hate machine

      Марк Багдасаров, этот скользкий выскочка в импортном костюме, который грезил о президентском кресле, ядерном ударе по американцам и неравенстве для всех, проебался. Нателла понимает это многим раньше обличительного выпуска новостей. Ему, вскормленному себялюбием и жаждой первенства, не стоило даже соваться. Вспыхивает быстро, говорит прежде, чем думает, и рот у него вечно не закрывается. Такие стремительно сгорают и остаются пеплом под ногами. В его случае – за решеткой.       Железный в него вкладывается за каким-то чёртом, проницательно рассмотрев перспективы на горизонте. Марку – живое воплощение самой грязной мечты, Рукавам не просто рыночек – нагретое местечко возле Самого.       – Да он же просто зазнавшийся балабол в пижонском костюме, – лениво тянет Нателла во время очередного телефонного разговора. По телевизору транслируют предвыборный ролик.       – У нас с Марком Владимировичем свои дела, – осаждает Железный. Будто ледяной водой с головы до ног. – Не лезь.       Стрельникова действует осмотрительнее. Не предполагает слепой зависимости, протягивая стянутые резинкой банкноты. Хочешь как надо – сделай сам.       После появления своей персоны в списке кандидатов от муженька Нателла ждёт как минимум попытки четвертовать. Вложивший миллионы в ушлую команду с прозорливым политтехнологом во главе, он потерял всё, когда видео с Багдасаровым утекло в руки телевизионщиков. Потому после мнимой смерти так важно не просто заявить о себе – стереть в порошок всех, кто представлялся потенциальной угрозой.       Ей невдомёк: Железного, одержимого жаждой мести, переклинило на Инженере настолько, что стремительный взлет по карьерной лестнице собственной благоверной он благополучно пропустил.       Зато известно другое: после отделения интенсивной терапии, полугода изнуряющей реабилитации и пропитанных стерильностью больничных стен закрытой московской клиники Железный восстает из мертвых и поднимается из коляски, до отказа напичканный препаратами.       – Как тебя только земля носит, муженёк, – голос звучит до приторного равнодушно, но Нателла, узнав об исцелении через пот и кровь, первым делом сдергивает трубку.       – Как говорят американцы, кто не падает, тот не поднимается, – в его голосе она пытается уловить изнеможение, усталость, равнодушную тоску – ничего. Всё та же крепкая хватка. – Скучала, жёнушка?       – Ну вот ещё, – фыркает Нателла, отводя взгляд от ряда пустых бутылок возле кровати.       Продажная душонка Сапогова уходит в пятки, стоит украдкой показать пистолет в бездонной дамской сумке. Лощеная – фешенебельная – улыбка исходится трещинами на восковом лице, и вот он уже лебезит и поддакивает, как какая-нибудь безымянная журналистка в его собственном офисе, проскочившая формальности кастинга и сразу перешедшая к тому этапу, где её впечатывают грудью в столешницу.       С Бобровским пришлось посложнее. Он гнусаво вещал на сеансах гипноза во время рекламной паузы, однако знал что-то, чего Нателла брезговала даже касаться. Муженёк выдал бы «меньше знаешь – крепче спишь». У неё таблетка валиума на ночь, плотно задёрнутые шторы и круги синяков под глазами на утро, какой там сон. Гипнотизеру, который пудрит мозги с изяществом факира, стопки «зеленых» оказалось мало. В обмен на небольшую услугу, сущий пустяк, он теперь светит лицом целый час эфирного времени раз в две недели, обещая чудесное исцеление от всех болезней.       Но Нателла не против. Сделал дело – получил бабки. У них так.              После того, как Рукава вычищают всю преступность в радиусе нескольких десятков километров, стягивая власть железной хваткой, Нателла усиливает охрану по периметру. Она, захватившая трон безумной королевой, угроза куда серьезнее очкастого сотрудника НИИ.       К ней являются без предупреждения – нонсенс. У главного человека в государстве график встреч в местной резиденции расписан на месяцы вперед. В неизменном светлом пиджаке, начищенных туфлях и на своих двоих Железный меньше всего похож на мертвеца. Держится хозяином, оценивает обстановку. Всё принадлежит ему, а если пока нет, то скоро обязательно будет.       – Чего явились? – Нателла смотрит мрачно, вытянув ноги на оттоманку, и не утруждает себя, чтобы подняться при виде гостей. Жестом предлагает сесть напротив, памятуя о серьезном ранении, но Железный не реагирует и складывает руки на высокой спинке кресла.       – Курятничек свой разгони, – бросает с кривой ухмылкой, Каблуки для него что грязь под ногами. – Поговорить надо.       – Ты с моими девочками так не разговаривай. Забыл, к кому пришёл? – она повышает голос, нервно барабанит ногтями по подлокотнику. – У меня от них секретов нет.       Внезапное президентство Железного не заботит. Для кого-то Нателла сенсацией выстрелила из грязи в князи. В буквальном смысле. На деле это властолюбивое, жаждущее в ней было всегда. Вот только сейчас, в президентском коттедже, в окружении пусть и странного, но костяка с оружием наперевес она будто бы очистилась от шелухи, сбросила, подобно змее, старую кожу. И смотрит совсем по-другому, наконец-то сосредоточив власть в своих руках. Это передаётся физически, мощнейший сгусток энергии.       – Как знаешь, – равнодушно ведёт плечом. – Может, чего интересного про твои шашни с клоуном из ящика расскажут.       Нателла цыкает языком, не сдержав досады, переводит взгляд в сторону. На миг допустила мысль, что муженьку лучше бы оставаться мёртвым, только он и из-под могильной плиты вылезет, весь город перевернет, лишь бы до неё добраться. На горле сомкнутся ледяные руки.       – Лодырей своих отзови сначала. Тогда и поговорим.       Когда комната пустеет, тишина начинает давить на уши. Нателла не уверена в том, кто заканчивает игру в гляделки первым.       – Хорошо ты здесь устроилась, Нателла Наумовна, – Железный на кресло опирается как бы невзначай. Процедуры три раза в неделю выматывают чертовски. – В президентское кресло забралась, по ящику лицом светишь, в Москву мотаешься. Деловая. Сапогов говорит, даже не утруждалась, сразу денежки на стол. Переговоры вести так и не научилась.       Вышло забавно: америкашка судорожно залепетал, когда обнаружил Рукавов в кабинете, а после того, как Железный отвернул край пиджака, всего лишь показав пистолет за пазухой, тот едва ли не в ноги плюхнулся.       Чертов Сапогов.       Стрельникова проклинает продажную тварь: сколько ни плати, ему всё мало, мало, мало. Восьмиглазова рассказывала, их дом надрывается от заначек, все ниши забиты, даже в подушку свою умудрился купюры распихать. Стоило позаботиться о нём раньше.       – Не знаю, о чём это ты, – предъяви ей хоть покадровую запись переговоров с Бобровским, намеренно перенесенных в салон собственного автомобиля, где возможность прослушки сводилась к минимуму, Нателла отнекивалась бы. – Сместить меня хочешь? Ставленника своего на моё место назначить? Или сам в президентское кресло метишь, муженёк?       Её прорывает звонким смехом. У Железного желваки ходят, раздражение залегает меж бровей глубокой складкой. Он медленно трогается с места, шуршит кожей перчатки по мягкой обивке. Движется чуть аккуратнее обычного, внимательно переставляет ноги, но это, Нателла готова поклясться, замечает только она. Наконец останавливается напротив и долго смотрит сверху вниз. Раньше она, запуганная, потерянная, сжалась бы под его взглядом и забралась в кресло с ногами, ссутулив плечи и стараясь казаться меньше.       Теперь ей просто любопытно.       Не успевает уловить, как он небрежно скидывает её ногу и делает шаг меж разведенных коленей, нависая над самым лицом.       – Осадить тебя было некому, – выплевывает сквозь сжатые зубы, голос буквально вибрирует от гнева.       Стрельникова бьет его так, что звенят стекла, чистая ярость. Отпечаток ладони остается красной затрещиной на лице, она вскакивает, дышит тяжело, сердце заходится бешено. Ладонь к щеке Железный прикладывает так, будто оценивает ущерб. А потом пальцы в перчатках смыкаются на женских плечах, и Нателла вцепляется в высокое горло свитера, оттягивает, скользит по шее, когда острые лопатки с глухим стуком врезаются в стену. Упирается в подбородок, смахивает очки.       Глаза у Железного темные, бездонные, с затаенным звериным блеском.       И зрачки широченные.       Нателла не сдерживает бесцеремонной улыбки, напряжение уходит из угловатых плеч, и в его руках она вся становится мягкой, податливой. Тепло отдаётся в ладони, хватка слабеет. Сама к нему тянется, льнет, ненасытная, жадная, запечатывает клеймо поцелуя. И отстраняется, выжидая в подобострастной улыбке. Мозги от неё вскипают моментально. Железный смещает руку, большим пальцем обводит контуры алого рта, смазывая помаду в росчерк, оттягивает нижнюю губу и давит на десны.       – Рот открой, – приказывает, размыкает напряженные челюсти. Размеренно, плавно, но во взгляде столько неприкрытой жажды, что обычного человека уже разнесло бы в клочья.       Железный, вернувшийся с того света, теперь не совсем человек.       Нателла медленно запрокидывает голову и жмурится от крепкой хватки в волосах, обхватывает пальцы губами максимально по-блядски – запах кожи, коньяка и траурных гвоздик, – а потом больно сцепляет зубы, отпечатывается полукружьями, смеется издевательски, так что Железный отдёргивает руку и отшатывается, выдыхая беззлобное «сука». Кожа пульсирует, но он встряхивает кистью небрежно, будто так и надо. В комнате становится чудовищно жарко, горячая пульсация отдается в ушах. Перекинув пиджак через высокую спинку, он закатывает рукава и опускается в кресло. Скрип черной кожи отдается расслабленным хлопком по колену.       – Ну иди сюда, бузина моя.       Пальцы в перчатках неповоротливы, Железный промахивается мимо мелких пуговиц. Возится, сжимает зубы до скрипа, но в итоге вальяжно откидывает голову и указывает взглядом из-под полуопущенных век:       – Давай-ка сама.       – О, – Нателла строит притворно грустную мину, уголки губ смотрят вниз, но глаза блестят так, что хорошего не жди. Крепче обхватывает его коленями и выгибает спину, цепляя верхнюю пуговицу. – Смотрю, ты совсем отчаялся, муженёк.       – Снимай уже эту чертову рубаху, Стрельникова, – огрызается он.       Всё – политика, грызня за территории, подковерные игры и неприкрытые взятки – перестаёт иметь значение, когда рука в перчатке ложится на голое бедро. Нателла стискивает пальцы до розовых отметин и выдыхает сквозь приоткрытые губы, собирая в кулак темные пряди на затылке, оставляя только желание отпечататься на теле болезненной одержимостью.       Белые простыни сбиваются в плотном заряженном воздухе – оба не замечают, как, – и когда тяжелая рука проходится по пояснице, вжимая в кровать, её развозит окончательно.       К сигаретам на прикроватной тумбочке Нателла тянется, разомкнув отяжелевшие веки – голая влажная спина, дрожащие руки, – и щёлкает зажигалкой. Звучит как искрящийся треск фейерверка в опустошающей тишине.       – Ты же бросил, – тянет она, когда Железный забирает у неё сигарету. Дышит спокойно, будто вся накопленная с годами демоническая сила разом из него вышла.       Какое-то время они лежат молча, табачный дым поднимается медленно и рассеивается под самым потолком.       – С тобой бросишь, – бормочет он себе под нос и приподнимается на кровати. – Пепельницу передай. Пожалуйста.              На приеме в честь «представителей разных сфер» Нателле откровенно скучно. Ей бы остаться обезличенной подписью на приглашениях под копирку, но полномочия обязывают: явиться, крутиться в шумном зале, жать руки, раздавать улыбки. Избавиться от навязчивого внимания удается только с началом концерта. Пока Старозубов голосит и играет бровями на сцене в разноцветных вспышках дискобола, Стрельникова потягивает шампанское у барной стойки. Счет идет на секунды. Общество независимых художников, патлатых музыкантов и ушлых чиновников, от одних лиц которых становится тошно, ей не уперлось, но статус обязывает.       – Чего звала-то, Нателла Наумовна? – Железный находит её здесь же, к выпивке не присоединяется. Среди разношерстной компании смотрится инородным элементом, у него таланты иного толка, а потому любезное приглашение смотрится не более, чем президентской прихотью.       Она ведет плечом будто бы равнодушно.       – Соскучилась по твоей мордашке, муженёк.       Инженеровская пуля так не прошивает. Железный издает сухой смешок, опускает голову и упирается носом ботинка в паркет совершенно невпопад:       – Да брось ты.       На светском рауте она неизменно «Нателла Наумовна», президентское имя на новых банкнотах, государственных штампах, календарях, открытках и зажигалках, под портретом на дешевых футболках с местного рынка. Рука в перчатке опускается меж сведенных лопаток, ведет вдоль хребта, оглаживает позвонки.       – Снова про Сапогова? – устало спрашивает Нателла, наблюдая за тем, как американ бой заливает последним алкоголиком и отплясывает на заплетающихся ногах, делая замысловатые пассы руками. Подзывает к себе официантку и кружит в танце, небрежно обхватив за талию.       Железный перехватывает её взгляд, молчит, зажимает руку в кулак.       – Ты только скажи, Натк.       Если в нём дикая, необузданная, первобытная злость горела ровным холодным пламенем, то Нателла оставляла после себя выжженные пустыри и горы обугленных ссохшихся трупов. Она задумчиво раскачивает бокал на длинной тонкой ножке, разгоняя пузырьки, и опускает взгляд на собственные лакированные туфли.       – Ладно. Поехали, ребята, – по отмашке Рукава поднимаются с мест, музыкант взваливает синтезатор на плечи. – Наслаждайтесь вечером, госпожа президент.       Когда Нателла вкладывает пальцы в протянутую ладонь, Железный тянет её на себя, и она оставляет смазанный след помады на колючей щеке.       Со сломанной челюстью руководство Девятым каналом у Сапогова как-то не задалось. Стрельникова готова поклясться: последнее, что он услышал перед тем, как долбануться головой о ступени собственного дома, было сухое «здорова, отец». Но ей не жалко. Устроился на золотом троне телевизионного Олимпа, так будь готов платить по счетам.       – Будем считать это политически выгодным, – улыбается Нателла в трубку, подводя губы перед очередным светским выездом.       – Ты себе не надумай лишнего, Нателла Наумовна, – предупреждает Железный. – Работать на тебя не стану.       – Это вопрос времени, муженёк.       Железного откровенно пробирает на лающий смех, он бьет рукой по столу, вызывая у своих недоумение. Отсмеявшись, выдерживает паузу – «тихо, тихо», – чтобы запомнить Нателлу такой – злой, самодовольной, ненасытной сукой.       – Ещё раз позвонишь – глаза твои бесстыжие выжгу, – слышится почти любовное на другом конце провода.              Она не замечает, когда простыни пропитывается табаком и заграничным одеколоном, влажные, смятые после продолжительной борьбы. Обоих клинит где-то между желанием открутить друг другу голову и удушливым обладанием. Когда руки Нателлы смыкаются на горле, Железному кажется, что от выстрела в голову мозги разлетаются так же.       – Натк, ну ты это… Как говорится... Заходи как-нибудь, в общем, – однажды оборачивается через плечо на самом пороге. – Ключи у тебя, вроде как, есть.       Значит, замки так и не сменил.       О политике в стенах президентского коттеджа они не говорят вообще. Для Жилина, прикормленного железными ребятами ещё восемь лет назад, преступности в городе по-прежнему не существует. Когда лидеры местных ОПГ все вместе взлетели на воздух не иначе, как по счастливому совпадению, жить стало проще. А то, что Рукава продолжают стричь торгашей на рынке и обдирать пассажиров в электричках, это так, ходят всякие.       Между бесконечными поездками в Москву Нателла теряет сон. На пресс-конференциях смотрит хмуро, исподлобья, во время совещаний с Советом министров разносит всех в пух и прах и по-прежнему воротит нос от журналистов. Только с Железными Каблуками чуть себя отпускает, но не расслабляется. Вереница чиновников, которые грызутся за часы посещений, в конце концов вызывает бешенство.       – Как же они меня достали, – шипит она в трубку, впечатывая каблуки в расшитый ковёр в стенах кремлевского кабинета. – Видеть этих индюков не могу!       – А ты что думала, мать? Как говорят американцы, кто в политику полез, тому... Очень сложно из неё вылезти будет.       В «Канарейке» кутит московская делегация: Железный на правах сомнительного, но всё же супруга действующего президента, сразу смекнул, что к чему. Отсылает сына в Златоглавую, укрепить связи и авторитет заодно. Возвращается тот уже в компании чиновников и дипломатов со связями в МИДе, багажом знаний о Черкизовском рынке, подпольных казино и акционерных заводах, которые так и напрашивались на приватизацию. Они обмениваются рукопожатиями, чокаются, выпивают и закусывают. Когда приезжают девочки, веселье в самом разгаре. Железный сгоняет с колен раскрасневшуюся девицу и крепче прижимает трубку к уху.       – Обратно когда? – размеренно обьясняет: – Обговорить кое-чего нужно.       – А, – тянет Нателла с улыбкой, поставив руку на пояс, – уже соскучился, муженёк?       – Ты берега не путай, Нателла Наумовна. Меру надо знать, – отрезает он.              Узнав о самоуправстве Рукавов, которые определили своих ставленников на московские точки, удачно ухватив выгодную возможность, Стрельникова бесится, обрывая телефон. Говорят, Железный лично приезжал в Москву, чтобы скрепить сделку.       – Без моего ведома! Как посмели!       Однако своих сторожевых псов отчего-то не спускает и лавочку не прикрывает.       Серая каменная Москва из столицы перспектив и возможностей начинает смотреть выточенным во льдах хищником. Глядя на залитые дождем улицы из-за бронированных стекол ЗИЛа, Нателла видит город пустым и омертвелым, как бездонная пасть хтонического чудовища.       После очередной поездки падает на постель не смыв макияж, ворочается, не в силах уснуть. Тусклая луна отбрасывает бледно-желтый свет на трехметровые стены. Повернув голову к потолку, Нателла замечает темные пятна на свежей штукатурке. Грязные кляксы смотрятся скорее нездоровой галлюцинацией, чем производственной ошибкой, но отчего-то не оставляет ощущение, что дом склеен из папье-маше.              Когда они встречаются «обговорить» в пустом зале ресторана, Нателле кусок в горло не лезет. Разговор выходит кривым и кособоким, как пробитое судно, которое медленно уходит под мутную воду. Она не знает, смотрит ли Железный из-под блестящих стекол, всё приглядывается, всматривается, но не различает ничего, кроме черноты.       Где-то в области сердца свербит от того, что на деле всему виной оголенный провод её неопалимой злости.       Долгое время они просто молчат, так ни к чему и не приходят.       – Ну, значит, всё без изменений. На том и порешим, – следом за ней Железный поднимается с места и протягивает ладонь через стол. – С тобой приятно иметь дело, Нателла Наумовна.       Крепкое рукопожатие встряхивает от кисти до самого плеча, как отдача автоматной очереди.       Замотанная визитами местных мелкотравчатых чиновников, Нателла застревает в городе на несколько дней. Встречи в кабинетах днём и тревожный сон ночью, сновидения рваные, размытые, перемежающиеся давно забытыми воспоминаниями. Порой она лежит часами, не в силах уснуть. И всё смотрит на запятнанный потолок.       В конце концов стены начинают давить настолько, что Нателла не выдерживает, набрасывает полушубок и спускается в гараж. На свет прибегает Галя, одна из её универсальных солдатов, преданных взаимозаменяемых фигур на шахматной доске.       – Куда поедем? – спрашивает она, открывая водительскую дверь.       – Я сама, – останавливает её Стрельникова, коснувшись плеча в успокоительном жесте. – Покататься хочу.       Дороги расквашены недавним ливнем, грязные капли брызжут на стёкла. Нателла наворачивает круги по разбитым дорогам, впервые за долгое время оставшись в одиночестве – ей, президенту, в уединении было отказано. Тучи сгущаются, и небо становится совсем мрачным, московским, не хватает только сталинских высоток на горизонте.       Колеса с чавканьем выворачивают по глубокой луже, и Нателла останавливается, остервенело вцепившись в руль, смотрит в запачканное окно. Перед ней расстилается бесконечная лента шоссе, и ледяной ветер гнет деревья по обе стороны дороги. Печка приятно греет ноги.       Она снимает телефонную трубку, но слова стынут в горле даже после того, как обрываются гудки на том конце провода.       – Ну, что там мои коллеги?       «Растеряла всё своё красноречие, президентка», – глумится внутренний голос.       – Да три дня как уехали. Заработалась ты, Нателла Наумовна, – хмыкает Железный в ответ.       – Я, в общем-то, звоню проконтролировать, – вырывается у неё само собой, привычное, алчное. Прикрывает глаза, потому что хочется бить по рулю и орать благим матом, выдыхает, успокаивается, небрежно отбрасывает чёлку с глаз. Слова неповоротливы. – Кое-что прояснить. Этот ваш бизнес…       – Натк, – перебивает он. Голос неожиданно теплеет. – Приезжай.       У Нателлы будто гора с плеч, сердце проваливается, накатывает смертельная усталость. Она кивает. Приедет. И крепче сжимает ключи в кулаке.