Чтобы сказать правду, нужны двое: один — чтобы говорить, а другой — чтобы слушать.
Генри Дэвид Торо
***
— Ты знаешь, который час, идиот? Лави стонет, глядя на парящего в воздухе перед ним чёрного голема — тот полностью слился бы с тьмой, если бы не вкрапления белого. Снаружи темно, а Книгочей-младший решил отойти больше чем на пару метров от тускло освещённого лагеря, чтобы позвонить. — М-м... Чуть больше десяти вечера? — В Китае — да. Но Лави прекрасно знает, что Канда находится далеко, очень далеко от этой страны, в Иордании, где время отстаёт на добрых шесть часов. Канда тоже знает об этом — и именно поэтому злится на рыжего. Лави позволяет ему выплеснуть недовольство, хотя и ловит себя на том, что жалобно хнычет в ответ на гневные слова — столь же бессмысленные, как пустые угрозы и обзывательства. Впрочем, сейчас эти слова не кажутся столь жалящими, как раньше — Лави не может точно объяснить, почему, но может с уверенностью сказать, что что-то не так. На самом деле, у него есть догадка — в первую очередь, его главная причина позвонить Канде, — но всё ещё кажется странным, что он оказывается способен заметить нечто подобное, основываясь лишь на звучании чужого голоса. Конечно, он хорошо знает этого юношу и мог бы быстро определить, в чём проблема, находись они рядом — но не теперь. — Юу, ты в порядке? — спрашивает он, глядя единственным глазом на голема и жалея о том, что не может увидеть Канду. В ответ — мягкое «тч», фырканье и грубоватый вопрос: — Что заставляет тебя думать иначе? Ладони Лави, сидящего на холодном камне, сжимаются в кулаки, короткие ногти впиваются в кожу — для него нехарактерно сомневаться в чём-то, что он уже решил, о чём думал весь день, досадующий на себя из-за того, что не застал этого перед тем, как покинуть Орден. Было бы лучше расспросить Канду обо всём при непосредственной встрече, однако он не знает, когда ему выпадет шанс увидеться с ним — и, по правде говоря, он слишком беспокоится об этом юноше. Что, чёрт подери, страшно. — Я слышал о Третьих экзорцистах. Ответом ему служит тишина, однако он может чувствовать чужое напряжение за десятки тысяч миль — даже если ничего не видит и не слышит, даже если его взгляду открыты лишь темнота ночи и тихо жужжащий голем. — Юу?.. — Я в порядке. — Это чудовищная ложь, и им обоим это известно. Неважно, что говорит Канда, как сильно он ненавидит Орден — организация повторила свою самую большую ошибку, и последствия неминуемо затронули Юу. — Это не моё дело. Мне всё равно. Лави вспоминает о том, почему раньше ничего не думал о человечестве — повторяя одни и те же ошибки снова и снова, никогда не учась. — Но... — Как много ты на самом деле знаешь обо мне? Лави вновь отмечает, что Канда, по сути, не кричит на него — но, с другой стороны, его голос звучит так, точно заточен лезвием бритвы, сделанным из ледяного стекла, разрезающего всё на своём пути. Это больно, и в его якобы несуществующее сердце словно вонзаются когти. На этот раз Лави не имеет ни малейшего представления о том, что ему следует делать — с Кандой, с самим собой, с так называемыми чувствами. Он мог бы солгать — но раз уж ему пришлось проделать весь этот путь, лучше сказать правду. — Только самое основное, — отвечает он, устремив единственный зелёный глаз на голема. — Я знаю, в чём заключалась суть программы «Вторые экзорцисты» и чем всё закончилось — но не более. Лави уверен, что это ещё не всё. Книгочей знает больше, однако он не спрашивал — старик всегда сам решает, чем стоит делиться со своим учеником. Лави не вправе задавать вопросы — особенно о Канде. И, как бы то ни было, он никогда не спрашивал об этом Канду — дело не только в том, что тот не ответил бы ему, но и в том, что он попросту не может заставить себя это сделать. Проходит какое-то время, прежде чем Канда отвечает. В его голосе слышится затаённая боль — и когда Лави научился различать нечто подобное?.. Не по отношению к Лави, а, скорее, по отношению ко всему, что только что пошло не так, ко всему, о чём он предпочёл бы не думать. Например, к чёртову лотосу, лежащему у его ног. — Я отключаюсь. К подобному Лави не готов — не после того, как он позволил себе проявить откровенность и тревогу. Не в его силах заставить Канду почувствовать себя лучше, верно, но тем не менее... — Я беспокоился о тебе, — огрызается он. Слова слетают с губ прежде, чем он успевает обдумать их. Они повисают между ними, — и не имеет значения, что между ними тысячи и тысячи миль, не имеет значения разница во времени. Потому что эти слова несут в себе истинный смысл, настоящее чувство. Их сделка заключалась в том, чтобы не вовлекать в происходящее чувства, довольствоваться лишь физическим. Если нечто более значимое и могло развиться со временем, оно всегда оставалось невысказанным. А теперь Лави, в который раз оказавшись в дураках, изменил это. Что плохо — ведь это значит больше, чем просто очередное нарушенное правило. Как бы то ни было, Канда не прерывает связь, даже несмотря на неловкое молчание — даже когда оно затягивается, и Лави начинает подумывать о том, чтобы самому отключить голема. — Не нужно, — наконец отвечает Канда натянутым голосом, отчаянно пытаясь сделать вид, что это просто ещё одна идиотская фраза, просто ещё один пренебрежительный комментарий — но безуспешно, потому что это не так. — Просто... — Пауза. Лави практически слышит, как крутятся колёсики в голове у Канды, почти так же, как и у него — он не хочет ничего менять и в то же время желает этого. — Лави, я... На заднем плане слышится какой-то шум, которого Лави не может толком разобрать, однако интуиция подсказывает ему, что их разговор близится к концу — что хорошо во всех отношениях. Принимая во внимание недостаток сна, от которого, кажется, страдают они оба... Они вполне способны вновь наговорить друг другу каких-нибудь идиотских, бессмысленных вещей. Но в то же время он задаётся вопросом, каково это — в кои-то веки быть честным? Возможно ли оставить всё как есть на этой ноте? Впрочем, у них нет другого выбора. — Извини, мне надо идти. — Этого следовало ожидать, и Лави слышит скрежет сапог по песку и камням, когда Канда направляется прочь. Их разговор ещё не закончен. — Да, — отвечает Лави, и на его лице появляется полуулыбка — сложившаяся ситуация весьма и весьма иронична. Тем не менее, это даёт ему возможность вернуть себе часть того отношения к происходящему, какое ему и должно иметь. — Но ты же не умрёшь? — Тч. — Лави вполне может представить лёгкую усмешку на лице Канды, спрыгивающего с камней и возвращающегося к лагерю, из которого он ушёл, чтобы получить немного личного пространства. — Я держу свои обещания. Это застаёт Лави врасплох — он совсем не ожидал, что молодой экзорцист упомянет об обещании, которое, по сути, ему навязали — но Канда ещё не закончил. — И, просто для протокола... Ты тоже не смей умирать. На этом связь обрывается, и Лави остаётся лишь смотреть на чёрно-белого голема, парящего в воздухе — машина не в состоянии понять, что делает её владелец. Лави не идиот, даже если чаще всего ведёт себя именно так — он осознаёт истинный смысл слов Канды. То же самое, что и его якобы случайный промах. Вот только это был не промах — ничего подобного. Лави фыркает, выпрямляясь, улыбка растягивает его губы — улыбка, которая в кои-то веки появляется не ради нынешней личности, не ради притворства, а вполне искренняя, — и он смотрит на запад, туда, куда зашло солнце. Он вспоминает сегодняшний разговор с Книгочеем — тот посоветовал ему порвать с Кандой. Однако раз нет отношений, то и разрывать нечего. Ну, не совсем так, и Лави не знает наверняка, как ему поступить — впрочем, на данный момент ему просто придётся оставить всё как есть. Он найдёт способ справиться с ситуацией — к счастью, сейчас полно других проблем. Например, спасение мира или что-то в этом роде. Лави хихикает, его зелёный глаз смотрит на горизонт. Когда же всё происходящее стало таким запутанным и сложным? Таким... человеческим? Зная, что никогда не получит ответа, он разворачивается и спрыгивает с камня с намерением направиться к лагерю, где его ждёт очередная лекция. Но прежде чем уйти, он коротко машет рукой, не оглядываясь, и бормочет с улыбкой на лице: — Увидимся позже, Юу.