Неверующий

      Главное — сделать вид, что это тебе не впервой, а там прорвешься.       Иногда это легко — как с первой стопкой гномьего самогона, которую опрокидываешь в себя одним глотком, или с первой шлюхой, которой рявкаешь, расстегивая штаны: «Заткнись и соси!»       Иногда — как с хером капитана, который тычется в губы, в то время как когтистая рука давит на затылок, не давая отпрянуть.       Епископ и рад бы сказать, что лучше сдохнуть, чем сосать, да вот хрен — жить хочется как никогда. И выбраться из Лускана на собственных ногах, не волоча за собой голый чешуйчатый хвост.       А он, идиот, думал, что помацал наконец Тимору за титьки. Вчера вшивый щенок из глухомани — сегодня доблестный защитник Лускана. Добро пожаловать в армию Высшего Капитана Барама, сынок! Теперь у тебя есть все: крыша над головой, жратва, жалованье. Будущее...       И вот оно перед ним — хер крысиный! Посмеяться бы над этим, да рот разевать чревато. Знай он, что этим дело кончится, сам бы себе лицо ножом исчеркал. Бабы на рожу и не посмотрят, только деньги им покажи, а вот у капитана бы не встал.       Да только в этом случае жрал бы Епископ сейчас потроха Ржавого и Чудилы — или жрали бы его, отмечая повышение. В крысолака превращается хорошо если каждый второй, да и так может не повезти, — самых слабых разорвут сразу. В ушах Епископа еще стоит хруст, с которым Дрищ перемалывал палец за пальцем Ржавого, точно морковь грыз. Дрищ всегда жрал так, словно первый раз в жизни еду увидел, — наверное, потому из него и получился такой здоровенный крысолак. Единственный из их компашки.       Может, хруст и не мерещится. Зубки-то стачивать надо. Веркрысы грызут стены, обращаемые — собственные руки, крысолаки подъедают мертвечинку. Пару раз Епископ и детский плач слышал, но детишки — это для Барамовских пауков, деликатесами свою стаю ебнутый мудак не балует. Тащи, что подвернется, в городе, жри людей Курта. Ты сам мясо. Крысой живешь — крысой подохнешь.       Эта мысль заставляет Епископа наконец открыть рот, и капитан с довольным хрюканьем толкает елдак прямо в горло. Дышать нечем, слезы льются из глаз, по глотке взад-вперед катается кислый ком, но Епископ стискивает кулаки — пальцы хрустят, как под Дрищевыми зубами, — и терпит. Послушно двигает головой туда-сюда. Во рту целки нет — не порвется. Это хорошо, что капитану глянулась его смазливая человечья рожа. Хером не тяпнуть так, что будешь с визгом кататься по полу в собственной моче и сукровице, пока растет шерсть и вытягиваются кости.       Надо только продержаться до того, как барамовскую шваль перебьют наемники Курта или они сами сожрут друг друга. Тупые твари долго не живут, а он не будет тупой тварью. И тогда он пойдет, куда захочет. Будет делать то, что захочет. Никто больше не посмеет ему приказывать, не поставит на колени — ни мужик, ни баба.       Это тоже будет впервой.       Но он прорвется.