hate machine

      Нателла давит сигарету острым носом сапога, когда к ней подъезжает паршивая «девятка», и плотнее кутается в малиновый полушубок. От холода её бьет озноб. Трассу иглами покрывает колючий снег, и дыхание плывет в воздухе облачками сизого пара, будто не конец октября, а чертов Новый год.       Дороги в такое время обычно пустынны: из города туда-обратно гоняют перед самыми выходными, под вечер. Развеселые компании, важные шишки, ребята с оружием наперевес. Нателла точно знает, когда из-за поворота вальяжно вывернет машина попредставительнее. Видела не раз, призывно махала ручкой и почти с ходу забиралась в салон раскрасневшаяся с мороза, быстро растирала замерзшие ладони и вытягивала ноги к печке.       Её одолевает раздражение. Говорила девочкам: не торопите, дождемся. Те неумелые, неопытные, ещё не смекнули, что да как, а ей расхлебывать.       – Давай, в машину садись, – устало зазывает задолбанный работяга, когда по ту сторону стекла возникает натянутая улыбка.       Серая дверца отходит тяжело, и сидение проседает с печальным скрипом, стоит Нателле расположиться на пассажирском. Она поправляет зеркало заднего вида, очерчивая рот винной помадой, и устраивает сумку на коленях.       – Вон, проедем, за поворотом остановимся, – бурчит мужик себе под нос, заводя мотор.       Нателла вперивается в него горящим взглядом.       – Деньги давай, – отрывисто произносит она.       – Чего-о?       – Чего слышал.       Он подскакивает на месте и бросает судорожный взгляд в зеркало, что косит не туда, когда хлопают двери салона. Галя, тоже блондинка, спортсменка-комсомолка, зажимает ему нос вонючей тряпкой, пока Нателла вцепляется в грузные плечи и перехватывает руки, мешает выйти, чуть ли не своим телом удерживает на месте. Здоровый, крепкий, брыкается, бьет по рулю, но быстро расслабляется под действием хлороформа.       – Говорила же: толку от этого чуть, – ворчит Стрельникова, пока шарит по карманам и проверяет бардачок. Для таких зарплата вовремя – уже праздник, звезд с неба не хватают, и она не наскребает даже пяти рублей. – Ладно. Давай его в кювет. Глядишь, от машины толк будет.       Салон остывает быстро, морозный воздух проникает сквозь приоткрытое окно. Нателла скользит на высоких каблуках, придерживаясь за капот остывшими пальцами. На холоде руки краснеют, мерзнет полоска голой кожи между высокими сапогами и краем юбки.       Она только открывает дверь, чтобы вытащить бренное тело, как Галя дергает её за край полушубка:       – Смотри!       Тощий, сухопарый, с безумным взглядом за уродливыми очками. Журналюга приближается со скоростью света, вытянув микрофон на подобие Олимпийского факела.       – …Они продолжают творить свои грязные делишки, затягивая несчастных автомобилистов в омут, где становится страшно даже чертям!       Нателла чертыхается.       – Снова этот ужаленный, – бормочет себе под нос, проклиная неуёмное желание влезть в чужие дела. Не хватало им ещё и по ящику засветиться. – Бросаем его.       – А как же машина? – голос Галки звенит жалостью, обида цепляется пальцами вверх по горлу: второе по счету дело, а так провалились.       – Черт с ней. Уходим.       Нателла видела своими глазами, как её овчарки рвали свежее мясо. Рукава привезли гостинцы в больших черных мешках, вонь стояла отвратительная, до слёз на глазах и рези в горле. Пришлось зажать нос рукой и выйти, пока останки вываливали перед клетками. Псы заливались, брызгали слюной и визжали от нетерпения, чтобы накинуться всей сворой. Челюсти клацают, пасти в кровь.       Иногда порядком надоедает, что Железный скармливает им неугодных. Можно подумать, в округе лесов мало.       – Муженёк! – она нервно выкручивает телефонный провод, стреляя глазами в пустоту, будто Железный сидит напротив, а не делает деньги за несколько километров. – Ко мне опять журналюга пристал. Вы кого моим овчаркам скормили?       Через помехи в трубке слышно тяжелое дыхание, треск и скрежет, чье-то глухое мычание и нытье синтезатора. Пока телефонист прижимает трубку к отцовскому уху, тот, наклонившись к отключившемуся от боли несговорчивому дельцу, выдирает плоскогубцами верхние семерки.       – А тебе-то что? У меня таких хануриков пруд пруди, – держит короткую паузу, а потом издает смешок в ответ на собственный каламбур.       – Он мне прохода не дает. Работать мешает, – Нателла недовольно сводит брови, прислушивается.       Железный устраивает пятерню на потном виске, отвернув податливую голову для удобства, и разворачивает в мясо полчелюсти, пока зуб не выходит с вязким чавканьем. У них с Багдасаровым уговор и большие планы, в какие зарвавшийся член избиркома точно не входит. Марать руки самолично потенциальный президент, разумеется, отказался. Голос Нателлы в трубке звучит назойливым раздражителем, разговор предвещает как минимум ядерный взрыв на горизонте.       – Давай к делу, мать, – отбросив плоскогубцы на бетонный пол, Железный тяжело опускается на стул напротив бессознательного тела. – Как говорят американцы, время – деньги. Моё дорого стоит, сама знаешь.       – Поезжай и разберись с ним.       Это не просьба. У Стрельниковой, вышедшей из мрака и грязи, лимит на вежливые обращения давно превышен. В какой-то момент она пришла к очевидности: если дать окружающим понять, что заискиваний ждать нечего, поставить на место, относиться будут соответственно. Вот только с клеймом шлюхи всё даётся чуть сложнее. Настолько, что приходилось из кожи вон лезть. В глазах окружающих она неизменно покорная, податливая и удобная, распахнутый взгляд, подобострастные кивки, сведенные плечи. Животную алчность и червоточину в сердце в ней раньше всех разглядел Железный.       – Попутала ты, мать. Это кому надо? Сама приедешь, – он даже не скрывает раздражения и переводит тяжелый взгляд на кровавую дырку рта напротив. Думает, неплохо было бы их деловому партнеру пару пальцев перекусить. Так, в назидание. – Мы в «Бирюзе» сегодня. Ещё раз позвонишь – язык твой плоскогубцами вырву.       В «Бирюзе» посетителей как ветром сдуло: то ли ретировались сами, завидев железных ребят на пороге, то ли их вежливо попросили, молча, одним своим появлением. Пока Железный пытает вилкой лобстера на гриле – самая дорогая позиция в простеньком меню на один разворот, какую готовят исключительно для главного криминального авторитета города, – его парни мониторят вход, отставив пустые тарелки и выложив оружие на стол. Представление, рассчитанное скорее на новоиспеченных партнеров или тех, для кого такой ужин станет последним.       Ресторан звенит эхом, когда Нателла с размаху опускает сумку на стол и закидывает ногу на ногу. Вгрызаясь в нежнейшее мясо, Железный видит вульгарную сетку колготок вверх по бедру.       – Ну так что? – жестом она отправляет официанта восвояси. Аппетит пропал, как только приметила очертания светлого пиджака и чернеющий затылок.       Нарочито медленно Железный вытирает губы, комкает салфетку и складывает руки перед собой, выпрямив спину. Рисуется, нагнетает, будто видятся в первый раз, и прикладывает палец к виску.       – Если мне память не изменяет, ты на меня давно не работаешь, – от того, как Нателла по-змеиному ведёт головой, сощурившись готовым к прыжку хищником, его едва не разносит, но он держит себя в руках. Нужно сохранять лицо. – Чего ради мне подставляться? По ящику историю быстро раскрутят. Нам сейчас шумиха ни к чему.       Только муженёк так может: одна фраза, а её уже трясет. Стрельникова выдыхает через нос, бросает взгляд на парней – те уставились бессменными дозорными, три пары глаз за блестящими стеклами.       – Не работаю, – она невозмутимо встряхивает головой, – но раз уж ты молодость вспомнил, муженёк, напомню ещё кое-что. Освежу твою память. Журналюга до меня доберется – я тебя за собой утяну. Всё ему расскажу. Про отмывание денег, серые схемы, девочек и дачу жилинскую. И про лес за городом.       В последний раз условия ему ставил Багдасаров. Пытался. Всё треплется и хорохорится, пока ему рот не заткнёшь. Только если от его неприкрытых манипуляций зубы сводит, что тошно, Нателла стелет складно. Железный возвращается к лобстеру, не без удовольствия отрывает розоватые клешни, предвкушая продолжение трапезы.       Вкус отчего-то пресный, куда-то исчезла былая ананасная сладость. Вместо запаха горячего мяса и коньяка – удушье женского парфюма. В какой-то момент лучший деликатес превращается в дрянное подобие ужина, аппетит пропадает, и Железный смотрит с холодной злобой, пока сознание отторгает очевидное.       – До нас с ребятами дошла информация, что ты на шоссе натворила дел, – меняет тему, но не уходит от ответа, размышляя, как бы грамотно всё обставить. – Сначала девочек моих забрала, теперь на нашей территории, значит… самоуправством… устроили.       Мысли путаются. Он тянется к рюмке, прочищает горло. Перед глазами длинные болотного цвета ногти, узкое запястье и линии вен, теряющиеся под малиновым полушубком.       – Твоих? – Стрельникова изумленно гнёт бровь, а потом заходится заливистым смехом. Железный, конечно, мразота последняя, но что заставило его охереть настолько – загадка.       – Моих, – повторяет с нажимом и нависает над столом, тыкая вилкой.       – Они ничего тебе не должны. Сами ушли. На «москвич» ты им не одалживал, – парирует она, самодовольно задрав подбородок.       Готова поклясться: испепелить её хочет, если бы не очки, одни угольки бы остались. За столько лет ежедневного гиперконтроля, скорее вынужденного средства существования, чем напускной прихоти, он самого себя научился переключать за долю секунды. Потому добраться до его чистой, неогранённой злости сродни Святому Граалю в конце изнуряющего пути.       Задача увлекательная.       Прильнув к столу, обнажает основание шеи в вырезе светлой рубашки и ведет острым носом сапога вдоль щиколотки, выше, прижимается к плотной ткани брюк.       Железный сухо сглатывает, уставившись прямо перед собой. Брови недоуменно ползут вверх.       – Ты чего делаешь-то? – пресный кусок мяса встает поперек горла. Взгляд у Нателлы блестящий, манкий, раскрываются губы в томной улыбке. Ей, с самого рождения наделенной природной королевской статью, без надобности дешевые ужимки неумелых девиц, которые вызывали, в лучшем случае, скуку.       Нателле достаточно просто быть.       – Один журналюга разнесчастный. Ну я же тебя по-хорошему прошу, – лукаво тянет она.       Подначивает, потому что не может иначе, ввинчивается под кожу, аккуратно так ворошит ногтями волокнистую мякоть мышц и раздражает, как ранка на внутренней стороне прикушенной щеки. За подернутым пеленой взглядом на деле смотрит тварью бессердечной, какую надо бы поставить на место резким «пошла ты». Железный зажевывает нижнюю губу, наблюдая, как Стрельникова тянет улыбку в ожидании.       За грудной клеткой неприятно зудит от простого осознания: его откровенно наебывают. Кольцо на безымянном начинает давить. Он упирается ладонью в стол, отодвигается и предусмотрительно убирает ногу: в прошлый раз всё закончилось отдавленными пальцами. За семнадцать лет семейной жизни, скрепленной печатью под высокими сводами столичного ЗАГСа, Железный изучил женушку вдоль и поперек. Ей руку протяни – оттяпает по самый локоть. Отложив вилку, откидывается на спинку стула. Голос звучит холодно, зло.       – Помнишь «Стрекозу и муравья»?       Представление такое же дешевое, как и весь этот цирк с рестораном, ещё бы за спиной Железного выстроились, как во второсортном боевике. Разочаровавшись, Нателла откидывается на спинку стула и ёрзает на месте, не слишком успешно подавляя тревожность. Сказочки да басни от муженька никогда не предвещали ничего хорошего.       – Так вот, – негромко продолжает Железный, отбросив наигранность и фарс, – напомню тебе кое-чего про попрыгунью Стрекозу. «Всё прошло. С зимой холодной нужда, голод настает. Стрекоза уж не поет. И кому же в ум пойдет на желудок петь голодный? Злой тоской удручена, к Муравью ползет она…».       Такие декламации Железный привык заканчивать пулей в лоб благодарных слушателей, зашедшихся слезами в предчувствии неминуемого конца. Украдкой Нателла бросает взгляд на парней, но те сидят спокойно. От его голоса, размеренного, зашитого в сталь отсутствием эмоций, бросает в дрожь.       – Ты всё пела? Это дело. Так пойди же, – он не сдерживает насмешки, – попляши.       Нателла вскидывается мгновенно.       – Плясать я буду только на твоей могиле, сволота, – шипит она, подрываясь с места под его хриплый смех.       На свежем вечернем воздухе Нателлу колотит. Чёртов голос Железного разливается в голове патокой.       Ночью ей снится, будто он впрямь приходит по её душу, бросив мерседес под окнами. Располагается в кресле, устроив пистолет на коленях, а потом подаётся вперёд и скалится в улыбке, направляя дуло ей в живот.       – Ну что, попляшешь для меня, стрекоза?       Просыпается в ужасе, пот градом по позвоночнику. Не успев отдышаться, путается в одеяле и шлёпает босыми ногами по холодному полу, аккуратно отодвигает тяжёлую штору и проверяет улицу.       Никого.