О вашей красоте в стихах молчу И, чувствуя глубокое смущенье, Хочу исправить это упущенье И к первой встрече памятью лечу. Но вижу — бремя мне не по плечу, Тут не поможет всё моё уменье, И знает, что бессильно, вдохновенье, И я его напрасно горячу. Не раз преисполнялся я отваги, Но звуки из груди не вырывались. Кто я такой, чтоб взмыть в такую высь? Не раз перо я подносил к бумаге, Но и рука, и разум мой сдавались На первом слове. И опять сдались.
Когда вода достигает низкого потолка, они делают судорожный вдох, проталкивая в лёгкие последнюю дозу воздуха, целуя шершавую штукатурку потолка. Холод сковывает тело, затапливает грудь, и Акааши ничего не видит в кромешной тьме, но чувствует, как Бокуто слепо натыкается на него под водой, притягивает к себе, вжимает в объятия. И то, что дышать больше нечем, вовсе не важно. Жаль только, что он не может в последний раз насытиться его запахом. Жаль только, что последний вдох — это не Бокуто, а вода. Она вгрызается в горло ледяными лезвиями, царапает трахеи, раздирает на части лёгкие, заполняет их, заполняет голову, и сознание тонет, расплывается болью, и это вовсе не страшно, правда, совсем не страшно… И это неправда, что перед смертью вся жизнь проносится перед глазами, потому что перед глазами всегда только Он, перед глазами бесконечные школьные коридоры, не имеющие никакого смысла, если не сталкиваться в них с Бокуто. Перед глазами листовки, с которых сползает поплывшими чернилами улыбка и расплываются буквы, теряя очертания и обретая новые: «Нашёлся». Перед глазами лесной костёр, в ушах кровью стучит пьяный смех, и Бокуто стелит свою куртку: садись рядом. Перед глазами спортзал Фукуродани, из которого Котаро спешит убежать в бурю, потому что его мама забыла дома ключи. Перед глазами его спина в дверном проёме, а в горле — окрик: «Постой!» «Я пойду с тобой». Акааши чувствует, как студёная вода подхватывает его невесомостью, окутывает пустотой, и ничего больше не имеет значения. Ничего никогда не имело значения, кроме Бокуто Котаро и его объятий, которые безвольно размыкаются, расплываются, растворяются во тьме.***
Сознание возвращается одним толчком вбившегося в лёгкие воздуха, и Акааши кашляет, давится реальностью, сплёвывает вязкое спокойствие. Кажется, кто-то хлопает его по спине. Держит за плечо. Он рухнул в колодец? Неужели и правда рухнул?.. Кейджи трясёт от сводящего скулы холода. Боже, почему так зябко, почему так темно?.. — Акааши? Ты как? Ты тут, со мной? Да? Хорошо. Бокуто смотрит на него с тревогой и заботой. Бокуто смотрит на него. Бокуто. — Бо… Кх!.. — Акааши снова давится кашлем, сгибается, сжимается весь, беспорядочно хватаясь за влажные листья. Лес, колодец и Бокуто, склонившийся над ним. Всё это уже было, не правда ли? Всё это уже… Акааши смотрит на небо, где безразлично выглядывает из-за мутных облаков луна. Самый обычный лес окружает их неровным шумом. Где-то вдалеке гудит автомагистраль. — Мы?.. — Да. Акааши оглядывается по сторонам, ища вокруг жадные щупы густого тумана, но реальность бескрайней скукой растекается по земле от горизонта до горизонта. Кейджи вдруг понимает, что время — оно тоже осязаемо, и сейчас оно безмятежно течёт сквозь них. Бокуто помогает ему подняться, и вместе они с суеверной, зачарованной осторожностью подходят к колодцу. Ждут. Ждут долго, всматриваются в мутную глубину, от которой тяжело и едко пахнет застоявшейся водой. Ждут, пока не становится очевидным: больше оттуда никто не вынырнет. Котаро сжимает его руку в своей. — Они не вернутся, да? Кейджи молчаливо качает головой: нет, не вернутся. — Идёмте, — говорит он. — Но… — Доверьтесь мне, Бокуто-сан. И это, наверное, какое-то особое заклинание, действующее безотказно, потому что Бокуто уязвимо кивает и, постоянно оглядываясь, плетётся следом за Акааши, который уверенно идёт по тропинке, исхоженной им вдоль и поперёк. Идёт домой. Они молчат всю дорогу, боясь потревожить пустоту финала, нет, пустоту новой страницы. Одинокий дом встречает их выстуженными стенами и матовой тьмой окон, за которыми никто никого не ждёт. Акааши помнит, под каким камнем мама хранила запасной ключ, и он, ржавый, но целый, неохотно проворачивается в двери. Внутри пахнет пылью и запустением, пахнет заброшенными воспоминаниями, но этот запах приятно оседает в лёгких, не давит хосписом, не режет кварцем и фенолом. Просто дом. Просто место, где он когда-то жил. Акааши поднимается в свою комнату, чуть усмехаясь, когда ступеньки лестницы неприветливо скрипят под ногами предсказуемым клише, которого он так старательно избегал. Коридор не растягивается лабиринтом, а заканчивается самой обыкновенной дверью, и Кейджи впервые за шесть лет заходит в свою старую комнату, благодаря себя за фатальность и категоричность: уезжая, он не забрал отсюда ни одной вещи. Всё оставил. — Берите столько книг, сколько сможете унести, — говорит он Бокуто и подходит к полкам, заставленным разномастными корешками: Кэролл, Лавкрафт, Браун, Хаксли, Хемингуэй, Брэдберри, Оруэлл, Роулинг, Достоевский, Уайльд, Сэлинджер, Этвуд, Ремарк, Дюма, Шекспир… Как славно, что в детстве он поглощал всё без разбора, пробовал, смаковал на вкус, слепым котёнком тыкался в слова, выискивая те самые, которые стиснут сердце и расползутся дрожью внутри. Они выходят из дома с нестройными башнями книг в руках, а Бокуто к тому же держит в зубах чернильную ручку — кажется, ту самую, которой Акааши выводил иероглифы в чёрной тетради. Они не боятся не найти дорогу к колодцу, потому что разве можно такое забыть?.. Разве можно не вернуться туда интуитивно, магнитно, словно компас под рёбрами раскручивает стрелки в сторону каменного жерла, таящего в себе неизведанные миры? По дороге они натыкаются на несколько небрежно пришпиленных к дереву листовок, с которых на них смотрит серьёзный и безразличный Акааши Кейджи, которого мир потерял и теперь разыскивает. Судя по пожелтевшим уголкам и поплывшим чернилам, уже давно. Но с этим они разберутся позже. Колодец стоит на том же месте, и находят они его легко, словно он им позволяет. Словно он их ждал. Акааши подходит к нему и сбрасывает в бездонную тьму книги: одна за одной они летят в жадно распахнутую глотку, тонут в вязком мраке. Бокуто с сомнением рассматривает дешево-кровавую обложку потрёпанного томика Кинга и спрашивает: — Может, не будем кидать им ужастики? — Они познакомились в заброшенной психушке, — хмыкает Кейджи, забирая книгу и сбрасывая её в колодец. — Вы знаете Куроо лучше всех. Скажите, как быстро он заскучает в Хогвартсе и захочет отправиться истреблять полчища оживших мертвецов? Бокуто смеётся на вдохе, смеётся чуть хрипло и чуть тоскливо, но эта тоска имеет конец, эта тоска собирается влажным блеском в его глазах, дрожит каплями на его ресницах, и Акааши знает, что с такой тоской он справится: сцелует её с его лица, слижет солью и приласкает шепчущим обещанием счастливого конца. — А если они устанут от адреналина и опасности, у них всегда будет «Вино из одуванчиков», чтобы передохнуть, — говорит Кейджи, отправляя в колодец предпоследнюю книгу. Остаётся одна, и Бокуто открывает её с конца, нерешительно замирает, держа пальцами пустую страницу, будто спрашивая разрешения: можно? Акааши кивает: вам, Бокуто-сан, можно всё. Котаро с вкрадчивым треском вырывает последнюю страницу и задумчиво покусывает колпачок ручки, прежде чем начать писать. Кейджи с любопытством заглядывает ему через плечо и с улыбкой смотрит, как неровным размашистыми чёрточками складывается история. История о Бокуто Котаро, который вышел в бурю из школьного спортзала и попал в другой мир, где стал «самым крутецким вампиром, но вместо того, чтобы есть людей, он их спасал, так что в итоге стал народным героем, и все стали восхищаться им и устраивать фан-встречи, которые всегда проходили ночью в старинном замке». Бокуто складывает листок самолётиком и запускает его в насытившуюся глотку колодца. — Это для маленького Кейджи, — поясняет он, отряхивая ладони, словно они запачкались о слова. — Ему ведь тоже нужен свой я. — Очень нужен, — соглашается Акааши и берёт Бокуто за руку. Когда они выходят из леса, Кейджи думает о том, что обязательно запишет эту историю. Историю о колодце в лесу, о небе без луны, о доме без смеха, о двойниках из камня, об одной на двоих могиле, о психиатрической лечебнице, между стен которой вместо ужаса поселилась любовь. Всегда — любовь. Историю, в которую спустя годы они наверняка не поверят. Историю, которая сотрётся из их памяти, но останется чернилами на бумаге. Историю, которая имеет такой непривычный ему, такой счастливый……конец.