Омут

      Пашу сложившаяся ситуация не раздражала, нет.       Она его б е с и л а неимоверно.       Мало того, что мальчишка о преступлениях знал все, что можно и нельзя, так еще после утреннего разговора с Муравьевым выяснилось следующее: Миша о событиях трехлетней давности осведомлен прекрасным образом. Разумеется, главный вопрос возникал сам собой, однако Сережа только головой отрицательно качал — дело огласке и правда не подлежало. Чтобы сведения достать разговорить кого-то нужно; причем, этот загадочный «кто-то» должен быть либо Гебелем, либо самим Апостолом, либо Пашей. Себя оба из этого списка убрали сразу, а кандидатуру полковника рассматривать не решались. Ему, в том числе и как инициатору замалчивания ситуации, не было резона прошлое ворошить. Особенно, при ком-то из новобранцев или переводящихся.       Иначе как бы со стороны это выглядело?       Бестужев же ничего особого не выспрашивал. Уточнил у Арбузова, как тот потом сознался, пару формальностей о сроке службы обоих капитанов и мелочах, которые ему лучше запомнить, чтобы лишний раз проблем не отхватить, да и все. Остальное либо в лоб спрашивал, либо, по всей видимости, дожидался, когда сами озвучат. Но быть частью этого внезапного клуба по интересам Пестель не спешил.       Ох, да, и простите, паренек был не просто осведомлен, а через какие-то свои «экстрасенсорные каналы» послание свыше получил.       Так же он, вроде, утверждал.       Только не существовало каналов этих.       Песня — то вроде старая: ведутся на всякие махинации подобного рода особо суеверные обыватели, к которым, возможно, и относился Густав Иванович; но чтобы друг такой ерундой заниматься неожиданно начал — вот до чего Паша дожить бы не хотел.       Но не сложилось, видимо.       — Ты понимаешь, Сережа, что он мозги тебе пудрит?       Пестель внимательно вглядывается в лицо собеседника, то ли прочесть эмоции пытаясь, то ли несколько морально надавить и вразумить уже наконец. Но вразумляться Муравьев, по всей видимости, не собирался.       — Не думаю. Сам посуди: он информацию откуда мог выудить?       Сергей хмурится.       Тон ему не нравится вовсе, как и тема разговора. После услышанного в кафе думать не хотелось ни о чем, чтобы мир свой и дальше не разрушать, а тут Павел Иванович сам беседу завел, так еще и в силу характера отпускать ситуацию не собирался ни в коем случае. Желание докопаться до истины похвально по многим параметрам, однако при этом из виду упускается важная позиция: что, если сказанная Мишей личная информация действительно была верной, при всей ее невозможности и фантастичности? Но старший товарищ, кажется, в этом отношении с позицией закоренелого скептика определился однозначно. Ко всему прочему, его явно раздражал тот дурацкий факт, что мальчишке еще и звездочка на погоны прилетела буквально ни за что.       То, что он знает все, еще не означает наличие благих намерений. От него самого или источника, который подобными знаниями обеспечивает.       — Откуда угодно. — капитан отзывается неожиданно резко, чем заставляет Апостола вздрогнуть. — Стоит учесть жизненный урок, Сережа, который ты получил в недалеком прошлом. Не наступай на те же грабли; на второй Думской все явно сложится так же. Только я попросту могу не успеть.       — Ты не понимаешь…       — Разве? По мне все более чем очевидно: кто-то опять сливает информацию твоему подопечному, а он строить из себя что-то пытается и тебя попутно раскрутить. Странный способ, конечно, но, видимо, и преступники сейчас более неординарные пошли, раз в такие дебри лезут.       Пестель пристального взгляда не сводит с друга. Тот, опустив глаза, точно избегая зрительного контакта, угрюмо перелистывает получившийся отчет, изредка цепляясь за какие-то вводные и цифры. Паша хороший прием для давления на волю использует, действенный и до идеала доведенный. Отвертеться от обсуждения столь странной теперь темы получалось ровно так же, как и вынести для себя что-то полезное из спешной проверки написанного. В голове почему-то застряла отвратительная мысль о том, что в их рядах действительно вновь мог оказаться сторонний человек, а капитан вместо учета предостережений весьма беззаботно их отметает, как последнюю возможную помощь.       Но с другой стороны стоял факт более настораживающий: что, если эта загадочная личность системой изнутри руководила, а все они — и Сережа, и Пестель, и даже Анечка из приемной — обычные марионетки?..       Нет, так дело не пойдет.       — Я не пытаюсь рассориться с тобой — ни к чему и повод идиотский, сам понимаешь. Я просто хочу тебя уберечь от преждевременных ошибок.       — Он — не ошибка.       Апостол вскидывает на коллегу недовольный взгляд, на что последний лишь пожимает плечами.       Как знаешь.       — Ты ему веришь, да? Теперь безоговорочно.       — Я хочу ему верить, и у меня для этого есть весомые основания. Теперь уже есть. В любом случае, Миша заслуживает этого шанса. У него было столько возможностей передать информацию о…да хоть о нашем местонахождении на захватах и что же? Он не сделал ровным счетом ничего.       — Это ты так уверен, что он ничего не предпринял.       — Не перебивай. Я веду к тому, что при желании, он мог получить допуск от Гебеля куда угодно; но делать этого почему-то не стремился. Ему не нужна информация из архивов и он не интересуется внутренней деятельностью, которая его не касается. Как и любой нормальный сотрудник.       — А Бошняк нас сразу сдал?       Пестель вскинул брови, выдыхая с плохо скрываемым раздражением и откидываясь на спинку своего кресла. Разговор заходил явно не в то русло, в которое планировалось вести его изначально. Сережа губы поджимает, встряхивает головой и решительно с места встает, намереваясь, видимо, ответить что-то еще, однако взгляд его цепляется за раскрытую дверь и неловко мнущегося там Мишу.       Обед, ну конечно. Они же договаривались.       — Мы поговорим об этом позже. Если у тебя только хватит сил снова поднять эту тему.       Стопка бумаг из рук Муравьева с глухим хлопком приземляется на поверхности стола, а сам капитан, накинув пальто, выходит с подчиненным из кабинета, оставляя не менее раздосадованного и мрачного Павла Ивановича наедине со внезапно раздавшимся звонком. К слову, звонили им весьма редко: то было либо начальство, либо кто-то из знакомых. Сотрудники из других отделов обычно сами приходили, если надобность в том была, а перенаправленных вызовов из дежурки было и того меньше. Муравьев названного имени уже не слышал, но предположить мог по собственным ощущениям, что был на том конце явно не Густав Иванович.       Ели оба, на удивление, в молчании. Бестужев только изредка кидал странные взгляды на начальника, никак не решаясь завести разговор. Капитан это заметил быстро, вот только сам облегчить ситуацию не спешил — говорить не особо хотелось, да и не о чем пока было. Однако юноша, кажется, попыток своих бросать не собирался. Достаточно спешно управившись с порцией, он, отодвинув тарелку, сложил руки перед собой и в очередной раз посмотрел на Сергея Ивановича.       Пристально так, выразительно.       — Вы меня защищали, я слышал. Спасибо.       Озвученное заставляет отложить приборы, и, едва склонив голову, встретиться с подопечным взглядом.       — Таково мое мнение, благодарить не за что. Павел Иванович склонен думать иначе, поэтому лишний раз старайся его не раздражать. Чем бы то ни было. Много слышал?       — Достаточно. Примерно с момента о том, что вы мне доверяете…       — Хочу доверять. — поправил зеленоглазый, как ни в чем не бывало осушая кружку с кофе. — Это немного другое, не путай.       Миша лишь удовлетворенно кивает, в очередной раз удивляя Муравьева покладистостью характера (и ею уже, по крайней мере, не настораживая), и вдруг оживляется, широко улыбаясь.       — Не поверите, я когда за вами шел, столкнулся в коридоре с Анастасием Дмитриевичем. Он, кажется, тоже на обед собирался, да еще и не один…       — Так, Бестужев, я сплетнями не интересуюсь.       — Нет-нет, не в том плане! — светловолосый вскинул руки в примирительном жесте, намекающем, видно, на то, что подтекст у этой истории имеет и правда совсем другой характер. — Я о том, что его спутник на вас был чем-то похож; помоложе только. Это не мог быть ваш брат?       Сережа усмехается коротко на такое наблюдение, едва качая головой:       — Вряд ли. Младшему сейчас не до того, чтобы у нас гостить.       Не до смеха становится только тогда, когда оба возвращаются обратно.       Бестужев спешно пересказывает свой утренний разговор с Антоном насчет экспертизы, когда мужчина неожиданно резко останавливается и хмурится, одним видом заставляя спутника замолчать. А ведь парнишка действительно не ошибся, когда оповестил о своих догадках: совсем недалеко от центрального входа Сергей Иванович с удивлением для себя обнаруживает совершенно непринужденно разговаривающих Кузьмина и молодого человека, на поверку действительно оказавшегося Ипполитом. Причем последний о чем-то восторженно щебетал Стасу, задумчиво выпускающему облачка сигаретного дыма и отвечающего более спокойным, но явно не менее воодушевленным тоном.       Миша, проследив за взглядом Апостола, тоже присмотрелся к фигурам, наконец, прерывая молчание и вынося вердикт:       — Вы правильно меня поняли. Я о нем вам и рассказывал. Похожи же, согласитесь.       — Похожи. — капитан серьезно кивает, пряча руки в карманы пальто. — Потому что ты прав, и это мой брат.       Он даже не дает сержанту ответить, направляясь к примеченной парочке. Кареглазый же, мысленно обрадовавшись своей прозорливости, поспешил следом, посчитав, что компенсировать неоднозначные намерения начальника нужно будет непременно. Заметив брата, младший Муравьев приветливо машет рукой, а Анастасий Дмитриевич, не вовремя упустивший из поля зрения другую часть площадки, при его виде давится дымом, заходясь хриплым кашлем.       — Завязывал бы с этим. Сам знаешь о вреде для здоровья при нашей-то профессии.       Они коротко жмут руки под заинтересованные взгляды своих спутников.       — У меня особо тяжкое висит, Сереж; сам понимаешь.       — А я предлагал альтернативу, между прочим. — Поля, как звали домашние младшего, гордо вскинул подбородок, тут же перехватывая подозрительный взгляд брата.       — Отпустили раньше или прогуливаешь?       Кузьмин с видом человека, явно знающего больше должного, как-то странно расслабленно затянулся, лениво скидывая пепел на серую поверхность плитки, по всей вероятности довольный еще и тем, что разговор теперь касался не его персоны. Миша мало что знал об этом человеке, но, уловив движения его едва подрагивающих пальцев и острый взгляд, уже догадывался более менее о комичности происходящего.       На его взгляд, по крайней мере.       — Последнюю пару отменили, да.       — И ты решил?..       — …и я решил воспользоваться обещанием Анастасия Дмитриевича научить меня стрелять.       — Да? Анастасий Дмитриевич тебе такое обещал? — Сергей Иванович приподнял брови, окинув развеселенным взглядом моментально напрягшегося Стаса. — Ты же знаешь, что использование стрельбища вне рабочих целей запрещено. К тому же, сейчас обед, и я уверен, что Анастасию Дмитриевичу не до тебя.       — Никто и не собирался нарушать эти ваши правила внутреннего распорядка со стрельбищем. Человечество давно изобрело тир. — Поля театрально многострадально закатил глаза так, будто объяснял какую-то невообразимо простую вещь ребенку, упорно отказывающемуся ее понимать. — Да и мы уже прекрасно пообедали, как обычно.       — Как обычно?       Место былого веселья спешно занимает несказанное удивление. Мишель на всякий случай проворно подхватывает растерянного Сережу под руку, в надежде на его благоразумие, а Кузьмин, наскоро потушив сигарету и отсалютовав младшему Муравьеву, предпочел удалиться в сторону здания, оставляя коллегу наедине со своими домыслами. Ипполит, тоже осознавший свою оплошность, попрощался с обоими, решив логично последовать очень правильному примеру старшего товарища, нагоняя его уже в дверях.       — Нет, ну ты это слышал?       Темноволосый все еще неверяще обернулся к Бестужеву, видимо рассчитывая, что тот развенчает все возникающие теории одним отрицательным ответом. Однако сержант лишь загадочно пожимает плечами с легкой улыбкой. И для Апостола это было ничто иное, как знак верной личной трактовки ситуации.       Ну ничего, они еще поговорят об этом. Позже.       — Серж, — за их спинами раздается низкий баритон, заставляющий капитана неожиданно вздрогнуть. — Не объяснишь мне что происходит?       Миша с удивлением отмечает, что Сергей Иванович бледнеет несколько. Одними губами беззвучно шепчет свое привычное «давай без лишних фокусов», едва поправляет темную челку и поворачивается к приближающемуся мужчине.       А вот руку чужую юноша выпускать так, по всей видимости, и не собирался.       — Тоже рад тебя видеть, Матвей. — начальник коротко улыбается. — Что-то случилось?       — Мне звонили с кафедры. Сказали, что Поля с пар отпросился. Якобы тебя в больнице проведать. Передавали скорейшего выздоровления, но, как вижу, ты при полном параде. А вот что за хрыч с ним уходит — вопрос, думаю, более насущный.       Рюмин, едва сдерживая рвущийся наружу смех из-за абсурда складывающейся трагикомедии, фыркает, оглядываясь на скрывшуюся в здании парочку. Да у Муравьевых, оказывается, невероятно занимательная семейка.       — Я бы попросил тебя про моих сослуживцев так не выражаться.       Они оба, кажется, не замечают повеселевшего мальчишку, сосредоточившись на теперь уже общей проблеме. Младший и раньше с пар сбегал — это была не новость. Но, видимо, в этот раз то ли что-то не так пошло и с кафедры кто поймал на выходе, то ли еще что, а выкручиваться пришлось весьма радикальным способом.       Только были у старшего Муравьева, как у преподавателя, свои привилегии в виде знакомств, которые частенько Ипполиту всю малину и портили.       — Если я узнаю, что наш младший брат по ночам вот к нему сбегает, — мужчина многозначительно кивает за спину обоим. — Мне уже будет плевать чей это сослуживец.       — Я поговорю с ним, не переживай.       Сережа прекрасно помнил звонок Матвея около месяцев трех тому назад: он негодовал на тему оповещения из общежития, в котором директор дома студентов узнать желал о местоположении младшего Апостола, так как никакой заявки на отсутствие не поступало, а по месту временного проживания его не было уже третьи сутки. Беспокоились, искать вон даже начали, а братья сами ни слухом ни духом. Дозвониться пытались — без толку. Только днем где-то трубку и взял. Отвертелся ведь; кажется тогда он сказал, что был у друзей.       Ну, собственно, оно теперь и ясно у каких конкретно.       — Хорошо бы.       Мужчина устало потирает переносицу, и на секунду его взгляд задерживается на пальцах незнакомого паренька, цепко держащих брата за рукав пальто. Он непонимающе хмурится, глядя то на широко улыбающегося Бестужева, то на Сережу, кажется, так и не осознающего причины замешательства.       — А вы что типа…тоже вместе?       Звучит это как-то неловко и угловато; в тупик загоняет сразу обоих Муравьевых. Миша, посчитавший это если не знаком судьбы, то точно какой-то предрешенной штуковиной в своей жизни, увереннее подхватывает изумленного начальника под локоть, гордо выпрямляется и опережает его явно более скучные объяснения:       — Да, разумеется. — оба мужчины как по команде оборачиваются, ошеломленно разглядывая довольное лицо сержанта. — Я напарник Сергея Ивановича.       — Напарник, значит. — новый знакомый произносит это неторопливо, с прорезающейся тревогой, но, видно, уже на другой счет. — Не знал, что ты снова с кем-то работаешь, Сережа.       Последняя фраза настроение меняет кардинально: Бестужев едва хмурится, предпочитая больше в разговор не встревать. О том, что действительно было три года назад, Матвей вряд ли знал — капитан никоем образом не упоминал семью в этой истории как лиц осведомленных. Значит, брату была преподнесена другая «правда», возможно, более мягкая и сглаженная. Но не в свое дело, если честно, вновь лезть не хотелось совсем, имея, к тому же, высокую вероятность все испортить.       Чужая душа — всегда потемки сплошные, да только своя ничем не лучше.       Расстаются они на ноте весьма положительной, когда старший Муравьев уже, кажется, забывает об истинной своей причине появления здесь, кстати очень вовремя прошмыгнувшей совсем недавно в метрополитен, а Миша даже как-то особенно проникается по отношению к этому семейству.       Паши же, по возвращении в кабинет, на месте не оказывается.       Приходит он только к концу рабочего дня, когда Сережа, сжалившись над подопечным, не задерживает его за проверкой отчета — домой отправляет, и сам, перебрав на свежую голову утренние бумаги, уже собирает нужные предметы в сумку. Пестель, выглядящий весьма сосредоточенно и серьезно (вряд ли это осталось с дневного разговора), усаживается на край своего стола, что-то мимоходом чиркнув на небольшой бумажке, служащей ему вместо ежедневника.       — Кондратий звонил. Дело, говорит, у него там интересное одно есть, просил по доброте душевной заняться.       — Дело это хорошо, но мы же не частное агентство.       — Да, я тоже ему так ответил. Но, говорит, клиент влиятельный. Важный очень; и проблема у него по нашей части. Гебель вызывал, с обеда решали, что с ним делать.       — Без меня?       — Без вас, Сережа, с Бестужевым. Придут они, в общем, завтра, там и увидим. А то разговор не телефонный — приключилось там что-то из ряда вон. Боится, видимо.       Частные случаи они до этого не рассматривали. В отношении того, что кто-то со стороны (даже если это хороший друг-журналист) приводит «заказчика» делом являлось небывалым даже с учетом всей специфики работы организации. Краски сгущал ко всему прочему и факт согласия Густава Ивановича, тоже поговорившего с обоими требователями и, по всей видимости, осведомленного в некотором отношении немного больше.       Значит, работа и правда предстояла крайне важная.       — Я хочу, чтоб ты знал, — неожиданно вновь заговорил Павел Иванович, отвлекаясь от своих записей. — Если тебе будет спокойнее, если считаешь нужным — можешь сколько угодно доверять мальчишке. Я полагаюсь на тебя, и рассчитываю, что никакие общечеловеческие чувства не возьмут верх при адекватной оценке его поведения. Если я все же окажусь прав, а поверь, мне этого хочется ровно так же, как и тебе — я в любом случае буду рядом.       — Спасибо.       Муравьев едва кивает, подхватывая пальто со спинки кресла. За весь сегодняшний нелегкий день эта фраза спасительным кругом казалась. Особенно подкрепляемая еще личной уверенностью в друге. Паша извиняться не умел. Он делал это своеобразно, в собственной неповторимой манере, но этого хватало с лихвой — никто большего и не требовал. Наверное, просто потому, что Пестель действительно всегда оказывался прав — опыт никуда не денется, да и нюх у него что ли на подобного рода дела был. Хотя, когда карточный кон начинает разыгрываться по схожему с предыдущим сценарию, совершенно не точно предположение о том, что победитель останется прежним, верно?       Капитан уже собирался было уходить, как в дверях его вновь окликнули:       — Сереж.       — Да? — он оборачивается, поправляя темное кашне.       — Я успею. Если это случится снова — я обязательно успею.