Когда у нас появляются «задние мысли» о чём-либо, наши первоначальные мысли перестают казаться таковыми, становясь лишь чувствами.
Сидни Дж. Харрис
***
Холодный металл рассекает воздух. Умирающий, слабый солнечный свет сверкает на лезвии — клинок движется с невероятной скоростью, так, что даже намётанному глазу тяжело уследить за каждым взмахом. Он рассекает невидимых врагов, тех, кто существует лишь в сознании — пение металла сливается с ветром, позволяя утонуть в движениях, полностью погрузиться в момент, избавляет от необходимости думать о прошлом, настоящем или будущем. Когда меч — точно продолжение тела — движется на ветру, существует только сейчас. Ни больше, ни меньше, только мгновение, летящее быстрее ветра. Впрочем, разрушить этот волшебный миг довольно легко — достаточно всего лишь произнести несколько слов. — По-прежнему тренируешься? Ты же знаешь — война закончилась. Канда останавливается и разворачивается вполоборота, чтобы посмотреть на говорящего — Лави стоит, прислонившись к ближайшей колонне и сложив руки на груди, на губах — уже привычная улыбка. Его реплика — полная бессмыслица, и он это прекрасно осознаёт. Конечно, Канда знает, что война закончилась — он был там, он видел, как был повержен Граф, наблюдал гибель большинства экзорцистов. И, какой бы неожиданностью это не оказалось, он не стал одним из них. Да, война закончилась, но он всё ещё сжимает в руках Муген — пусть теперь это и не более чем хороший острый меч. Поскольку Акума были окончательно уничтожены, у Невинности больше не оставалось причин для существования. Дело не в том, что он не знает или не понимает всего этого — он просто не хочет думать о том, как жить дальше, не хочет отпускать то единственное, что у него осталось, то единственное, что он умеет. — Что ты здесь делаешь? Голос Канды звучит негромко, в нём сквозит обычный оттенок гнева, но в этом нет ничего удивительного: в конце концов, Лави — Книгочей — прервал его какой-то чепухой. Кроме того, им обоим ясно, что Канда не желал снова видеть рыжего — тот должен был уйти навсегда и заняться записью новой истории. И, по правде говоря, утром этого же дня он уже покинул Орден — якобы навсегда. Канда тогда не попрощался с ним наравне с остальными, предпочтя наблюдать за происходящим издалека. Но сейчас — по неизвестной причине — Книгочей вернулся. — Ну... — Он машинально проводит пальцами по рыжим прядям. — Я забыл кое-что важное. — Он широко улыбается, как бы извиняясь, однако его улыбка насквозь фальшива. Сейчас рыжеволосый выглядит совсем не так, как раньше: вместо чёрной униформы Ордена он носит бежевое пончо, его зелёная бандана сменилась чёрной, которая теперь покоится на шее. Кажется, что от личности по имени Лави ничего не осталось. Сердито цыкнув, Канда вкладывает Муген в ножны — он больше не хочет быть здесь, больше не хочет практиковаться. С него достаточно этого нелепого спектакля. Мягкие шаги эхом отдаются во дворе. Когда он проходит мимо другого юноши, тот вновь пытается заговорить с ним. — Юу, я... — Не называй меня так, — огрызается Канда, не замедляя шаг, решив убраться отсюда к чёртовой матери как можно быстрее, пока он не натворил каких-нибудь невероятных глупостей — например, не разрубил Книгочея пополам. Но Лави не намерен сдаваться так просто — он хватает экзорциста за запястье, пытаясь остановить его. — Просто послушай, я... Вместо того, чтобы сделать это, Канда рывком выдёргивает руку из чужой хватки, бросая на Лави взгляд, полный гнева, ненависти и чего-то ещё — если в этом мире и есть что-то, чего ему отчаянно не хочется делать сейчас, так это вступать в разговор с Лави. — Я ничего не хочу от тебя слышать, — шипит он, снова поворачиваясь к Книгочею спиной. Лави раздосадованно скрипит зубами: он вполне понимает реакцию Канды после всего, что произошло, однако он может и проявить упрямство. Проведя много бессонных ночей, он принял твёрдое решение — и теперь уж точно не отступит. — Пойдём со мной, — кричит он вслед Канде, прежде чем мечник успевает достичь двери и навсегда исчезнуть из его жизни. Голос Лави звучит искренне — он серьёзен, он хочет, чтобы Канда покинул это место вместе с ним, хочет, чтобы они вместе двигались к будущему, каким бы оно ни было. Канда резко разворачивается на каблуках. Его синие глаза недоверчиво смотрят на Лави. Для него больше ничто не имеет смысла — именно Лави положил конец их так называемым отношениям несколько месяцев назад. Он до сих пор помнит ту ночь, помнит собственное смятение, всё ещё чувствует незаживающие раны в своём сердце. — Что?.. Лави глубоко вздыхает — даже после долгих размышлений он не знает наверняка, как произнести три простых слова, поэтому идёт другим путём. — Тебе больше нечего здесь делать, — произносит он, поймав смущённый взгляд синих глаз. — Орден окончательно прекратит свое существование в течение двух недель. Все уйдут, вернутся к своим семьям или создадут таковые... Уедут куда-нибудь, чтобы начать новую жизнь. Нормальную жизнь. — Лави на миг замолкает и сглатывает — почему так трудно сказать, что ему не всё равно? — Ты сможешь сделать то же самое? Канда резко отводит взгляд и, отвернувшись, некоторое время молчит. То, что говорит Лави, правда — он был оружием всю свою жизнь, чёрт возьми, и именно поэтому Орден не позволил ему умереть в первую очередь. В отличие от остальных, у Канды не было иной жизни за стенами Ордена — он не знает и не помнит ничего другого. Так как же он будет жить теперь, когда война закончилась? Он не имеет ни малейшего представления. Он не должен был увидеть конец войны, не должен был выжить. Канда не отвечает, и Лави понимает, что попал в точку — несмотря на то, что думают многие люди, смерть не так уж страшна. Смерть — конец всего; да, самой жизни, но также боли и страданий. Умереть легко — гораздо труднее жить дальше и продолжать бороться. — Юу? — тихо зовёт Лави, подходя ближе, медленно сокращая расстояние между ними — не только видимое, но и ту глубокую пропасть, которую они создали несколько месяцев назад. — Пожалуйста, пойдём со мной. Канда по-прежнему не смотрит на него — его взгляд устремлён в землю, ногти с силой впиваются в ладони, едва ли не разрывая кожу. Принять верное решение никогда не бывает легко — год или около того назад и Канда, и Лави полагали, что у них нет сердца — ведь оно могло быть лишь у людей, — однако в какой-то момент доказали друг другу, что ошибались. Это произошло не внезапно, однако к тому времени, когда они в полной мере осознали это, было уже слишком поздно. Лави останавливается перед Кандой, не смея прикоснуться к нему — едва осмеливаясь просто стоять рядом. — Я вернулся из-за тебя. Сегодня утром он уже покинул Орден, но после прогулки в тишине, сопровождаемой нескончаемыми мыслями и болью в сердце, Лави понял, что если он хочет быть хотя бы наполовину тем человеком, каким его воспитал Книгочей, ему придётся вернуться. Старик не учил его обладать сердцем, это правда — но он учил его, как жить, как писать. Лави знает, что никогда не сможет подобающе вести запись истории, если всё, о чём он может думать — сожаления. Эти сожаления — вплотную связанные с молодым красавцем-мечником — мешают ему, делая его записи ничем иным, как беспорядочным набором букв. Подобного не должно было случиться. Но что с того, что ему не плевать? Да, это нарушенное правило, однако он ничего не может поделать с этим — больше не может. Кроме того, ни один из них не собирался влюбляться. Они не намеревались прокладывать себе путь к сердцам друг друга, никогда не хотели причинить друг другу такую боль. Канда всё ещё не может заставить себя посмотреть на Лави, но его пальцы, скользнув по чужой шее, запутываются в медно-рыжих прядях. Он не знает, куда идёт Книгочей, но это и неважно — в любом случае, ему самому больше некуда идти. Он не произносит ни слова, но знает, что Лави понимает — подняв руку, тот касается ладонью шеи Канды и, придвинувшись ближе, прижимается лбом к его лбу. Выдыхает, только сейчас осознав, что несколько мгновений почти не дышал, и закрывает глаза. Он чувствует себя так, словно вернулся домой.