***
Время идёт, заканчивается лето. Мори даёт ему повышение и Чуя занимает ту же должность, что была у Дазая, когда тот покинул мафию. Он празднует это с Коё, она приносит неприлично дорогое шампанское и они сидят всю ночь в его гостиной. Смотрят кино, болтают о всяких пустяках и Чуя снова чувствует себя пятнадцатилетним мальчишкой, для которого она стала первым подобием семьи. С Дазаем они так и не видятся. Становится окончательно известно о его причастности к Детективному агентству и босс принимает это с пробирающей до мурашек улыбкой, ужасно напоминающей самого Осаму. Чуя долго всматривается в выведенные на проектор фотографии и, почему-то, не чувствует ничего. Этот Дазай, в светлом кремовом пальто и без бинтов на голове, дурачащийся с (видимо) ребятами из агентства, кажется ему совсем не знакомым. К концу осени с ним уже лично сталкиваются множество людей мафии в небольших конфликтах, в том числе Акутагава. Чуя долго молча курит впервые за полгода, медленно начиная осознавать, что они, похоже, оба сознательно избегают друг друга. А потом его отправляют на задание заграницу. Это оказывается любимая им Франция, которую Чуя, кажется, хотел посетить с тех самых пор, как понял, что вообще может себе это позволить. Так что он даже радуется, когда переговоры затягиваются. Со временем начинает холодать, Чуя снова кутается в плащ, но чувствует себя отлично. Ему как будто открыли форточку в душной комнате и он, наконец, может нормально дышать. Вдалеке от города, в котором провёл почти всю свою жизнь, от порта, привычного запаха моря и всего, что как-либо напоминало бы о прошлом. Рождество встречает на очередном деловом банкете, потягивая игристые вина и переговариваясь с потенциальными партнёрами, а потом смотрит на город с самого верха Эйфелевой башни. Получает поздравления от Коё и нескольких коллег, узнаёт, что к Акутагаве приставили помощницу, и всё ещё чувствует себя отлично. Ему свежо и спокойно внутри и к весне, всё-таки, снова начинает тянуть в родную Йокогаму.***
— Ты выглядишь лучше, отпуск пошёл тебе на пользу, — мягко улыбается Исо, шутливо толкая его в бок. Она попросила о встрече, как только он вернулся, и теперь они идут по парку у самого берега. Вокруг полно людей, бегают дети, держатся за руки парочки, кто-то выгуливает собаку, старики любуются сверкающим морем. Солнце клонится к закату и уже не припекает, только окрашивает небо над заливом в нежный розовый цвет. Чуя ловит себя на мысли, что мог бы остаться тут на целое «вечно», запрокинув голову и рассматривая прожилки листьев на слегка покачивающихся ветвях. — Думаю, да, — запоздало отвечает он. Последние полгода любой нормальный человек отпуском назвал бы разве что в шутку, но ей об этом знать не обязательно. Они садятся на лавку в тени, Исо подтягивает колени к груди, обхватывая их руками. На ней лёгкое шифоновое платье с длинными рукавами, развевающееся в такт ветвям, светлые волосы собраны в простой пучок. Такой она нравится Чуе гораздо больше — прелестно небрежная, очаровательная и... тёплая. Вся словно созданная только для таких прогулок. Чтобы солнце роняло на её лодыжки косые лучи. И абсолютно спокойная, когда говорит: — Я встретила одного парня. Собираюсь познакомиться с его родителями. Этим она тоже нравится — прямолинейностью. Никаких увиливаний и перевода стрелок, никакого гнусного манипулирования. Никаких побегов без единого слова. Чуе нравится думать, что, сложись всё иначе, они и правда могли бы составить пару. — Рад за тебя. Но за спиной Чуи сплошные ужасы, которые его и самого не приводят в восторг, но в которых он живёт. У него за спиной — опасно много сигарет, разрушающий внутренности Арахабаки, верность порту и всё больше новых шрамов. И залечивать его раны никогда не было её обязанностью. Поэтому он правда рад. Чуя благодарен за отрезвляющие слова после их первого раза и за кофе, за которым они иногда встречались. За то, что Исо всегда точно даёт понять, чего ждёт, что никогда не напрашивалась к нему домой и, тем более, не пыталась перевезти свои вещи. Исо улыбается. Чуя наблюдает, как ветер треплет выбившиеся золотые пряди, как её молочная кожа покрывается мелкими мурашками на плечах, на выдох, сорвавшийся с розовых губ. Вместе с трелью мобильника, возвращающей в реальность, на него наконец находит понимание о готовности вновь встретиться с Дазаем. Принимая вызов, Чуя получает сообщение о том, что Осаму схватили. Надо же, как вовремя. Сомнительно, конечно, что против его воли, но такого отличного шанса может больше не представиться. — Хорошие новости? Чуя снова переводит на неё глаза. Вероятно, он улыбался. Он предполагает, что не слишком дружелюбно, скорее предвкушающе-злобно, и тогда не совсем понятно, как она остаётся такой спокойной. — Вроде того, — он отрешённо пожимает плечами и буквально кожей чувствует — Исо понимает сразу. Она неодобрительно хмурится и собирается что-то сказать, но Чуя не даёт ей начать. — Передай своему парню, если сделает что-то не так — я ему нож по самые гланды запихну, — она коротко смеётся, прикрывая ладонью рот, и явно не воспринимает его слова достаточно серьёзно. А потом выдаёт: — Ты тоже. К щекам приливает кровь и Чуя внезапно осознаёт, насколько сильно она напоминает Коё.***
Воздух в подвале, где его бывшего напарника приковали к стене, просто отвратительный — сухой и затхлый, с окончательно устоявшимся запахом смеси крови и пота. Всё это бесконтрольно лезет в ноздри и глотку, Чуя никогда не привыкнет, но он, наверное, чувствует себя как дома. На снимках Дазай казался ему совсем другим, но вот он здесь, на вид повзрослевший и даже вытянувшийся ещё больше, а голос всё такой же самоуверенный и высокомерный, и глаза смотрят также безучастно, как раньше. Выражение лица Дазая бесценно. Сначала он удивлённо вскидывает голову на знакомый голос, потом его глаза расширяются, брови резко ползут вверх и губы боязливо растягиваются в стороны, обнажая сжатые зубы. Хочется его запечатлеть и повесить на стену, чтобы потом метать дротики. Ему, тем не менее, без труда удаётся вывести Накахару на эмоции, в одиночку обозначая характер их дальнейшего общения. Чуя осознаёт это, как и всегда, когда Осаму так делал, и всё равно поддаётся и принимает его правила. Его слегка ведёт от такой знакомой хищной улыбки. Всё в Дазае — от чересчур самоуверенного вида, до того факта, что он до сих пор отлично предугадывает любые его движения, — заставляет кровь быстрее бежать по венам. Он не думает обо всём, что хотел бы высказать, нанося удары. Они играют по правилам Дазая, по крайней мере в этот раз, потому что Чуя тоже считает, что оставить сейчас всё позади с пометкой «Не трогать» проще всего. И попросту прибить его. Но удивительным становится то, что рискует Дазай своей самовлюблённой задницей ради мальчишки-тигра, Накаджимы, который, судя по снимкам, сама невинность. «Молись, чтобы Акутагава его уже не убил, — думает Чуя, — уж он может наплевать и на деньги, и на приказы». При угрозах вокруг Осаму снова сгущается тьма, он почти видит её, бьющуюся в вене под остриём ножа. Он отлично знает Дазая — любовь к манипулированию не вывести из него ничем. И всё-таки, оказывается, знает недостаточно, раз он волнуется о ком-то. Дальнейшие события развиваются слишком стремительно. Гильдия заявляется в Йокогаму, создавая проблемы для них всех. Тот самый мальчик-тигр предлагает союз, — Чуя окончательно убеждается в его наивности, — а босс неожиданно соглашается. И вот его отправляют на помощь Дазаю. Чуя хотел бы возразить, но Дазай точно в одиночку не справится, а если в дополнение к Кью схватят ещё и его, то Гильдия будет вертеть ими, как захочет. Они снова работают вместе, возрождая Двойную тьму на одну ночь. Дазай в основном командует — у него, наверняка, даже пистолета теперь нет, он же за «хороших». Чуя слегка опасается накатывающих воспоминаний и того, с какой лёгкостью готов снова вверить свою жизнь в его руки. Он ведь стягивает перчатки и принимается шептать слова, вызывающие Порчу, едва Дазай об этом заикается. Тело — сплошная ноющая рана, когда Осаму соизволил остановить его. Со лба стекает кровь, голова гудит, и всё, о чём он может думать — чтобы Дазай донёс его хотя бы до точки эвакуации. Он вымотан ещё сильнее, чем раньше, организм совсем отвык за столь долгий перерыв. А мозг предательски подкидывает мысли о том, чтобы прижаться и слушать сквозь сон чужое сердцебиение, пока они будут ждать машину. Он злится на самого себя, просыпаясь через пару часов на том же месте в лесу. Конечно, с чего бы Дазаю это делать, они ведь даже не напарники. К тому же, ему ведь ещё Кью возвращать. Спасибо, хоть потрудился сложить вещи рядом. В груди всё равно обидно сдавливает, принося осознание, что ни хрена у него не получилось двигаться дальше. На следующий день Моби Дик падает в море, а он едет по высланному Дазаем адресу забирать Акутагаву, который ослушался приказа и чуть ранее попёрся туда за Тигром. Чуя считает это в высшей степени глупостью, но одно то, что не за Дазаем, уже радует. Он находит Акутагаву растянувшимся без сознания на причале и озадаченно втаскивает его на заднее сиденье. Приходит в себя тот по дороге обратно, заходится в сухом кашле, поднявшись, и растерянно осматривается. Чуя только усмехается, не оборачиваясь. — С пробуждением, спящая красавица. — Накахара-сан?.. — хрипло выдавливает тот. — Что произошло? — Это ты мне скажи. Чуя поворачивается к нему, пока они стоят на светофоре, потому что Акутагава подозрительно молчит. У него на лице легкое замешательство, смешанное с каким-то странным смущением — Чуя с удивлением обнаруживает, что вообще может это определить, — но он, всё-таки, отвечает: — Мы с Ац... с Тигром предотвратили падение дирижабля на город. — Это я знаю, — загорается зелёный и приходится вернуть внимание к дороге. — Почему ты лежал на причале? Акутагава фыркает и отворачивается к окну так резко, что едва не врезается в него носом. Он явно не намерен распространяться об этом и имеет на то полное право. Если понадобится, то босс сам его расколет, так что Чуя решает не настаивать. Погода просто замечательная, время близится к полудню, на горизонте мерцает море в солнечных лучах и ощущение, что с этого должна начинаться какая-то новая глава. Мимолётом приходит мысль, что если бы Дазай был на том корабле, Чуя бы выгрыз глотки всем, но вернул его напыщенную задницу на землю. Как бы тот не кичился самоубийством. Чуя уже десятки раз вытаскивал его из плена или просто неприятностей — чаще, конечно, это всё было частью плана, — но то, что он бы поступил так и сейчас, больно бьёт по самооценке. Что вообще нужно совершить, чтобы оставить их прошлое — в прошлом? И самое противное, что Дазай это сделал, не моргнув и глазом. У него ведь сейчас всё есть: деньги, статус и уважение в мафии, даже какое-то подобие подруги, готовой дать дельные советы; он может получить любую симпатичную девушку, если только захочет, и тогда точно будет всё. Его жизнь и правда пошла в гору в отсутствие Дазая. В их общем прошлом только темнота, ругань и неразборчивый секс, к которому вообще привело лишь то, что они были подростками с играющими гормонами, а вокруг — Портовая мафия, смерти, пытки и никого их возраста. — Это Дазай-сан, — вдруг бормочет с заднего сиденья Акутагава. Чуя уже успел позабыть о нём. — Что ''Дазай''? Он мнётся ещё с минуту, не отводя взгляд от окна, а потом нехотя продолжает: — Дазай-сан похвалил меня. Чуя смотрит на него в зеркало заднего вида с ощущением, что попал в какой-то анекдот. Жестокий анекдот. Ему очень не хочется переспрашивать, потому что Акутагава в отражении выглядит мрачнее тучи, но это выходит само собой. — Чего? — Дазай-сан, — медленно втягивает он воздух через нос, хмурясь уже так сильно, что на лбу пролегают морщины, и всё также глядит только на сменяющийся вид за окном. — Сказал, что я стал сильнее. Чуе требуется какое-то время на то, чтобы осознать сказанное и то, к чему он ведёт. Он нервно стучит пальцами по рулю, остерегаясь уточнять свою догадку. — Ты поэтому... — во рту сухо и хочется закурить. — В обморок свалился? Акутагава молчит и ещё сильнее вжимается в сиденье, но ответ тут и не нужен. Чёрные нити плаща предостерегающе вьются в воздухе, как будто атмосфера вокруг него сгущается. В салоне опять повисает тишина, однако в десятки раз напряжённее, нежели ранее. «Дазай, это же надо было довести ребёнка», — мыслено проклинает его Чуя, хотя Акутагава уже давно не ребёнок, да и только на пару лет его младше. До главного штаба мафии они доезжают, не обмениваясь больше ни словом.***
Конфликт с Шибусавой, собиравшим способности других эсперов, целиком и полностью подтверждает его неутешительные выводы по поводу самого себя, когда Чуя бросается из самолёта в самый ад, в центре которого Дазай — вероятно, уже мёртвый. Если всё так, то никто ему не поможет, Порча убьёт его, но он всё равно её применяет. Огромный змей вьётся внизу, а Чуя падает сквозь облака и по его коже расползаются красные узоры, неся за собой боль и разрушительную силу Арахабаки. И единственная мысль, пульсирующая в его порабощённом мозге — «Дазай, только попробуй сдохнуть, пока я тебе не врежу». Потом Дазай нагло укладывает его к себе на колени, впервые за четыре года, что-то говоря про ещё не развеявшийся туман, и водит рукой по его волосам. Никаких сил вырваться не хватает, и они как будто снова напарники. Обратно, конечно, всё равно не относит. А через несколько дней впервые приходит к нему в кошмарах. Чуе снится тёмный кабинет с панорамными окнами и Дазай, сидящий в конце длинного стола. Сам он стоит между Коё и Эйсом, застывшими с как можно более непроницаемыми лицами. Единственный источник света — лампа на краю стола, тускло подсвечивающая желтым светом лицо Осаму, его отросшие тёмные космы и острые скулы под исхудавшими щеками. Самое мерзкое — его глаза. Почерневшие, прищуренные, глядящие на всё безразлично и холодно из под опущенных ресниц. Он скрепляет пальцы в замок и улыбается им, — его зубы похожи на хорошо заточенные осиные колышки, — отчего Коё заметно напрягается. — Как вы знаете, Мори Огай покинул нас, — сообщает Дазай, не отрывая от них внимательного взгляда. По обе стороны от Чуи осторожное молчание, хотя каждый из них — любой, кто хоть как-либо был наслышан о Дазае, — знает, что это не просто уход. — Сам, или ты ему помог? — Чуя вздёргивает подбородок, с вызовом глядя на него. Что бы там ни болтали остальные, он не собирается роптать перед Осаму. — Ты в чём-то меня обвиняешь, Чуя? — Дазай снисходительно наклоняет голову к плечу. — Может, у тебя и доказательства есть? Приходится лишь стиснуть зубы. Любой, кто попытается подкопаться к нему, скорее наступит себе на горло. Чуя уверен — Дазай подчистил всё настолько тщательно, что и за тысячу лет не придерёшься. И при этом знает на все сто процентов — это он разобрался с Мори. Воздух вокруг Осаму дрожит и темнота стоит за его спиной, обретшая физическую форму, положив руки ему на плечи. — Теперь я — босс Портовой мафии, Чуя. Тебе придётся склониться. Ему очень хочется врезать по этой самодовольной роже. От голоса, сладко смакующего каждый слог, мешающего невинную интонацию с откровенными угрозами, тянет перехватить его горло и сжимать, пока тот не перестанет дёргать длинными безобразными конечностями. Но вместо этого Чуя только шумно вбирает носом воздух и опускается на одно колено вслед за своими спутниками. Он слышит, как Дазай не спеша поднимается со своего места и обходит стол, становясь рядом. Затем наклоняется и цепляет тонкими холодными пальцами за подбородок, заставляя поднять на себя глаза. — Чувствую, мы сработаемся, — произносит прямо ему в лицо, тёплым дыханием обдавая кожу. Кровь, кажущаяся совсем чёрной, стекает по полу к ногам, обволакивает его ступни, пробирается в обувь и под ткань брюк. Она тёплая и вязкая. Но никто кроме него не обращает на неё внимания. Он моргает, и оказывается за спиной Дазая, раздающего приказы. Сам Чуя — глава службы охраны, прикованный к нему едва ли не хирургически. Напротив них Рюноске, Гин и Тачихара, двоих из которых ожидает задание, которое Чуя не может назвать никак иначе, кроме как чистым самоубийством. Он смотрит на старшего Акутагаву, застывшего с совершенно мёртвым взглядом и с синяками под глазами, похожими на глубокие провалы. Ему данная миссия не грозит, это ясно как день. Это всё — проверка, стремление показать, что ничего им не принадлежит и они не принадлежат даже сами себе. Единственный, чьё мнение здесь что-то значит — Дазай. И если в его интересах использовать сестру Рюноске в качестве пушечного мяса, тот это сделает. А Чуя не позволит им и слова сказать против, потому что этот же Дазай хочет, чтобы он был его правой рукой. И ему настолько же плевать, что по этому поводу думает сам Накахара, как и на то, что все присутствующие в этом кабинете искренне его ненавидят. Потому что Дазай Осаму — босс Портовой мафии, сгущающий пространство вокруг себя, как одна из маленьких чёрных дыр, которые создаёт Чуя. И потому что желает развлечься. Чуя моргает снова и оказывается в каких-то катакомбах. Запястья на этот раз прикованы к стене, а Дазай стоит напротив, всё также окружённый тьмой, сочащейся из его кожи. Он пытается сорвать оковы, но Смутная печаль совсем не отзывается. Вместо неё накатывает тошнота и сердце заходится в бешеном ритме. Осаму задумчиво крутит в руках нож, отвлечённо глядя куда-то в пустоту. На лезвии и резиновых перчатках на его руках кровь и, делая болезненный вдох, Чуя понимает, что она принадлежит ему. Его голова слабо соображает и левый глаз начинает заплывать. Вполне вероятно, что на нём живого места нет. Дазай презрительно сощуривается и поджимает губы, снова сосредотачивая на нём взгляд. — Ты очень меня разочаровал, Чуя, — почти шёпотом произносит он. Накахаре требуется собрать все силы, чтобы с отвращением выплюнуть: — Иди нахуй. И получает в ответ пощёчину, резанувшую по недавним ранам. В следующий момент Дазай хватает его за волосы, вздёргивает голову вверх и внимательно осматривает. Убрав нож в карман плаща, он стягивает зубами перчатку со свободной руки, бросает её на каменный пол и бережно обводит большим пальцем синяк под глазом. Какая забота, Чую бы точно стошнило, если бы он хоть что-то ел в последние дни. Опустив ладонь ниже, Осаму фиксирует его за подбородок, отводя в сторону, и утыкается носом между ключицей и шеей. Нежными, отрывистыми прикосновениями ведёт губами вверх, то оставляя влажные следы языком и затем холодно выдыхая на них, то кусая в самых чувствительных местах в явном намерении оставить след. Чуя вздрагивает, не имея сил сопротивляться, когда Дазай прихватывает кожу зубами в месте им же нанесённого пореза и коротко слизывает выступившую неровную струйку крови, огибающую уже успевшую образоваться корку. От него несёт порохом, ртутью, безжалостностью — Чуя не знает, как это возможно, но именно этот свербящий запах он ощущает. — Где Коё? — спрашивает его о действительно важном. Осаму досадливо хмурится. — Надо было думать о ней до того, как устраивать этот маленький заговор. Не волнуйся, я велю положить вас рядышком. И пока Чую пробирает изнутри холод, он вынимает пистолет и прижимает дуло в центр взмокшего лба, оторвавшись от шеи и выпустив волосы из хватки, чтобы смотреть прямо в лицо. — Хотя не могу обещать, что не оставлю тебя висеть на этой стене. В последнее время у меня такая плохая память. И когда он стреляет, глаза его всё такие же — спокойные и отчуждённые. Чуя просыпается в своей кровати, жадно хватая ртом воздух и сжав одеяло в руках до побеления костяшек. В груди больно, как будто он задыхается, а от пота по всему телу липкий холод. Смотря в потолок, он медленно приходит в себя. Дыхание восстанавливается и нужно выпить. Чуя перебирает на кухне все свои запасы, но там ожидаемо только вино, а ему нужно совсем другое. Тогда он одевается и едет в бар. Прошло совсем немного времени, разрушения в городе ещё восстанавливают, но эта часть не пострадала. Чуя останавливается перед входом, пристально глядя на подсвеченную вывеску и всё ещё не решаясь войти. Делает глубокий вдох и толкает дверь, колокольчик над ней звенит, он слышит протяжное «Мяу!» и с удивлением наблюдает за кошкой, спрыгнувшей с одного из барных стульев. В зале абсолютно пусто, из колонок звучит успокаивающий джаз и всё тонет в мягком жёлтом свете. Чуя ведёт пальцами по столешнице, вспоминая фотографию, определённо сделанную прямо тут, пока пожилой бармен протирает очередной стакан. — Чего желаете? — Виски, — от Дазая всегда пахло им, когда он возвращался. Чуя ни разу здесь не был — ни до, ни после, — и теперь кажется, что он оскверняет тут всё одним своим присутствием. Бар «Люпин» всегда относился к той части жизни Дазая, к которой его не подпускали. Той части, после которой Дазай лежал на постели и молча улыбался, глядя в потолок — не как обычно, а удивительно искренне. Той части, о которой Чуя порой получал информацию, если они вместе напивались, или иногда по случайности — когда болтали о чём попало. А теперь он здесь, допивает третий бокал виски, потому что нуждается в прямом подтверждении, что существовало хоть что-то, что не позволило бы Дазаю стать таким, как из его кошмара. Его ледяной взгляд до сих пор стоит перед глазами и Чуя с силой зажмуривается, в надежде прогнать его. Снова звенит колокольчик и со стороны лестницы раздаётся знакомый голос: — Чуя, какая встреча, не знал, что ты тоже здесь бываешь, — в любой другой день он бы порадовался, что сумел застать Дазая врасплох, но сейчас хватает сил лишь на усталый вздох, когда он садится рядом. — Тц, ты что, каждый вечер тут проводишь? — Нет, просто не повезло, — удручённо произносит он, вскидывая руки, на что Чуя закатывает глаза. — Мне стаканчик моющего средства. — Всё ещё не подаём. — Эх, — Дазай вздыхает и делает один оборот на стуле. — Тогда тоже виски. Делая глоток, Чуя боковым зрением невольно осматривает его. На Дазае уже ставшее привычным пальто и жилет с рубашкой под ним, а из под воротника как и прежде выглядывают бинты. Все его движения медленные, ленивые, и он кажется совершенно расслабленным. Однако так Чуя не может заглянуть ему в глаза, но и хватать его, останавливая лицо напротив своего, не будет. Дазай заглядывает в бумажник, тянет легкомысленное «Упс» и заискивающе оборачивается к нему: — Малыш Чу, может, угостишь? — Назовёшь меня так ещё раз — и пить алкоголь следующие полгода не сможешь. — Идёт! — резко хлопает он по столу так, что Чуя едва не роняет свой стакан от неожиданности. — Бармен, запишите на счёт этого парня в безвкусной шляпе! — и ещё раз крутится на стуле. — Как же ты бесишь, — хочется пнуть по ножке барного стула и сбросить Дазая на пол, но Чуя удерживается, обращая внимание на другое: — Неужели в вашем агентстве так мало платят? — подпирает щеку тыльной стороной ладони, провокационно склонив голову. — Ну, и какого стать нищебродом? Он помнит, что Дазай имел привычку раскупать всякий хлам и притаскивать к нему в дом с восторженным видом. И никогда не имел привычки считать деньги. Вряд ли сейчас это изменилось. — Ты даже не представляешь, — Дазай сокрушённо роняет голову на барную стойку и принимается стучать указательным пальцем по куску льда в бокале, то и дело опуская его на дно. — Я уже трижды занял у Куникиды в этом месяце, а Ёсано-сан вовсе отказывается давать мне денег, утверждая, что я «бесцельно растрачиваю всё на ерунду». И это цитата, между прочим. Обязательно нужно пожать этой женщине руку. Чуя наблюдает за ним, не отрываясь. От выпитого его начинает вести и в желтоватом свете чужая фигура кажется не такой тёмной, как обычно. Со спины виден приоткрытый участок бледной кожи на шее, острые лопатки заметно выделяются под одеждой. — Надо было оставаться в мафии, — произносит Чуя, осознавая это слишком поздно. Дазай замирает, остановив палец над стаканом. Он молчит, и Чуя не хочет, чтобы он что-то говорил. Мало того, что они уже негласно решили не касаться этой темы напрямую, а ему просто развязал язык алкоголь, так Чуя теперь ещё и не уверен, что сказал сейчас что-то... правильное. Он вдруг слышит собственное быстро бьющееся сердце, которое кажется слишком громким в тишине бара, и в горле встаёт неприятный ком. Молчи, Дазай, и даже не оборачивайся. Только попробуй обернуться. Взяв себя в руки, Чуя залпом допивает остаток в бокале и резко поворачивается на стуле влево, облокачиваясь локтем на стол. — Уверен, у них здесь отличная текила. Не хочешь опробовать? — кивает он на боковую к стойке стену, вдоль которой тянется бар, полный самого разного алкоголя. — Прямо как в тот раз, когда ты сорвал нам слежку за контрабандистами. Дазай медленно поднимается и выглядывает из-за его плеча. — Я помню, что это ты сорвал мне отличную попытку суицида. — Я? Не смеши. Тебя откачивали всем залом, но я в этом не участвовал, — ложь. Они оба это знают. Это Чуя срезал верёвку с потолочной балки прямо посреди ночного клуба и проверял, целы ли позвонки, а потом делал непрямой массаж сердца пока не приехала скорая. И слежка тоже была сорвана — он тогда впервые наблюдал, как Мори отчитывал Дазая, ведь противники засели на дно и дело встало на месяцы. — То есть это не ты плакался, как маленькая девчонка? — Мог бы только потому, что твои похороны отложились. — Оу, как мило, — мурлычет Дазай, и Чуя готов ударить себе по лбу за то, что забыл, что у Осаму совсем другие приоритеты. Очень странно говорить с Дазаем вот так, когда они не пытаются другу другу навредить и даже не находятся в непосредственной близости от сражения. Он ещё может кое-как принять необходимость время от времени работать вместе, если того требуют обстоятельства, даже подчиняться его хитросплетённым планам. Но вот это вот всё уже слишком. Они не должны выпивать вместе и болтать о прошлом словно старые друзья — которыми они никогда не были. Чуя вообще затрудняется ответить, что это было — что-то между выгодным сотрудничеством и взаимной неприязнью, но точно не дружба. И всё, что ему сейчас нужно от Дазая — это убедиться, что эта собака сутулая не похожа на образ из его сна. Он цедит очередной бокал, пока Дазай всё ещё играется с первым, отослав бармена в комнату для персонала, на что Чуя вопросительно выгнул бровь. — Ты себе печень посадишь, — голос Осаму равнодушный и апатичный. — Заработаешь цирроз или сердечную недостаточность. Смерть может быть весьма болезненной. — Это не твоё дело, Дазай. Да и в твоём агентстве только обрадуются, если избавятся от правой руки босса мафии. — Я ведь о тебе беспокоюсь, — с наигранной досадой говорит он, на что Чуя лишь фыркает. — Ну да, как же. — Конечно, — Дазай разворачивается корпусом к нему и нагло его рассматривает, чуть склонив голову набок. — Мы в ответе за тех, кого приручили, а ты ведь мой пёс. Чуя хватает его за воротник рубашки, заставляя податься вперёд, и рычит прямо в лицо: — Послушай, Дазай, у меня и без того плохое настроение. Если хочешь, чтобы я тебе что-нибудь сломал, то так и скажи. Уголки губ Осаму, дрогнув, тут же ползут вверх, расходясь в снисходительной улыбке, словно он говорит с совершенно несмышлёным ребёнком, греющим настолько наивные мысли о какой-то абсолютно очевидной вещи, что впору потрепать его по голове. Весь его расслабленный вид, не выдающий никакого дискомфорта по поводу давящей на шею ткани и прозвучавшей угрозы, добавляет очередной балл в шкалу раздражения Чуи. Дазай наклоняется ещё ниже, почти не оставляя расстояния между их лицами, и следующие его слова Чуя ощущает тёплым выдохом на своей коже: — Я хочу двойное самоубийство, — невозмутимо продолжает он. Снимает со стола свой бокал и спокойно отпивает. — Но такой способ мне не подходит. Не совсем понятно, предложение это, или же Чуе стоит снова пожелать ему удачи в поисках такой же бестолковой суицидальной девицы. Тем не менее, память совсем некстати вытаскивает на свет тот факт, что во времена их партнёрства Осаму несколько раз пытался втянуть его в свои игры со смертью, и желание ему врезать почти сходит на нет. Чуя ослабляет хватку и чуть отстраняется, не возвращаясь, однако, в прежнее положение. — Не надейся, я с тобой в петлю не полезу. — Но Чуя, ты ведь вылитая богатенькая дерзкая девочка, мы бы смотрелись очень красиво! Он смотрит на Дазая скептично и устало. Осаму весь светится каким-то подозрительным довольством, которое только сильнее выделяется приятным для глаз освещением бара. Тёмные волосы обрамляют его лицо, на левой щеке виднеется едва заметный шрам с одного из их последних заданий ещё в мафии, а уголки губ слегка приподняты, совсем делая его похожим на представителя кошачьих. Черты лица менее угловатые, нежели Накахара помнит, а взгляд слегка насмешливый, предвкушающий что-то, что он уже просчитал, а Чуя пока нет; совсем не заставляющий ёжиться от мнимого холода на коже и это приносит некое подобие облегчения. Алкоголь бьёт в голову, он и правда выпил сегодня больше, чем стоило. Смотря на Дазая, он видит только тонкую полосочку тени вокруг него, не имеющую ничего общего с вязкой чернотой из кошмара. Вместо этого Чуя подмечает лёгкий сандаловый аромат с терпкими цитрусовыми нотами — одеколон приятный, хоть и не из самых дорогих. Почему он вообще обратил на это внимание?.. Мысли начинают плыть, и Чуя краем сознания понимает, что собирается сотворить какую-то безрассудную глупость, но алкоголь делает своё дело и ему становится откровенно плевать на благоразумие. Всё окончательно сводится к Дазаю, который только горячо выдыхает в последнее мгновение, довольно хмыкнув, и хотелось бы сказать, какой же он ублюдок, но Чуя уже целует его, закрыв глаза. Слишком настойчиво, слишком отчаянно, забываясь с каждым вдохом, словно пытается сбежать от своих кошмаров, отпечатавшихся под веками. Отчасти так и есть. Дышать тяжело, думать — ещё сложнее. Что-то совсем тёплое пульсирует внутри и это совсем не похоже на чёрное пламя Арахабаки или выпитый виски, потому что трепетно согревает его, разливаясь под кожей, а не пытается поглотить. Дазай отвечает, приоткрывая рот, когда Чуя легко прикусывает его за нижнюю губу, и сам толкается языком, перехватывая инициативу. Поцелуй получается жарким, посылающим приятные импульсы во всё тело, и с привкусом виски, который они только что пили, но отнюдь не грубым. Хочется больше. Хочется соскользнуть со стула или притянуть Осаму полностью к себе — между ними слишком большое расстояние. Он ведёт слегка подрагивающими ладонями по шее, чувствуя чужой участившийся пульс там, где бинты заканчиваются. Это пьянит ещё больше, заставляя поверить, что Дазаю тоже нравится. Что ему не плевать. Дазай его не касается, всё ещё держа в одной руке стакан, а второй упираясь в край барной стойки. Это слегка досаждает, но не достаточно, чтобы прекратить. Чуя поднимает левую руку ещё выше, очерчивает большим пальцем скулу и зарывается в волосы. Когда он делал так в последний раз, пальцы путались в бинтах, которые Дазай почти не снимал с момента их знакомства, и теперь это очередное напоминание о прошедших годах. Но плевать, потому что касаться его за ухом и сжимать волосы в кулак на затылке, выбивая тихий полу-стон, слишком приятно. Плечи и шея начинают ныть из-за неудобной позы и приходится нехотя отстраниться. Дазай довольно смотрит на него, приоткрыв глаза и облизнув губы, взъерошенный и притягательный. Безумный сам и сводящий с ума. А потом говорит: — К тебе или ко мне? И это действует на Чую как ведро ледяной воды. Он отталкивает Осаму, едва контролируя силу, но тот удерживается на стуле. Чуя отворачивается, допивает виски с растаявшим куском льда и громко приземляет стакан обратно. Его, кажется, немного трясёт. В голове вдруг проясняется, как будто он и не пил, и об алкоголе дают знать только не совсем уверенные движения. Руки чешутся врезать Дазаю, но сейчас он точно увернётся. Резко поднявшись, он выкладывает на барную стойку деньги и закидывает плащ на плечо, направляясь к двери. Дазай выглядит озадаченно. — Проводить тебя? В таком состоянии опасно... — Такси возьму, — отрезает Накахара. — И до кровати сам доберешься? — с насмешкой звучит позади. Чуя готов разнести здесь всё в пыль. — Отъебись, Дазай, — шипит он, хватаясь за ручку двери. — Иди сними себе кого-нибудь, если яица чешутся, — Дазай мог бы возразить, что это, вообще-то, Чуя его поцеловал, а не наоборот, но дверь уже громко хлопает, разнося по бару перезвон колокольчиков. Он уверен, что Осаму остался сидеть, самодовольно улыбаясь. Всё внутри болит. Под кожу как будто вкололи яд, который определённо должен его убить. На улице уже начинает светать, Чуя ловит такси, потому что даже переставлять ноги сложно. Грудная клетка наливается невыносимой тяжестью и хочется распороть её ногтями, чтобы, наконец, вдохнуть спокойно. Возможно и против остального поможет. Но Чуя ещё способен отдавать себе отчёт в своих действиях и не впадать в безумство. Он почти из принципа сам выбирается из машины, хотя водитель предлагает помощь, и добирается до своей двери. Дома до него окончательно доходит осознание того, что только что произошло. Они целовались, Чуя сам его поцеловал. Более того, ещё немного — и они бы переспали, а Чуя бы потом собирал осколки себя весь остаток жизни. У него ещё есть гордость, и за пределами всего, что касается работы, он больше не поведётся на манипуляции Дазая. Всё внутри болит: желудок начинает выворачивать, голова готова расколоться пополам, перед глазами плывёт. Сильнее только чувство отвращения к себе, примешивающееся к тошноте. Почему он продолжает вновь и вновь влезать в это дерьмо?.. В голову бесконтрольно лезут мысли о их первом поцелуе и это точно не самые его приятные воспоминания. Но даже они лучше того, что случилось сегодня. Тогда пришлось прикрыть нос рукой, входя в комнату бункера, где Дазай допрашивал заложника. Наводка, которую они получили, оказалось ложной — верхушки противостоящей им группировки здесь не было, а из исполнителей в живых остался только один, так-как они действовали не слишком предусмотрительно, врываясь туда. Теперь оставалось только надеяться, что из него удастся вытащить хоть что-то полезное. Когда он вошёл, Дазай уже стоял у стены, спрятав руки в карманы и отчуждённо глядя в никуда. Заложник, которого они привязали к стулу, находился без сознания. Его запястья, закреплённые на подлокотниках, были разодраны, как и правое плечо вплоть до ключицы. Голова опущена, но короткие волосы не скрывали лицо и ярко поблескивала кровь вокруг губ и на подбородке. Чуя только коротко взглянул на него. Они с Дазаем одногодки и оба тогда едва перешагнули порог шестнадцати, но совершали вещи, которые их ровесников привели бы в ужас. — Ну как? — произнёс Чуя, не отнимая ладонь от лица. Дазай медленно поднял на него глаза и досадливо цокнул языком. — Он себя убил. Его рвёт весь следующий час. Чуя проводит его в туалете над унитазом, не в силах сдвинуться, и лишь старается держать дрожащей рукой волосы как можно выше. Сейчас их точно хочется отрезать. Он ведь знал, что легко напивается, несмотря на своё пристрастие к вину. Боль не утихает и он разбивает белоснежный кафель в нескольких местах на полу. — Что? — мрачно переспросил Чуя. Взглянув на него, как на полного идиота, Дазай вздохнул и принялся объяснять, демонстративно загибая пальцы: — Ну, смотри, если откусить себе язык, то можно... — Я знаю, что можно! — Чуя схватил его за лацканы пиджака и дёрнул на себя. — Это был наш последний шанс, какого хрена ты за ним не следил!.. От неожиданности он распахнул глаза, когда Осаму резко подался вперёд, накрывая его губы своими. Рядом покоился труп, тесная комната в бункере пропахла криками боли и кровью, и руки Дазая, лёгшие на его бёдра, тоже испачканы в ней. С Дазаем всегда было сложно. Это же элементарно — держаться от него как можно дальше, но даже его собственная способность предательски привязывала его к Осаму. Горло жжёт, и ощущение, что из него уже выкачали всё, что он когда-либо ел. Чуя чувствует себя мальчиком, впервые попробовавшим алкоголь. Дазай на удивление плохо целовался, как самый обыкновенный подросток, впервые тычащийся в чужой рот, но пытающийся строить из себя альфа-самца, грубо прижимаясь к губам и наваливаясь со всем напором. Это так до абсурдного смешно не вязалось с его обольстительностью и со всеми двусмысленными намёками, на которые он был щедр до этого, что Чуе до боли в суставах хотелось высмеять его якобы взрослость. Для него самого, проведшего годы своей юности в трущобах в заботе о таких же потерянных, как и он сам, поцелуи давно перестали быть чем-то секретным. Чуя даже не уверен, что сможет вспомнить, с кем был первый. Он, может быть, мог бы научить Дазая, постоянно посмеиваясь над ним, потому что такое удаётся редко. Но они стояли в бункере, где недавно перебили с два десятка человек, а рядом привязанный к стулу труп, кровь которого Дазай размазывал по его коже, забираясь холодными пальцами под майку. И даже Чуя не настолько циничен. Толкнув его в грудь, Чуя сам отшатнулся на несколько шагов назад. — Омерзительно, — подразумевая под этим сразу всё. — Это очень грубо, я, знаешь ли, могу и обидеться, — Дазай только пожал плечами и быстро провёл языком по губам, улыбаясь. — Не будь таким доверчивым, Чуя. Разумеется, я успел вытащить из него информацию, — почти пропел он чересчур сладостным театральным голосом, от которого Чую едва не тошнило. — За кого ты меня принимаешь? — За мудака, — помедлив, он всё же добавил, не смея отказать себе в таком удовольствии: — не умеющего целоваться. — Зато я отлично запоминаю информацию. И вопрос сейчас лишь в том — от тебя или от кого-то другого, — вид у Дазая ещё нахальнее обычного, и Чуя с каким-то смущающим осознанием подумал, что сейчас кроме него не от кого. Разве что шлюхи в заведениях Коё могут подсобить. И за то, что Дазай даже мысленно посмел поставить его в один с ними список, впору было пробить его телом стену. За окнами уже совсем светло, когда его, наконец, отпускает. Чуя заворачивается в одеяло с головой, подтянув колени к груди, и желает, чтобы его не трогали ближайшие пару лет. Своя квартира впервые кажется такой пустой, но он бы сейчас не впустил сюда даже Коё. Все слова и события перемешиваются в его голове как в блендере, выдавая отвратительную вязкую смесь, отравляющую его всё больше. Сопротивляться ей совсем нет сил, тело изнеможённое. Он правда может угробить своё здоровье такими темпами. Но каким-то мимолётным мстительным порывом хочется поступить именно так, просто назло Дазаю. Он, конечно, не расстроится также, как от смерти Оды. Но, может, хотя бы будет задет тем, что даже Чуе удалось самоубийство, а он до сих пор мучается с выбором. Их первый раз был уже не таким грязным, хотя не менее сумбурным. Чуть меньше, чем через полгода, незадолго до того, как Дазая повысили. После нескольких месяцев зажиманий по углам и повторяющихся слишком прямых предложений, после которых любой нормальный человек подал бы на Дазая иск за домогательства. Но Чуя, похоже, заразился от него вирусом психопата. Честно говоря, не одному Дазаю хотелось. Они оба были одни и постоянно находились рядом, прикрывая другу другу спину. И этого оказалось достаточно, чтобы Чуя позволил уложить себя на лопатки после очередной партии в карты. Они находились в мотеле на окраине города, посланные туда для очередного задания. И у Дазая, до жути предусмотрительного, в сумке ''случайно'' оказались новенький тюбик лубриканта и упаковка презервативов. Чуя сжимал волосы на его затылке и елозил спиной по стене, шумно дышал и позволял льнуть к открытой шее. Осаму оттягивал кожу зубами, а затем зализывал покраснения, оставляя так много своих знаков на теле, как мог. После этого ещё долгое время пришлось скрывать их под одеждой, а Дазай посмеивался каждый раз, когда он натягивал воротник повыше. Осаму уже отлично целовался к тому времени, вылизывая изо рта остатки сладкого, что они брали в дорогу. Чуя вполне мог приписать это к своим заслугам. Внизу живота скручивался в тугой узел томительный жар и хотелось поскорее вытянуть из под его ремня рубашку и коснуться распалённой кожи. Они, на самом деле, всего лишь делали одолжение друг другу, но Чуя может вспомнить каждое гребаное прикосновение и успокаивающий шёпот на своё ухо вместе с тем, как Дазай стягивал с него перчатки, забираясь под них пальцами. Он сделал это в последнюю очередь, уже толкаясь внутри и хрипло постанывая в поцелуй. Это казалось каким-то странным фетишем, но Чуя не имел ничего против. Они ничего не были должны друг другу и это закономерно устраивало их обоих. Не было никаких претензий и возмущённых криков, когда несколько позже Дазай начал отвечать на восхищённые девичьи взгляды, пользуясь тем, что явно им нравился, а Чуя пустился в эксперименты. Это было нормально для них, даже когда Осаму практически перебрался в его квартиру. Однако... Чуя ничего не помнит о своём первом поцелуе, где-то в городе-кратере Сурибачи — возможно, с кем-то из Овец, а может, с кем угодно другим. Но помнит каждый свой рваный вдох, когда Дазай вёл пальцами по покрывшейся мурашками коже, и каждый выдох, когда выгибался навстречу.