***
Звонок резким звуком раздался по всей комнате. Акааши, не торопясь, выкинул окурок на улицу и отошёл от окна. Больше всего он боялся увидеть на экране телефона знакомое имя. Судорожно вздохнув, он провел пальцем вправо, принимая входящий звонок. — Алло? — Акааши? Значит у тебя тот же номер! — Коноха с искренней радостью говорил в трубку. — Эм, мне неловко говорить, четыре года всё-таки прошло. В общем, у нас изменение в составе оркестра, появились волшебные ребята, один скрипач чего стоит! Играет нашу третью симфонию без единой ошибки! Мы хотим, чтобы ты вернулся, если что, звони на этот номер. — Я…подумаю. Акааши незамедлительно бросил трубку. Он ушел из оркестра, тогда почему не может перестать думать о нем? О плавности и качестве переходов, отработке многочисленных деталей, о нежном звучании арфы и серьезных барабанах. Скрипачи всегда были больным местом в его оркестре. Они не попадали в нужные и сложные ноты и уверяли, что с их заменой будет лучше. Если делать все правильно, попадая, то получится все идеально, но они никогда не слушали. Один за другим уходили, не выдерживая сильного давления и натиска со стороны дирижера. Это стало последней каплей, сподвигнувшей его к уходу. Презрение к струнно-смычковым музыкальным инструментам высокого регистра осталась надолго и спустя четыре года никуда не делась.***
В репетиционном зале воцарился шум. Слушок о том, что один из лучших талантов вновь будет дирижером быстро разошелся, хотя многие были не рады этому, придумав ему кличку «тиран». Коноха сидел молча, придерживая виолончель одной рукой, чтобы она не свалилась, он знал, молчал и ждал. Двери отворились с протяжным стальным звуком, зашел худощавый парнишка, скорее всего студент. Наверное он ошибся помещением, ведь рядом находилась библиотека. Черная кофта висела на нем как мешок из-под картошки, под длинными рукавами которой виднелись никотиновые пластыри. Когда он подошел ближе, можно было разглядеть большие синяки и мешки под глазами, потрескавшиеся губы. Он заламывал дрожащие пальцы рук, не смотря вперед. — Доброе утро, — пытаясь перекричать гул оркестра, громко сказал Акинори, после чего наступила полнейшая тишина. — Доброе, — Акааши чувствовал себя неловко и только через пару мгновений вспомнил, что нужно представиться, — Для всех новеньких, меня зовут Акааши Кейджи — я ваш дирижер. Он оглядел людей. Многие лица ему уже были знакомы. Пришли два виолончелиста, остальные остались, полная замена скрипачей, остальных не помнит. Возможно, Коноха сам их отбирал, чтобы вернуть Акааши обратно. Он занимался этим все четыре года? Или только пару последних месяцев? Может они сами пришли? В любом случае, главное, чтобы они справлялись со своей работой. Кейджи разглядывают с ног до головы. Особенно новенькие, смотрят с любопытством, как экспонат в музее, они впервые видят знаменитую личность так близко, представить не могли, что именно он будет их дирижером. Другие смотрят с презрением, сожалея, что именно этот тиран к ним пришел. Акааши не по себе. Он никогда не любил когда на него смотрят, только если это не репетиция или выступление. Тогда все внимание должно быть прикреплено к его рукам или к баттуте — дирижерной палочке, но никак не к нему самому. Дирижер прошел за сцену, к коробкам со всяким барахлом. Найти нужные бумаги оказалось тяжелее, чем он думал, но ещё тяжелее было выбрать симфонию для отработки. У них впереди не было никаких концертов или что-то в этом роде, значит это время можно потратить на неисполненные планы прошлых годов. Четвертая симфония была экспериментом, но в отличии от третьей — неудачной. Третью Акааши писал вместе с Конохой и еще с парой ребят, у которых были разные инструменты, поэтому это было чуточку легче и удобнее, когда каждый может высказать свое мнение и сказать, что лучше и как подстроить остальной оркестр под это. Они отыгрывали почти каждую строчку партитуры и редактировали то, что им не нравится или не подходит. Но когда пишешь один на весь оркестр за короткий срок — это кажется сущим адом. Никто не может помочь и подсказать. Ты один на один с собой и этой чертовой симфонией, которая забирает твой сон уже несколько недель подряд. Это кажется невозможным. Акааши достал четвертую симфонию — они ее ни разу не играли, он не слышал над чем так долго трудился. Раздавая каждой группе ноты, он наблюдал на лицах оркестрантов непонимание и удивление. — Ознакомьтесь с нотами, через пару минут приступим. Акааши переживал, руки тряслись больше обычного. Он отошел в сторону, поправляя бинты на одной руке, и к нему тут же, будто на крыльях, подлетел Коноха. Ничего не говоря, он просто стоял рядом, словно защищая от других людей в зале. Каждый перешептывался кто о чем. Кто-то о том, что боится порвать старые листы, кто-то спрашивает почему они все написаны от руки, а кто-то рассказывает о самом дирижере. Кейджи взглянул на часы — прошло около трех минут, — этого должно было хватить. Он выступил вперед, на середину, занимая свое место. В первый раз он закроет глаза (а скорее уши) на ошибки нового большого оркестра, дослушав мелодию до конца. Все последовали его примеру. Дирижер поднял дрожащую руку, начиная. Первым вступление начало фортепиано, его звучание меланхолично, затем звук первых скрипок, которые идут на одной волне с клавишами, за ними вторые скрипки, поднимающие волны, виолончель. После сорока девяти ударов, отсчитанных в голове дирижера, подключается остальная часть оркестра. Ровно после семи ударов барабана, симфония резко обрывается. Оркестр затих как только закончились ноты. Никто не осмелился сказать ни слова, боялись закрывшего глаза человека посредине зала, ведь выглядел он безумно. — Вы точно тот самый Акааши-сан или взяли его броское имя? — нашёлся однако один человек, который осмелился произнести не то что слово, а с такой легкостью целое предложение, которое звучало довольно оскорбительно. Мужчина почесал смычком затылок, устраивая еще больший беспорядок в черно-белых волосах. — Мастер бы никогда не простил столько ошибок. — Хотите, чтобы я играл по правилам? — Акааши злился, гнев выходил за рамки ему дозволенного. – Ряд первых скрипок — слишком медленные! Только одна виолончель попадает в ноты! Его голос сорвался на крик, отозвавшись звоном у всех в ушах и во всем зале. С каждым криком становилось все страшнее. Новички побледнели, те, кто через это уже проходил замерли и не двигались лишний раз. Акааши поднял руку, баттутой задавая первый темп и трактовку. Они не слушают. Дирижер прервал их, показывая начинать с начала. Однако ничего не изменилось, одни и те же ошибки вновь. Еще раз с самого начала. Неужели нельзя все сделать правильно без единой ошибки наблюдая за темпом и трактовкой, но нет они делают то, что хотят, делая вид, что попадают в ноты. Они не понимают и не оценивают труд дирижера по настоящему, делая из себя всезнаек. Именно поэтому приходится держать этих оркестрантов под уздой, хотя скорее — дирижёрной палочкой. Лицо Акааши покраснело, пока он кричал оркестрантам ошибки, которые они допускают, заставляя содрогаться от ужаса. Они не имеют и капли уважения. Пока не смогут приемлемо играть хотя бы первую партитуру — они никуда не уйдут, тем более отдыхать домой. Если они собрались играть в этом оркестре, то должны уметь хоть что-то, иначе вылетят из оркестра быстрее, чем скажут «скрипичный ключ». Акааши посылал гневный взгляд на людей играющих не то, что надо, заставляя играть все заново, с первой ноты. Этим взглядом он запугивал всех, кроме одного единственного скрипача, из-за которого они останавливались раз девять точно. Он спрашивал что за ноты написаны, отмазываясь, что там не понятно, отвлекая всех, кто стоял рядом и позади. Если он так неопытен, то это загадка почему стоял в первом ряду. Его вопросы успели надоесть не только скрипачам., но и остальным в оркестре, включая дирижера. Акааши все-таки сжалился над уставшими и голодными людьми, отпустив их на обеденный перерыв. Новенькие, которые пару часов назад были рады работать с талантом теперь были согласны, чтобы называть его не таким уж новым, но точно подходящим прозвищем «тиран». Акааши побыстрей ушел в конец зала, где лежали его вещи. Он начал сильнее паниковать, когда не мог достать привычную прозрачную баночку, внутри которой лежало множество белых круглых таблеток. Наконец открыв крышку, он высыпал несколько штук себе на ладонь и сразу же проглотил, не запивая водой. Он облегченно выдохнул, выходя на крышу и по пути зажигая сигарету. Легкий ветерок вливал в лёгкие свежий воздух и успокаивал. Сегодня пасмурно, скорее всего вечером польет долгожданный дождь. — Покурить пришли? Акааши вздрогнул, испугавшись голоса, появившегося из ниоткуда. Перед ним стоял тот самый скрипач, который сначала оскорбил дирижёра, а потом сам делал все не так, через раз попадая в ноты. — Я Бокуто, — он лучезарно улыбнулся, — Бокуто Котаро. Акааши вздрогнул, когда скрипач неожиданно протянул свою руку, и прежде чем пожать ладонь в ответ, оглядел мужчину. Тёмно-синий костюм был слегка помят, скорее всего помялся после метро. Волосы торчали в разные стороны и были неестественного бело-серого цвета. Его поведение отличалось от остальных, он смотрел на Акааши не с презрением, поскорее с интересом, как маленький совёнок изучал огромными глазами незнакомого зверя. Он не выглядит как кто-то, пытающийся причинить вред. Дирижёр медленно пожал большую мозолистую ладонь, напоминающую медвежью лапу. — Приятно познакомиться! — Мне тоже.