Жизнь заново

«Life is strange Now we know it’s just a game…» Новые строки ложились на листы бумаги в полутёмной комнате, освещённой пламенем свеч. Еле слышно скрипела ручка, а на стекле винного бокала бликами отражались пятна мягкого света. Кенни склонился над столом, подыскивая слова. Тёплая весенняя ночь играла занавесками на приоткрытом окне. К концу апреля дожди прекратились, и мягкое солнечное тепло подсушило излишнюю влагу. Прошло чуть больше года с кончины Руперта и с тех пор, как Кен стал смертным. Ангелу позволили дожить земные годы, которые у него когда-то отняли, обменяв на вечность. Первые месяцы, превратились в настоящее выживание. Пусть Кенни и ориентировался во времени и пространстве, у него был дом, где можно было жить, но ощущать себя смертным оказалось очень тяжело. Несколько недель он провёл в полусне, потому что потеря крыльев и любимого человека отняли очень много сил. За это время он ослаб и похудел, но на смену сонливости пришёл аппетит, с помощью которого удалось немного вернуться в форму. Помимо физических трудностей пришли и другие, в первую очередь финансовые. Будучи ангелом, он в любой момент мог рассчитывать на поддержку небесной канцелярии: там понимали, что у ангелов с земной душой оставалась тяга к привычной им жизни. После смерти они теряли всё: семью, дом, имущество, поэтому, как ни странно, потусторонние силы поддерживали своих новичков даже материально, давая им новое пространство для жизни, хотя и накладывая определённые ограничения. Именно по этой причине у Кена когда-то появился дом в Джексонвилле, где он мог жить, творить и исполнять свои обязанности. Теперь Кен остался на земле один и помощи ждать было почти неоткуда. Дорогой ему семьи уже не осталось, а ныне живущие потомки вряд ли помнили о нём. Конечно, были живы его дочери и младшие сестра и брат, но он не мог просто так прийти к ним. Однако, к счастью, остались люди, которые помнили одинокого музыканта. Гэри и Маршалл, находясь не так далеко от Джексонвилла, иногда поддерживали его как морально, помогая пережить скорбь, так и материально, не давая скатиться в нищету. После восстановления Кенни пришлось очень много работать. В течение первой весны ангел снова привыкал к своему телу, а только потом думал, как снова стать частью человеческого общества. Душа была разрушена и жить ему не хотелось, поэтому даже просыпаться было непосильной ношей. Внутри было пусто из-за потери дорогого человека, и Кенни всё ещё винил себя в этом. За всё это время он практически ни с кем не общался, кроме Гэри во время его коротких визитов. — Кенни, ты жутко выглядишь. — Это было первой фразой сразу после приветствия, которую Гэри сказал ему. — Я знаю… хотя стараюсь в зеркало не смотреть. — Кен выглядел сонным, но вместе с тем очень измотанным, будто не спал уже несколько дней. — Я тебя разбудил? — Басист искренне волновался за него, особенно когда узнал, что случилось в Австрии. После возвращения из Европы солист исчез и до него было невозможно достучаться. В середине февраля Гэри решил проведать его и застал очень удручающую картину. — Нет. Да… не знаю. У меня чувство, что я до сих пор сплю. Хотя толку от этого сна никакого: сил от него не прибавляется. — Ты из дома вообще выходишь? Пропал не пойми куда, нигде не отвечаешь. Кен ничего не сказал, а только глубоко вздохнул, что дало понять гораздо больше. Дом, как и его хозяин, был в беспорядке, даже в запустении. Всё выдавало состояние человека, живущего здесь: всюду были разбросаны подушки, одеяла и покрывала, видимо, Кен спал, где приходилось. На кухне и в гостиной тут и там стояла забытая посуда, хотя в целом комнаты выглядели не так плохо. Несмотря на тёплую погоду Кенни кутался в плед, будто его пробивал озноб, и пытался согреть руки о чашку с кофе. — Я был с ним там. — Что? — Я был с Рупертом в Австрии, когда он попал в больницу и когда… — Последние слова застряли комом в горле. Ангел рассказал, как ходил навещать Руперта в больнице, как тот начинал идти на поправку, как в одно утро не проснулся, но скрыл некоторые подробности, которые касались только их двоих: их чувства, свою прошлую жизнь, связанную с заботой об австрийце с самого его появления на свет, своё последнее перерождение. — После всего я вернулся в Джекс и… и вот я здесь. — Понимаю, что тебе тяжело. Я сам всё узнал буквально неделю-полторы назад. Это большая утрата для всех нас. Кенни сидел молча, опустив голову и уставившись в чашку. Острая боль утихла, но теперь что-то ныло внутри, не давая спокойно вздохнуть. Ему больше не хотелось ворошить прошлое, а мысли о будущем давались не легче: он не знал, что делать с подаренной ему жизнью. Конечно, он помнил обещание, данное Руперту, не бросать музыку, но сейчас было не до этого. — Гэри, спасибо, что приехал. Извини, что приём не такой радушный… — Голос вокалиста звучал глухо и слабо. Ему было приятно видеть знакомое лицо и получить хоть какую-то поддержку, но отвечать было очень трудно. — Я всё понимаю, не волнуйся. Я переживал за тебя, поэтому решил проведать. Какое-то время музыканты разговаривали, но уже не вспоминали Руперта и их, к сожалению, не развитый проект. Гэри уехал, а Кен снова остался в одиночестве. Вскоре его склонило в беспокойный сон на несколько часов. Иногда падший видел сны, которые быстро забывались после пробуждения, но в этот раз сновидение отрывочно осталось в памяти. В нём воплотились затронутые разговором воспоминания: Кену приснился Руперт. Ангел увидел и снова пережил падение и травмы своего возлюбленного, слышал его слабый голос во время их первой встречи в больнице. Другим обрывком стал более приятный эпизод, Рождество, проведённое в Гамбурге: предпраздничная возня на кухне, сияющие светлые глаза Руперта, неожиданные гости и новое знакомство наутро. После тяжёлого пробуждения Кенни вспомнил, как смотрел на австрийца глазами ангела. Хранитель видел куда больше, чем простой человек: настроение, поток мыслей, даже возможное будущее, к которому могли привести те или иные слова и действия. Теперь ему хотелось посмотреть на своего подопечного по-новому, глазами смертного. Вязкий поток сонливости увлёк его обратно в прошлое, к их роковой встрече в Сарасоте два года назад. Она была показана будто сквозь бледную дымку, звуки были глухими, как под водой, поэтому от неё в памяти осталось меньше всего. Когда Кен проснулся окончательно, он тяжело дышал, а на глазах выступили слёзы. Боль нахлынула с новой силой, не давая даже пошевелиться. Он смотрел в потолок, иногда беззвучно всхлипывая, и чувствовал, как слёзы оставляют на висках холодные дорожки, скатываясь к шее. В голове всплывали, накладываясь друг на друга, эпизоды как из снов, так и из реальных воспоминаний. Кенни проклинал тех, кто решил сохранить ему жизнь после падения. Жить с таким тяжким грузом на сердце было невыносимо, и это трудно назвать помилованием, потому что каждый день оказывался страшнее любой адской муки. Возможно, это на самом деле был особый способ помучить ангела, но узнать это уже было невозможно. Дни и ночи слились в мутный вялотекущий поток, состоявший из подобных эпизодов, и ничем не отличались друг от друга. Мысли двигались так же: медленно и бесцельно, сливаясь друг с другом во что-то вязкое и тягучее. Чувства же залегли на дно и были подавлены этим течением без шанса выплыть на поверхность, а если им это удавалось, то они приносили ничего кроме страданий. Ещё какое-то время Кен находился в полусне, пока постоянная усталость наконец перестала быть для него слишком тяжким грузом. Помимо душевной боли ему не давала покоя боль физическая: на лопатках очень долго горели и с трудом заживали страшные раны, оставшиеся на память о крыльях. Пока ангел находился в полузабытьи, эта боль не так беспокоила его, потому что ощущения были притуплены. Очнувшись от тяжёлой дрёмы, Кенни почувствовал эту боль и не знал, чем теперь её можно унять и вылечить, так как обычные обезболивающие и мази на них действовали плохо. Спину жгло даже от лёгкого прикосновения ткани, поэтому очень часто Кен использовал мокрые полотенца, чтобы хоть немного облегчить воспаление. На смену сну пришёл сильный голод. До окончательного пробуждения падший практически не ел, из-за чего худоба только усилилась, делая фигуру угловатой и нескладной. Чувство голода пришло постепенно, поэтому Кенни даже не заметил, как стал есть не один раз, а четыре-пять, а то и больше. При этом сам он почти готовил. На то было две причины: он старался двигаться как можно меньше из-за ран, и воспоминания о том, как готовил Руперт не давали подходить к плите. Первое время у Кена были видения, в которых его возлюбленный появлялся на кухне и создавал очередной маленький кулинарный шедевр. Это приносило не меньшие страданий, чем физическая боль, поэтому он избегал их всеми возможными способами. Последние месяцы прошли в неопределённом состоянии, но со временем Ханлон чувствовал себя более живым. Тело нуждалось в многом, но потребности уже не прыгали из крайности в крайность. Думать и чувствовать было тяжело, но мир теперь не выглядел как серое размытое пятно, а приобрёл чёткие очертания и более яркие цвета. Воспоминания продолжали бередить сердечные раны, но не появлялись и исчезали из ниоткуда, а стали более отчётливыми. Кен иногда начинал думать о музыке, даже пробовал садиться за инструмент, но не смог даже как следует настроить струны. К середине ноября Кенни начал восстанавливать свои связи с реальным миром. Тогда он немного пообщался с Крисом Хармсом, который тоже знал о произошедшем и был встревожен из-за этого. Музыканты старались не углубляться в воспоминания, а только поддержали друг друга нужными словами и немного поговорили о планах на будущее. После этого разговора музыкальные инструменты всё же начали использоваться по назначению. По началу это было лишь разминкой, попыткой вернуть почти забытые навыки неуверенными наигрышами случайных мелодий и аккордов, приходивших в голову. Кенни решался на эти попытки, потому что помнил о своём обещании не бросать музыку, хотя часто разочаровывался в себе после этого. С наступлением нового 2014 года Кенни начинал чувствовать себя лучше. Тело привыкло к новой земной жизни, пусть иногда не справлялось с нагрузками. Тяжёлая и болезненная скорбь в душе сменилась на мягкую, но отягощающую тоску, которая и не вскрывала старые раны, принося всё больше страданий, и не залечивала их. Странная жизнь, о которой начал писать Кен, пролетела в голове и отразилась в его карих глазах блеском свечей. К тому времени музыкант начал думать более свободно, чтобы суметь выразить то, что чувствовал. Пережитый опыт и начало уже третьей жизни наложили отпечаток на его образ мысли и восприятие мира. Для Кенни до сих пор было загадкой, почему после аварии ему дали крылья, а после сохранили жизнь, сохранив память обо всём, что случилось. Память была одновременно и даром, напоминавшем, ради чего стоило продолжать жить, и проклятьем. Но и воспоминания можно было обуздать. Новые события, новые мысли могли перекрыть старые или изменить к ним отношение, сделав плохое лишь полученным опытом, а хорошее — поддержкой и опорой в будущем. Творческий порыв был первым толчком к принятию прошлого. Застоявшиеся и окаменевшие эмоции наконец вырвались наружу, пробив стену из боли и скорби. Пусть эти строки на какое-то время и остались в столе, но свою задачу они выполнили. Только одна строфа осталась на листе в тот вечер, но она стала самым трудным шагом навстречу оживлению и исцелению. Решив не мучить себя больше пустыми страницами, Кенни отправился спать. Остаток ночи был тихим и спокойным. Лёгкий ветерок залетал в комнату, принося с собой шелест листвы и мягкое тепло, которое земля накопила за день под ярким солнцем. Никакие сновидения не тревожили музыканта, и засыпал он с чувством умиротворения, убаюканный нежным дыханием весны. Наутро Кен проснулся с новыми ощущениями: от камня, что неподъёмным грузом висел на груди, откололась какая-то часть, позволяя дышать немного легче. Едва ли всё сразу стало хорошо, напротив — только на малую толику, но это был толчок, который дал начало трещине, чтобы та постепенно разрушила гнетущую душу тяжесть. Ещё многое нужно было пережить и сделать, чтобы освободиться, но сделать первый шаг куда труднее, чем пройти весь путь. Почувствовав некоторое облегчение, ангел начал первый день своей новой жизни с хорошего завтрака. Дом будто пробудился от долгого сна вместе со своим хозяином и стал выглядеть светлее и свежее. Через открытые нараспашку окна влетали потоки воздуха и носились по коридорам и комнатам, выгоняя сонливость и угрюмость. На кухне, наполненной почти забытыми приятными запахами, пробуждающими аппетит, вновь работала плита. Кенни впервые за долгое время готовил сам и делал это с удовольствием. Возможно, он испытывал скорее эйфорию от преодолённого творческого блока, чем избавление от всех плохих эмоций и воспоминаний, но это помогло чувствовать себя лучше. Завтрак, приготовленный из небольших свежих запасов, восполнил силы гораздо лучше, чем скудные перекусы в течение последних месяцев. После завтрака Кенни вышел на улицу, что стряхнуть с себя остатки сонливости. Участок вокруг дома выглядел неважно: высокая трава неровно торчала тут и там, на тропинках и подъездной дорожке даже сквозь бетон и плиты пробились хрупкие маленькие цветы и зелёные травинки. Если природа могла перебороть всё одержать верх, значит мог и человек. Кен пока не строил каких-то планов на будущее, но для начала нужно было очистить разум и размять тело. Первое требовало много времени и усилий, поэтому мужчина решил начать с малого. В гараже стояла машина, уже долгое время не тронутая и покрытая пылью. Но целью была не она. В одном из углов притаился скейтборд. Он стоял без дела много дольше, но Кенни решил прокатиться на нём пару кварталов. Выйдя из гаража, мужчина закрыл дом и вышел к улице, пролегающей рядом. Он поставил пыльную доску на асфальт и наступил на неё одной ногой. Внутри ощущалась неуверенность, будто это на самом деле был переломный шаг. Короткий вздох, и Кенни оттолкнулся от земли и покатился по улице. Он почти забыл это ощущение, но тело знало, что делать, и умело держало равновесие. По началу он чувствовал себя неловко, поэтому держал мышцы в напряжении и не набирал скорость, но метр за метром отталкивался всё сильнее. Колёсики под доской постукивали и вертелись всё быстрее, в лицо дул ветерок, по коже и волосам скользили солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь древесную листву. Ощутив лёгкость от набранной скорости, музыкант даже начал улыбаться навстречу ветру. Застоявшаяся кровь наконец возобновила движение, что стук сердца отдавался ушах. Проехав вокруг несколько кварталов и вернувшись домой, Кенни чувствовал себя гораздо лучше. Из лёгких будто выветрились затхлость и пыль, накопленные за последние месяцы, мышцы покинула скованность и тяжесть, а глаза освободились от мутной пелены и увидели мир в более ярких красках. День прошёл в мелких бытовых делах, которые доставляли удовольствие и отвлекли от навязчивых мыслей о прошлом. Раны на спине не переставали болеть, но другие дела отвлекали от неприятных ощущений, однако без холодных компрессов и повязок было не обойтись и приходилось двигаться аккуратно, чтобы не спровоцировать волну горячего и острого жжения на коже. К счастью, раны перестали постоянно кровоточить, и за ними не приходилось постоянно ухаживать, что было трудно делать в одиночку. Постоянно приходилось извиваться змеёй перед зеркалом, чтобы очищать их от свежей крови, которая то и дело проступала, обрабатывать антисептиком и мазью и кое-как накладывать повязки. Вокруг ран остался тёмно-красный ободок обгоревшей кожи, а по всей спине расходились в разные стороны красные и тёмно-фиолетовые прожилки, очерчивая мышцы, натренированные полётами и взмахами больших и сильных крыльев. Твёрдые и отмершие кусочки кожи торчали на самых краях и доставляли больше всего проблем, так как крепко держались на своём месте и отвечали острым покалыванием на попытки уложить их под бинты. Возможно, состояние этих следов зависело от состояния ангела, так как чем тяжелее ему было на душе, тем сильнее приходилось мучиться от невыносимой физической боли. К вечеру Кен закончил приводить дом и некоторые свои дела касаемо будущей работы в порядок и с чувством выполненного долга вышел на веранду. В руке была чашка с зелёным чаем. Лёгкий запах мяты перемешивался со свежестью вечера, мягкий медовый привкус сластил и расслаблял. Ясный день сменился таким же ясным вечером. Светло-голубое небо у горизонта окрасилось розовым и бледно-оранжевым, всё вокруг отбрасывало длинные тёмные тени. Было тихо, а издалека доносились движение автомобилей по улицам, чьи-то приглушённые разговоры и пение птицы. Во дворе еле заметно колыхалась трава и чуть слышно шелестели листьями кусты и деревья. Всё погружалось в мягкий сумрак. Кен немного отпил из кружки. Чай начал остывать, но был ещё приятен на вкус. После активного, по сравнению с долгим годом, дня такое успокоительное средство было лучшим для его завершения. Вслед за наступившими сумерками и тишиной пришли воспоминания, но они не причинили боли, а только слегка задели тонкие душевные струны. Кенни вспоминал, как Руперт приезжал к нему в Джексонвилл, как они так же провожали дни, сидя на крыльце, и вместе создали маленький мир. Это было время, когда Кен пел. Теперь он молчал долгими днями, неделями, потому что не было никого рядом, чтобы услышать. Когда совсем стемнело, на чистом тёмно-синем небе одна за другой появлялись звёзды. Они не были видны так хорошо, как хотелось, но свои звёзды Кенни находил на небе всегда. Их россыпь всегда самой первой попадалась ему на глаза. Сверху светили те, кого ангел когда-то любил: родители, одна из младших сестёр, дорогая сердцу жена и частица его собственной души, которую разделил его когда-то всего лишь подопечный. За время депрессии падший не мог смотреть на небо, боясь, что их свет ещё больше разрушит его, но теперь страха не было: он чувствовал, что не один.