Хрустальная валькирия

Июнь. Москва, Бар на Никольской. Краста(Катя). Эта история разворачивается в тот момент, когда одна невменяемая пьяная девица, выпила лишнюю порцию виски за длинной деревянной стойкой в баре на Никольской. Начинала девушка с мартини, а потом ударилась в старый, добрый односолодовый. До этого могла додуматься только такая оторва, как я. Старая потертая поверхность барной стойки блестела разводами от разлитого пива, после ушедшей компании мужиков. Бармен привычно протер тряпкой поверхность, заставив несколько тонких струек скользнуть дальше по столешнице и попасть в дерзкий, низкий вырез моей шелковой блузки. Рассматривая крупные капли на коже и едва соображая, я залпом выпила очередной стакан виски. А потом перевела замутненный алкоголем взгляд на пятна, проявляющиеся по подолу короткой джинсовой юбки. Скандалить не было особого желания, но и делать вид, что не заметила произошедшую неприятность, было бы верхом безразличия. Осталось скривить недовольное лицо, разозлиться еще сильнее, и свалить домой. Просто разрыдаться – это же не наш выход? Что я и сделала. Раздула деланно и яростно ноздри, кинула бокал в бармена, не попала, пьяно разрыдалась и пошла домой, отмахнувшись от показной заботы пьяных подруг. Джинсовая юбка поднялась, едва не обнажая попку, и сбилась комками на талии, не выдержав несуразных дерганий, что воспринимались в пьяном угаре танцами в тесном помещении клуба «Ностальгия». Под мышками из- за июньской жары было мокро и липко. Даже дезодорант не спасал. Одна из приехавших подружек, Ксюшка, еще прижималась ко мне, пытаясь отвлечь от преждевременного ухода и уговаривала остаться: - Посадим в такси, - орала погромче моя личная жилетка для плача, стараясь перекричать бьющую по ушам музыку в баре, – не выпендривайся. Еще найдешь себе приключения на пятую точку… Да и дождь начинается на улице. В глазах пьяно расплывалось пространство из-за выпитого алкоголя. Сверху все впечатления от отдыха замазывались пьяными гудениями, воспринимаемыми как самое прекрасное пение песни «Шальная императрица». Объективное внимание отказало напрочь, все это добивала и без того уставший разум, не спадающая, полуночная жара. Ничего не спасало от бурного июньского веселья. - Не-а, - я отбрыкивалась как могла, вяло отталкивая Ксюху, и упрямо шла сквозь толпу танцующих к свободному выходу. – Сама доеду. - Валька спросит о тебе, Катюх, – подруга настойчиво пыталась достучаться до разума, но эти слова только сильнее раззадоривали. - И что мне ей сказать? Что ты просто ушла? Я отбрыкнулась от нее смазанными движениями, пьяно заорала, пытаясь перекричать грохочущую по вискам музыку. Зарядила незнакомому парню, горячими и потными ладонями, лапающего едва стоящее на ногах, тело. Почти упала в другие не менее потные и пылающие ладони другого мужика. И словно на автопилоте, уворачиваясь от сдерживающих рук, мелкими шажочками двигалась в сторону приоткрытой двери заведения, за которой уже барабанил упругими струями, не принесший прохладу, внезапно налетевший ливень. На какой минуте споткнулась, не помню. Запнулась. Упала лицом вниз. На полпути полета услышала гром, который прозвучал совсем рядом. А затем, внезапно, в глаза воткнулись иголки тоненького лучика молнии. Свет померк на миг и резко вспыхнул так ярко, что я закричала от боли и ужаса на самых высоких нотах, какие только смогла воспроизвести. И стала падать в темноту. Сознание предпочло отключиться, рухнуть в некий сон, как в блаженную негу, которая была чертовски необходима организму.

1.2

Краста(Катя). Второй день. Монастырь. - Просыпайся, Краста, – тихий женский шепот ворвался в мой сон жутким и малоприятным будильником. – Твои именные сестры ждут тебя. - Женщина, имейте совесть, – я мысленно отмахнулась от странно звучащего голоса. Пронзительно нежно и строго, напоминая песню, звучала каждая гласная в ее фразе, но еще замысловатее звучали шипящие и свистящие согласные в ее говоре. Она присвистывала как змея, и нашептывала, растягивая их с видимым удовольствием. – У меня похмелье, кваску бы… Или воды. - Не молчи, моя с-сестричка, - упрашивала меня дама, - про-с-с-нис-сь. Тебя ждут с-с-с-олнце, ме-с-с-с-сяц, с-с-с-вет, и тьма. Твоя жиз-з-знь продолж-ж-ж-аетс-с-ся, прос-с-снись. - Да задолбала! - подскочила я на... прохладном ложе. Простыня сбилась под спиной, оголяя меня по пояс, и, увидев окружающую обстановку, я замерла в ужасе. Камень – алтарь, со мной лежащей на нем, стоял в пещере под невысоким потолком явно природного происхождения, но «доведенного» рукой человека до совершенства. Всё видимое пространство освещали тусклые свечи. Но даже они не скрывали чешуйчатый орнамент на стенах, включая искусную мозаику, посвященную змеям. То тут, то там колыхание света отбрасывало почти живые изображения, заставляло их плясать и двигаться, привлекая внимание и отвлекая от происходящего вокруг. Взгляд обратился к черноте выходов из этой пещеры. А их было несколько, и каждый жил своей отдельной жизнью. Но самым красочным оказался потолок помещения. Глаза поднимались все выше и выше, скользя по округлой, гладкой чешуе облицовки купола залы. Черные чешуйки плавно меняли свет к главному выходу из этого живописного места, он был более большого размера, чем другие. Его цвет переливался, менялся на красный, и туда, дальше к выходу, на более светлый желтый. А вокруг постамента стояли двенадцать одетых людей, закутанных в темно-синие плащи. И тянулся от них едва слышный звук, что плавно перетекал от одного человека к другому, создавая атмосферу тревожности и неприятия происходящего. Такая волна непонятного гула, то стихающая, то вновь накатывающая на сознание, заставляла теряться в догадках о происходящем совсем рядом. Краем разума я отметила его сходство с мантрой, но неожиданно более глубокой, с удивительной чистотой и силой звука. Внезапно меня схватили за плечи и оттянули назад. Я дернулась, противясь свершаемому насилию. Почему мне так не хотелось ложиться на алтарь? Ужас объял всё моё сознание, и я закричала. Но тишина не нарушилась звуком. Мой рот был закрыт. Запечатан наглухо. А кричать с закрытым ртом – то еще удовольствие, к тому же, без звука. - Твой разум навеки заключен в этом теле, Краста. Твой род определен. Твой сон задержан. Теперь твои дела – это наши дела. Теперь твое решение – это наше решение, - шептал мне на левое ухо женский голос, все так же присвистывая и пришептывая, будто... язык на котором она говорит – это не ее родной язык, - ты забудешь свое прошлое. Не вспомнишь свое настоящее. Вдохни воздух жизни и оживи, лишенная смерти. Встань сестра! - Меня зовут Катерина! – я вновь хотела произнести вслух, но поняла, что все это время разговариваю с женщиной мысленно, и та просто не слышит меня. Я рванулась всем телом, пытаясь сбросить руки женщины, но сил хватило только на легкое движение, словно из меня вынули позвоночник. Она потянула меня назад. А затем опрокинула на спину. Тело коснулось тонкой и нежной ткани на постаменте. Теплый оплывший воск капнул на руку, отброшенную в бессилии у одной из свечи, едва ее не задев. Боли не было. Не было и понимания происходящего. Помещение начало плавно кружиться перед глазами. Свечи все так же горели живым огоньком по краям круга и стоявших в нем людей, отбрасывая желтый, теплый отблеск на чешую выложенных изразцов. А там сплетались в сексуальном экстазе мужчины и женщины, руки тянулись к ногам, лаская и доводя до неги всех партнеров на этой бесстыдной фреске, со множеством… Холодная рука легла на мой горячий лоб, и тот же женский голос добавил, видимо споткнувшись на мгновение, находя истинно - правильные слова: - Проснувшись, ты вспомнишь все! Спи, сестра. Вертящаяся сфера приостановила на мгновение свой ход, чтобы закружиться еще сильнее. - Она не пришла в себя? – перебил женщину мужской голос. - Она еще не вышла из той себя, –устало произнесла женщина. В уши полился воск. Буквально все слова воспринимались смазано, заглушенные, как сквозь вату, и половину сказанного мозг отказывался воспринимать. - Ту – ту – ту! - произнесли мозги. И я отправилась на поезде вместе с Гарри Поттером в Хогвартс. - Вот это меня вштырило! – обрадованно заверещала моя жаба, вежливость поддакивала ей, и подносила мешок за мешком в купе, к ее жадным загребущим лапкам все новые и новые ништяки в виде жаренных колбасок и обвитых веревкой, измученных хомячков. - Даешь свободу дементорам и василискам! – Орал самый главный таракан в моей голове. Перебирая жадно лапками у куч с добром. А остальные тараканы жадно шевелили усами, пересчитывая извилины и обсуждая, какую именно стоит пропить сегодня, а какие оставить на следующие разы. - Катерина, - очень строго заявила вылезшая из глубин подсознания, сущность номер пять, - тебе надо почистить уши, в них опять произошло засилье орков над грибницей чешуйчатых опят! Глядя в глаза сероватому облачку с моим лицом на заставке, у меня хватило сил только улыбнуться ему уголками крепко сжатых губ. - Я вообще предлагаю разбудить Маман, пусть поглядит на все это безобразие, что устроило ее любимое сознание в собственном мозгу! – истерично воскликнул дед Кат, и пошел затапливать печку для расплодившихся тараканов, - топить их надо в огне, как паршивых кутят! Каждого второго, без исключения! Провожаю взглядом старика так похожего на моего деда, и замечаю кочергу в его руках. - А может мы просто хоровод тут водим, – начали топтать по продольному мозгу с левого края правой лапкой распоясавшиеся создания. – Уж нельзя ли нам посмеяться над этой жадной жабой. Она и так загребает больше, чем успевает переварить! То ли дело мы, - ходим на задних лапках, танцуем строго по графику, и не пытаемся искупаться в овациях как некоторые… Я вижу, как дед грозит всем кочергой и внезапно растворяется в одном из усатых. - Вот подселят вам еще одну истеричку вроде Катюхи, и хана всем! Вытравит суровой рукой сценариста из любого случайного эпизода, не оставив даже помарки! – прокомментировала стук лапок ожившая Маман. – А ну, все быстро лапы мыть! А то на крыльях вам татуировку сделаю – «Это не мы! Мы не мы, рабы не мы.» Всего пара стонов и несуразных возгласов были ей ответом. Несогласных тут же съели и запили вкуснейшим соком с мармеладками. Тараканы ушуршали мыть лапы и наконец-то наступила тишина. - Ну, хочешь расскажу тебе, что происходит? – прошептала жаба. – Но взамен требую самую жирную муху, что тебе попадется на пути. - Да пошла ты... - отмахнулась я от своего со-пси. – Иди на хутор... бабочек ловить... -Я то пойду, а вот ты потом не проси рассказать о происходящем вокруг, и помочь справиться с трудностями… Завертевшаяся реальность вновь ожила и начала прогибаться то с одного бока, то с другого. Лучи солнца пытались меня съесть, а затем я падала и падала… Прямо в открытый рот огромного человека. Рыжего и усатого как мои тараканы в голове. Я была сочным и жирным пельмешком, вывалянным в майонезе с одного бока и смазанная горчицей с другого… Нечто холодное легло мне на голову, на лоб, заставляя раскрыть глаза от ужаса. - Ихищну ахр, – произнесла девочка у моей постели. Она отдернула от меня руки с мокрым грязным полотенцем. Одетая в строгое платье синего цвета, со стоячим воротничком белого цвета и небольшой провязанной каемкой. На голове у нее был белый чепец, с отложными острыми краями, торчащими в разные стороны. Он так тщательно скрывал волосы девочки лет пяти-шести, что я как не вглядывалась, не смогла понять, какого они цвета. Брови, какого цвета были брови? А их не было. Даже белого пушка не было. Как и ресничек. И только когда девочка моргнула на мгновение, я поняла, что ресницы абсолютно бежевого цвета. – Ихшишь ин, - девочка протянула мне полотенце обратно. - Не надо, дорогая, – произнесла я вроде и вслух. Но ни единого звука не раздалось из моего рта. Высвободив руку из-под тонкого полотнища, что покрывало мое тело, уставилась на незнакомую мне руку. Мою руку. Тонкую и незнакомо-молодую. Девочкину. Лет так 13-14. Двадцать семь лет. Именно столько мне было, когда я попала сюда. Или не я? Еще не старуха, но уже и не первая молодость, я любила себя той, которой была. А тут… Начинать все сначала. Да ё моё. Ну и новости. Так захотелось вскочить и станцевать джигу-дрыгу, но побоялась испугать девчонку. Привстала немного, оперлась на правую руку и высвободив левую, коснулась своего рта. Затем сделала отрицательное движение рукой, показывая, что не могу говорить, затем вопросительно посмотрела на малышку. Она радостно улыбнулась своим милым ротиком и протянула все то же грязное мокрое полотенце. Пришлось подчиниться. Пока я вертела в руках мокрую тряпку, девочка покопалась у себя в переднике, белом и накрахмаленном, достала оттуда разноцветный кругляш на тонкой веревочке красного цвета, и показала знаками, что хочет одеть это мне на шею. Этот мир был явно невраждебен ко мне, но позволять другому распоряжаться своим телом я была не намерена. Явный перебор по оказанному ему доверию. Или враждебен? Подавив первое желание наклонить голову и позволить одеть на себя этот странный кулон из разноцветного стекла, мой рот сам собой сложился в улыбку, я властно протянула руку и взяла, буквально выхватила из рук девочки амулет. Растаявшая от моей улыбки девчушка, только успела вскрикнуть, когда осознала, как подло был отнят у нее камень. Она бросилась на меня всем телом, но я была сильнее. Смахнув ее с ложа на пол, принялась разглядывать дар незнакомки. Кто вам сказал, что можно принимать из чужих рук дары? Вы вообще слышали о данайцах, дары приносящих?* Так и в этом случае, в камне среди разноцветных полосок клубился темный сгусток непонятного вещества. - Не вглядывайся долго во тьму, иначе тьма может посмотреть на тебя… - губы сами произнесли эту истину… И голос, которым я произнесла это, оказался таким тихим, сухим, не понятным и… не моим. Но я впервые произнесла вслух хоть что-то. - Отдай, - завизжала девочка на чистом русском, вскочила с пола и резко кинулась на меня, схватив за правое запястье, барабаня по мне маленькими кулачками. – Ты должна подчиниться! Твоя кровь должна принадлежать мне! Твоя жизнь – это подарок только для меня! - Заткнись, - я все так же нежно и немного брезгливо оттолкнула от себя девочку, – Ты прошляпила свой шанс. Иди умойся и приведи себя в порядок, иначе я всем расскажу, как ты валялась на полу… И откуда у тебя пятна на переднике… Только в настоящих сектах наказывают детей, тем более если на их одежде появляется хоть одно пятнышко грязи. Думаю, можно сделать ставку из произошедших событий на то, что я попала именно в такую. И нет, это не русский, совсем-совсем не русский. Певучий, нежный, но с яркими рычащими и свистящими звуками… Какой из языков он мне напоминает? Но мысль, не успев войти в разум, уже испарилась, как только взгляд упал на лицо девочки. В глазах малышки появился страх, и она почти слилась с серыми стенами, медленно отступая к занавешенному синим покрывалом, дверному проему маленькой кельи. Впрочем, если единственная фраза способна управлять тут детьми, то представляю, как легко будет управиться со взрослыми особями. Я задумалась и упустила момент, когда девчушка улизнула из комнаты. Все также держа в левой руке амулет, я начала ощупывать свое лицо, тощий ёжик волос на голове, и... остроконечные ушки. - Блять... – вырвались вслух слова. – Ненавижу эльфов и гномов… за что? Ну хоть голос вернулся. Осталось осмотреть остальное тело. Благо дневной свет из маленького окошка бойницы позволял свободно разглядывать происходящее вокруг. Окончательно откинув покрывало, я уставилась на длинные ноги, идущие к тонкому телу, тонкий белесый стан. То тут и там пересекали черные точки, сложенные в непонятные буквы. И все это крутилось по моему телу, двигалось идя от шеи к пяткам и обратно. - Вот это хрень так хрень! – Вновь я не сдержала эмоций, выкрикнув слова. И в тот же миг точки поменяли свое значение на привычный русский алфавит, только немного изменив концовку некоторых слов с непривычными ятями и херами. – А посовременнее можно алфавит использовать? Недовольство мое можно было понять. Кому интересно читать непонятные слова, расшифровывать фразы, и сердцем догадываться о смысле написанного? Обленился современный человек. Нет уже желания совершать невозможное… Только так подумала, как яти исчезли, а буквы, двигавшиеся по телу, обрели вполне конкретный смысл… «…Смертью смерть поправ, и сущим во гробех живот даровал…». Пока я вспоминала, где слышала эту фразу, то машинально накрутила веревку от амулета на правое же запястье. Как только веревочка была аккуратно задвинута и закреплена, зашуршала ткань в проеме. Откинув ее, в маленькое пространство набилось как минимум шесть монашек. Толстые женщины стояли и откровенно пожирали мое нагое тело глазами. В принципе я могла сделать вид, что мне стыдно. Прикрыться или закутаться, но кто сказал, что так будет правильно? - Вы забрали меня от Смерти? – облизнула я внезапно пересохшие губы. –Зачем? Понимаю их шок. Девушка, вчерашняя девочка задает совершенно странные вопросы, но так и не девочку они поймали к себе. Кто дал им право распоряжаться моей душой? Последний вопрос я задала вслух, и снова насладилась замешательством монашек. Пока они раздумывали над ответом, я встала на кровати, совершенно не стесняясь своей наготы, благо высота потолка позволяла и повторила еще раз вопрос: - Дитя, - отводя глаза, произнесла одна из последних монашек, вошедших в мою комнатушку. - Подумай о бесстыдстве… Накинь на себя что-нибудь. - Не о том вы думаете, сестра. Разве не завещано вам думать в первую очередь о своей душе? – легко парировала я это тупейшее предложение. Только шокируя и направляя в нужное мне русло всю беседу, я смогу заработать себе очки на будущее. Две из вошедших мягко соскользнули на пол в обмороке. Еще одна отпрянула к стене, прикрыв в ужасе свой рот рукой. - Бесстыдство идет от дурных мыслей, а вам в принципе не дозволено думать ни о чем, кроме молитв и покаяния! – Очередная фраза буквально поставила на колени трех женщин, и они принялись жалобно и настойчиво молиться… обо мне. Осталась только та самая, что сделала мне замечание. Она стояла в дверях, и остро сверлила меня глазами, наполненными лютейшей злобой и ненавистью. - А те, кто не покаются, будут гнить в Геенне огненной, испытывая вечные муки. А не умерившие зло в сердце своем, гневливые и ленивые, отправятся в пятый круг ада, где будут вечно драться по горло в Стикском болоте не на жизнь, а насмерть, воскрешаясь вновь и вновь, терзаемые всеми болотными тварями… Мой взгляд мог бы прожечь в женщине дыру, но она смирилась, упала на колени и стала молиться со своими сестрами. Этот вой - не плач, он молитвой зовется. - Но так молятся только грешники и блудницы! – ну кто меня тянет за язык! Остановись, Катюха, – Богу угодны песни и восхваления Его, поклонения и воззвания к Нему. «Черт… Да это ожившие тараканы! Щас я их напалмом сожгу, если они вымолвят хоть еще одно слово.» - Мысль пролетела искоркой в мозгу, осветив мне всю создавшуюся ситуацию и выход из нее. Поэтому я сделала самое верное, что возможно было сделать. Опустилась в кровати на колени и стала с жаром молиться, читая вслух «Отче наш.» На второй молитве женщины прислушались к моему шепоту, на третьей уже поддакивали мне, на шестой – повторяли простые и вечные слова, обращенные к Богу. А на девятой они даже пытались петь Аве Мария, и восхвалять вместе со мной Деву Марию. Только самый умный человек вправе вести за собой людей. Только умный обратит в свою сторону ситуацию, и только глупец изменит и поставит с ног на голову принцип бытия, и заставит поверить в получившееся любого человека, не умеющего критично мыслить. Ибо нет ничего честнее глупости. Особенно если эти глупости делают дети. - Хочу есть, – жалобно попросила я женщин, все еще находившихся в молитвенном экстазе. Они встрепенулись как наседки и бросились выполнять мою просьбу. Для них я стала своей. Цыпленком, которого надо напоить, одеть и защитить. Просто нет ничего надежнее влиться в коллектив людей, чем сделать с ними вместе какую-то работу. А молитва еще тот труд. - Дитя, - прошептала так и не поднявшаяся с пола, монахиня, - откуда ты знаешь эти молитвы? - Бабушка учила, – всхлипнула я, и снова жалобно попросила, - попить бы… - Да, да, - заторопилась дама к завешенному проему. – Сейчас принесу, а ты еще не вставай, лежи… Оставшись в одиночестве, я начала обдумывать следующие свои шаги, но каждый раз спотыкалась на самом первом. Вот что сейчас это было? Такого экстаза от простого прочтения молитвы я не видела никогда в своей жизни, а произошедшее тут... Стало для меня откровением, шоком. Раздумья прервали шаги за полотнищем. - Так ты говоришь, что она ни разу не изменила слова молитвы? И не споткнулась во время чтения? – Женщина с тягучим грудным голосом старалась говорить полушепотом, но у нее очень плохо получалось. Я отчетливо слышала, как этот голос привык повелевать и зычно кричать. Командовать. И не ошиблась: - Да, мать-настоятельница, - подтвердила последняя ушедшая монахиня со злым взглядом. - Она не приняла дар подчинения из рук дочери аристократки… - Ох, - промолвила мать-настоятельница, - значит, дева теперь не в подчинении силам стихий! Это ужасно! - И она молилась так, что я сама поверила в силу молитвы, и встала на колени, и молилась вместе со всеми, – горячо прошептала, поддакивая старшей, монахиня. - Но значит, мы потеряем это дитя, – печально заметила главная по монастырю. - Отдать ее в дар завоевателям - это подло, – сестры замерли в тишине, каждая старательно обдумывая произошедшее. – Но и отдать мы не можем. Десять лет уже на исходе. - Две недели у нас есть, – прошептала все так же старательно делая голос потише, мать-настоятельница. – Возможно мы как-то сможем ей помочь избежать страшной участи. - Это дитя не должно попасть в руки сами знаете кого, - поддакнула ей монашка. – Но и обмануть пришедших у нас не получится. - Все в руках Его. – просто выдохнула привычно главная, и приоткрыла ткань, закрывавшую дверной проход. Ее тело было огромным. Именно такой я видела главную по тарелочкам в этом тихом месте проживания сестер в Боге. - Дитя, - явно смутилась она, поняв, что я все слышала, - ты не спишь? - Нет, матушка, - печально ответила я ей. – Кушать хочу и пить. - Ох, - выдохнула настоятельница и с показушной строгостью повернулась к видневшейся позади монахине. – Почему дитя еще не покормлена? - Так сейчас все будет, - испугалась женщина, и поклонившись, выскользнула из внезапно ставшей маленькой комнатушке, ведь вошедшая заполнила собой всю маленькую келью. - Как спалось тебе, дитя? – Спросила меня женщина, оглядывая все еще сидящее перед ней на коленях в кровати, тщедушное тельце, затем резко подалась ко мне и грациозно подняла с пола полотнище ткани, что сползло вниз с кровати. – Накройся, дитятко, простынешь еще. - Спасибо вам, - поблагодарила я женщину, и она внезапно схватилась за сердце. - Как ты сказала? – вопросительно подняла она брови. – Повтори. - Спасибо. –Послушно поблагодарила я. – Это благодарность вам, за помощь. - Спаси, Бог. – прошептала женщина. На ее глазах выступили слезы. – Расскажешь, откуда ты явилось, дитя? - Я почти ничего не помню, - послушно начала врать уже вышлифованную сказку для окружающих матрон, - имя вот пытаюсь вспомнить, а ничего на ум не приходит – то ли «Крась», то ли «Крось», то ли «Крусь», то ли… - Краста. – благоговейно произнесла мать-настоятельница. - Это мое имя? – спросила я женщину, укутавшись в покрывало и пронзительно всматриваясь той в глаза. – Красивое имя. Мне нравится. - Ты говорила, что тебя бабушка учила молитвам, – произнесла она мне в ответ. - Да, она молилась у икон. – закрыла я глаза, немного пригревшись. – Почему-то помню это, но потом ее не стало. Дама молчала, но я слышала, как стучало ее сердце, страшно так, будто оно хотело выскочить из огромной и пышной груди вошедшей. - А потом не стало меня, – спокойно заметила я. - Но почему же все так смазано, несуразно в памяти сохранилось. Вот тут помню, а тут нет. Вы не знаете, почему? Ответом мне прозвучал то ли вздох, то ли всхлип, женщина внезапно повернулась, и выскочила из кельи. Оставив меня своим поступком в легком замешательстве и недоумении. Неужели я переиграла? - Матушка, мы тут еды для дитя принесли. – донесся голос за стеной. - Покормите ее и начинайте незамедлительно обучение. Вы знаете, что надо делать. – распорядилась рыдающая женщина. На какой-то миг за шторкой стало тихо, а затем начались мои мытарства, длившиеся ровно две недели.