Голод двух зверей Сивиллы

Они передвигались медленнее, чем хотелось бы - рана Макишимы, которую Когами сам же и нанёс ему, ещё кровоточила и, вероятно, причиняла Шого сильную боль, которая отражалась на его уставшем, измученном лице. Когами привык к ранениям, но и он не смог бы идти быстрее, если бы получил такую рану, и он это понимал, поэтому старался не слишком торопить Макишиму - тот ведь и сам старался как мог. Пока они не вышли из нежилой (и, похоже, заброшенной) зоны, сканеры не смогут их засечь - здесь почти нигде не было сканеров, за исключением некоторых участков рядом с заводскими складами, после которых снова начиналось бескрайнее поле, вдоль которого узкой серой лентой струилось шоссе, ведущее в город. До складов они ещё не дошли, но Когами рассчитывал раздобыть там один из стоящих на парковке грузовиков. Того, что произошло дальше, он никак не ожидал, поэтому в первый момент, когда Макишима рухнул на него в полуобморочном состоянии, совершенно растерялся и застыл, словно не понимая, что ему делать. Мысли в голове пронеслись вихрем, Когами вспомнил, что Макишима выпил слишком много воды, чтобы заглушить боль и голод, Когами сам же ему это посоветовал. Он чертыхнулся в сердцах, придерживая за плечи покачнувшееся и готовое осесть на землю тонкое тело, и в тот же момент осознал, что если сейчас не сделает то, что от него требуется (от одной только мысли об этом его чуть не вывернуло), то Макишима просто обмочится, задев струёй и свою одежду, и стоящего рядом Шинью. Реагировать пришлось быстро, пока не стало слишком поздно. Когами зашел сзади, придерживая Шого за талию, чтобы было удобно взять в руку его член, не отпуская его, продолжая второй рукой прижимать к себе. В конце концов, уговаривал он себя, на войне как на войне, всякое бывает, даже такое. Ему не хотелось бы ходить в обмоченной одежде, так что уж лучше он сейчас поможет Макишиме «решить эту маленькую проблему». Когами никогда не держал в руках мужской член, за исключением своего собственного, конечно, и, хоть у него не было никаких предрассудков по поводу отношений между мужчинами, но Макишиму в таком качестве он бы никогда не стал рассматривать - во всяком случае, в тот момент ему так казалось, так что от всей этой ситуации ему было как-то не по себе. Вот только выбора у него не было. Член Макишимы лег в его широкую ладонь так естественно, словно они делали это уже не в первый раз. Когами буквально передёрнуло от каких-то противоречивых ощущений, но он сдержался и ничего не сказал, только плотнее сжал зубы от досады. - Давай быстрее, - всё-таки выдавил он из себя несколькими секундами позже, когда процесс уже начался, и эти его слова явно были лишними, просто он не знал, что еще сказать, но говорить надо было, чтобы Макишима окончательно не отключился. - «На одно мгновение наши жизни встретились, наши души соприкоснулись», - Макишима цитировал Оскара Уайльда. На него давно снизошло понимание происходящего: каждая «неровная», шероховатая, словно кора дерева, ситуация, вытаскивала из его головы какие-то обрывки недавно или давно прочитанных книг. В книгах находил он успокоение, бумажные тома философов и писателей модернизма свинцовыми строками отравляли не только его мысли и сердце. Они буквально заставляли быть защищённым, вталкивая в своё хаотическое пространство и вырывая из лап реальности. Сколько философов бежали от реальности, пытаясь её понять, исследовали жизнь и саму её боль. Без боли нет наслаждения. Только через боль можно понять и осознать всю красоту сущего. - Мне больно, - Макишиму вырвало из написанных защит и выплеснуло, как бездыханную рыбу на берег, в объятия Когами. У него болел низ живота, он пожалел о том, что столько прошёл, пытаясь спасти себя, и ничего не сказал раннее, не попытался вылить воду раньше - он закрылся от реальности в попытках сбежать. Ведь то, что происходило, казалось сном. Когами Шинья, руководствуясь той своей стороной, которую так желал видеть Шого, сбежал вместе с ним. Он разделял его муки. Испытывал сострадание, остался без рубашки, чтобы перевязать собственно-нанесённую рану, нёс на себе его тело, когда, изредка просыпаясь в дремоте, Макишима слышал его дыхание и, ему казалось, стук его сердца. Макишиме, с одной стороны, было забавно наблюдать, как доблестная верная охотничья благородная гончая так легко нарушает приказ, поддаваясь ему, словно Мефистофелю. Но ведь именно этого он так жаждал - увидеть, как распускаются эти «цветы зла» в Когами. С другой - он и сам хрупким нарциссом упал перед ним, превознося свою жизнь на блюдечке, с интересом наблюдая, что же он с ней сделает. Но больше всего он не верил в собственную смерть. Он цеплялся за Когами, как за последний живой росток, не загрязнённый плодами «Сивиллы». Шинья превзошёл все его ожидания, когда своими прикосновениями доказал, что он способен не только на битву, но и на милосердие. Оказывается, это жило в нём рядом с жаждой мести. Возбуждение разлилось по всему телу, когда столь желанный «враг» помог ему пройти через это унизительное испытания из человеческих жизненно-необходимых ощущений. Макишима усилием воли держал сознание здесь, силуясь не упасть в черноту из бесконечного текста, обрывков снов и воспоминаний. Он слышал голос Когами, одновременно Кьеркегор читал ему только что написанные листы, он видел лицо «Сивиллы» и понимал, что ему нужно вернуться к Шинье. *** Сильный звук и последующий болезненный спазм «разбудили» его. Макишима находился по дороге к складам, рядом с Когами, на неописуемо зелёной траве. Он был возбуждён, у него ныл желудок, он сглатывал и смотрел в глаза Когами, испытывая желание, чтобы Когами взял его прямо здесь. Он часто дышал и смотрел на него, затем безмолвно опустился на колени, доставая член Когами из расстёгнутой ширинки и беря в рот. - Ты знаешь, на само деле я не ел трое суток, - зачем-то сказал он, с опьянёнными, как под наркотиком, глазами в глаза Шинье. И взял его член в рот снова, смеясь и давясь от понимания сказанных слов. Когда с губ Макишимы сорвалось: «Мне больно», словно нечаянно (или Когами так показалось?), бывший Исполнитель поймал себя на странной мысли или даже скорее ощущении - волна удовольствия прошла по телу вдоль позвоночника до самого затылка. Впрочем, разве это так уж ненормально - испытывать удовольствие от физических страданий врага? Когами пытался убедить себя, что дело только в этом, но подсознательно понимал, что это не так. То есть, не совсем так. Да, ему действительно нравилось слышать от Макишимы это короткое, тихое, почти жалобное «Мне больно», так ласкающее слух, но это не имело никакого отношения к его мести, в этом было что-то совершенно другое. И теперь ему самому хотелось причинить Макишиме боль - не сильную, не ту, которая способна убить, а ту почти лёгкую, дразнящую и почти ласковую, которая заставляет протяжно стонать и просить прекратить или продолжать и не останавливаться. Но уже через несколько мгновений он почувствовал, что не смог бы ограничиться лёгкой, что если бы ввязался в эту игру, то взял бы от нее всё, что только возможно, заставил бы тело Макишимы содрогаться от множества самых разных и противоречивых ощущений, заставил бы его подчиняться и терпеть весь спектр боли, которую Когами только пожелает ему причинить, и в тот же момент где-то глубоко внутри вдруг осознал пробирающее до мурашек - Макишима тоже этого хочет. Осознание было таким внезапным и таким шокирующим, что Когами совершенно пропустил тот момент, когда его заклятый враг, опустившись перед ним на колени прямо в траву, сделал самую невероятную, невозможную, безумную вещь на свете - Макишима взял в рот его член. Когами всё ещё чувствовал себя немного опьянённым собственным желанием причинить ему боль и услышать от него снова, как он произносит это, как он признаётся в своей слабости и уязвимости, но в тот момент вдруг осознал, что слаб и уязвим сейчас именно он. Его член моментально встал, и возбуждение, уже какое-то время таившееся глубоко внутри, стремительно поднималось и разливалось по телу горячими волнами, вызывая дрожь в напряжённых мышцах. Он решительно ничего не мог с этим поделать. Да и не хотел. В конце концов, это заброшенная зона, людей здесь нет, и здесь их никто не увидит. Но ему было не по себе от того, что не он сейчас контролирует Макишиму, а совсем наоборот. Ему это не нравилось, он чувствовал себя бессильным и зависимым от этих тягучих, словно изучающих его плоть движений чужого влажного рта, от этих ощущений, которые сводили с ума, заставляя вздрагивать при каждом новом касании. Когами всё еще сдерживал надсадные, рвущиеся из груди стоны - его изголодавшееся по близости тело, месяцами не знавшее секса, которое он истязал в спортзале изнурительными тренировками, чтобы оно не изнывало, не просило, не требовало того, чего никто не мог ему дать после смерти Сасаямы Мицуру, - его измученное воздержанием тело сейчас буквально плавилось, и горело, и взрывалось изнутри миллионами безумных ощущений, замешанных на ненависти, на злости, на неистовом желании убивать, но во всём этом было столько страсти, что Когами задыхался и захлёбывался ею, Когами забывал, как дышать, требовательно цепляясь напряжёнными пальцами за плечи Макишимы, то ли пытаясь отстранить его от себя, то ли притянуть и удержать. - Какого... хрена ты... творишь? - язык едва слушался, и при всем его желании больше ничего сказать бы сейчас не получилось. - То, что ты давно хотел, - нехотя отвлекаясь от влажной головки, ответил Макишима, вглядываясь в Когами безумными блестящими глазами - от вожделения и наслаждения моментом. - Все волки внутри тебя этого хотели. Удовольствие дарило такое жаждущее лицо Когами. Кажется, он изнемогал по этому. Естественно, он силовался сдержаться, но Макишима слишком его дразнил, проводя кончиком языка вокруг, обхватывая губами снова, чтобы переданные ощущения неизмеримо отразились на лице Когами. У Макишимы болел желудок, и он представлял, как Когами резко скручивает ему руки за спиной, прижимает к столешнице и входит внутрь, со всей силы. Больно, но так прекрасно. «Вот мы и встретились, Когами Шинья», - отбивается звоном свой же голос. Он стонет и сдирает кожу на ногах Когами, пока его очаровательный Инспектор вливает в него часть себя, от чего потом всё болит и переворачивается. Он представляет, как они говорят между собой. «Но тебе же понравилось, Шинья?», «Тебе же понравилось, Шого?». Макишима думал об этой сцене ни раз в душе наедине с собой, его пальцы входили слишком глубоко, но этого было недостаточно. Тогда он шёл, голый, по коридору своей квартиры-студии, и заглядывал в один из дипломатов, забирал верхний отдел-обманку с рубашками, и доставал резиновый тёмно-синий член. Возвращался в душ и входил до упора, представляя Когами, до боли, вспоминая несколько нечётких фотографий Шиньи, помня их встречи, запахи во время драк... Сейчас от Когами пахло потом, смешанным с остатками дезодоранта. Его запах заставлял собственный член подниматься, и Макишиме хотелось взять его в руку. Или чтобы это сделал Когами, его partner in crime, перешедший на «тёмную сторону», бывший инспектор. Как тебе, нравится? Макишима отдал в свои движения всю чувственность, на которую был способен. Он рискнул приблизить к себе таз Когами другой рукой и обхватывал глубоко. С полуприкрытыми ресницами он издавал стоны, непонятно, наслаждаясь или мучаясь от собственной боли. - Накорми меня, - он развратно выставил язык, пальцами активно двигаясь по стволу, в попытке заставить Когами кончить себе в рот. Каким-то парадоксальным образом Когами чувствовал, что будь это не Макишима, а кто угодно другой, и всей той бури эмоций и ощущений, что поднялась в нём и полностью лишила его самоконтроля, просто не было бы. То, что он считал ненавистью, под жаркими умелыми ласками чужого влажного языка переплавлялось в страсть, в неистовую жажду обладать этим гибким, грациозным, совершенным телом, которое сейчас распласталось между его разведённых ног. - Я тебя... ненавижу! - выдавливает из себя Когами сквозь мучительный стон, и в этих словах больше животной страсти, чем могло бы быть во всех любовных признаниях. Ему так безумно хорошо, что нет сил больше это терпеть, он чувствует, что вот-вот кончит, но больше всего на свете ему сейчас хочется продлить эту сладостную пытку ещё хоть на несколько секунд. - Не могу... больше... я сейчас... - выдыхает он, судорожно сжимая побелевшими от напряжения пальцами плечи Макишимы, и в этот момент ему совершенно плевать, что они враги, он жаждет только одного - чтобы это не прекращалось, чтобы эти ощущения, накрывающие его с головой, продолжали пульсировать в нём живым огнём, в каждой клетке его изголодавшегося по близости тела. А в следующий момент дошедшее до предела разрешается внутри его тела мощным взрывом всех ощущений и чувств сразу, и его выгибает дугой, как натянутую тетиву лука, из груди вырывается хриплый вскрик, который он уже не в силах сдержать, и это одновременно согласие и обещание. Макишима сглатывает. Иисус поил своих врагов вином, а Шинья дал ему выпить самого себя. На лбу Макишимы, между блеклыми бровями, возникает морщина боли. Шого всегда с трепетом относился к чужим мученьям. Он уважал право других на выбор тех страстей и наказаний, которые они сами изволят. Но во время, когда рука Макишимы тянулась к своим рёбрам, он чувствовал, что сейчас мучеником был он. Семя, которое он выпил, организм воспринял как долгожданную пищу, накинулся зверем и отдался скручивающим мучением. Шого сдержал стон, поджав раскрасневшиеся губы, и произнёс, скребя пальцами с левой стороны: - А ты, оказывается, мастер приносить мне боль, Шинья, - он не удержался и по-мальчишески назвал его так, с ухмылкой сквозь тяжёлый вздох и слёзы в глазах от боли. - Но не волнуйся, - Макишима облизнул губы, его стальные глаза сузились в предвкушении дальнейшего, будто он знал наперёд, составив расклад Таро мазками, движениями по телу Когами. Изящными и сильными, в которых хотел передать, насколько же для него в действительности важна эта встреча. Он, должно быть неожиданно для Когами, изучая его лицо, продолжил движение рукой, напористо обхватив член исполнителя, желая снова узреться лицом к лицу с тем хищником, которого видел в диких глазах Шиньи. - Я знаю, ты сейчас еле сдерживаешь себя. Ненужно. Будь собой, - Макишима ощущал себя Змеем из давних притч Библии, он словно скармливал бывшему офицеру своё гнилое яблоко, живое и противоречивое. - Именно это... - его голос перешёл на шёпот, - мне в тебе и нравится. Сделай со мной то, что желаешь... И чего желаю я... Голос Макишимы звучал твёрдо, в его правой руке напрягся горячий фирс сыщика. Макишима вдруг грациозно поднялся, как лев-альбинос. Его левая рука бережно сжимала под рёбрами, напоминая о боли в желудке. Он вдруг улыбнулся, вспоминая о том, что совершенно чист внутри. - Я жажду этого не меньше. Для преступника важно быть наказанным почти точно так же... как для исполнителя - сотворить своё возмездие, - звучал его низкий от желания голос. Следя за каждым движением на лице Когами, Макишима двигал рукой по его члену так, будто они слились воедино, и его перст больше не принадлежал ему. Он вдруг освободил левую руку, лишая себя преимущества терпеть меньшую боль, и расстегнул брюки, сбрасывая их вместе с нижним бельём, как сбрасывает ненужную более кожу змея. - Ты давно этого хотел... Сделай мне больно, - последнее Макишима прошептал в губы Когами. Он повернулся красивой спиной с выделяющимися мышцами лопаток, и, расширив себя пальцами левой руки, чересчур нагло вошёл в себя членом Шиньи. - Не сдерживайся... Продолжай делать мне больно...