Что же касается недостатков очерков, то подавляющее большинство из них определяется изначальной гуманитарной направленностью авторов. А. и Б. Стругацкие, «Понедельник начинается в субботу»
Глава 1
Я приближался к месту моего назначения. А. С. Пушкин, «Капитанская дочка»
Слава без особой надежды махнул рукой показавшейся из-за поворота машине, но она действительно притормозила. Он наклонился к открытому окну: — До Соловца не подбросите? — Садись, — кивнул бритоголовый водитель. — Рюкзак давай на заднее, багажник у нас занят. Слава на секунду заколебался, смущенный сочетанием реплики и несколько разбойничьего вида собеседника, но сидевший на пассажирском носатый парень с бородкой, словно заметив его неуверенность, добавил: —…оборудованием. Залезайте, мы как раз в Соловец едем. — Турист? — поинтересовался водитель, наблюдая через зеркало заднего вида, как Слава запихивает рюкзак в машину. — Вроде того, — Слава залез следом и не без труда захлопнул дверцу. — Сплавляемся с друзьями. Соловец у нас точка рандеву, оттуда начнем. Они послезавтра на поезде приедут, а я решил поехать стопом, посмотреть страну. — Дело хорошее, — одобрил бритоголовый, трогаясь. — А сам откуда? — Вообще из Хабаровска, — ответил Слава, пытаясь уложить рюкзак так, чтобы ничего не упиралось ему в бедро. — Последние пару лет живу в Питере. — Работа? — Это тоже, — согласился Слава, который и себе толком не мог объяснить, зачем переехал. По специальности можно было работать и в Хабаровске, но его почему-то тянуло уехать, увидеть что-то, кроме родного города, — а жизнь в Питере обещала быть интересной и полной приключений, хотя на деле оказалась мало чем отличающейся от жизни в Хабаре. Та же работа, те же попойки с приятелями, та же болтовня на кухнях, разве что за хату нужно платить больше. — А вы местные? — спросил он, запихнув под рюкзак пряжку одной из лямок и наконец устроившись с относительным комфортом. — Я из Воронежа, — сказал носатый. — Я из Бишкека. Но работаем в Соловце, в институте. — И чем занимаетесь? — Как и вся наука, — откликнулся носатый. — Счастьем человеческим. А вы? — А я вот больше по несчастьям, — хмыкнул Слава. — Айтишник. — Колоссально! — носатый развернулся и восхищенно посмотрел на Славу. — Нам как раз нужен программист. — Я сисадмин, — сказал Слава. — Нам и сисадмин нужен, — согласился носатый. Особой разницы он, кажется, не видел. — Где вы там работаете в Питере? Бросайте, давайте к нам. В два счета оформим. — А что у вас? — скорее из вежливости спросил Слава. — У нас Алдан-3, — с гордостью сказал бритоголовый. Слава, которому до этого о суперкомпьютерах доводилось только читать, восхищенно присвистнул. — И как работает? Бритоголовый красноречиво хмыкнул. — Еще не отладили, — пояснил носатый. — Оставайтесь у нас, отладите. — Слушайте, как-то это все неожиданно. — Питер, — пробормотал бритоголовый. — Веселая жизнь и приличная зарплата. — Зарплата примерно одинаковая, — возразил носатый. — А жилье здесь гораздо дешевле. И, снова повернувшись к Славе, добавил: — И потом, интереснее, чем у нас, вам нигде не будет. Слава, сильно сомневавшийся в том, что к работе сисадмина применим термин «интересно», вежливо улыбнулся и посмотрел в окно. Они как раз выехали из леса, и по обеим сторонам дороги расстилались поля. Вдалеке виднелся небольшой городок, а вот солнца уже не было видно, и пока еще светло-сиреневое небо начинало понемногу темнеть. — До послезавтра в Соловце, значит? — уточнил бритоголовый, выезжая с грунтовой дороги на асфальтированную и прибавляя скорость. — А где остановиться, есть? — У меня палатка с собой, — Слава похлопал рукой по рюкзаку. — Магазины у вас до скольких работают? — Магазины у нас часа два назад закрылись, — хмыкнул бритоголовый. — А кафешки? Мне бы телефон зарядить. — Девять вечера, — извиняющимся тоном сказал носатый. — Все уже закрыто. Андрей, а может, в общежитие его? — И как ты себе это представляешь? — поинтересовался бритоголовый Андрей. — Действительно, — задумчиво сказал носатый. — Ну, можно трансгрессировать. — Он не диван, чтобы его трансгрессировать. — Честное слово, я посплю в палатке, — сказал Слава. В конце концов, телефон можно зарядить и с утра. — Изнакурнож! — воскликнул носатый. — Из накур… что? — не понял Слава. — Это можно, — согласился Андрей. — Переночуете в музее, — пояснил носатый. — На нормальных простынях. В палатке поспать еще успеете, у вас целый поход впереди.***
Попетляв по узким улочкам между заборов, окружавших невысокие дома, скорее деревенские, чем городские, машина остановилась у впечатляюще высоких ворот. Носатый исчез за прилегавшей к ним небольшой калиткой; Андрей тоже вышел из машины, присел на капот и закурил. Слава с наслаждением размял плечи и ноги — ездить на заднем сидении с его ростом было не особо удобно — и стал изучать висевшие на воротах таблички. Табличек было три. На одной, металлической и слегка поржавевшей, было написано «ул. Лукоморье, д.13, Горыныч Н. К.». Другая, написанная от руки неровным почерком, сообщала: «КОТ не работает». — КОТ? — Слава взглянул на Андрея. — Комитет охраны тепла? Тот хмыкнул, то ли одобряя Славины музыкальные вкусы, то ли, наоборот, не одобряя. Последняя табличка выглядела опрятнее и новее прочих. «НИИЧАВО», прочитал Слава. «Изба на куриных ногах. Памятник соловецкой старины». Ворота дрогнули и начали открываться. Слава помог носатому распахнуть тяжеленные створки; Андрей, не выпуская из рук сигареты, вернулся за руль и завел машину во двор. Куриных ног у избы, вопреки табличке, не было: обычный добротный сруб. Рядом виднелись огороды, возле них — колодец под замшелым навесом, а посреди двора возвышался старинный дуб со стволом шириной в несколько Славиных обхватов. В дверях показалась хозяйка: выглядела она ровесницей дуба, но через двор семенила довольно бодро. — По здорову ли, бабушка, Наина свет Киевна? — вежливо спросил носатый, отвешивая немного театральный поклон. — Здравствуй, здравствуй, внучек, — неожиданно низким голосом откликнулась та. — Это, значит, и есть наш новый программист? — Сисадмин, — поправил Слава. Спохватился и добавил: — Здравствуйте. — Собственной персоной, — согласился носатый. — Позвольте вам представить… — он замялся. — Да я и сама вижу, — отмахнулась Наина Киевна, в упор разглядывая Славу жутковатыми белесыми глазами, один из которых закрывало бельмо. — Карелин Вячеслав Валерьевич, 1990 года, не был, не привлекался, не имеет, а ждет тебя, алмазный, казенный дом и пустые хлопоты, а позолоти ручку, яхонтовый… — А дальняя дорога? — с интересом спросил Слава, потянувшись в карман за деньгами. Старуха повела длинным носом. — Казенный дом и пустые хлопоты, — отрезала она. Андрей перехватил Славину руку и покачал головой. — И где я его положу? — скандально осведомилась старуха, с недовольством глядя на Андрея. — В запаснике, конечно, — невозмутимо ответил тот. — А под чью ответственность? — Наина Киевна! — носатый ухватил ее под руку и повел в дом. «Мы же договорились!», — донеслось оттуда. «А ежели он чего стащит?» «Наина Киевна! Программист! Из культурной столицы человек! Ну что он стащит...» — Слушайте, — сказал Андрею почувствовавший себя неловко Слава, — я и правда могу переночевать в палатке. Ночевать в палатке ему уже совсем не хотелось. От видневшихся за окном ситцевых занавесок необъяснимо веяло уютом, а то ли из избы, то ли откуда-то от соседей вкусно пахло молоком и свежим хлебом. — Да не переживай, — отмахнулся тот, — Эрнест ее мигом уболтает. Вытаскивай лучше свой рюкзак. — А диван-то, диван!! — донесся из дома звучный старухин бас. Слава решил отдаться на волю судьбы. Он достал из машины рюкзак, бросил его на землю и уселся сверху, с наслаждением вытягивая ноги. Через минуту на пороге появился Эрнест и махнул рукой. Андрей направился к дому; Слава подхватил рюкзак и пошел за ним. — Все улажено, Слава, — весело сказал Эрнест. — Наина Киевна вам постелила в запаснике, сегодня поспите, завтра погуляете по городу… — И, может, решите у нас остаться, — добавил Андрей. — Я в этом вижу перст судьбы. Ехали по лесу — нашли программиста. — Сисадмина, — сказал Слава. — Главное, чтобы человек был хороший. — Вы отдыхайте, — закончил Эрнест. — А мы уходим. — А машина? — зачем-то спросил Слава. — Да это Евстигнеева машина, — сказал Андрей так, как будто это что-то объясняло. — Он все равно здесь чаще, чем дома, бывает. Отсюда и заберет. Эрнест засмеялся. — Действительно, — сказал он. — Ну, спокойной ночи, Слава. В прихожей было несколько дверей; одна из них распахнулась, и в проеме появилась старуха. На Андрея она посмотрела неласково, а на Эрнеста куда благосклоннее. Славе достался несколько подозрительный взгляд, за которым все-таки последовал приглашающий жест. Названная запасником комната обставлена была скудно: диван у стены, зеркало в углу, вешалка с каким-то барахлом у входа. Часть помещения занимала огромная белая печь. Постелила старуха почему-то на полу: очевидно, и у Эрнестова обаяния имелись пределы. Слава с наслаждением избавился от рюкзака, воткнул зарядку в ветхую розетку (связь не ловила, но электричество, к счастью, было) и перестелил себе на диване. Он подошел к окну и отодвинул занавески. Стемнело почти полностью, и за окном был виден один только дуб, вблизи казавшийся еще огромнее. На подоконнике лежала книга и стоял стакан молока. Слава выпил молоко, бездумно листая страницы и проникаясь к Наине Киевне теплыми чувствами, и подумал, что надо бы поговорить с ней и все-таки предложить денег — если не за сомнительное предсказание, то хотя бы за хлопоты. Впрочем, когда он на минутку присел на диван, чтобы проверить, не проседают ли пружины, на него навалилась вся бесконечная усталость дня, проведенного в кабинах фур, болтовне с водителями и ходьбе пешком вдоль трассы. Слава сбросил ботинки, укрылся одеялом и закрыл глаза, уверенный, что отключится мгновенно, — но сон не шел. Читать не хотелось, хотелось спать, так что он прибегнул к никогда не подводившему его методу: не открывая глаз, воскресил в памяти последний недописанный куплет, немного поперебирал слова и, не придумав и двух новых строчек, наконец-то отключился. Проснулся он посреди ночи от того, что в комнате кто-то разговаривал. — Не хрипи, — раздраженно сказал незнакомый голос. — Утренний кашель курильщика, — пояснил второй, тщетно пытаясь откашляться. Хрипотца действительно слышалась, но в целом голос был довольно приятный. — Да какая разница, все равно он спит. — Кто это такой вообще? Что он тут делает? — А я знаю? Тут он, если ты не заметил, лежит на нашем диване. — Больше полежать негде, — с досадой ответил первый. — Не везет так не везет. — Можно ближе к утру вернуться. — Да заткнитесь вы, — сказал Слава, которому спросонок показалось, что он в питерской коммуналке. — У меня выходной. Звук собственного голоса разбудил его окончательно. Он сел на диване и огляделся по сторонам: в комнате никого не было. Голосов тоже не было слышно. Слава подошел к окну, но и за окном незнакомцев не обнаружилось. Он посмотрел на книжку: на подоконнике лежало «Путешествие на край ночи» Селина. Он растерянно полистал ее, абсолютно уверенный, что перед тем, как он лег спать, это были «Два капитана». Да и откуда у бабки Селин? Слава открыл книгу с начала и прочитал: «Путешествовать очень полезно; это заставляет воображение трудиться. Все прочее — лишь разочарование и усталость. Вот и наше с вами путешествие — полностью воображаемое. И в этом его сила. Это путь от жизни к смерти. Люди, животные, города и вещи, — все здесь плод воображения. Это роман, а роман есть не что иное, как вымышленная история. Так его определяет Литтре, который никогда не ошибается. И потом, важнее всего то, что путешествие это может проделать каждый. Стоит лишь закрыть глаза». Закрыть глаза — отличная идея, подумал Слава, но вместо этого почему-то их открыл. Он лежал на диване, над ним смутно белел потолок. Кто-то откашлялся. — Семиглавый Ананта, также известный как Шеша, поддерживал бога Вишну на ложе из змеиных колец, плывущем по безбрежному космическому океану, тогда как бог грезил о существовании мироздания, — донеслось до Славы. Слава осторожно перевернулся на бок. В комнате по-прежнему никого не было. — Еще одним нагом, удостоенным собственного имени, является Васука, — продолжал голос. Доносился он как будто из-за стены, но на старухин был совсем не похож, да и звучал, пожалуй, слишком близко. Слава встал и, крадучись, пошел на звук. —...На этом взаимоотношения нагов с Буддой не исчерпываются, а находят продолжение в многочисленных легендах, — сказал голос. — Упанишады. Или нет? Голос доносился из зеркала. Слава внимательно его рассмотрел. В зеркале отражались диван, окно и кусок печи. Слава в нем не отражался. Припомнив вычитанный в какой-то книжке способ отличить галлюцинацию от реальности, Слава сильно надавил себе на глазное яблоко. Его отражение в зеркале появилось, но голос никуда не исчез. Слава ущипнул свою руку, но и это не помогло. — С началом сна человека уходит вверх его святая душа, и остается в нем только нечистый дух первозданного змея, потому как сон есть шестидесятая часть смерти, — сказало зеркало. — Талмуд. Или не Талмуд? Да нет, Талмуд. Слава обвел рамку зеркала руками, ища скрытый микрофон, но, если он там и имелся, то спрятан был хорошо. — Жизнь — она ведь очень жестокая, она забирает у тебя то, что ты любишь. Она, как шагреневая кожа, тает в твоих руках... Нет, какая бредятина, — задумчиво сказал голос. — А теперь следующее: Истина, красота. Бог не есть реальность в таком смысле и такого рода, как реальность природного мира. Бог есть дух, а не бытие. — А эта бредятина откуда? — спросил Слава. Ответа он не ждал, потому что был уверен, что спит. — Бердяев, «Творчество и объективация», — с готовностью ответил голос. — А что такое объективация? А может, и не спит. — Понятия не имею, — сказал голос. Слава решительно протянул вперед руку, дотронулся до поверхности зеркала и проснулся. Он лежал на диване, и ему ужасно хотелось пить. Он встал и подошел к окну. Дуба во дворе не было. На подоконнике лежал «Пир» Платона. Слава сходил к розетке за телефоном, сфотографировал обложку и убрал телефон в карман. Подумал, достал снова, включил диктофон и рассмотрел сделанную фотографию. Она выглядела совершенно нормально; бородатые греки на обложке, вальяжно развалившись вокруг низкого стола, держали в руках немаленьких размеров чаши, и пить захотелось еще сильнее. Слава прикинул, что водопровод в избе вряд ли есть, а если и есть, то искать в темноте кухню или ванную, рискуя разбудить старуху, совсем не хочется, и вышел во двор, отодвинув железную щеколду. Колодец, в отличие от дуба, был на месте, и Слава взялся за рычаг, стараясь по возможности тихо опустить прикрепленную к цепи бадью. Внизу плеснуло, и он стал поворачивать ворот в обратную сторону. Бадья ощущалась неожиданно потяжелевшей, и, ухватив ее руками, он понял, почему: кроме нескольких литров воды, в ней оказалась здоровенная щука. Он машинально поставил ведро на край колодца и сделал шаг назад. — Ну чего тебе опять, старая? — склочным голосом спросила щука, высовываясь из бадьи. — Тащит и тащит! Тащит и тащит! Ни минуты покоя! — Извините, — растерянно сказал Слава. Щука подслеповато прищурилась. — Не вижу уже совсем, — призналась она. — Еще и ночь на дворе. Чего тебе не спится, служивый? — Попить захотелось. — Хеннесси? — устало осведомилась щука. — Шато Лафит? Фалернского? Быстрее давай, спать хочу. — Чайку бы, — неуверенно сказал Слава. Он завел руки за спину, чтобы щука не видела, как он щиплет себя за предплечье. Щипок предсказуемо не помог. — Чайку? — недоверчиво переспросила щука. — И отпустишь? — Да можно, в общем, и просто водички. — На здоровье, — щука плеснула хвостом, и рядом с бадьей материализовалась жестяная кружка, над которой поднимался пар. Запахло бергамотом. На мгновение Славе показалось, что он сидит в комнате на диване и смотрит на печь, но он моргнул и наваждение прошло. — А вы и Хеннесси можете? — Слава осторожно снял бадью с края колодца и взялся за ворот. — Могу, — вздохнула щука. — Тебе бутылку? Ящик? — Да я так, из любопытства, — смутился Слава. — Извините, что разбудил, — добавил он, начиная понемногу разматывать цепь. — Неплохой ты парень, служивый, — донеслось из колодца. Слава взял в руки чашку, подул на чай и повернулся к дому. Дуб стоял на месте, как будто никуда и не исчезал. Слава подошел поближе. Кора была теплая и шершавая, а ствол зачем-то крест-накрест обтягивала широкая цепь. Слава с усилием ущипнул себя за руку. Сверху раздался приглушенный женский смех и кошачье мяуканье. — Ладно, — зачем-то сказал вслух Слава, развернулся и ушел обратно в избу. Он залпом выпил обжигающий ароматный чай, лег на диван и уснул — в этот раз, кажется, по-настоящему. Проснулся он от того, что комната накренилась вбок, как будто он был на корабле; Славу вжало в спинку дивана, а потом дом качнулся в другую сторону, и он полетел бы на пол, если бы не соскочил с кровати раньше. Со двора послышалось кудахтанье. Подбежав к окну, он успел увидеть исчезающую из зоны видимости гигантскую куриную ногу. Слава уперся руками в подоконник и размеренно подышал на счет. Щипать себя не хотелось: на предплечье и так к утру наверняка будет шикарный синяк. Зато захотелось отлить. Он сфотографировал лежавшую на подоконнике книжку (на этот раз Жан Жене), вышел в прихожую и огляделся. Кроме его двери и двери, ведущей наружу, там было еще три. На одной висел гигантский железный замок, а из-за другой доносился раскатистый бабкин храп. Слава осторожно толкнул третью, и за ней действительно обнаружился унитаз. Он закрыл за собой дверь и посмотрел на унитаз с некоторым умилением. Было в его белом фаянсе что-то удивительно… нормальное. Унитаз не разговаривал с ним, не раскачивался из стороны в сторону и ни во что не превращался. За последние несколько часов Слава научился ценить такие вещи. Обратно он шел с твердым намерением уснуть и спать, что бы ни случилось. Вокруг происходили удивительные, невероятные события — если исходить из посылки, что зеркало, щука, книга-перевертыш и все остальное ему не приснилось, а он был почти уверен, что нет, — и ему очень хотелось как следует в этом разобраться, но спать хотелось сильнее. Сначала он поспит, а потом все остальное. Слава вернулся в комнату, сделал пару шагов в сторону дивана и остановился. Диван исчез. Зеркало и печь были на месте, книга по-прежнему лежала на подоконнике, а там, где он спал, виднелся только прямоугольник давно не метеного пола, заваленный мелким мусором. Слава потрогал воздух в том месте, где еще пять минут назад стоял диван, на всякий случай посмотрел на потолок и выглянул в окно. Дуб тоже был на месте. На месте было все, кроме дивана. Это можно бы было пережить, но постельное белье исчезло вместе с ним, а спать на голом полу не хотелось. Слава оценивающе посмотрел на висевшее на вешалке барахло, и тут раздался тихий стук в дверь. Старуха продолжала храпеть. Слава немного подумал, взглянул на телефон, сохранил диктофонную запись, включил новую, на всякий случай обулся и пошел открывать. За дверью стоял элегантный мужчина в бежевом плаще и шляпе, похожий на киношного спецагента. Слава подумал, что если сейчас его начнут вербовать в разведку, он, наверное, не удивится. — Здравствуйте, Вячеслав Валерьевич, — посетитель снял шляпу. — У меня к вам небольшой разговор, если вы не возражаете. — Нет, конечно, — растерянно сказал Слава, пропуская его в прихожую. У двери комнаты он, впрочем, замешкался, перегораживая проход. — Может быть, здесь поговорим? У меня неприбрано… Незнакомец приподнял бровь. — И присесть негде, — добавил Слава. — А как же диван? Несколько очень долгих секунд они смотрели друг другу в глаза, но Слава все равно не нашелся, что ответить. — А что — диван? — наконец сказал он, чувствуя себя довольно глупо. — Ах, вот как, — незнакомец отвел взгляд. — Ясно. Очень жаль. Ну что ж, извините… Он надел шляпу и развернулся, направляясь к дверям уборной. — Это не… Вам не туда, — попытался остановить его Слава, но тот только пробормотал «ах, это безразлично», закрывая за собой дверь. Слава машинально включил ему свет, немного подождал и осторожно толкнул оказавшуюся незапертой дверь. Внутри никого не было. — Не разведка, — задумчиво сказал Слава. — Скорее, министерство магии. Он подумал, что вряд ли это последний визит на сегодня, захватил стоявший в углу у входной двери веник и отправился приводить комнату в порядок. В сметаемом мусоре обнаружилось несколько вкладышей от жвачки love is, огромная сторублевая купюра с портретом Екатерины Второй и небольшой металлический цилиндрик, который, когда Слава коснулся его веником, тихо загудел. Слава отложил веник и взял цилиндр в руки. Он оказался гораздо тяжелее, чем можно было бы предположить, и слабо, но ощутимо излучал тепло. Слава перевернул его, чтобы осмотреть со всех сторон, и тут же потерял равновесие; перед глазами замелькало, он больно ударился обо что-то плечом и затылком и упал на пол. Цилиндрик откатился на середину комнаты и замер в положении, явно отрицавшем закон гравитации. Слава отодвинулся от него подальше, огляделся по сторонам, взглянул на потолок и увидел там явственно черневшие следы ботинок. Ботинки были его. Он поднялся, молча потер копчик и стал подметать дальше, стараясь не упускать цилиндр из поля зрения. — Поскольку данный тип активности имеет широкое распространение в животном мире, Н. Тинберген счел необходимым ввести для его обозначения специальный термин — «смещенная активность», — прокомментировало зеркало. — Этим термином ученый подчеркивает, что животное как бы уклоняется от разрешения возникшей проблемы и смещает свою активность в формат инстинкта, не имеющего отношения к данной ситуации. — Отвали, — с чувством сказал Слава, сметая мусор в совок и выходя в прихожую. Рядом с мусорным ведром обнаружился металлический ковшик, который Слава захватил с собой и, от греха подальше, накрыл им цилиндр. — А вот это вы напрасно, Вячеслав Валерьевич, — сказал вежливый мужской голос. Слава посмотрел на зеркало. — Что именно? — Я имею в виду умклайдет, — пояснил голос. Доносился он не со стороны зеркала. — В смысле? — Слава оглянулся, убеждаясь в том, что комната пуста, и начиная испытывать раздражение. — Умклайдет, — сообщил голос, — или же волшебная палочка, требует чрезвычайно осторожного обращения. — Я догадался. Поэтому и накрыл его. Вы не могли бы… — Слава замешкался, подбирая слово, — материализоваться? — Разумеется, — воздух перед ним соткался в мужчину в безупречном костюме. Он слегка склонил голову и вежливо произнес: — Извините, Вячеслав Валерьевич, не хотел вас беспокоить… — Волшебная палочка, значит, — сказал Слава. — Очень тонкий прибор, — извиняющимся голосом пояснил мужчина, разводя руками. — Курс управления им занимает восемь семестров и требует основательного знания квантовой алхимии. Как программист, вы, вероятно, легко бы освоили электронный умклайдет, но квантовый… — Я сисадмин, — сказал Слава, чувствуя, что эти слова становятся чем-то вроде мантры, привязывающей его к реальности. — И я не пытался ничем управлять. Я хотел подмести пол. А что не так с котелком? — Дело в том, что железо непрозрачно для гиперполя, а возрастание напряженности гиперполя в малом объеме… Слава поднял руки. — Как скажете, — согласился он, — убирайте котелок. И этот… волшебную палочку тоже забирайте. Я к ней и подходить не... Он умолк, потрясенно наблюдая, как ковшик превращается в металлического цвета жидкость, которая быстро начинает испаряться. Хотелось достать телефон и включить камеру, но он не был уверен, как на это отреагирует незнакомец. — Так будет лучше, — пояснил тот, закладывая руки за спину. — Что касается умклайдета… К сожалению, забрать его я не могу. Вопрос профессиональной этики, если хотите. — А диван? — с подозрением спросил Слава. — Вы ведь за диваном пришли? — Ну что вы, Вячеслав Валерьевич! — всплеснул руками незнакомец. — Естественно, даже вы, человек, далекий от института, не могли не заметить, что вокруг дивана сейчас царит некий… ажиотаж, некоторая нездоровая суета. Напряжение растет, обстановка накаляется, и, разумеется, неизбежны ошибки… Не будем далеко ходить за примерами, — он с легкой укоризной посмотрел на умклайдет. — Вот, скажем, некий сотрудник, достойный всяческого уважения, если не своими манерами, то целеустремленностью и талантом, в спешке забывает здесь свой умклайдет, и в результате, — он перевел взгляд на потолок, — вы ушиблись, а могли бы пострадать гораздо сильнее. — Но почему диван? — Слава невольно посмотрел туда, где дивана больше не было. — Что в нем такого? — Предрассудки и суеверия, — поморщился незнакомец. — Поиски мифического Белого Тезиса… Диван не более чем универсальный транслятор, несколько громоздкий, но вполне работоспособный. Он поправил галстук и вежливо улыбнулся. — На этом я вас оставлю, Вячеслав Валерьевич. Раз вы не собираетесь приближаться к умклайдету, моя задача выполнена. Позвольте откланяться. — Постойте, но как же… — запротестовал Слава и осекся. У него была тысяча вопросов, и он не знал, с какого начать. — Полагаю, лучше всего вам будет лечь спать. — Куда? — кротко поинтересовался Слава. Из всех занимавших его вопросов этот, пожалуй, был самым насущным. — Действительно, — посетитель сделал сложное движение рукой. На полу возник матрас, застеленный бельем, белоснежно чистым и мягким даже на вид. — Отдыхайте, — сказал незнакомец, начиная мерцать. — Скажите… — начал было Слава, но он снова был один. Матрас манил, умклайдет бездействовал, комната не тряслась, и никто не пытался с ним заговорить. Слава почувствовал, как у него слипаются глаза, погасил свет, стащил ботинки и улегся спать. Проснулся он от того, что по комнате разлилось странное голубое сияние, вроде бы неяркое, но ощутимое даже сквозь веки. Открыв глаза, Слава обнаружил, что над умклайдетом прямо в воздухе парит здоровенный белобрысый парень в трениках и белой майке. В вырезе майки и на руках, которыми он совершал какие-то пассы, виднелось множество разноцветных татуировок, но детали разглядеть не получалось. — В чем дело? — грубовато спросил Слава, откровенно уставший от ночных визитов. — Тихо, смертный, — сказал тот, не поворачивая головы. Голос звучал смутно знакомо. Он прекратил пассы и поднял цилиндр с пола. — Эй, — идти на конфликт Слава не любил, но белобрысый, в отличие от предыдущих гостей, вел себя откровенно по-хамски, — положи эту штуку на место и проваливай. Белобрысый приподнял бровь, не удостоив Славу ответом. Тот решительно встал и повторил: — Положи умклайдет! Белобрысый опустился на пол и сложил руки на груди, меряя Славу насмешливым взглядом. Умклайдет он вертел в пальцах, но, в отличие от Славы, в незапланированное путешествие к потолку от этого не отправлялся. — Малыш, — наконец сказал он, — ночью надо спать. Лучше ляг сам. — Может, выйдем во двор? — угрожающе предложил Слава. Драться он не любил и не особо умел, но накопившаяся за ночь фрустрация требовала выхода. Кто-то откашлялся и с выражением произнес: — Устремив свои мысли на высшее Я, свободный от вожделения и себялюбия, исцелившись от душевной горячки, сражайся, Арджуна! Слава вздрогнул. Парень тоже вздрогнул. — Это зеркало, — машинально сказал Слава. — Я в курсе. — Положи умклайдет, — повторил Слава, на этот раз чуть более мирно. — Сдался тебе этот умклайдет… Твой он, что ли? — А что, твой? — Вообще-то мой, — согласился белобрысый, перекидывая цилиндрик из левой руки в правую. Слава прищурился. — Диван, значит, ты спер? Он окончательно проснулся и сообразил, почему голос показался ему знакомым: именно его он слышал в самом начале этой бесконечно длинной ночи, когда проснулся (или не проснулся?) в первый раз. — Не твое дело, — огрызнулся похититель диванов, но как-то без огонька. Он оглядывался по сторонам, потеряв интерес к Славе. В комнате возникли еще двое: тощий и толстый, оба в пижамах. Слава подумал, что, если незваные гости продолжат прибывать в том же темпе, место в комнате скоро закончится. — Евстигнеев! — закричал толстый. — Так это вы воруете диван?! — Идите вы все… — сказал белобрысый. — Вы грубиян! Вас надо уволить! Я подам докладную! — Подавайте, — угрюмо сказал Евстигнеев. — Займитесь любимым делом. Скандал набирал обороты, и Слава мимолетно удивился тому, что крики до сих пор не разбудили старуху. Впрочем, может, тут каждую ночь такое, и она уже привыкла? — Молодой человек мог пострадать! — продолжал кричать толстый. — Я уже пострадал, — охотно согласился Слава. — Дивана нет, сплю на полу, точнее, спал бы, если бы не будили каждые полчаса. — Вам должно быть стыдно, Евстигнеев! Стыдно Евстигнееву, судя по всему, не было. Он мрачно крутил в руках умклайдет, глядя поверх головы толстого: с его ростом это не представляло особой проблемы. Тощий шагнул вперед и напряженно спросил: — Что вы сделали с Тезисом, Евстигнеев? Тот закатил глаза. — Да нет там никакого Тезиса. Что вы выдумываете? Не хотите, чтобы мы воровали диван — дайте нам другой транслятор. — Немедленно верните диван и не смейте к нему снова прикасаться, — потребовал тощий. — Да щас, — упрямо сказал Евстигнеев. — Эксперимент закончу — вернем. — Изъятие предметов из запасника запрещено, — прошипел тощий. Евстигнеев засунул руки в карманы и уставился в потолок. Толстый снова начал кричать. Евстигнеев, не вынимая рук из карманов, развернулся к нему спиной и шагнул сквозь стену. Толстый с криком «нет, вы вернете диван!» устремился за ним. — Приношу извинения за это недоразумение, — церемонно сказал тощий и шагнул сквозь стену вслед за ними. Разбудивший Славу голубой свет померк, и в комнате снова стало темно. Слава немного подождал, но никто больше не приходил, не стучался и не материализовывался. Он подошел к подоконнику и прочитал на обложке лежавшей там книги: «П. И. Карпов. Творчество душевнобольных и его влияние на развитие науки, искусства и техники». — Спать, — решительно сказал сам себе Слава. — Однажды, — глубокомысленно произнесло зеркало, — он проспал очень долго, утомленный бессмысленным и длинным сновидением про бревно. — Да хоть бы и бревно, — пробормотал Слава, обнимая подушку.***
Проснулся он на удивление отдохнувшим. События ночи казались причудливым сном, но отпечатки собственных ботинок на потолке, которые были первым, что Слава увидел, открыв глаза, мешали настроиться на скептический лад. Диван стоял на месте, как ни в чем не бывало; книжка на подоконнике оставалась «Творчеством душевнобольных». Слава полистал фотографии в телефоне и убедился в том, что Платон и Селин ему не приснились. Сами по себе снимки, конечно, ничего не доказывали. Он немедленно представил, как старуха ночью, включив запись собственного храпа, в старинной ночной рубашке крадется вокруг дома, чтобы поменять книжку у него на подоконнике… А потом залезает на печь, чтобы оставить на потолке следы его ботинок… Но перед этим, конечно, подливает ему в молоко, ну, скажем, настойку опиума… Слава хмыкнул. Поверить в говорящее зеркало, диван раздора, путешественников по канализации, ходящих сквозь стены бюрократов и летающего грубияна Евстигнеева было проще. По крайней мере, в их действиях просматривалась какая-то, пусть и не до конца доступная ему, логика. А вот решить, что всё это — необычайно сложный розыгрыш с участием множества людей, дорогой техники и запрещенных веществ, устроенный исключительно ради того, чтобы поиздеваться над простым питерским сисадмином — для этого требовалась мания величия таких размеров, до которых Славе было далеко. И потом, хотя в этом он бы и сам себе не признался, Славе очень хотелось верить, что у избушки действительно есть куриные ноги, а в колодце плавает исполняющая желания щука. Жить в такой реальности было бы приятнее. В прихожей хлопнула дверь, послышались шаги и кашель; кто-то окликнул Наину Киевну, но та не отозвалась. «А это что?» — донеслось до Славы. «А, ну да, понятно… А здесь?» — «Вход в музей, Мирон Янусович». — «Знаменитый диван, полагаю, там?» — «Нет, диван в запаснике… Проходите». Дверь распахнулась, и на пороге возник невысокий то ли лысый, то ли бритоголовый мужчина неопределенного возраста. Слава понял, что был несправедлив, мысленно называя Эрнеста носатым, потому что никто в мире не заслуживал этого эпитета так сильно, как его новый гость. Перещеголять его могла бы разве что Наина Киевна, но как раз в ее существовании Слава понемногу начинал сомневаться. — Так, — сказал носатый, оглядывая Славу. Славе немедленно стало неловко за свой растрепанный со сна вид и разобранную постель на полу. На нее, впрочем, носатый даже не посмотрел, устремившись к дивану. За ним вошли трое других: хмурый, явно невыспавшийся Евстигнеев, одетый с иголочки не такой уж и носатый Эрнест и еще один — высокий, полный мужчина в лоснящемся со спины костюме и с папкой для документов в руках. — Вот этот диван? — уточнил он. — Это не диван, — мрачно возразил Евстигнеев. — Это транслятор. — У меня записано — диван, — непреклонно возразил лоснящийся, листая папку. — Инвентарный номер одиннадцать двадцать три. Диван мягкий, полуторный. На Славу никто из присутствующих не обращал внимания. Он оперся плечом на печь, засунув руки в карманы, и с любопытством прислушался к разговору. Лоснящийся настаивал на том, что дивану место в музее. Евстигнеев — судя по безнадежности, звучавшей в его голосе, не в первый раз — объяснял, что это не диван, а прибор, и что с ним работают. Лоснящийся снисходительно заявил, что у него дома тоже есть диван, и как на нем работают, ему известно. Эрнест тихо пробормотал, что им это тоже известно, явно задетый лоснящийся потребовал объяснений, и спор про диван и работу пошел на второй круг. — Так, — сказал не произнесший за все это время ни слова носатый. Остальные разом замолчали. — Я беседовал с Кристобалем Хозевичем и с Федором Симеоновичем. Они полагают, что этот диван-транслятор ценен исключительно как музейный экспонат. Когда-то он принадлежал королю Рудольфу Второму, так что историческая ценность его неоспорима. Кроме того, года два назад, если память мне не изменяет, мы уже выписывали серийный транслятор… — Выписывали, — подтвердил лоснящийся Модест Матвеевич, листая документы в папке. — Одну минуточку… Транслятор двухходовой ТДХ-80Е Китежградского завода… Евстигнеев и Эрнест наперебой начали утверждать, что другой транслятор, название которого Слава сразу забыл, работает, во-первых, из рук вон плохо, а во-вторых, круглосуточно оккупирован неким Бальзамо. Славе с каждой минутой становилось все интереснее, в чем же, на самом деле, заключается работа с диваном, или — ну хорошо — транслятором, но возможности вмешаться в разговор не представлялось. Носатый уточнил, как работает этот диван. Эрнест заверил его, что диван работает великолепно: сам рабби Лев Бен Бецалель собирал и отлаживал его триста лет. Ручной труд. «Вот как надо работать», — согласился Модест Матвеевич. Слава подумал, что диван, который отлаживали триста лет, мог бы быть и помягче. — Решать этот вопрос сейчас мы не будем, — наконец сказал носатый. — А когда будем? — грубовато уточнил Евстигнеев. — На Ученом совете. — Мы не можем разбазаривать реликвии, — вставил Модест Матвеевич. — А что мы можем делать? — поинтересовался Евстигнеев. — Делать рэп для белых детей, неспособных видеть, где ширпотреб и где раритет, — предложило зеркало. Слава вздрогнул. Носатый поморщился, подошел к зеркалу, запустил руку внутрь по плечо и чем-то щелкнул. Зеркало замолчало. — Так, — снова сказал он. — Вопрос о вашей группе мы тоже обсудим на совете. А вы, — он посмотрел на Евстигнеева, — пока воздержитесь… от посещения музея. После чего вышел из комнаты. Через дверь. — Довольны? — мрачно спросил Евстигнеев у Модеста Матвеевича. — Разбазаривать не дам, — повторил тот, закрывая папку с документами. Обвел комнату хозяйским взглядом и задержался на Славе. — Это наш новый программист, Слава Карелин, — предвосхитил вопрос Эрнест. — Сисадмин, — поправил Слава. — Наш новый сисадмин, — согласился Эрнест. — Да хоть кто, — не впечатлился Модест Матвеевич. — Вы что, здесь спали? — Я… — Слава еще не зачислен в общежитие, — пояснил Эрнест. — Спать следует в местах, предназначенных для этого, — непреклонно сказал Модест Матвеевич. — Если все будут спать в музеях… Вот вы откуда? — Из Хабаровска. — Что, если я приеду в Хабаровск и пойду спать в… в… — В музей истории Амурского моста, — любезно подсказал Слава. — В музей истории Амурского моста, — обвиняющим тоном согласился Модест. — Да на здоровье, — разрешил Слава, потому что музей, во-первых, располагался под открытым небом, во-вторых, чаще бывал закрыт, чем открыт, а в-третьих, лично он в ночевке в музее не видел ничего плохого. И потом, спать на рельсах, может, и не очень удобно, зато вряд ли кто-то станет тебя будить каждые полчаса. — Модест Матвеевич, вы совершенно правы, непорядок, но сегодня он будет ночевать у меня, — вежливо сказал Эрнест. — Это другое дело. Это пожалуйста, — благосклонно кивнул Модест Матвеевич. Он еще раз окинул взглядом комнату, посмотрел на отпечатки ботинок на потолке, потом на Славины ноги — тот, к счастью, пока не успел обуться, — кивнул сам себе и вышел. — В рот я все это ебал, — сказал Евстигнеев, садясь на диван и хватаясь за голову. — Ну их к черту. Сегодня же ночью опять утащу. — Спокойно, — похлопал его по плечу Эрнест. — Все не так плохо. Ты заметил, какой это был Мирон? — Ну? — А-Мирон. Евстигнеев поднял голову. — И что? — И все. У-Мирон не здесь, потому что он улетел в Москву. Не в последнюю очередь — по поводу твоего любимого транслятора. Понял, гроза диванов? — Слушай, да это же отлично, — сказал Евстигнеев, и Слава впервые увидел, как он улыбается. — Дело в том, Слава, — пояснил Эрнест, — что у нас идеальный директор. Он един в двух лицах. Есть А-Мирон Янусович и У-Мирон Янусович. У-Мирон — невероятно талантливый ученый. Что до А-Мирона, то он неплохой, но вполне обыкновенный администратор. — Близнецы? — осторожно уточнил Слава. Евстигнеев щелкнул зажигалкой и хмыкнул. — Да нет, один и тот же человек. Но единый в двух лицах, — повторил Эрнест. — Понятно, — сказал Слава, начиная шнуровать ботинки. — Ничего, Слава, скоро все узнаешь. — В смысле? — Нам нужен программист, — проникновенно сказал Эрнест. — Мне очень нужен программист, — оживился Евстигнеев. Слава открыл было рот, чтобы привычно напомнить обоим, что он вообще-то сисадмин, но подумал про книжку и зеркало, про щуку и избушку на куриных ногах, про полеты и хождение сквозь стены... и, конечно, про диван, который, судя по царившему вокруг него ажиотажу, тоже был магическим предметом, хотя в чем именно заключались его волшебные свойства, он так и не понял. А если завтра уйдет в поход с ребятами, то, скорее всего, никогда и не узнает. — Ну ладно, — сказал он. — Показывайте ваш Алдан.