и опасности, смешанными со вкусом премиум шампуня в шелковистых волосах. Но глаза Дазая были бы бледные, словно покрытые пепельной дымкой и слоем пыли, выцветшие, как страницы старой книги. У босса Портовой мафии Дазая Осаму была бы влиятельнейшая организация, до безобразия легкий доступ к наркоте и оружию, и глава Исполнительного комитета, закрашиваюший седину в рыжих волосах к своим двадцати пяти, после очередной сорванной попытки босса распрощаться с жизнью. Пускай все вокруг и говорили, что Осаму рождён быть мафиози, Чуя знал — такая жизнь его убивала. Чуя не боится Дазая, но внезапно для себя обнаруживает, что совсем не хочет однажды увидеть его таким. Потому что знает, что ничего не смог бы сделать. Снова поворачиваясь в сторону Накахары, Осаму будто отмирает. — Было ещё обещание. Я прибыл к концу той перестрелки и успел попрощаться с Одой. Тогда он взял с меня обещание покинуть мафию и начать помогать людям. Кажется, он считал, что так я смогу обрести... что-то важное для себя. Сглотнув, Чуя с трудом выдерживает его взгляд, продолжая под столом нервно потирать запястье. Виски сдавливает тупой болью, для одного дня этого слишком много. Он зарывается пальцами в волосы, делает глубокий вдох и медленный выдох, пытаясь всё переварить, но выходит с трудом. — Где мои сигареты? Дазай молча ныряет в свой карман и протягивает портсигар с выгравированным огненным фениксом на поверхности и зажигалку. Возмущение «Тебе моё разрешение вообще не нужно?» застревает в горле, так и оставаясь невысказанным, и Чуя отходит к окну. Распахивает его, впуская в комнату свежий летний воздух и шум оживлённой улицы, и щёлкает кремнем. Они на третьем этаже, внизу шастают люди, лениво плетутся редкие автомобили, на другой стороне ведётся какая-то стройка, откуда доносятся голоса рабочих, удары и перестуки. Несколько коротких затяжек помогают немного расслабиться, а прохладный ветер освежает голову. — Почему ты не сказал мне? — Чуя не оборачивается, продолжая наблюдать за улицей внизу, в то время как Дазай всё также сидит за столом. — Я, может, злился бы, но попытался понять. Уж точно не убил бы тебя. Мысль, что Дазай и не обязан был ему рассказывать, ведь они всё-таки ничего друг друг не обещали, судорожно бьётся внутри, но очередной порцией никотина в лёгких удаётся её придушить. — Тебя тогда не было. — Телефон, Дазай, слышал о таком? Маленькая электронная коробочка, по ней звонить можно, — ядом в его голосе впору потравить всех крыс в округе. — Да и чёрт с ним, ты ведь взорвал на следующий день мою машину, а подойти было никак? Позади раздаётся тихое позвякивание — Дазай размеренно стучит пальцами о кружку. — Если бы я связался с тобой тогда, — отсутствующим тоном говорит он, как бы между делом. — Я бы остался. Сигарета замирает у губ. Дым оцарапывает горло и Чуя резко кашляет, хватаясь свободной ладонью за подоконник, едва не сбив горшок с росянкой, скручивающей в этот момент неудачливую муху. Дазай считает, что Чуя стал бы уговаривать его остаться? Его мягко похлопывают по спине и незаметно вытаскивают из пальцев сигарету. — Что значит «остался бы»? — хрипло спрашивает он, разворачиваясь. — Ты знаешь, — затянувшись, Дазай на некоторое время прикрывает глаза, впуская дым глубже. Ресницы на его веках длинные и кажутся совсем светлыми под солнечными лучами, сомкнутые губы не потрескавшиеся. По ощущениям тоже очень мягкие, вспоминает Чуя. Как давно Дазай бросил курить? Он открывает глаза, смотрит сверху вниз пару секунд, затем чуть наклоняется и выдыхает прямо ему в лицо. Чуя с недовольным видом развеивает дым рукой. — Твоя преданность порой меня чертовски раздражает. Мистер «Спутаю все карты и принесу присягу лично Мори Огаю», — Дазай серьёзно всё ещё злится на это? В замешательстве Чуя моргает, пока он отодвигается и делает вторую затяжку. — Ты бы никогда не ушёл со мной, твоё место в мафии. Но если бы я хоть раз задумался об этом, то смерть Одасаку была бы напрасной. — Не говори, что хотел, чтобы я сбежал вместе с тобой. — Только что сделал, — голос подскакивает вверх, интонация тут же сменяется с меланхоличной на игриво-самодовольную. Третья затяжка, выдох над его макушкой в распахнутое окно, и пальцы тушат дотлевающую сигарету о стенку одного из горшков. Чуя находится с ответом не сразу, цепляясь сначала за звуки снаружи: на стройке что-то глухо стукнуло и последовала ругань рабочих, кто-то сигналит, требуя отогнать машину, загородившую выезд из двора, время от времени хохочет группа подростков неподалёку. — Чего ты добиваешься? Пытаешься меня клеить? Думаешь, это то, что я хочу услышать? — Я всего лишь говорю правду, как ты и просил. Подавшись ближе, Дазай упирает одну руку в оконную раму на уровне его головы. Взгляд на мгновение невольно цепляется за запястье, скрытое белыми полосами — сейчас его новые коллеги наверняка принимают все эти разговоры о смерти и неудавшиеся попытки суицида за очередную странную особенность, своеобразную игру. Чуя мог бы им даже позавидовать в этом плане. Впервые он по-настоящему убедился в серьёзности этих намерений, когда вытащил худое обмякшее тело Дазая из своей ванны. Одна рука свешивалась вниз, по мертвенно бледным пальцам и бортику стекали темные бордовые ручейки, тяжёлые капли срывались на плитку, а весь пол блестел осколками разбитой бутылки из под шампанского — праздновал удачно завершившуюся сделку. Перематывая его предплечье после того, как уложил Осаму на кровать, он ловил безразличный пустой взгляд, направленный словно сквозь него, и сжимал зубы до боли, только бы не наорать на напарника, высказав всё, что о нём думает. Руки дрожали почти как у эпилептика и сердце стучало так лихорадочно быстро, что становилось тяжело дышать. — Прогуляемся по эстакаде? — вымученно улыбнулся тогда Дазай, лёжа мокрой головой на его коленях. — Ненавижу тебя, — сил совсем не было. Чуя ослабевшими пальцами перебирал его волосы, невесомо, почти нежно, вдыхал глубоко-глубоко, с трудом заставляя себя произносить каждое слово. — Ещё раз вытворишь подобное в моей квартире — вылетишь отсюда. Не хватало ещё с Мори-саном из-за тебя объясняться. Дазай тихо смеялся в ответ. Он каждый раз либо смеялся, либо страдальчески ныл. Ломающая, как хруст стекла под ногами в ванной комнате, мысль настигает Чую — не было бы никакого «Дазая босса Портовой мафии». Потому что, скорее всего, он бы не дожил до того, чтобы сместить Мори. Всё оказалось бы намного проще и прозаичнее, к нынешним двадцати двум одна из его идей наверняка бы сработала, либо в дело пошли бы более действенные методы. И однажды Чуя обнаружил бы его уже с пробитой головой или наглотавшимся детергента ночью. Под руку с какой-нибудь разочаровавшейся в жизни девочкой. Он сглатывает и с силой сжимает веки, пытаясь прогнать картину размазанных по асфальту тел прочь. Если его нынешних коллег не мучают подобные мысли, — мальчишку оборотня, восхищенно заглядывающего Дазаю в рот подобно Рюноске; нового напарника Куникиду, который умудрился хоть в чём-то его перевоспитать; странного, до абсурда наивного юношу, льнущего к Накахаре, будто он вовсе и не входит в число самых опасных людей страны; строгую и действительно пугающую Ёсано; да и всех остальных, имена которых он даже не запомнил, — если они правда считают это лишь очередной дазаевской причудой, то Чуе за них самую малость даже радостно. Дазай легонько покачивается вперёд, вынуждая его вжаться в подоконник, и не отрывает взгляда, смотря глаза в глаза. — Тебе правда очень идёт эта футболка. — Дазай, не надо. — Мне чуть не сорвало крышу, когда ты поцеловал меня там, в баре, Чуя, — предупреждение нагло проигнорировано. — Словно, что бы я ни делал, всё равно оказываюсь привязанным к тебе. У тебя также? Почему Дазаю вечно нужно звучать как меланхоличная героиня дешёвого бульварного романа?.. Из окна дует ветер. Влажный, с моря, будет прилив. Длинная чёлка падает Дазаю на лоб, оставляет тонкие тени под выразительными глазами, глядящими пристально, цепко. Надо отвернуться. Вперить тяжёлый взгляд в белую стену, на которой широкими красно-жёлтыми полосами застыло солнце. Но каждая их встреча — борьба, и отвернуться сейчас подобно проигрышу. Так что Чуя молчит, напряжённо сжимает пальцами без привычных перчаток подоконник и продолжает уверенно смотреть в ответ. Дазай почти нависает над ним, при этом умудряясь даже не касаться. И дышит чуть тяжелее, (с такого расстояния очень хорошо заметно), зачитывая с отчаянной улыбкой: — И бесконечную любовь даруя миру, Ты трепетать его заставишь, словно лиру, Когда твой поцелуй, дрожа, нарушит тишь. Звучит смутно знакомо и осознание почему, становится слишком удивительным — это были стихи Рандо. Когда-то Чуе поручили освободить старый кабинет от его вещей, а Дазай назойливой мухой вертелся рядом, суя во всё свой любопытный нос. Он задел стопку книг и, опрокинувшись, та явила целый ворох мелких беспорядочно исписанных бумаг. Стихов было много — от простых коротеньких четверостиший до сложенных в гормошку, чтобы умещались между страниц. Какие-то были на японском, в основном самые легкие, но большинство на французском. Чуя тогда ещё только начинал делать первые шаги в изучении этого языка, а вот Дазай без труда проскакивал их глазами и, посмеиваясь, гадко комментировал. Чуя выгнал его пинком из кабинета, собрал все листы и вместе с остальными вещами сдал в архив. Что с ними там сделали — он не знал, и не то, чтобы его это сильно волновало. К Рандо он не питал никаких тёплых чувств, но поведение Дазая всё равно считал отвратительным. Он не думал, что тот вообще запомнил эти стихи, и уж точно не ожидал, что когда-нибудь станет цитировать их не иронично. — Хочу тебя поцеловать, — произносит Осаму почти шёпотом, кончиком языка быстро облизнув губы, и Чуя замечает, что у самого тоже срывает дыхание. Он старается не думать о смысле дазаевских слов, но они, как яд, тонкими иглами просачиваются под кожу. Здравый смысл в ответ хрипит — «Не ведись». — Ну же, Чу. Нам ведь обоим это необходимо. В последний раз. Путь в правую сторону свободен, Дазай не удерживает его. Лишь одной рукой держась за окно, он будто спрашивает разрешение, предлагает, оставляя Чуе возможность решить. Это на него не похоже. Сегодня многое на него не похоже, а если подумать, то уже долгое время. Возможно, Чуе просто хотелось думать, что Осаму всё такой же. Чтобы ненавидеть его также, как раньше, и цепляться, как раньше. Он и до сих пор не видит целостной картины, только замечает особо сильно выбивающиеся элементы. Он не уверен, что, уйдя сейчас, вырвется из этого. Дазай оставляет выбор, и Чуя не двигается с места. — К чёрту, — сдаётся он и приникает к губам. Осаму сразу отвечает, ставит руку теперь и с другой стороны и целует медленно, невесомо. Чуя не может припомнить, чтобы они когда-нибудь так целовались — осторожно, с невысказанным, но кристально ясным вопросом, с параноидальной аккуратностью и до пугающего непривычным подобием нежности. "Подобием" — потому что в отношении них это всегда казалось нереальным, неправильным, слишком интимным. Углубляя поцелуй, Дазай обнимает его за талию, сминая футболку. Чуя отлепляется от подоконника и притягивает к себе за шею, сам поднимается почти на цыпочки. Осаму вынужденно склоняет голову ещё ниже, сильнее прижимает к себе. Будь проклята разница в росте. — Мне кажется, или ты стал ещё ниже? — тянет он издевательски, улыбаясь в поцелуй, на что Чуя мстительно кусает его за язык. — Это просто ты вымахал, как шпала. И всё такой же плоский. С улицы доносятся приглушённые разговоры, кто-то недовольно орёт в трубку мобильного телефона прямо под окнами, разражаясь настоящей тирадой, а в квартире сверху звучит звонкий смех и включается какая-то типичная, заедающая попса. Скажи ему кто-нибудь, что здесь живёт Дазай, — тот самый, что приветливо улыбался накахаровским соседям, а потом мечтательно озвучивал десяток вариантов их заткнуть, смакуя пирожное; тот самый, что тушил сигареты о край кровати в своей холодной безмолвной квартире, — Чуя бы рассмеялся и покрутил пальцем у виска. Порой ему стоило напоминать себе, что Дазай тоже человек. Не отрываясь друг от друга, они плетутся до середины комнаты, Осаму сдёргивает скомканное одеяло с дивана на пол и тянет Чую на себя. Выходит, и правда спал здесь, успевает подметить тот, прежде чем сваливается сверху, увлекаемый в очередной поцелуй. Чужие пальцы скользят по его телу, оглаживают бёдра, чуть оцарапывают краями бинтов, задирают широкую футболку, но не снимают, переходят на спину, лопатки. Каждое прикосновение обжигает так сильно, что вытесняет весь здравый смысл напрочь. Накахара спешно расстёгивает на Дазае рубашку, вынимая пуговицы одну за другой. «Стой, прекрати! Что же ты делаешь?» — кричит внутри охрипший голос, — «Разве не этого ты боялся? Разве не этого избегал?» Он не знает. Он уже слишком долго бежал прочь, но всё равно до сих пор топчется на месте, от этого раздирающего горло саднящего чувства неизменности хочется кричать — протяжно, яростно, хрипло, разодрать связки и вынуть гланды наружу, чтобы избавиться от покрывшей их гнили, и даже тогда — не поможет. Стянув рубашку, Чуя приподнимается и рассматривает Дазая слегка удивлённо. Бинтов совсем мало, они обвивают только шею и руки — участки, что видны из под одежды. Россыпь побелевших шрамов и рубцов, мелких царапин и свежих синяков украшает всё тело, совершенно не скрываемая. Какие-то из них ему знакомы, застаревшие, выученные наизусть, но часть новые, появившиеся уже в последние годы. Самый большой и глубокий тянется ровненькой полосой от грудной клетки до левого бедра — подарок предыдущего босса в их первое сотрудничество. Чуя склоняется и прижимается к нему губами. Отчаянно хочется сцеловать их все, все до единого ранения, приобретённые в бою и нанесённые им самому себе. Дазай запрокидывает голову на подушку, жмуря глаза от удовольствия. Грудь его тяжёло вздымается. На то, как он плавится, покорно подставляясь под прикосновения, можно было бы смотреть вечно; можно было бы писать с него картины, и многочисленные затянувшиеся шрамы лишь придавали бы им пикантности. Дазай всегда был чертовски красив и знал об этом, успешно пользовался, поэтому Чуя недоумевал, как с него до сих пор никто не написал хоть бы портрет. Впрочем сейчас, может, и написал уже. Он спускается торопливыми поцелуями вниз, расстёгивает пуговицу на брюках, тянет замок ширинки, и Дазай неловко дёргает ногами, пытаясь сбросить штаны. А потом подгибает колени, которые Чуя разводит в стороны, лизнув внутреннюю сторону бедра. — Чуя, — Дазай останавливает его, ухватив за плечо. Голос звучит хрипло, низко, лицо всё раскрасневшееся, когда тот поднимает на него взгляд. — Там, в пакете... — кивком головы указывает в сторону кухни. Чую пробивает на нервный смех, когда до него доходит. — Как всегда самонадеян? — прикрыв глаза ладонью, вопрошает он. — Всего лишь обычная предусмотрительность. — Ну-ну. На дне бумажного пакета, так и брошенного им на кухонной тумбе, аккуратный запечатанный тюбик и коробочка с презервативами. Чуя крутит их в руках и замирает от внезапной идеи взять его так, на сухую, как Дазай иногда делал, пребывая в чрезвычайно плохом настроении. Силой скрутить, вдавить лицом в матрац и грубо вытрахать, чтобы тот способен был только кричать и жалобно похныкивать, вымаливая прощение. Мысль его пугает. — Ты там заснул? Он вздрагивает. Осаму, приподнявшись над спинкой дивана, смотрит в его сторону вопросительно. Затем поднимает руку и принимается вызывающе покачивать стянутыми боксерами. — Я сейчас замёрзну. Зачем это Дазаю, в самом деле? Неужели ему не хватает секса? «Я всего лишь говорю правду». «Ты бы не ушёл со мной». Звучит так приторно, как будто Чую просто пытались умаслить, и кто знает, возможно, так и есть. В сказанное Дазаем верить не хочется, а хочется отвергать до последнего. Но он лежит там, соблазнительный, обнажённый, и глядит томно, заискивающе. У них ведь и правда всегда был отличный секс, и возможно, Дазаю просто хочется ощутить это ещё разок. Чуя мог бы оставить его так, нагрубить, как в прошлый раз, и посоветовать вызвать к себе шлюху, однако он сам до боли нуждается в некоем однозначном «конце», после которого всё внутри перестанет тянуть якорем на дно. В последний раз, да? Последний. Кожа у Дазая горячая, вопреки его словам, совершенно контрастная прохладной смазке на пальцах. От него приятно пахнет тем самым медовым кондиционером для волос, что стоял в ванной, и сам он чистый, подготовившийся. У Чуи уже сил нет удивляться. Пальцы на его длинных ногах подгибаются, одна рука комкает обивку, царапает коротко стриженными ногтями, а запястье второй он зажимает зубами, заглушая отрывистые вдохи и стоны. И зрелище это — неповторимое. От него самому становится душно просто до ужаса и в паху всё твердеет. Чёрт возьми, Чуя в самом деле свихнулся, раз собирается снова переспать с Дазаем. С первым толчком кажется, что под веками вспыхивает красное марево. Как свет сирены и блеск огней цирка в туманную ночь. Дазай сцепляет за его спиной ноги, закинув их на бёдра, безмолвно просит прижаться сильнее, ближе, кожа к коже, задирает футболку вверх и всё-таки стягивает её. Чуя так и не разжимает глаз, двигаясь в немом наслаждении как в бреду; почти погружаясь в иррациональный страх открыть их и обнаружить, что это всё ему привиделось. Они снова вместе, а тело всё ещё хранит все прикосновения, что остались выбиты невидимыми чернилами на коже. Им будто снова по восемнадцать и их отношения — цирк-шапито посреди вызженного пустыря: снаружи одна темнота, одна всепоглощающая ночь, тянущая загребущие костлявые пальцы во все стороны, зовущая грустным, заунывным рефреном к себе, а они прячутся под пыльным тряпичным шатром, зажигают тусклую лампочку у самого купола и свешивают ноги со скрипучих качелей — туда-скрип-сюда-скрип. Они вновь неправильные подростки, что целуются не в поле лазурных цветков коммелины, а под клубами серого дыма, от которого слезятся глаза. Под крики людей, которых всё равно пристрелят. Кусаются, упрямо отпихивают от себя друг друга, а сами выискивают в кровавом кольце знакомую фигуру глазами. Дазай заводит ему взмокшую рыжую прядь за ухо, пальцами нежно оглаживает скулу, и тогда Чуя приоткрывает глаза. Осаму под ним выдохшийся, разбитый, тихо постанывающий едва шевелящимися губами: — Чуя... — и от одного только его голоса можно запросто сойти с ума. Им снова по восемнадцать и это — прощание, точка, которую они должны были, но так и не сумели поставить годы назад. Тяжело навалившись сверху, Чуя переплетает с ним пальцы, касается губами где только может — грудь, плечи, ключицы, шея. Он всё ещё помнит, что и как Дазаю нравится, как следует касаться его, проворачивая кулак по длине его члена между их прижавшимися животами, чтобы вместе с глубокими толчками довести до полного помутнения. Лёгкое постукивание по коленке и Дазай понятливо поднимает ногу. Чуя закидывает её себе на плечо и медленно входит вновь, заставляя его почти задохнуться и с наслаждением наблюдая за распахнувшимися широко глазами. Всё это время они пытались бежать друг от друга, одетые в одну на двоих петлю, но сколько бы не расходились в противоположные стороны, всё равно постоянно больно сталкивались затылками, пока не обернутся и не скинут её. Сегодня она растворяется в рассветном солнце на широких плечах Дазая, в прикосновениях его тёплых широких ладоней по всему телу и царапинах, что он оставляет на спине. В темнеющих следах на острых ключицах. В выгнутой в момент оргазма спине, застывшем в воздухе хриплом выкрике и судорожно прижимающих к себе руках. В отчаянной вере в «Без уловок». Чуя валится на него следом, впивается пальцами в бёдра так, что точно останутся синяки, и обессиленно роняет голову ему на плечо. В голове абсолютно пусто, только глухо бьётся сердце — то ли его, то ли Дазая. Целиком охватывает приятная, обманчиво расслабляющая нега. Этажом выше продолжает играть музыка, давно сменившаяся на тихое кантри, Чуя предпринимает попытку прислушаться, но всё равно не разбирает ни слова. — С тобой всегда было... — Дазай, — «Заткнись». — Ничего не говори. Осаму смолкает и не продолжает. Избавившись от презерватива, Чуя устраивается щекой на его груди и прослеживает прикосновениями пальцев лабиринты шрамов на коже. Дазай глядит в потолок, запуская руку в его волосы, принимается перебирать их, накручивать шелковые пряди на палец, и от болезненно привычного ощущения его пальцев в волосах всё внутри сжимается. Уход хочется оттянуть до последнего, хочется просто лежать, лениво водя кончиками пальцев по его влажной коже. Кажется, что как только Чуя поднимется, как только закроется за ним дверь — всё, наконец, закончится, и обратно пути уже не будет. Они лежат так молча ещё какое-то время, пока тело не начинает совсем продувать из-за распахнутого настежь окна. Дазай под ним выворачивается, пытаясь дотянуться до сброшенного одеяла, в этот момент раздаётся трель звонка и вместо одеяла он нашаривает свои брюки и вынимает телефон. — Ну, кто там? — нетерпеливо бросает Чуя, не поднимая головы, когда он слишком затягивает с ответом. Осаму никак не реагирует. — Дазай? Всё-таки приподнявшись на локтях, одаривает его вопрошающим взглядом. — Мори, — с неохотой проговаривает тот. Чуя напряжённо сощуривается. Мгновенно весь подбирается и переключается в рабочий режим. — Дай сюда, — он забирает из его рук раскладушку и принимает вызов. — Мори-доно, это Накахара. — Чуя, рад тебя слышать. Тебе полегчало? — голос босса одновременно воодушевлённый и уверенно умиротворённый, так что невозможно понять, действительно ли он волнуется. И догадался ли, что Осаму вешал ему лапшу на уши. — Слышал, были проблемы с Порчей. Дазай невинно разводит руками, мол «не при делах», поймав на себе выражающий крайнее недовольство взгляд Чуи, который в ответ недоверчиво поджимает губы и качает головой из стороны в сторону. — Всё в порядке. Прошу прощения за свою оплошность, всё из-за того, что недооценил врага. Впредь буду более внимательным. — Мы обсудим это, как только вернёшься. Прислать за тобой машину? — Да, благодарю. Адрес сейчас вышлю. Согласившись, Мори первым сбрасывает трубку. Чуя возвращает Дазаю телефон со словами: «Напиши, где мы находимся». Тот сначала мнётся, будто желая что-то сказать, но всё же быстро набирает текст. — Уже уезжаешь? — Ты же всё слышал, — Чуя поднимается с него, садясь на колени, потягивается и разминает плечи. — Не мешало бы ещё заехать домой. Они оба быстро вытираются, приводят себя в порядок, почти не глядя друг на друга. Чуя собирает свои вещи, одевается, также спешно натягивает обувь, потому что уже скоро на телефон Дазая приходит сообщение о том, что машина на месте. Весь мир будто подгоняет его. А он стоит в прихожей, мнёт в руках шляпу и всё никак не решается открыть дверь. Зажмурившись напоследок, Чуя оборачивается и глядит на Дазая, укутавшегося в одеяло на голое тело. Сзади его фигуру освещает мягкий свет из гостиной, приятный, тёплый, обволакивающий, но не душащий. Он стоит посреди квартиры, которую может называть домом, где не пялится вечерами в крохотную, чуть ли не игрушечную миску риса, и не бормочет недоумённо: «Да мы ведь ели вчера, неужели тебе правда нужно так много, Чуя? Лучше бы взяли клубничных моти или меренги — те хотя бы сладкие». Чуя понятия не имеет, как тот в самом деле не довёл себя до голодного истощения за последние годы. У него, похоже, действительно есть люди, которые о нём заботятся, которые заставляют его чувствовать себя живым. Возможно, — на одно мгновение чудится Накахаре, — возможно, что Ода оказался прав. Тень коридора ластится к его ногам, напоминая, что та самая тьма ещё внутри него, что её ничем не вывести, это попросту часть личности Дазая. Но Чуя завороженно глядит на него, медленно моргая, и преследующий его мрачный образ из кошмаров наконец исчезает — образ странного паясничающего юноши, мраморной статуи с наводящей ужас гримасой улыбки на губах, и образ хоть и красивого, но сдавленного под печатью смерти парня. Он впитывает напоследок каждый миллиметр застывшей фигуры Осаму, не походящего более на старый посмертный снимок, запоминает каждый запах дезинфицирующего раствора, медового запаха на мягких волосах, еды с кухни — запечатлевает их в памяти и крепко запечатывает. И вдыхает свободно. — Агентство хорошо на тебя влияет, — признаёт, горько усмехнувшись. Дазай так распахивает глаза, что это почти смешно. — Бывай. Чуя успевает заметить улыбку, скользнувшую по его лицу, и слышит в ответ: — До встречи. Шелест его слов — как пальцы по каменистому берегу. От квартиры Дазая три этажа ступенек вниз по пыльному подъезду, между непристойных записей на стенах и немытых отродясь оконных стёкол в дешёвых деревянных рамах позапрошлого десятилетия, которые продувает из всех щелей. За чужими дверями звучат то приглушённые разговоры, то музыка, то ругань и лай собак, где-то с любовью готовят ароматно пахнущее карри, где-то любят друг друга, нежась в ленивых утренних поцелуях. Каждая из замызганных дверей в замызганном подъезде Дазая — замки в очередную жизнь ещё одного жителя многострадальной Йокогамы, которые Чуя мог бы вскрыть, не моргнув и глазом — настолько хлипки они. От квартиры Дазая до выхода — три пары унылых лестничных пролётов, и спускаться совсем не хочется. Но за спиной громко хлопает дверь. И Чуя не оборачивается.