Несожжённое письмо

«Я бесконечно долго могу смотреть в темноту, видя в ней отражение твоих глаз, выискивая среди еле заметных очертаний твой силуэт, прислушиваясь к каждому почти неразличимому голосу в попытке узнать в нём твой. Куда бы я ни шёл — всюду ты. Я услышу чей-то смех и тут же обернусь, увижу знакомую шляпу и тут же прослежу за ней, кто-то скажет: «Ведьма», а я тут же воскликну: «Где?!», но потом пойму — это всё не ты. Что, чёрт возьми, ты делаешь со мной каждым своим взглядом, каждым прикосновением, каждым письмом? Я — вожак своей стаи. Меня боятся и уважают. Я ведь должен быть для них символом силы и стойкости. А я что? Лишь раб твоего взгляда, готовый на всё, лишь бы с твоего лица никогда не сползала улыбка. Мне лишь один раз довелось видеть твои слёзы. Лишь одна минута, и я готов был сжечь всех, кто посмел причинить тебе боль, но в то же время, я понимаю, что мне придётся сжечь и себя самого. А знаешь ведь, что самое странное? Что я готов это сделать, только бы ты была счастливой. Я бы счёл последние слова лишь пафосной речью, если бы услышал их от кого-нибудь другого, но теперь я сам понимаю то, почему все влюблённые идут на самые глупые поступки. Очевидно, чтобы понять это, нужно лишь самому хоть раз полюбить. Я полюбил. И, наверное, это единственное воспоминание, которое я так трепетно храню где-то в самой глубине души. Я помню, как чёрная шляпка впервые мелькнула передо мной. Её обладательница на секунду сняла её, поправила длинные чёрные волосы, бросила мимолётный взгляд на меня, так же быстро отвернулась и зашагала прочь. А затем я снова случайно столкнулся с ней. Я помню, как с неясным удивлением смотрели на меня её глаза, самые чёрные, из всех, что я когда-либо видел, и в то же время, самые яркие, похожие на звёздное небо с рассыпанными по нему звёздами. С того момента я стал чаще просыпаться по ночам, подходить к окну, одёргивать занавеску и смотреть на эти крохотные точки на чёрном полотне. Я полюбил ночь, полюбил небо, полюбил каждую звёздочку и… Тебя. Ту самую черноволосую, загадочную незнакомку в шляпе, с которой я по неосторожности однажды столкнулся. Я не знаю, что делал, если бы не встретил тебя. Ты появилась в моей жизни, а вместе с тобой ко мне пришёл и смысл того, зачем я живу: жить ради той, кто любит тебя и таять от её рук, будто снег от солнца. Я засыпаю и просыпаюсь с мыслью о том, что снова увижу тебя. Мне страшно, что сегодня мы не встретимся, что с тобой что-то произошло, и я этого не узнаю. Наверное, это и значит любить: постоянно бояться, но не за себя, нет, ты у себя где-то на самом последнем месте; бояться за любимого человека и желать только одного — крепко прижать его к себе. Знаешь, за всё это время я переставал узнавать сам себя. Я не думаю ни о чём, кроме тебя, только ты, ты и ещё раз ты. Что ты за колдунья, крадущая сердца и так внезапно похитившая моё? Как ты сумела превратить меня из самого сильного человека в Доме в такого уязвимого, до одури влюблённого парнишку, готового бежать за тобой на край света? А вообще я не умею писать красиво. Все эти напыщенные, громкие фразы о вечной любви, полные пафоса, — нет, это точно не моё. Наверное, это всё твоё волшебство, не иначе… И раз уж так, тогда, прошу, колдуй и дальше, ничто не делает меня таким счастливым, как понимание того, что я так сильно тебя люблю». — Ты до сих пор не сожгла? — спросил Череп, пристально вглядываясь в темноту, разглядывая знакомый девичий силуэт во мраке пустынного коридора. — Нет, — в ответ послышалось ему. — Как я такое вообще могла сжечь? — Ведьма подошла чуть ближе, становясь чуть более различимой в лучах лунного света. Она улыбалась, как никогда до этого момента. То, что они оба делали было так опасно и рискованно — их легко могли заметить. И всё-таки они стояли друг перед другом, улыбаясь, счастливые от того, что наконец-то рядом. — Мавр узнает, — прошептал Череп. — Тебя так это беспокоит? — Ведьма поднялась на цыпочки. Её губы прикоснулись к щеке парня. — Тогда я пойду, — она тот час же отвернулась, намереваясь идти, но крепкие руки обвились вокруг её талии. — Я не отпускал, — Череп крепче прижал её к себе. Занавеска колыхнулась от дуновения ветра, всё замерло, как силуэт на стене двух человек, нежно целующих друг друга.