Очень, очень давно
Недостаточно. Ты можешь лучше. Ты способен на большее. Недоработал. Это все, что ты сделал? Я разочарован. Я ожидал большего от тебя. Никчемный. Бесполезный. Ленивый. Это будет преследовать его всю оставшуюся жизнь. Когда появлялось желание свернуться в комок, вцепиться в волосы, сунуть голову между коленей и орать, пока не охрипнешь, он всего лишь сжимал челюсть и говорил «да, отец». Когда хотелось взяться за фотоаппарат и погулять в одиночестве, выискивая удачный кадр, в бесчисленных маленьких улочках старого города, где наверняка найдется домашняя пекарня с самым вкусным после прогулки кофе — он шел на дополнительные занятия, курсы, семинары, обучения или просто перечитывал вызубренные до запятой учебники. Да и фотоаппарат оказался разбитым после того, как ему не хватило двух десятых балла для еще одного первого места. Его всегда будет недостаточно. Его жизнь ему не принадлежала. Лучшая школа, престижный университет, специальность, круг общения, книги и фильмы, хобби, отдых — все выбирал отец. Полковник Чон был жесток, одержим дисциплиной, требовал с сына полного отчета и самостоятельности, но не давал вздохнуть лишний раз не по приказу. Первая мысль о том, чтобы сбежать из дома, пришла к мальчику в десять. Он понимал, что его все равно найдут, но хотя бы мечтать мог себе позволить. Он не ходил на детские праздники, не ездил на экскурсии с классом, не мог завести друзей, потому что очень сложно было объяснить ровесникам, зачем он все время обязан следовать приказам отца, если тот все равно его не видит. Он узнает, если Чонгук ослушается. И тогда будет плохо. Полковник никогда не поднимал руку на сына. Он просто запирал его в комнате, лишал еды и водил в туалет по часам. Все это вскрылось, когда мальчику исполнилось пятнадцать. Сослуживец отца зачем-то заходил к ним домой, и Чонгук попался ему на глаза. Ему было запрещено покидать свою комнату после восьми вечера, но он слишком хотел пить, а воды взять с собой забыл. И только надеялся, что пронесет как-нибудь, а если нет, да и черт с ним. Испуганный бледный мальчишка, и его отец, который шипел и дергал его за руку, как куклу, хотя было не за что — они породили много вопросов. Оказалось, что на службе на его отца неоднократно поступали жалобы, но почему-то все спускалось на тормозах. А новость о том, что полковник держит взаперти и издевается над собственным сыном, стала соломинкой, что переломила хребет верблюду. Стало известно о множестве эпизодов злоупотребления служебным положением, обмана и даже саботажа, полковник попал под суд, потом в тюрьму, а несовершеннолетний Чонгук, за неимением других родственников — сначала в приют временного содержания, до выяснения, а потом в специализированный интернат. Он помнит, как радовался тому, что наконец-то сможет смотреть телевизор по вечерам. Сейчас, спустя столько лет, он понимает, насколько ужасно это все было. Но это его прошлое, и долгое время оно тянуло его вниз стотонным камнем на шее. Директор интерната была замечательной женщиной. Мисс Хвиин, она обижалась, если воспитанники называли ее по-другому, знала по именам каждого, и переживала как за своих. Штатный психолог мало чем мог помочь, и мисс Хвиин охотно тратила свои вечера, чтобы выслушать детей, до которых не было дела даже собственным родителям. К ней ведь попадали не от хорошей жизни. Когда Чонгук немного освоился, пообщался с другими, и начал понимать, в каком мраке он жил, он задался вопросом почему. Ответить на него не мог никто, в том числе его привычные учебники, но в процессе перерывания местной библиотеки он наткнулся на книги по медицине. И пропал. Его всегда это завораживало. Хоть его маму и не смогли спасти, но он помнил, какой она была благодаря ее лечащим врачам. И насколько дольше прожила. Возможность еще хоть немного дольше побыть с близкими — вот что настоящий врач дарит пациенту. Чонгуку он подарил счастливые воспоминания о его семье, когда они еще были втроем, хоть маме и было тяжело под конец. В день совершеннолетия друзья из интерната помогли ему перевезти вещи в крохотную комнату на окраине и пообещали звонить и приезжать в гости. Больше они не виделись. Он не переставал звонить мисс Хвиин до прошлого года. А потом так и не смог заставить себя сходить на ее похороны. Он хотел помнить ее живой, а не портретом на могильной плите. Первые же свободные деньги он потратил на подержанный, совсем плохонький Никон, которому было больше десяти лет, и с упоением делал снимки вообще всего, что видел. И привычно засел за учебники, совмещая работу санитаром в городском центре неотложной помощи и подготовку к поступлению в медицинский. Он сможет. Хотя бы ради мисс Хвиин. Уже после поступления, когда помимо учебы возникла необходимость общаться с однокурсниками и ходить на вечеринки, посиделки и в бары, он понял, что не понимает, что такое — веселиться. Он просто не знает как. Компания его одногодок с потока с восторгом учила его тому, что он пропустил в школе и интернате. Вылазки в кино, прогулки до утра, поездки в соседний город, чтобы посмотреть на какой-то уникальный мост, а потом купить бухла в круглосуточном магазинчике и заснуть под утро в машине, хихикая над странными шутками и звуком, что издают их пустые желудки. Совместная помощь одному из них на новоселье, моральная поддержка, когда другого бросила девушка, заявив, что он никчемный, оформление левых справок для прохождения практики для третьего, Чонгук не мог поверить, что у него есть друзья. Что его любят, просто потому что он Чонгук. Что кому-то не все равно, поел ли он, выспался и притесняет ли его все еще тот препод по патанатомии. Что для того, чтобы тебя любили, достаточно просто быть. А потом настал момент выбирать специализацию, и он выбрал эндокринологию. Только подумайте — доза окситоцина, и у роженицы появляются силы, чтобы дать новую жизнь. Немного адреналина, и можно вывести человека с того света. Вдох сальбутамола — и астматик сможет продолжить нормально жить. Перечислять можно бесконечно. Из-за гормонов люди злятся, грустят, радуются, влюбляются. Чонгук почти не испытывал эмоций, но досконально знал, какие процессы в организме они вызывают. Он понял, что с ним что-то не так, когда с друзьями разговор зашел о девочках. О сексе. Парни делились опытом, а он даже не понимал, почему ему не хочется. Со временем это только усугублялось. Он вяло ходил на свидания, целовался пару раз, но не заходил дальше. Странно было думать о том, чтобы доверить кому-то свое тело. Примерно в то же время он наткнулся на одно интересное любительское исследование, в котором объяснялось, что под воздействием экстремальной дозы эндорфинов в крови человека можно погрузить в транс, но сработает это, только если он сам добровольно настроится и даст себя провести в это состояние. Тут-то его жизнь и разделилась на до и после. Чонгук узнал о Теме. Он дотошно, как привык, изучил всю доступную теорию. Начал искать клубы, вечеринки, мастер-классы, да что угодно, чтобы завести знакомства и научиться. Много времени прошло до того дня, как его согласились обучить взаимодействию с партнером в рамках сессии. Постепенно он нарабатывал опыт, побывав на обоих сторонах лезвия. Пробовал разные практики, заимел членскую карточку в хорошем клубе, защитил диплом и закончил интернатуру. Никогда не имел постоянного партнера, выбирал кого-то либо на вечер, либо по договоренности, на месяц или больше. Девственности он лишился абсолютно буднично, без фанфар и лепестков роз, заранее обговорив с сабом, что сцена закончится проникновением. И ничего не почувствовал. Опять. Когда друзья с горящими глазами один за другим женились и взахлеб рассказывали о своих девушках, Чонгук только закатывал глаза и по-доброму смеялся, а в глубине души отчаянно завидовал. Ну как найти ту самую?! А тем временем ему хотелось все жестче и жестче, он пробовал под присмотром более опытных Домов, в безопасности уже ставшего родным клуба, по предварительной договоренности с идеальными сабмиссивами. Девушки не выдерживали его. Вернее, не так. Разумеется, есть девушки, которые дадут фору любому парню своей способностью погружаться в сцену, в боль, отдаваться ей, желать и просить ее. Но Чонгук не мог сделать с ними ничего по-настоящему хардового — просто не поднималась рука, сразу вспоминалась одна-единственная пощечина, которую отец залепил как-то матери. То ли дело парни. С ними можно было жестче. С ними нужно было жестче. И ощущение власти над объективно сильным, красивым мужчиной приятно кружило голову. Чонгук начал заниматься в тренажерном зале. Отчасти для того, чтобы успокоиться и переключиться, отчасти потому что Дом обязан быть сильным и крепким. Надежным. И все бы было хорошо, но в глубине души жила какая-то тоска. Он старался заглушить ее. Работал, учился привычно, осваивал новые схемы лечения и исследования зарубежных коллег, забивал свободное время сессиями и поездками на семинары по своему главному хобби, Теме. Но глухое раздражение копилось и копилось, иногда прорываясь вспышками неконтролируемой агрессии. На себя, на мир, вообще на несправедливость жизни. В такие моменты он гонял себя в зале до изнеможения или с головой уходил в работу. Пока однажды его не пригласил к себе владелец тематического клуба, в котором он состоял вот уже пять лет. — Приятно познакомиться, мое имя Ким Намджун, — поднявшись из-за стола, высокий брутальный блондин приветливо улыбается ему. — Присаживайтесь. Молча кивнув, Чонгук опускается в кресло напротив. — Вы уже довольно давно с нами, — начинает Ким, — благодарю за доверие. Чонгук так же молча наклоняет голову, улыбаясь. — И, к сожалению, несмотря на такую долгую совместную историю, в последние два месяца на вас поступило несколько анонимных отзывов. Вот как. Разумеется, это не возбранялось, потому что безопасность — одна из основ. Если член клуба, будь он дом или саб, зарывался и хотел от партнера больше, чем то, о чем была договоренность, можно было сообщить об этом администратору и предупредить, не дай боги, несчастный случай. Следовало ожидать. — Послушайте, — Чонгук сцепляет пальцы перед грудью, — я готов пообещать, что такого не повторится. — Да ладно вам, — вдруг усмехается собеседник, — расскажите лучше, что с вами происходит. Обещаю, что все вами сказанное не покинет стен этой комнаты. Чонгук смотрит в пол и думет, что бежевый ковролин — очень странный выбор. И зря он тогда так наорал на Чихена. И совсем не стоило бить его по лицу, он же назвал это в жесткий предел. А потом глубоко вздыхает и говорит: — Я ничего не чувствую. Вообще. Они проводят в кабинете три часа. Незаметно на столе появляется бутылка и два стакана, за окном темнеет, а Намджун все еще слушает его и задумчиво щурится, глядя на абажур настольной лампы. — Почему ты решил, что для счастья тебе нужен человек? — задает он вдруг очень правильный вопрос. А Чонгук задумывается — и впрямь, почему?***
Потому что с ним он чувствует себя цельным. Он как будто нашел то, чего ему так сильно не хватало всю жизнь, но пока он не сжал это в руках — он даже не понимал, насколько ему это нужно. Тонкий, бледный мальчишка с выкрашенными в яркий цвет волосами. Он казался болезненным, но в его глазах словно горел огонь — задержись на секунду дольше, и тебе обожжет радужки, так и будешь ходить с его кривой усмешкой перед глазами. Он так поразительно легко согласился, хотя дрожал от страха. Он так подходил ему — чуть тоньше в кости, чуть изящней сложен, яркий, звонкий, запоминающийся, весь как с глянцевой обложки, смешавший в себе гранж и парижский шик, сладко, еле слышно вздыхающий в его руках от удовольствия, Тэхен был его ожившей мечтой. Они заключили первый контракт на год, и Чонгук с упоением переделывал саба под себя, пункт за пунктом выясняя, что заставит парня сходить под ним с ума. Он даже вел таблицу зеленых, желтых и красных практик, потому что с болезнью Тэхена продолжать отыгрывать Тему и пустить все на самотек было самоубийством. В сумке постоянно лежала малая аптечка с экстренными медикаментами, в домашних у себя и у Тэ он обновил все препараты и добавил еще — просто на всякий случай. Они практиковали такое, что Чонгук порой терялся от его идей. Лучше уже перестраховаться. Было четкое соглашение — никакого проникающего секса, но уже через каких-то полгода Чонгук был готов наплевать и на правила, и на голос разума. Тэхен был таким невероятно отзывчивым, таким пластичным, из него можно было лепить что угодно, он с легкостью принял тоуз и плеть, не отказывался от публичных игр, запросто отдавал весь контроль, и что самое главное — он не был безвольным мягким сабмиссивом. Вне их отношений Тэхен жестко вел дела, играючи управлял рекламным отделом популярного агентства, получив несколько повышений, вкалывал как проклятый и мог забыть даже поспать, если сильно увлекался проектом. За что, конечно же, был нещадно порот несколько раз. К обсуждению нового контракта Чонгук готовился как к войне. Договорился с Тэхеном заранее о свидании, сказал, что будет ждать его дома — нужно все свободно обсудить без лишних ушей — и добавил много новых пунктов. К чему он был совершенно не готов — так это к тому, как Тэхен разорвал готовые бумаги на мелкие кусочки. Нагло улыбнулся. Перелез через стол. Оседлал его бедра. Обхватил ладонями его лицо, дразняще прижался губами к его горящему уху: — Сначала ты меня трахнешь. Потом можешь запороть до обморока, но сейчас… Тэхен целовал его. Он вылизывал его рот, терся о его промежность, скулил в его губы и нетерпеливо рвал с него рубашку одной рукой, второй пытаясь расстегнуть ремень на брюках. А у Чонгука рушился мир. Его привычный, знакомый, изученный до последней тропки мир, в котором он не любил никого, даже своих друзей. Относился к ним тепло, был готов помочь, но так, чтоб без лишнего фанатизма, если речь не идет о спасении жизни. А тут…пиздец. Нетерпеливый, выпрашивающий ласку Тэхен был таким красивым, таким желанным, что Чонгук не нашел ничего лучше, чем сказать прямо в тот поцелуй: — Я люблю тебя. Он помнит широко распахнутые, полные изумления глаза Тэхена. А за то, что было потом, ему все еще немного стыдно. Он осторожно взял Тэхена за руки, завел их ему на поясницу, и хрипло попросил: — Иди в спальню. Я сейчас. Растрепанный, выглядящий немного безумно парень молча встал с него и просто ушел. В очередной раз так быстро и безоговорочно поверив ему, что у Чонгука засосало под ложечкой. Быстро найдя шелковую ленту, он поспешил к себе в комнату. Тэхен ждал его на кровати, поверх шелковой же простыни — наверное, просто скинул одним движением все на пол, чтобы покрасоваться обнаженным на поистине королевском кинг-сайз. — Разрешишь? — Чонгук поднял руку с лентой. Тэхен только кивнул головой, жарко покраснев. — Ты не понял, — садясь на край кровати, Чонгук тянет к нему руку, — это для меня. — То есть? — Тэхен рывком поднимается, хмурится в непонимании. — Завяжи мне глаза и делай, что хочешь, — тяжелым, диким пламенем горящим взглядом Чонгук не отрываясь смотрит на него. — Или свяжи руки, и делай что хочешь. Или привяжи к кровати, я покажу, где в изголовье вмонтированы кольца. Или… — Я просил меня трахнуть, — шепчет Тэхен ему в самые губы, и забирается на чужие колени. Обнаженная кожа жжется, весь он как огонь, горячечный и раскрасневшийся, с лихорадочным румянцем на бесподобных, красиво очерченных скулах. Чонгук, не выдержав, прижимается губами к шее Тэхена, обнимая так, что не вздохнуть. — Стой-ка, — черная лента оказывается намотана на пальцы саба, он складывает ее вдвое и делает простую петлю. Поднимает на уровень собственного лица, и немного жестко улыбается, растягивая ткань до тихого хлопка. — Я могу сделать все, что захочу? — Да, — руки Чонгука дрожат, он дышит прерывисто, голова кружится от возбуждения и понимания, что он не один хотел этого. — Да, только быстрее. — Нет, — Тэхен берется одной рукой за затылок своего Дома, оттягивая его от себя. Медленно накидывает петлю ему на шею, ласкающе придерживая пальцами, чтобы шелк проскользил по лицу. — Ты сегодня не командуешь. — Ты забыл добавить обращение, — иногда промедление самая острая приправа к основному блюду. Терпение — вот то, чему Чонгук кропотливо учил Тэхена и в чем сам был совершенен. — Прояви немного уважения. — Хорошо, — изящные, длинные пальцы саба резко подтягивают петлю до минимума, вынуждая Чонгука коротко вдохнуть, — Мастер. — Мое стоп-слово, — прежде чем они начнут, нужно соблюсти все правила. Чонгук кладет свою ладонь поверх руки Тэхена на ленте, останавливая на секунду. — Это Никон. Молча Тэхен кивает. Он не осознает, что немного приоткрыл рот, от желания поцеловать губы становятся такими чувствительными, такими горящими. — Начали. — Да, Мастер. Чонгук целует его, освобождая его руку, и кладет свои собственные ладони ему на бедра. Невысоко, очень близко к коленям, большими пальцами массирует выступившие от напряжения мыщцы, пока языком исследует послушно раскрытые губы. Тэхен роняет его на спину, сильнее сжав его бока и поставив локти около его плеч. — Не боишься, Мастер? — Удиви меня, — в голосе слышна незлая насмешка. И очень много обожания. Улыбнувшись предвкушающе, Тэхен слезает с него. Негромко просит: — Сядь к подушкам. И смотри. Дождавшись, когда его Мастер устроится, Тэхен забирается следом, по пути сбросив джинсы и белье на пол. На нем сегодня узкая шелковая же — да будь он неладен, но материал настолько нежный, что у Чонгука шелковое все, что касалось тела Тэхена, и этот его подарок, глубокого графитового-серого цвета, тоже — рубашка, волосы чуть растрепались, но идеал здесь никому не нужен. Наоборот. Чонгук ожидал, что Тэхен вернется, но когда тот поступал так, как от него ожидали? Развернувшись спиной, Тэхен садится на пятки, притираясь своими разведенными бедрами к чужим, обнаженная кожа к тяжелой ткани классического костюма. Медленно ведет кончиками пальцев вверх по гладкой коже ног, заводит руки под свою рубашку. Слышит, как Чонгук позади шумно сглатывает. — Руки за спину, — то ли приказывает, то ли просит саб, — и смотри. Большими пальцами оглаживает себя от боков к центру живота, инстинктивно прогибается вперед. Расстегивает бесконечные пуговицы, одну за другой, руки дрожат от предвкушения, тело тоже начинает потряхивать, от возбуждения или от осязаемого взгляда в спину — неизвестно. Расстегивает манжеты, стряхивает рукава вниз, скидывает рубашку с плеч. Оборачивается, смотрит назад, поднимает обнаженное, чуть тронутое загаром плечо и проводит по нему краем спущенного рукава, вызывая россыпь мурашек и легкую дрожь. Подтягивает ткань, чтобы высвободить пальцы, очерчивает выступающую косточку плеча, проводит линию по ключицам, обхватывает горло. Откидывает голову, касаясь макушкой подбородка Чонгука, сжимает свою ладонь немного сильнее, не считая нужным сдерживать еле слышный стонущий вздох. Он не рассчитывал, что его это заведет настолько сильно. Держи лицо, давай же… Слышится только шорох постели, тяжелые выдохи Чонгука и то, как искрит между ними нарастающее желание взять и отдаться. Принадлежать. Напоказ Тэхен закатывает рукава, подбирая их по-итальянски — спасибо его работе, там и не такому научишься, а уж как это смотрится, вообще излишне говорить. Весь он — словно отлитая из бронзы статуэтка греческого божества. Но лубрикант — исключительно без отдушки, хотя ему бы больше подошел запах прогретых солнцем фруктов, просто большая бутылка с дозатором, оказывается как раз там, где ее и оставили — на полу сбоку от кровати. Чтобы ее взять, Тэхену приходится встать на четвереньки и наклониться. Избито, старо как мир, но работает ведь, так? Так, понимает Тэхен, когда вернувшись назад, слышит за спиной тихий рокочущий звук. Давит немного смазки, растирает, складывает влажные ладони лодочкой и очень, очень, блять, очень медленно, толкается в них. Ласкает себя, не торопясь, не отрывая рук, откидываясь лопатками Чонгуку на грудь и давая ему взглянуть. Взглянуть на то, как его налившийся кровью, крупный, поблескивающий член со слегка открывшейся уретрой исчезает и вновь появляется в сомкнутых ладонях. Тэхен немного подает бедра вперед, он не двигает руками, дразнит себя, встает на колени и немного поворачивается, чтобы дотянуться и укусить Чонгука за ухо, за нежную порозовевшую мочку. И взять в рот, начать сосать, продолжая толкаться в собственные руки и постанывая. Рубашка Тэхена болтается на его запястьях, щекочет их обоих, Чонгук сжимает зубы, стонет, но держит руки за спиной, соблюдая правила игры. — Что ты хочешь со мной сделать? — срывающимся, дрожащим шепотом искушает саб. — Расскажи мне в деталях, пожалуйста… — Разрушить, — слова льются так, словно он репетировал речь перед встречей. Нет, он просто обдумывал это изо дня в день, фантазировал и мечтал. — Сделать так, чтобы ты плакал, чтобы просил меня быть жестче, чтобы кричал на весь мир, как тебе хорошо, чтобы хрипел, когда уже не сможешь кричать. Чтобы сжимал меня, чтобы кончил только от того, как я беру тебя, чтобы свез колени и спину о постель, чтобы… — Только так, — поощряюще шепчет Тэхен, — а еще?.. — В коленно-локтевой, — Чонгук вынужден смотреть, как Тэхен выливает себе на руки еще, разводя грязь, и заводит их за спину, проводя по расселине между ягодиц. — Мечтаю брать так, чтобы даже просто с моим членом внутри ты скулил, чтобы умолял меня, чтобы сам дергался и при каждом движении всхлипывал от того, как я ощущаюсь внутри… В полумраке вечера между их телами слишком мало света, но его хватает, чтобы увидеть, как Тэхен растягивает и смазывает себя, все так же подаваясь бедрами, но теперь назад, и роняет голову, высоко, почти неслышно постанывая. — Сделай все именно так, — нежно, тихо просит он, не вынимая из себя пальцев, — вчера я кончил в такой же позе, представляя, как ты охуенно трахнешь меня. Мне твой член снился в мокрых снах, б-блять, давай уже… Взрыкнув, Чонгук хватает Тэхена за плечи, толкая грудью на постель. Перехватывает его руки, заводит за спину, удерживая его запястья своей широкой ладонью. Тэхен дергается, пытаясь вывернуться, но Чонгук шлепает его, резко и звонко. — Ты мой. От того тона, которым это произнесено, у Тэхена сводит живот. Он закусывает простынь, и охает, когда Чонгук придавливает его вниз, пальцами по ямочкам на крестце. — Сейчас ты это прочувствуешь. Расстегнутый ремень оттягивает пояс брюк вниз, вся ткань застряла на бедрах — Тэхен так отчетливо чувствует это, потому что пряжка и молния ширинки царапают его чувствительную кожу, когда Чонгук потирается о его задницу. Когда и как он успел спустить мешающую одежду — бог его знает, вот Тэхену сейчас совсем не нужна эта информация. — Шире. Чужое колено осторожно раздвигает его ноги, все такое влажное и горячее, что Тэхен не понимает даже, когда текущая предэякулятом головка скользит по его промежности. — Ниже. Обжигающая ладонь на спине прогибает его, как балетного танцора. Гладит по разгоряченной коже, хватает за изгиб талии, фиксируя в одном положении. — Принимай. Тэхен воет, когда Чонгук делает то, что в его фантазиях делал гораздо хуже, потому что фантазии не сравнятся с действительностью. Его Мастер не торопится, длит первое движение до бесконечности, и даже тогда, когда его пах прижимается к влажному от смазки и пота телу Техена, он продолжает вдавливаться, двигаться вперед, натягивая саба на себя до предела. До него и дальше, за край. — Чувствуешь? Движения глубокие, точные, в них нет большой амплитуды, но то, как Тэхен сейчас напряжен в руках своего Дома, настолько охуенно, что он начинает плакать. — Хорошо? Тэхен кивает, возя мокрой от слез щекой по постели, а Чонгук приказывает: — Согни руки. И просовывает свои снаружи внутрь под выставленные вверх локти, выворачивая его плечи и кладя ладони ему на лопатки. — Вот так. Так намного глубже, настолько, что Тэхен и правда скулит и совсем теряет голову, когда слышит: — Сможешь без рук? — Да, только жестче, — он просит торопясь, сбивчиво, будто не успеет, — жестче, грубее, до синяков, чтобы я помнил, чтобы… И вскрикивает, и уже не замолкает, потому что только сейчас понимает весь смысл слова «натягивает». А с ним делают именно это — натягивают, до хлюпа и шлепков, до рыданий и невнятного скулежа, до легкой тянущей боли, до закатывающихся глаз и бегущей из уголка рта слюны оттого, как сладко это все чувствуется. Как прекрасно оказалось желаемое в реальности. Он теряется, уже не понимает, где он и что он, есть только этот момент и наслаждение, оно захватывает его тело, выбивает его сознание в астрал, разбивает его на куски и зовется очень просто и знакомо. — Мастер… Чонгук каким-то чудом держит себя в руках, хотя Тэхен так прекрасен — гибкий, влажный, тугой и такой красивый, он так отдается, так растворяется в нем, что вытерпеть дольше уже невозможно. — Тэхенни, для меня, пожалуйста… Жалобно вскрикивая еще несколько раз, Тэхен заливает постель вязким, липким и белым, так и не получив ни одного прикосновения к члену, кроме тех, что сам подарил себе. — Лисенок, еще немного… Единственная мысль, что мелькает у Чонгука — Тэхен уже, и поэтому он отпускает себя, движется жестко и размашисто, наконец-то делая то, чего хотел сам. Падает вперед, на Тэхена, накрывая собой, подхватывает его под колено и, ухватив за плечо, просто-таки бесстыдно трахает его, громко стонет от удовольствия ему в шею. Тэхен дергает его за руку, заставляя взять его почти в армейский захват, так, чтобы упереться подбородком в чужой локоть, и сам подается назад, стараясь принять еще глубже. Они превратились в сплетенный клубок из взмокших, перепачканных в смазке и сперме тел, но это так правильно сейчас. Тэхен уже кончил раз, но сейчас, от того, что Чонгук продолжает, и делает это так восхитительно грубо и сильно, он понимает, что сможет еще. — Мастер, М-мастер… Не прекращая двигаться, Чонгук пропускает руку под чужим животом, чтобы дотянуться и сжать член Тэхена, начиная просто-напросто дрочить ему, быстро и с оттяжкой, абсолютно не в ритм, но так нужно. — М-ма… Чонгук-а… Они кончают почти вместе, Тэхен чуть позже, плача навзрыд от удовольствия, боли и сверхстимуляции, Чонгук даже не вытаскивает. Они просто лежат и пытаются отдышаться. — Ты в порядке? — хрипит Чонгук, поднимаясь на локте. — Тэ? — Ммм, — шевелиться? что это вообще? — Мгм. — Надо в душ и тебе принять таблетки. Вставай. — Ммм. Чонгук поднимается с него и куда-то уходит. Тэхен плавает в каком-то тумане, в мягком облачке сладкой истомы, что окутывает его теплом и комфортом. Наверное, это одеяло, которым его укутал Чонгук. Тот как раз возвращается, подхватывает его на руки и куда-то несет. — Что? — плеск воды и сладкий аромат наполняет ванную, — Зачем? — Выпей, — в руку вкладывают стакан, а в открытый рот — четыре разных кругляшка. — Не спорь. — Одна же лишняя, — выпив всю воду, Тэхен устало откидывается на бортик. — Обезболивающее. За ним ухаживают, моют, как ребенка, а он и не против. Оставив разомлевшего саба в свежей кровати, Чонгук наскоро принимает душ и возвращается, не утруждаясь даже вытереться. — Иди сюда. Тэхен ползет ближе, укладывается щекой на широкую грудь, и счастливо вздыхает. — Ты хочешь со мной встречаться? — Чонгук проверяет, закрывает ли одеяло всего младшего, и не отказывает себе в желании поцеловать его. — Ты же любишь меня. — Ага. — Ну и вот. Тэхен настолько уставший, настолько заласканный, что думает, что говорит это про себя, а получается вслух: — Не зря ж я в тебя вкрашился. И засыпает, не почувствовав, как в судорожном вздохе дернулась чужая грудь, а Чонгук свободной рукой стер выступившие слезы. И очень аккуратно, очень бережно поцеловал отключившегося парня в пахнущую чем-то сладким макушку, прижав к себе еще крепче.