Ум без амбиций подобен птице без крыльев.
© Сальвадор Дали
Во Франции Мишель предпочитал не раскрывать своё английское происхождение, рассказывая лишь об отце-французе, а акцент оправдывая «испанским» происхождением матери. Благодаря отцу Бошемен знал французский на уровне примитивных фраз, так что ему было достаточно нескольких месяцев для овладения самым романтичным языком в мире. Годы шли, а Бошемен рос, становился все краше, много читал и не отказывал себе в самых разных удовольствиях. Литература, достойная разбалованного читателя, находилась в дефиците и вынуждала мужчину заводить полезные знакомства ради искусства. Попав на тайный вечер поэзии, Мишель произвел впечатление на небезызвестного состоятельного господина, который предложил юноше посещать его личную библиотеку, которая в масштабах превосходила библиотеки даже некоторых университетов. Меценат поставил лишь одно единственное условие: благодарность за его «добродушный жест» он принимает в виде увлекательных вечерних дискуссий, которые вскоре переросли в нечто большее. Ещё будучи несовершеннолетним, Мишель начал осознавать, что предпочитает мужчин. Интрижки, страстные любовники, совершенствование, непомерная красота и желание удовлетворения каждой частицы собственного тела и души — вот, чем жил Мишель Бошемен последующие четырнадцать лет. Юношеские амбиции медленно, но уверенно трансформировались в тщеславие; в глазах, вместо искр, разгорающихся от стремления к идеалу, осталась гореть лишь похоть. Жажда красоты становилась всё более недосягаемой, ведь окружающие люди — всего лишь лживые серые существа, чей мир строится на примитивных потребностях. Теперь он не видел во Франции той красивой мечты четырнадцатилетней давности, не хотел оставаться там навсегда и в ближайшее время примет решение о возвращении на родину, где — он уверен — уже никто не ждёт. Путь на родину был долгим и изматывающим. Корабль «Sea Venture» отправляется в полдень из Парижского порта. Такое судно — недешевое удовольствие, однако Мишель живёт в среднем достатке, в частности благодаря любовникам и мелким подработкам. «Sea Venture» — воистину прекрасное и огромное произведение кораблестроительного дела с белоснежными парусами и палубой из темного дерева, а на самой верхушке мачты развевался синий флаг с белым крестом, под которым ходили французские судна. Бошемен лишь единожды ступал на палубу корабля, когда держал путь из Англии во Францию, однако, та посудина однозначно во всём уступает величественному кораблю. Направив взгляд в безбрежную даль моря, Мишель прислушивается к тому, как морские волны звонко бьются о дерево, и с удовольствием ощущает мелкие брызги солёной воды на губах. На лице заиграла удовлетворённая улыбка — как же лестно было осознавать, какая публика собралась на палубе: знатные мужья со своими дамами, разодетые по последней моде. Мужские жюсткоры с расширяющимися от талии полами, треуголки, надетые на головы с аккуратными причёсками; дамские платья нежных цветов, с тонкими, крепко затянутыми талиями и пышными шуршащими юбками. Находятся тут также пассажиры, не принадлежащие к знатным родам — в их числе и Мишель. Он приучил себя одеваться элегантно и всегда чисто — стремлению к лучшей жизни не должно мешать даже неважное финансовое состояние. У ветра есть удивительная способность — изолировать человека от окружающего мира. — Море нынче спокойное, — раздается мужской басистый голос за спиной Мишеля. Он оборачивается на звук — перед ним явно состоятельный мужчина: парик, треуголка в руке, горбинка на носу и, в отличие от французских, достаточно сдержанный костюм. Англичанин — мысленно подытожил он. — Доброго дня, sir. Вы правы, — к удивлению для себя самого, не запинается, хоть и осознаёт, что не имеет ни малейшего понятия о титуле собеседника. — Доброго. Lord Quinn, — отвечает старший мужчина. — Мишель Бошемен, lord, — на лице младшего появляется лёгкая почтительная ухмылка. — Куда держите путь, мистер Бошемен? — спрашивает лорд, проходя к борту. Он упирается руками в него, придерживая треуголку левой рукой, теперь смотря вдаль, явно указав на то, что чрезмерный официоз тут излишен. — В отчий дом, — чуть тише говорит Мишель, так как ветер затихает, а затем следует примеру старшего, упираясь руками в массивные перила, — а вы, lord? — Домой. Домой… — произносит тот, на второй раз значительно понизив голос. Раздаётся несколько криков с суши: — УБРАТЬ ТРАП! — ОТДАТЬ ШВАРТОВЫ! — ПОДНЯТЬ ЯКОРЬ! — ПАРУСА ПО ВЕТРУ! Корабль отходил от причала достаточно медленно, однако как лорд Куинн, так и Мишель Бошемен предпочли не отходить от борта судна, не присаживаться на предложенные им места и не расходиться по каютам. — Мистер Бошемен, я бы хотел продолжить наше знакомство. Вы не возражаете? — спокойно говорит Куинн, поворачивая голову к собеседнику. — Весьма неожиданно, lord. Моя родина — Великая Британия. Мишель никогда не считал свою биографию чем-то увлекательным, если подразумевать ту, которую можно поведать обычному человеку, конечно. Это были стандартные факты из биографии: о семье ювелира, о жизни во Франции, о посещении нескольких важных мероприятий, о любви к искусству и прочих, казалось бы, незначительных мелочах. — …и Франция потеряла свою ценность для меня, и… lord, вы в порядке? — рассказ Мишеля уже подходил к концу, но он вынужден был прерваться, ведь заметил ясные изменения во внешнем виде собеседника — мужчина отошёл от борта; казалось, что ноги его абсолютно не слушаются. Ещё мгновение — и треуголка выпадает из ослабевших рук, а сам лорд старается найти опору в виде ограждения на палубе, часто прикрывая глаза. Мишель среагировал достаточно быстро и в следующее же мгновение придерживал обмякающее тело лорда Куинна, запрокинув чужую руку себе на плечо, одновременно с этим вскрикивая: — Лорду плохо! Помогите! Реакция экипажа не заставила ждать: считанные минуты — и лорд, которого довели до сидячего места, уже обмахивается специально приготовленным для таких случаев веером и делает жадный глоток пресной воды. — Vous devriez aller vous allonger dans votre cabine, lord, — испуганно лепечет один из членов экипажа. — Что он говорит? — выдавливает из себя англичанин. К его лицу начинает возвращаться краска. — Что вам нужно в каюту, лорд, быстрее. Там прохладнее, — почти моментально реагирует Бошемен, снова помогая парням из команды довести Куинна в его каюту. Большая часть пассажиров судна сейчас находилось в каютах из-за пекущего солнца, которое буквально прожигало некоторые элементы корабля, заставляя цвет выгорать. Меньшая же половина пассажиров с явным недоумением наблюдала за происходящим, на их лицах вырисовывалось почти детское непонимание, пока Бошемен собственноручно помогал в таком деликатном деле. Казалось, ещё немного, и у двух дам, стоящих неподалёку, на лицах проступит вопросительный знак. — Ведь лорда может и стошнить! — тихо шепчет мадам в сиреневом платье, обращаясь к рядом стоящей даме, очень похожей на неё саму, в розовом платье. — А у мистера-то белоснежная сорочка! Этим должен заниматься исключительно экипаж судна, что за мальчик без достоинства?! — шептала вторая мадам первой. Мишель едва нашел в себе достаточно сил, чтобы вежливо проигнорировать глупый лепет. Вы! Вы все тут, будто птицы. Щебечете, гогочете, кудахчете между собой; красуетесь, распуская хвосты и перья друг перед другом; хохлитесь, горделиво вскидываете головы. Обитайте же на птичьем дворе! Вы, трусливые и жалкие, внезапно потеряли возможность видеть, слышать и ходить? Уверен, способности к состраданию лишены уже давно. Воротите напудренные носы от того, что называете слабостью, но только вы тут её источник. За свою жизнь мне встречалось много мерзких зрелищ, но именно вы мне отвратительны настолько, насколько хватает моей потрёпанной души. Когда же лорд принял лежачее положение, весь помогающий экипаж облегченно выдохнул. — Merci de votre aide, monsieur. Il est épuisé, on devrait le laisser, — произносит все тот же француз, указывая рукой на дверь и с неловкой улыбкой гладя на Бошемана. — Что он хочет? Чтобы вы ушли? Ни в коем случае! — расценивая жест правильно, повышает голос лорд, который уже начал приходить в себя. — Он поблагодарил меня за помощь и попросил покинуть каюту, вы правильно поняли, — отвечает Мишель, изъясняясь с экипажем на французском и сообщая им волю лорда Куинна, вследствие чего в каюте остаются лишь двое — пострадавший и его «спаситель». — Вы нравитесь мне, сэр. Что ждёт вас в Великобритании? — чуть хрипя спрашивает мужчина, складывая руки чуть ниже груди. — Всё и ничего, — мрачно улыбается парень, — я не знаю, lord. Куинн кивнул и жестом попросил поднести ему письменные принадлежности, а затем вывел на бумаге несколько строчек: — Я вижу, что мне по силам оказать ответную услугу, не так ли? Обратись ко мне, если потребуется помощь, думаю, мы будем в расчёте, — мужчина почувствовал, что силы покидают его в этой размеренной качке и поднес к губам бокал с водой. Мишель изобразил на лице невинное удивление, пока внутри всё ликовало. Да, он попал в точку! — Это очень щедрый жест, благодарю вас и склоняю голову перед вашей добродетелью, lord. Если Вы не возражаете, я оставлю вас отдыхать, — говорит Мишель и получает положительный кивок в ответ. Мишель покидает каюту первого класса, уже не в силах сдерживать довольную улыбку. К счастью, сейчас на борту только члены экипажа крутятся со своими заботами. Остаток пути Бошемен провёл на самом отдалённом от кают сидячем месте, наслаждаясь удачно сложившимися обстоятельствами. Синеющий морской горизонт необычайно спокоен, только корабль оставляет за собой широкий след белой пены. «Земля на горизонте!» — в поле зрения наконец показалась полоса суши, через некоторое время был отчётливо виден английский порт, а затем и корабль причалил к берегу. Пассажиры судна неспешно покидают свои каюты. Для Бошемена стали разочарованием те же дома и причалы, что и пятнадцать лет назад. Он уже не помнит, откуда именно отчаливал тогда, однако в голове часто мелькала одна и та же картинка: стоящий на причале отец, глядящий вслед уходящему кораблю. — Не подумайте, мистер Бошемен, что это как-то связано с предложенным мною ранее, однако я бы хотел, чтобы вы составили мне компанию в поезде до Лондона, — звучит уже знакомый голос рядом с Бошеменом, на что тот приветственно улыбается. — Почту за честь, lord Quinn, — произносит Мишель, справляясь о здравии мужчины, а затем следуя за ним по трапу. Зрелище весьма впечатляющее: около двух десятков карет, запряженные величественной красоты лошадьми, стоят правее причала. Тут и конные экипажи, и колымаги самых различных цветов и узоров. Экипажи в основном богато отделанные. Карета, принадлежащая лорду Куинну, застеклена и запряжена четырьмя лошадьми цвета шоколада. Комфорт, увы, значительно уступает внешнему виду. — В дальний путь, — произносит лорд, когда оба мужчины оказываются в салоне. Дорога лежала от прибрежных городков Великобритании до самого Лондона. Кареты того времени двигались с умопомрачительной медлительностью — дороги были непредсказуемыми, моментами каменистыми, иногда с упавшими деревьями и обилием песка или глины, бывали и гладкие протоптанные дорожки, по которым колёса могли проезжать немного быстрее.***
Попрощавшись с лордом Куинном, Бошемен оказался совершенно один посреди большого Лондона. Он стоял неподалёку нововозведенного моста, глядя на серовато-голубую Темзу и множество построек за ней. Это город, в котором он рождён, однако родной ли он и по сей день? Пятнадцать лет он думал, что никогда больше не увидит эту реку. Не здесь, не сейчас. Ноги сами несут вперёд, будто не собираясь ждать, пока в мыслях появится точный маршрут. Теперь единственное, что привлекает внимание Мишеля — это ритмичные всплески речной воды. В голове то и дело появляются фрагменты из детства. Звонкого, сияющего разноцветными камнями из отцовской лавки, наполненного смехом, запахами горящего дерева в камине, а ещё материными сказками. Течение Темзы движется быстро, в отблесках ее мутной воды прямиком из воспоминаний появляются острые плавники чудовища бегди, что любит топить суда. Над головой кружит огромная водяная птица бубри, издавая свой клич, подобный реву быка. Из-за непоседливого образа жизни маленький Мишель часто выслушивал, что однажды встретится с Пег Паулер, которая похищала непослушных детей под воду. На берегу, за спиной Мишеля, ощущается движение. Вероятно, маленькие гайтерские духи или урхины тоже вышли из давних воспоминаний размять тонкие ножки. Каждую зиму тот мечтательный мальчишка глядел в окно в надежде наконец увидеть Ледяного Джека, который старательно покрывает инеем все вокруг, рисует узоры на окнах и морозит людям носы. Матушка утверждает, что Джек невидим, пока не захочет обратного, но Мишель уверен, что тот мог бы и показаться хотя бы ему. Улыбка, появившаяся незаметно для ее хозяина, прячется за повседневной маской. «Пора возвращаться», — промелькнуло в мыслях. «Действительно, пора». Мужчина продолжает свой путь, ещё раз обернувшись на всякий случай: «Не подглядывала ли за мной влюбчивая морская дева Бенд-вара?». К сожалению, теперь этому месту добавляют волшебства только детские сказки — Мишель вырос, мир стал ему тесен и до больного реалистичен.***
Неуверенный стук в дверь побуждает в Мишеле желание сбежать отсюда. Сбежать и не возвращаться, провалиться куда-нибудь в преисподнюю. Он редко испытывал чувство стыда, практически никогда, однако стучаться в отчий дом спустя пятнадцать лет скитаний, отвечая лишь на пару писем в год, — страх и стыд. Весьма редкие эмоции для Бошемена, но в его глазах сейчас едва заметно можно было бы прочитать надежду. Надежду или на живых родителей с распростертыми объятиями, или на то, что никто не отопрет ему дверь сейчас. Мишель словил себя на мысли, что чувствует нечто такое, что ощущал только в детстве, на этом самом пороге. Потерянный ребёнок в огромном грязном Лондоне — вот, что сейчас ощущает мужчина. Дверь открывается внезапно, женский голос спрашивает: — Добрый день, я могу вам чем-то помочь? Мишель не отрывает взгляд от женщины перед ним — от собственной матери. Она изменилась заметно: тощее тело, впадины-морщины на пергаментной коже, да и волосы уже не прежнего золотистого цвета. Лицо женщины тоже заметно постарело, а та картинка, которая пятнадцать лет находилась в памяти у Бошемена, будто развеялась по ветру. Он так бы и стоял, не находя в себе смелости ответить на вопрос, если бы их взгляды не встретились. О, в её голубых глазах не перестал плескаться океан, как тогда… В детстве. — Матушка… — едва слышно произнес мужчина, не позволяя себе прервать зрительного контакта. — Прошу прощения? — в голосе женщины звучит надежда, но недоверие сквозит в голубых глазах. — Это я… Мишель, — мужской голос понижается до шёпота. — Мишель? — таким же шёпотом произносит она. Голубые глаза становятся мокрыми в два счета, она начинает дрожать, словно тонкий лист на ветру. Женщина делает нерешительный шаг к мужчине, а затем бросается в объятья сына, — сынок… — всхлип вырывается сразу за словом, она начинает плакать, в то время как тёплые, родные руки прижимают тело к груди. Мишель стискивает зубы, а из собственных зелёных глаз невольно выступают слёзы, стекают по щекам, выступающим скулам и подбородку. Его отец мёртв. Уже три года как. Это как раз те года, когда Бошемен не счёл нужным сообщать любые вести о своём здравии родне, полностью погружаясь в мир разврата и вседозволенности. О своём путешествии он рассказывает достаточно поверхностно, уделяя внимание в основном своим достижениям в области культуры, знакомствам с интересными людьми и прочим «хорошим делам». Беседа за чашкой травяного чая проходит весьма тепло и неестественно для Мишеля — по-семейному, они говорили бы так до завтрашнего для, если бы не открывающаяся дверь, прервавшая их. — Добрый вечер, Хелен. Оу… Здравствуйте, — комнату заполняет мелодичный, достаточно низкий и по-своему приятный голос девушки. — Добрый вечер! Трис! — отвечает вошедшей мадам Бошемен, слишком резво подрываясь со стула и теряя равновесие, тут же хватаясь рукой за спинку стула, чтобы попросту не упасть. — Хелен, аккуратнее, прошу вас, — снова разносятся голос незнакомки, которая уже приближается к столу. — Дорогая, ты не поверишь… Это Мишель — мой сын, — с неописуемой радостью в голосе говорит Хелен, рукой изящно указывая на мужчину. — Мишель, это моя близкая подруга — Беатрис. Она помогает мне. Перед Бошеменами стояла молодая девушка в чёрном платье, с собранными волосами того же цвета. В ее руке была плетеная корзина с травами, Мишель мог разглядеть там только лаванду и, пожалуй, плоды бергамота. Беатрис будто бы состояла из прямых линий и острых углов, однако имела складную фигуру и запоминающееся лицо с темными глазами. Бледное лицо выражало лёгкую растерянность, но никак не портило общую картину. — Приятно знать, что вы помогаете моей матушке, мадам. Рад знакомству, — произносит Мишель, не отрывая взгляда от новой знакомой, — позвольте узнать, какую помощь вы оказываете? — Я тоже рада знакомству, мистер Бошемен. Хелен часто упоминала о вас, — ее губы еле заметно дрогнули, — я практикую целительство. — Целительство? — с явным недоумением в голосе спрашивает Мишель, поворачиваясь к Хелен, — ты больна? Слишком много всего свалилось на мужчину этим днём. Он чувствовал себя отвратно и мерзко, не желая ничего, кроме объятий матери. Сейчас он чувствовал себя маленьким ребёнком, который вот-вот останется совсем один в этом огромном мире. Почему же он опомнился только сейчас? Ведь пятнадцать лет одиночества не были такой страшной карой для Бошемена. Его мать больна и времени у неё совсем немного. Больно и страшно. Сейчас он чувствовал, что не завтра, так через месяц, он познает вкус потерянности сполна, и к нему прибавится послевкусие одиночества, для пущей картины. Больно и страшно. Он злился — злился на себя и на мир вокруг, проклинал Париж и свои юношеские мечтания, он плакал, его кулак несколько раз познавал соприкосновение с каменной стеной. Больно и страшно. Прошло уже около двадцати дней, как блудный сын вернулся домой. Мишель проводил с матерью сутки напролёт, разговаривая с ней обо всем на свете. К обеду приходила Беатрис, присоединяясь к семейной трапезе, а затем и к разговорам. Несколько раз Мишелю доводилось видеть, как девушка занимается своим делом: в спальне матери пахло бергамотом и чем-то непонятным, возле кровати горели несколько восковых свечей, а Беатрис сидела возле лежащей женщины, держа ее руку в своей и произнося своеобразные смеси каких-то языков, в частности латыни, как думал Мишель. Раз в день Трис заваривала чай из каких-то особых трав; аромат напитка был поистине чудесный и напоминал мужчине запахи Парижского сада, в котором он часто проводил время. Сказать, что Бошемен действительно верил в это подобие лечащей магии? Нет, однако безысходность была слишком очевидна. Было достаточно интересно наблюдать за всеми этими ритуалами, а ещё за Трис, с которой они сближались с каждым днём; так же интересно, как и болезненно, ведь с каждым днём Хелен будто угасала, лишь после сеанса с Беатрис чувствуя себя немного лучше, и то на каких-то несколько часов. — Прогуляемся до Темзы? — спросила как-то черноволосая девушка, обращаясь к Мишелю. — Если так желает мадам, — с ноткой издевки произносит мужчина. Они и сами не заметили, как стали сближаться. Хелен стала обращаться к ним «дети мои», а дом теплым облаком окутала семейная атмосфера, так что Беатрис и Мишель очень скоро стали ощущать себя семьёй. Будто только так и могло быть. Беатрис улыбнулась несколько наигранно, не отвечая колкостью — Мишель сразу заподозрил неладное. Матушка спала, а они направились в сторону реки, по пути разговаривая лишь о чём-то незначительном. — …Я не просто так предложила прогулку, Мишель, — слова девушки внезапно прерывают непринужденную беседу. — Я понял это ещё у дома, — отвечает ей мужчина. Они стоят у самого берега Темзы, смотря на восточный берег Лондона. — Ты можешь не поверить в мои слова, Мишель, но… — она неестественно для себя запнулась, складывая руки на груди и смотря вдаль. — Мама… — голос понижается до шёпота, становясь хриплым и жалобным, — завтра её не станет. Бошемен отреагировал не сразу, пытаясь анализировать слова трезво. Он не то чтобы верил в слова Трис, которая увлекается «целительством», он не хочет верить. — Что? — недоверчиво спрашивает блондин, будто бы не расслышал. — Я знаю это, — по-прежнему тихо отвечает девушка, её голос дрожит. — Мы справимся вместе, — отвечает мужчина после длинной паузы, аккуратно обнимает ее, когда та начинает плакать, уткнувшись носом в чужое плечо. Он не хочет верить сказанным только что словам. Не понимает и попросту не осознаёт. Такого не может быть.***
Следующим днём Хелен Бошемен скончалась во сне. Её последними словами было: «Я люблю вас, спокойных снов». Мишель и Беатрис организовали похороны, на которые пришли лишь самые близкие люди: мадам Леконт из винодельни на Бауэр-стрит, друг Бошемена-старшего — мистер Биггс. Светлая память Хелен Бошемен.***
Прошло ровно семнадцать дней с похорон матери Мишеля, он точно знал это, потому что считал. Беатрис продолжала приходить в дом Бошемена каждый день, вместе они справлялись с потерей, постепенно налаживая бытие. — У тебя там накопилось куча прессы, Мишель, — говорит девушка, положив перед мужчиной стопку бумаг, — там два письма, кто-то важный пишет? Бошемен пожал плечами, взяв в руки первый конверт. — Это от моего любовника из Франции. Предпочту не читать, — хмыкнул тот, кидая конверт обратно, — не удивлюсь, если и второе тоже. — Не думаю. Видел печать? — с явной заинтересованностью произносит девушка, разглядывая тёмно-синюю печатку — такими пользовалась лишь знать. Мишель перенимает золотистый конверт из рук девушки, вынимая содержимое.