Внутри Лета

      С каждой минутой Грише Железному всё меньше и меньше нравится это незапланированное лесное предприятие по вызволению из беды малознакомого одноклассника, которого самого можно было бы (и очень хотелось) обозвать одним коротким и ёмким словом, хотя мальчик и ограничивается другим — Беда.              Трудности начинают возникать ещё до того, как на горизонте показывается лес — перед Гришей возникает дилемма, разрешение которой ставит его в моральный тупик.              — Будем идти по грибниковой тропе, как говорила Нателла, и всё будет благополучно, — командует Жилин, самовыдвиженец на пост главаря их недобитого отряда. Ладно, не совсем самовыдвиженец, но, когда кучерявый предлагает ему эту должность из-за того, что, видите ли, тот знает этот лес лучше всех, потому что вдоль и поперёк обошёл его с Катамарановым под ручку, что-то не похоже, что он хотя бы собирается поколебаться для начала из вежливости.              — Резона нет, отец. Если бы Журналюга с этой тропы не сошёл, то давно бы уже вернулся. Но мы наблюдаем тенденцию обратную, значит, следовать инструкции Стрельниковой он не додумался. Не найдем мы его, даже если всю ночь по тропе туда-сюда будем ковылять, — из вредности, на автомате, только чтобы доказать, что Нателла была не права и кругом ошибалась, возражает Железный и тут же прикусывает язык, плотно сжимает губы.              Знает, что прав, что пацан тот тогда точно сгинет в чащобе, если они за ним не полезут. А вот что будет, если всё-таки полезут — этого Гриша не знает. Только огромный глаз и что-то зелёное в человеческий рост высотой выплывают из черноты напоминаниями о кошмаре, стоит моргнуть дольше обычного.              Но что делать? Пытаться отговорить? И что он скажет? Радостно объявит, что в Клещах теперь новая начинающая гадалка, и гадалка эта — он сам?              Однако жертвовать собой Железный тоже не нанимался. Промолчит сейчас, и всё обойдётся.              Ну походят они по той тропе немного, ну и вернутся домой под сумерки, позовут взрослых разобраться, поступят здраво.              Жилин смотрит выжидающе, слегка нахмурившись, решая, по-видимому, как отнестись к его словам и что лучше всего предпринять. Вот уж действительно, вызвался главным — сам и решай. Был бы главным Гриша — тогда да, его забота.              Перенервничавший Инженер всё ещё дрожит — валерьянка не помогла — и без конца перехватывает из руки в руку увесистую аптечку, никому больше не позволяет нести. Десять минут собирал, подумать страшно, что в ней можно теперь обнаружить. Панамку ещё зачем-то на голову нахлобучил… Странно, что бабушку свою с ними не позвал. Хотя, наверное, позвал бы, если бы она уже на концерт какой-то местный не ушла.              Этот точно себе не простит, если Журналюга пропадёт.              А вот Марк даже как-то чересчур воодушевлён. Но Гриша понимает — он давно в поход хотел и всё родителей упрашивал пойти, но тем не до того было. Не до Марка, в смысле. Тем более не до походов. Занятые слишком.              Железный бы его вытащил на опушке какой-нибудь лесной переночевать в изодранной временем палатке, но вот Багдасаров и природа… Природа и Багдасаров… Комбинация неудачная от начала времён.              За Марком и в Клещах-то глаз да глаз — он то через крапиву полезет, потому что не видел её раньше никогда и даже не знает, что растение может жечь, то гриб какой-нибудь со старого дерева сорвёт и решит попробовать, то исколет себе все руки, пытаясь обниматься с перепуганным ежом, то неведомым образом запутается в водорослях, как в зыбучих песках, решив ловить головастиков голыми руками посреди озера. Недавно вот Грише чуть на голову не залез, пытаясь спрятаться от ужа, такой крик поднял, что сам себя напугал.              Железный над ним, конечно, посмеивается, но только про себя. И другим, которые совсем деревенские и только того и ждут, как бы начать злобствовать над каким-нибудь городским, не привыкшим к жизни в селе, не позволяет.              Марк просто нежный мальчишка, привыкший к другой среде обитания, не готовый к самостоятельной жизни, беспомощный в быту и требующий внимания и круглосуточного присмотра. И Гришу до сих пор поражает, как гладко им удаётся обходить столкновения их миров.              Он терпеливо расскажет ему и про ужей, и про крапиву, пока Багдасаров будет слушать с открытым ртом, поглощая информацию. Доверчивый, иногда невоспитанный и капризный ребёнок с огромным сердцем, куда может поместиться всё на свете, где даже хулиган и бродяга Гриша Железный находит себе уголок на обувном коврике у двери, и откуда пока вытесняет всё прочее из важного необъятное одиночество.              — Давайте уже в лес пойдём, — подгоняет Марк, вертясь на месте от Жилина к Грише и обратно. — В лес хочется.              Железный ещё раз обводит взглядом разношёрстную команду перед собой и только усмехается.              С этими бояться нечего — от таких через мгновение весь лес разбежится и отдаст им что угодно, лишь бы они больше не возвращались.              — Ладно, идём в лес, — кивает Жилину, будто соглашаясь сотрудничать и не ерепениться до конца спасательной операции. — Надо только придумать что-то, чтобы самим не заплутать.              — Можно разматывать клубок и потом вернуться по нитке, — предлагает Серёжа и снова начинает смеяться по этой своей странной технике кудахтанья. — Как будто мы коты какие-то с клубочком.              — Клу-клубок имеется! В наличии! — тут же гремит своей аптечкой Инженер, заметно воспрянув духом.              А Марк уже вышагивает по дорожке через село — правда, не в том направлении, — мысленно настроившись на какие-то чудеса, ожидающие его за первой же сосной.              Тогда Гриша успевает только предположить, сколько раз впоследствии он обо всём этом пожалеет, но даже близко не попадает со своим скромным двузначным числом.              Сейчас же, спустя полтора часа продираний через бурелом в наступающей темноте, Железный ненавидит всё вокруг.              Могло бы быть легче, если бы они хотя бы знали, что идут в верном направлении, но от этого их избавляют обстоятельства ещё там, на нормальной тропе — понять, в каком месте Журналист свернул не туда и пустил жизнь (даже не одну, а сразу пять) под откос, представляется невозможным. В итоге путь выбирают практически наугад — в ориентировании больше всех, как ни странно, преуспевает именно Жилин, обнаружив с одной стороны дороги сильно поломанный кустарник и заявив, что это не мог быть зверь, потому что осталась бы шерсть или ещё какие-нибудь следы. Верить ему на слово Гриша, конечно, не собирается, но тут вдруг заводится Инженер, долго скребёт веткой в пыли какие-то цифры и что-то бормочет.              — Н-ну… В п-принципе, очень мож… Получ… Выходит, ч-что вот он… Вход наш.              Нитку к ветке привязывают прямо там же на десять узлов, чтобы не слетела, и поручают невероятных размеров клубок ответственному Инженеру, чтобы хоть чем-то его занять.              Пересчитать, сколько кругов они с тех пор нарезают мимо одних и тех же пней и сколько раз случайно разделяются и ищут потом друг друга по полчаса, Железному не хватит ни пальцев, ни терпения.              Откровенно же не очень всё становится, когда пропадает Марк. Как он умудряется отстать при учёте, что последним идёт Инженер — не ясно. Как его искать — тоже.              Вдобавок обнаруживается новая проблема — вместе с Марком исчезает и клубок.              — Я просто шнурок за-завяз… Э… Бантик делал на шнурке, и клубочек ему дал, ну, п-подержать… — поясняет кучерявый, совсем расстроившись. — А п-потом смотрю — а его уже… Ну, нога простыла, нет его.              В очередной раз за день Железному становится дурно. На каком-то мысленном уровне перепоручив Инженера Жилину под опеку и договорившись постоянно перекрикиваться, он оставляет небольшую поляну и скрывается за соснами, огрызаясь с самим собой, сразу думающим о худшем.              Двигаться приходится не быстро — выбирать направление нужно внимательно, чтобы не сбиться с начального пути. Как он мог такое допустить?! О чем он вообще думал, выпуская Багдасарова из поля видимости, почему не кинулся искать его раньше?              Не просто же так ему снился тот сон, и этот лес, и этот поход. Не может быть столько совпадений.              Похоже, правильно отец про него всегда говорил — бестолочь. Другой бы на его месте точно придумал бы что-то поумнее, а он…              — Гриш, ты?              Вывалившись на оклик на очередную опушку, Железный, не стесняясь, вздыхает во весь голос от облегчения. Живой.              — Марк Владимирович… Ну ты совсем…              — Я не специально, — бурчит мальчик, не поднимаясь с земли. — Я только чуть в сторону отошёл, а вас уже нет. И голоса тоже нет больше кричать. Но я помню, что ты мне в детстве говорил — нельзя с места уходить, если потерялся, а то совсем не найдут.              Марк угрюмо ковыряет пальцем какой-то камень и почему-то не поднимает головы. Это снова заставляет напрягаться, но Гриша молчит, ждёт, чтобы не пугать.              — Скажи, я совсем бесполезный?              Железный так сильно округляет глаза, что очки сваливаются набок, благо, Багдасаров по-прежнему смотрит вниз.              — От меня одни убытки. Клубок вот потерял. А знаешь, как так вышло? Белки.              — Какие белки? — сдавленным голосом, едва справляясь с собой, переспрашивает Гриша.              — Рыжие, — печально бросает Марк и недовольно кривится, вспоминая произошедшее. — Из рук практически вырвали.              Зажав себе рот, чтобы не вышло совсем неприлично, Железный смеётся до выступивших слёз, до избавления от пережитого страха, до успокоения.              Марк возмущённо пыхтит и шумно сопит носом, комкает в пальцах сорванный с дерева листок и бросает в хохочущего друга.              — Я с ним серьёзно, а он… Вообще больше ни о чём с тобой не буду разговаривать. Посмотрим тогда, как ты посмеёшься.              — Так, я не понял, что за угрозы? — по-прежнему весело улыбаясь, Гриша подходит ближе. — Сюда слушаем, запоминаем учебный материал по возможности. Может быть, ты и бесполезный, ну, а я тогда кто? Я, по-твоему, полезный, что ли? Какая кому от меня польза? Для всех особо борзеющих от меня обычно тоже одни убытки, такие причём, что будь здоров, сам знаешь. А от этого ханурика, за которым мы по лесу гоняем целый день, тоже, что ли, пользы много? Но кучерявому вон он позарез нужен зачем-то сегодня, а не завтра, да и нам, получается, тоже, раз мы за ним сюда полезли.              Багдасаров смотрит на подошедшего вплотную Железного снизу вверх и сам не замечает, как заражается его улыбкой.              — Это для тебя везде должна быть польза, запомни. Но с белками своими, ты, конечно, учудил.              Марк растерянно трёт лоб рукой, прикрывая глаза.              — Они наверх куда-то убежали, и нитка порвалась. Поблизости здесь где-то, найти ещё можно. Но, если мы теперь дальше пойдём, обратно точно вернуться не сможем.              Гриша невозмутимо поправляет перчатки, задвигает повыше очки на носу.              — Ты же хотел в поход. Вот, речку найдём, рыбы наловим. Шалаш построим, в лесу будем жить, пока нас не найдут. Руку давай.              Марк поднимается на ноги, сжимая Гришину ладонь в тёплой кожаной перчатке.              — Потеряешься ещё раз — к себе привяжу.              Забывший было обо всех своих опасениях Железный вспоминает о них снова, когда, выбираясь обратно к своим, они с Багдасаровым вдруг слышат откуда-то слева, из чащи, ружейный залп и душераздирающий крик.              — Цел… Целёв… Цельные! — радостно кричит Инженер, намереваясь выскочить на поляну к друзьям, но тут рука, высунувшаяся из-за дерева, затаскивает его обратно в укрытие за шкирку, как котёнка, а потом показывается снова и манит Гришу с Марком проследовать туда же.              — Мы уже боялись, что это вас… Того этого… — признаётся Жилин, впихивая всем в руки наломанные ветки с крупными листьями, и, подавая пример, пристраивает такую же ветку у себя на голове.              — Это зачем? — удивляется Багдасаров и немного робеет под неожиданно строгим взглядом Серёжи.              — Маскировка! — важно отвечает тот и обращается к Железному:              — Видели, кто стрелял?              — Нет, но было не очень далеко. Думаете, Журналюга палил? Или это из него мишень сделали?              — Голосил с-сначала точно он, — быстро и часто кивает Инженер. — А п-потом он и… И не он.              — Тише… — вдруг немного приподнимается Жилин, уставившись куда-то вправо. — Слышите?              Слышат. Кто-то очень шумно несётся через лес в их направлении — и ещё больше обстановку накаляет никем не исключённая вероятность того, что у этого кого-то есть ружьё и что он жаждет крови.              Совсем умолкнув, четверо мальчишек с замирающими от ужаса сердцами сидят неподвижно, ожидая своей участи. Впрочем, ожидание не помогает сделать эту участь менее неожиданной.              Внезапный гость появляется отнюдь не с противоположной стороны, а прямо в шаге от них, укрывшихся в общей сложности семью короткими ветками, вылетает на опушку, ничего не заметив, несколько секунд топчется, подпрыгивая на месте, и убегает в том направлении, где, предположительно, всё ещё находятся Клещи.              — Помогла маскировочка-то! — крякает Жилин, отбрасывая ненужные больше ветки — им бы ещё расти и расти на своём дереве, но пали сегодня они не напрасно, смогли спасти сразу несколько жизней, и поэтому точно будут удостоены посмертно каким-нибудь орденом, выписанным им обществом юных натуралистов.              — Не Журналист… — вздыхает Инженер, подбирая свою аптечку.              — Зато знаем теперь, куда идти, — замечает Железный. — Пацана этого видели, а? Без ружья и с простреленными штанами. А наш Журналюга не так-то прост…              — Погодите, а где клубок? — подозрительно поглядывая на Марка, внезапно спрашивает Жилин.              Неймётся ему, что ли? Всё-то ему объясни…              — Не там, где мы, это точно, — недолго думая, заступается за Багдасарова Гриша. — Волки унесли.              — Ка-акие в-волки? — вздрагивает кучерявый. — Тут разве ещё и эти?.. З-зубастые шастают?..              — Понятно, — быстро отстаёт Серёжа. Не будет же он здесь никого допрашивать, до допрашивающей должности ещё дорасти надо. — Ладно, выдвигаемся тогда. Потом вопросики всякие будем решать.              Вскоре начинает темнеть, а Журналистом по-прежнему и не пахнет.              — Тут болото где-то должно быть, обойти надо осторожно, — оповещает Жилин. Даже Железному приходится признать, что он и вправду знает лес этот лучше всех.              — Давайте по-поближе только. Н-надо же убедиться, ч-что… — договорить Инженер не может, молча продолжает плестись как можно ближе к широкоплечему Серёже.              Марк непонимающе хлопает глазами, но, когда собирается уже спросить, в чём именно им всё-таки нужно убедиться, Железный вовремя засекает, останавливает. Кучерявого беречь надо, пока совсем не расклеился.              — Смотрите под ноги, — просит Жилин, осторожно прощупывая каждое место, на которое собирается ступить. — Вон оно, болото.              Багдасаров беззвучно открывает рот, уставившись вперёд. Немного иначе он представлял себе болото, но и эта побулькивающая трясина производит на него впечатление.              Гриша оказывается настолько озабочен тем, чтобы углядеть за ним, что даже не сразу понимает — его сон начинает сбываться.              Один из болотных пузырей, почему-то не лопается с тихим хлопком, а только продолжает увеличиваться в размерах, стремительно передвигаясь с места на место, подплывая всё ближе и ближе.              Что-то зелёное в человеческий рост высотой.              Железный каменеет на месте, словно парализованный, спотыкается сбоку, оседая на землю, Инженер, нервно икает Марк, вооружается какой-то палкой самый бесстрашный Жилин.              Покрытое тиной с головы до ног нечто становится всё больше и больше, разгребает страшными руками зелёную муть, выходя из грязного болота, как курортник выходит из прозрачного моря на песчаный пляж.              — А я это… Подболотников принёс… У осетра какого-то отвоевал! Для вас всё!              Долгие, невыразимо долгие мгновения тянется после этого гробовая минута молчания. За это время тина немного съезжает с пришельца, фонарём среди тёмного леса зажигается рыжая каска.              — Игорь, т-ты чего, б-б-бешеный? — отмирает Инженер и трясущейся рукой лезет в аптечку за валерьянкой.              — Игорь, ты зачем нас всех пугаешь такой страшный, а? — возмущается, но как-то совсем не сердито, Жилин, подавая Катамаранову руку, чтобы затащить на твёрдую землю.              Марк таращится на это явление как на чудо, а Гриша, схватившись за сердце, плетётся к Инженеру за своей порцией успокоительного.              — Ты чего здесь делаешь, голубчик? — принимая от Игоря грибы, суетится Серёжа.              — Да мне Натка сказала, что вы в лес ушли и с концами, — усаживается мальчик прямо на траву. Хотя чего ему бояться испачкаться? Это трава должна быть в ужасе. — Дай, думаю, чем помогу.              Никто из собравшихся и представить не может, насколько это великодушный поступок с его стороны — день у Игоря выдался тот ещё, и под вечер он просто валится с ног от усталости в каждое болото.              После неудачного инцидента с Зинкой, Катамаранов так ни разу больше и не присел. Всё бегал по лесам, по полям, по озёрному дну, разрабатывая план по «выбросу» Зинки из колодца. Когда, наконец, придумал, вообще был самым счастливым на свете. Раздобыл всё, что нужно, и полез под землю сооружать необходимый агрегат. Часа три громыхал бочкой, трубами, насосом и всякими инструментами, чуть не оглох, но соорудил на совесть.              Потом встретил Нателлу, узнал и про пропавшего Журналиста, и про лесной поход. Тогда пришлось выбирать.              Зинку бросить одну Катамаранов, разумеется, не мог. Впрочем, как и позволить всем своим друзьям сгинуть в лесу.              За решением проблемы пришлось бежать аж в соседний Крыжовинск, отыскивать по незнакомым дворам старшего двоюродного брата.              Однако Захар приятно удивил — нашёлся сам и даже понял, чего от него хотят. Только после этого Игорь, совсем успокоившись насчёт Зинки, нырнул в какую-то лужу, чуть не потеряв при этом свою любимую, немного великоватую каску, и отправился в лес нуждающимся на помощь.              — Игорь, это я… Я в-виноват к-кругом, — начинает снова причитать Инженер. — Что делать-то теперь?              — Ща все найдутся, зуб даю, — уверенно отзывается Катамаранов, тяжело поднимаясь, и, ещё до того, как кто-то успевает сказать хоть слово, снова совершает болотное погружение.              Возвращается он быстро, минут через пять, примерно столько же отплёвывается от тины.              — Пошли. Здесь недалеко.              — А ты как это узнал? — любопытствует Марк.              — Чую.              С проводником идти становится несравненно проще. Особенно, когда проводник сам знает, куда идти.              Необходимое место обнаруживается почти сразу.              — Тут ищите.              Железный напряжённо оглядывает из кустов пустую поляну, образованную из одних не выкорчеванных пней. Багажа впечатлений, полученных за последние часы, ему и так хватит до конца жизни, даже если она случайно получится длиннее, чем он ожидает, и новых сюрпризов не хочется совершенно.              Жилин жестом зовёт его с собой на разведку, начиная медленно обходить поляну по периметру, заросшему избежавшими срубленной участи деревьями и высокой травой.              Красться необходимо предельно осторожно, мало ли, что ещё может ожидать их в этом таинственном месте… Но, как и всё остальное в этот долгий день, затея проваливается, едва начавшись.              Откуда-то сзади раздаётся жутчайший треск — это Марк наступает на самую сухую ветку в округе, и в ту же секунду с дерева, раскинувшегося прямо над головой незадачливых разведчиков, раздаётся пронзительное:              — Полундра!!!              Что-то мешком сваливается на их головы, сбивает с ног. Странный шелестящий звук, похожий на трепыхание крыльев сотни ночных мотыльков, аккомпанирует звону в ушах. На лицо Грише, распластавшемуся на земле и придавленному сверху поперёк тела, опускается что-то широкое, но лёгкое, почти невесомое, пахнущее как-то необычно.              В полутьме разобрать можно только звёзды, пляшущие перед глазами после падения. Гришу сразу освобождают от тяжести, заботливо ставят на ноги.              — Журналистик, хороший мой! — всхлипывает рядом, обнимая ошалевшего друга, счастливый Инженер.              Катамаранов приводит в чувство кряхтящего Жилина, ощупывающего намечающуюся шишку на лбу.              Марк всё ещё придерживает Железного под локоть, чтобы тот не свалился обратно на землю.              До сих пор не слишком понимая, что произошло, Гриша заторможенно оглядывается вокруг.              С десятка листов, разлетевшихся во все стороны, презрительно глядят абсолютно дикие, тревожащие картины.              И с одной из них, той, что приземляется ему на лицо, а теперь валяется у него под ногами, недовольно взирает огромный глаз, точь-в-точь такой, как тот, что он видел сегодня во сне.              

***

             Ричард Сапогов всегда всё держит под контролем — свои чувства, свои мысли, свою жизнь.              Он всегда добивается поставленной цели, получает, что хочет, извлекая для себя одинаковое удовольствие как процесса получения, так и от свершившегося факта владения.              Он не общается с кем попало, не берётся за дело без перспектив. Ищет и добывает выгоду, как самый удачный золотоискатель в мире, везде и во всём, на что обращает своё внимание.              И вот уже год, как он обратил его на Таню Восьмиглазову.              К сожалению, никакой выгоды в том, чтобы гулять с ней по скверу, держась за руки, он не увидел, и потому на столь долгое время дело застопорилось — нужно было разобраться в себе.              Таня сама просится в его стенгазету и, хотя он готов и без какого-либо экзамена с радостью принять её в свой редакторский коллектив, пишет просто чудесную статью о разновидностях ласточек, которую Сапогов без раздумий помещает в газете на самом видном месте.              С ней ему весело, хотя и поначалу немного неловко — даже приходится признать, что он стал несколько корыстен, выбирая свой круг общения, а потому почти разучился общаться с людьми, от которых ему ничего не нужно. Забыл, как может быть приятно разговаривать не только для того, чтобы обсудить житейскую сделку бесполезного обмена.              Она никогда не смеётся, если вдруг вместо правильного звука «р» у него получается тягучая каша из непонятных слогов. Только как-то раз говорит, что это напоминает ей об английском акценте, после чего Ричард упрашивает родителей разыскать ему учебник и начинает понемногу учить английские слова.              Заключая сделку с Железным, он слабо представляет, на что рассчитывает. Будет ли он караулить Таню у её калитки, чтобы просто поздороваться? Встретится ли с ней и позовёт в гости? Сам напросится на чай?              Разбираться со всем этим неопределением Сапогов решает уже на месте. Предлагает соседке за её пионы такие деньги, что она с радостью срезает ему всю клумбу, одевается как можно солиднее и отправляется штурмовать неизведанную ранее территорию, притягательную и без перспективы прироста материальных доходов — романтическую.              Нечто странное начинает происходить на его пути к заветному дому. Земля под ногами ненормально вибрирует, а вода в колодце почему-то бурлит, как в кастрюле, заглушая чей-то негромкий голос.              Но это только начало — минуту спустя случается настоящая мистика: с характерным «пшшш» вода фонтанирует из колодца так неожиданно, что мальчик зажмуривает глаза, а потом благополучно спешит убраться, так и не заметив улетающего в сторону Крыжовинска в облаке водных брызг человека, совсем не оценившего буквального разрешения катамарановского «плана по выпуливанию».              Без конца поправляя волосы и одёргивая рубашку, Ричард долго топчется перед домом Восьмиглазовых, пустым, по всей видимости, пока не слышит какой-то шум, доносящийся с другой стороны двора, такой, будто кто-то лезет через забор.              За геройские поступки Сапогов обычно не берётся — слишком энергозатратно и не прибыльно, но в этот раз, мгновенно расценив, сколько прибавит себе плюсов в глазах милой Татьяны, если предотвратит воровское покушение на её казённое имущество, пускает в ход своё единственное оружие — пионовую лохматую охапку.              Ухватив незнакомца за штанины, он стаскивает его с забора и начинает так яростно лупить букетом, что дезориентирует на первые секунды.              Тем не менее общее количество его шансов на победу не увеличивается благодаря этому даже на процент — бесполезно умножать на ноль даже тысячи тысяч, всё равно будет ноль.              Быстро опомнившийся оппонент подрывается на ноги, совершенно случайно приложив при этом Ричарда об забор, и запрыгивает сначала во двор дома, а затем и в полураскрытое окно, бормоча что-то похожее на:              — Не день, а один бесконечный конкурс «выживи или не умри»…              Мальчик в дырявых штанах, лыжной шапке и синей рубашке жадно глотает воду прямо из носика заржавевшего чайника. Он никогда в жизни не стал бы проникать в чужой дом, тем более не стал бы драться с сельскими жителями, если бы не вынуждающая напиться уже хоть где-нибудь резко повысившаяся концентрация соли в его заду.              Первым делом оказавшись у колодца на самой границе деревни с полем, он испытывает ещё больший ужас, чем там, в лесу — замогильные стоны вперемешку с бульканьем, раздающиеся из колодезной глубины, пугают его до дрожащих коленок, — и решает, что куда благоразумнее и безопаснее будет попытать удачу в одном из соседних домов (парочку всё-таки приходится обойти, потратив время впустую, из-за сторожевых собак).              Столько невезений и увечий в уплату за одно только желание найти таёжную афозию, чтобы получше рассмотреть её вблизи… Не очень справедливо. Пусть она хоть пропадом теперь пропадёт, он не рискнёт выйти из дома в ближайшую неделю.              Рану всё ещё очень саднит, и мальчик чуть приспускает штаны, чтобы получше её рассмотреть, ещё не подозревая, насколько прогадал с выбором первого попавшегося неохраняемого дома.              Подозревать он начинает, когда с улицы доносится чьё-то совершенно нечленораздельное восклицание — видимо, последовавшее за обнаружением того драчуна с букетом, всё ещё приходящего в себя у забора.              Мальчик даже не успевает поднять штаны, когда, решительно наставив на него вилы, на кухню (её собственную, между прочим) резво впрыгивает светловолосая девчушка, готовая сделать из него решето своим грозным оружием.              И больше ему ничего не остаётся, кроме как, натягивая штаны прямо на бегу, вывалиться обратно во двор и понестись прочь со всех ног.              Но от Тани так просто не убежишь.              Не привыкшая спускать подобное хамство всем подряд, она готова добиваться справедливости своими руками, и потому, по-прежнему сжимая вилы, она выскакивает из дома и догоняет мальчишку в поле, продолжая преследование.              Расстроенный Ричард, бросив помятые пионы у дороги, угрюмо плетётся домой — Татьяночка и без него справится, а он в другой раз предпримет что-нибудь ещё.              Теперь он будет всё делать сам — такая девушка достойна любых усердий.              Ни за что бы он не отдал тогда Железному такие хорошие перчатки, если бы знал, что они с Восьмиглазовой соседи.              

***

             Захар с детских лет считает себя человеком крайне исполнительным и надёжным.              Скажут ему присмотреть за братом — он с радостью присмотрит, ещё и полезному научит. Скажут прийти на ночное культурное мероприятие у реки — он не только придёт, но притащит две банки малосольных огурцов и целый батон (откушенная горбушка не считается). Скажут огород перекопать за день — он настолько увлечётся, что ещё и чужой огород перекопает и даже не устанет.              Поэтому просьбу брата Захар принимает к сердцу так же близко, как и все остальные просьбы в его жизни, прыгает в отцовский трактор и на полной скорости мчит в соседнее село, чтобы поймать из колодца какую-то невезучую Зинку после её так называемого «выброса».              Но, уже подъезжая к месту, юноша понимает, что что-то не так, и сообщает ему об не что иное, как вода, бьющая из колодца с геометрической точностью вертикально вверх. И ни следа Зины.              Какая-то девчонка гоняет перепуганного парнишку по полю, замахиваясь на него вилами — классика. Лают собаки, и в наступающей темноте трезвонят надоедливые сверчки. Что-то негромко тарахтит в отдалении.              Что делать дальше — Захар не представляет. Как он Игорю-то скажет, что Зину его потерял?              И вдруг удача ему улыбается. Он замечает роскошные светлые волосы, мелькнувшие за деревьями, и сразу же направляется за ними, как за путеводной звездой, на своём голубом тракторе.              Это точно должна быть Зина! Скорее всего выбралась сама и возвращается теперь домой, но всё равно не лишним будет убедиться в её сохранности — всё-таки у него поручение!              Приметив дом, в котором скрывается пышная шевелюра, Захар следует туда, но в этот день ничему не суждено завершиться без приключений.              Тарахтение, бывшее совсем недавно таким далёким, приближается со страшной скоростью, пока не превращается в вылетающий Захару наперерез милицейский мотоцикл.              Парень успевает избежать столкновения в последний момент, резко выкручивая руль, но тут же сносит заборчик двора, к которому держал путь, и слегка таранит кирпичную стену дома, несильно задев её боком машины. Отец точно его убьёт.              Виляющий мотоцикл, объезжая поле по кромке, сворачивает куда-то вправо, и езда его сопровождается громкими криками:              — Тормози, Роза, тормози!              — Мы умрём, Шершняга, мы умрём!              Выпрыгивая из трактора, Захар со вздохом осматривает место происшествия.              Эта ночь обещает быть долгой.              

***

                    Нателла Наумовна Стрельникова не считает себя исполнительным и надёжным человеком — ей так часто говорят, что у неё в голове гуляет ветер и спят мёртвым сном (почти разлагаются) порядочность и благоразумие, пока она сама гуляет по ночам, возвращаясь домой под утро, что ненароком её в этом убеждают.              Тем не менее сегодня она со своей задачей справляется отлично — несколько часов патрулирует местность, как и просил Жилин — и может даже немного собой погордиться, если захочет.              Стараться для тех, на кого не всё равно, оказывается проще, чем стараться для самой себя. Она даже отыскивает на всё способного и всемогущего Катамаранова, чтобы попросить его о помощи, когда друзья долго не возвращаются.              По правде говоря, не такие уж они и друзья, так, просто учатся вместе. Инженер пару раз звал на чай, пытался откормить пирожками собственного приготовления, объяснял непонятную физику перед контрольной, чтобы потом на этой контрольной позволить ей всё списать.              Жилин просто нравился ей, как человек. Он закрывал глаза на её потасовки с особо остроумными шутниками, путающими берега, если она вдруг ошибалась у доски, но при этом смешно распылялся насчёт длины её юбки, не соответствующей принятому стандарту.              Журналисту Нателла и придумала когда-то кличку «Сыроед» после конкурса по поеданию сыра. Но он, вроде, не обижался, ходил довольный, с важным видом отзывался на новое имя.              Марк развлекал её своими поразительными умозаключениями, до которых никакой другой человек не дошёл бы в здравом уме и на трезвую голову, и пытался отблагодарить за совместные прогулки, к которым девчонки позволили ему присоединиться, букетиками полевых цветов.              Железный…              Цокнув языком, Нателла поджигает сигарету, забредая в полуразрушенный амбар на окраине у поля, в пятидесяти метрах от старого колодца.              Железного очень приятно ставить на место. Напоминать ему, кто из них на самом деле сильнее. Кто главный.              Ей нравится дразнить его, выводить из себя, наблюдать, как он краснеет от гнева и пытается придумать оскорбление поострее.              С ним интересно. Всегда нужно быть начеку, не расслабляться, быть готовой нанести ответный удар.              Он самый лучший. Лучший соперник, конкурент, враг. Рядом с таким становишься лучше сам.              Кто-то под боком Стрельниковой осуждающе кудахчет, напоминая ей, что мыслям о врагах так не улыбаются. Согласная с этим Нателла тут же одёргивает себя, одёргивает платье и оглядывается привыкшими к темени глазами.              Невероятно.              Место обоснования всех пропавших деревенских птиц оказывается, наконец, обнаружено. Может, Инженер был не так уж неправ, освобождая их пару дней назад? Любая из них могла вернуться домой, но почему-то так не поступила, предпочитая скромную компанию амбарных крыс и старое зерно своим насестам и хорошему питанию.              Но обдумать этот вопрос как следует Нателла не успевает — в некрепко прибитые доски, закрывающие в зазеленевшей с годами стене большую дыру, причину возникновения которой уже давно никто не помнит, въезжает большой мотоцикл, снося слабую перегородку напрочь, и какой-то мальчишка орёт во весь голос:              — Берегись, блин!              Стрельникова успевает повалиться спиной на стог хрустящего сена, циклично сушащегося и отмокающего со сменой сезонов с доисторических времён, — возможно, сам амбар был выстроен вокруг него, а не оно появилось в амбаре — и мотоцикл, перепугав всех птиц своим рёвом, выскакивает в давно уже бездверный проём в противоположной стене, отчего-то прокручивается на месте и снова едет в том направлении, откуда приехал.              Толпы куриц выносятся в пробитую дыру с обезумевшим клёкотом, голуби стройно вылетают через бывшую дверь и потолочные прорехи.              И только когда во всём амбаре остаётся одна Нателла, всё ещё лежащая на сене, она понимает одну важную вещь — она не успела потушить сигарету.              Взлетая на месте, она в ужасе смотрит, как пол, покрытый сухой травой, уже попыхивает дымом и искрами — это может вытечь в пожар.              Притоптав дымок и схватив какое-то ведро (на удивление целое), девочка несётся мимо куриц и рассевшихся везде голубей за водой и не может поверить своим глазам — простой деревенский колодец фонтанирует как гейзер на Камчатке (в подаренном папой географическом справочнике точно что-то об этом упоминалось).              Она набирает ведро, подставив его под падающие сверху водопадом брызги, тонет по колено в разжиженной и тягучей от такого количества воды глинистой почве, и бежит назад, пока амбар ещё можно спасти.              На её счастье погода стоит безветренная, но кое-где уже начинают полыхать огоньки, для тушения которых ей придётся провести уйму времени на этом самолично организованном марафоне до колодца и обратно.              Ну кому он нужен, этот амбар?.. Стоит тут миллион лет абсолютно бесхозный, никому не нужный, никем не используемый… А может, ну его? Пусть горит?..              Откуда-то из глубины сознания в качестве зова совести всплывает недовольный взгляд насупившегося Жилина, взывающего к чувству долга и ответственности, расчехляющего моральный кодекс.              С раздражением топнув ногой, Нателла поднимает ведро и снова бежит за водой.              На её взгляд быть неблагоразумной с ветром в голове однозначно проще.              

***

             — Это всё, конечно, очень интересно, — прокашливается Гриша после того, как Журналист заканчивает рассказ о своих лесных похождениях, встреченных чудовищах и найденных посланиях из космоса, — но выбираться-то мы отсюда как будем? Темно уже.              Замечая обратившиеся к нему одновременно взгляды всех присутствующих, Катамаранов только разводит руками:              — Я з-знаю как сюда попасть… Но не как вы-выпасть.              Железный угрюмо поглядывает на скисшего из-за чувства вины Багдасарова. Ну потерял клубок и потерял, чего уже теперь переживать?              Хотя бы кучерявый больше не убивается — прилип к Журналюге своему и только периодически принимается извиняться перед ним и перед всеми за ложь про птиц, которую ему давно уже простили.              — Надо думать, как ночь здесь пересидеть, — как-то совсем устало подводит итоги Жилин, потирая шишку на голове. — А к утру родственники уже заметят пропажу. Нателла им скажет, что мы в лес ушли, и нас найдут.              Он порывается встать с пенька, часто моргая из-за кружащейся головы, но Гриша останавливает, возвращает обратно в начальное положение:              — Сиди уж, отец. И так сегодня всем помог, отдохни. Хороший из тебя когда-нибудь полковник выйдет.              Жилин распахивает глаза широко-широко, и что-то есть в этом вспыхнувшем взгляде такое, от чего Гриша понимает, что хотя бы сегодня сделал всё правильно.              Но сам начать раздавать походные команды он тоже не успевает — в очередной раз за день к ним из чащи наведывается новый чудной гость, во много раз чуднее предыдущих (и это при том, что одним из них был Катамаранов).              — Вы чего это с картинами сделали моими?! Совсем нет ничего святого у людей нынче, совсем! И куда смотрела Вселенная, когда рожали таких кочерыжек, как вы?              — Я же не один его вижу? — для проверки уточняет уже уставший чему-либо удивляться Журналист.              — М-может это массовая галлюцинация? Видение на шестерых? — предполагает Марк, склонив голову набок и пристально разглядывая незнакомца, перебирающего и пересчитывающего свои рисунки, которые получасом ранее были сложены на самом дальнем пне в аккуратную стопку — злые силы, сотворившие это нечто, не хотелось злить ещё больше в такой неудачный день.              — Дядь, а ты кто вообще такой? — решается, наконец, спросить Железный, но ситуацию в свои руки неожиданно для всех берёт Инженер, поднимается с места и, перебив Гришину грубость, выдаёт:              — Лю-любезный мил-человек, т-ты н-нас это… Прос… Э… Извини великодушно. Заблудились мы оч-чень… Устали. Голодные т-тоже… Картины твои за-замеч… Ну, красивые нашли… Ты ху-художник будешь известный? А ч-чего в лесу делаешь?              Ещё совсем молодой, но уже сильно бородатый мужичок с трубкой в зубах заметно добреет после слов о картинах.              — Какой там известный? Так, для себя рисую, выпускаю энергию, накопленную от полученных жизненных волн, исходящих из самого ядра окружающего нас мгновения! Сюжетики-сюжетики придумываю! Тут же вся жизнь моя, весь я в этих картинах, понимаешь ты, морячок? С отцом-егерем тут живу, знаний набираюсь, чтобы затем в мир большой выйти… Хотя зачем выходить в него? Мир большой — это я, а вокруг всё мирское, мизерное, понимаешь?              — По-понимаю, к-конечно, — усердно кивает Инженер. — Я с-считаю, что в сущ… Э… В жизни главное — себя н-найти. А больше главного и н-нет ничего.              Мужичок, минутой ранее ругавшийся на весь лес, а теперь совершенно очарованный, вежливо протягивает руку Инженеру:              — Гвидоном меня звать, ребятишки… Хорошие вы, по глазам вижу, что хорошие. Ладно, собирайтесь давайте, выведу я вас. Нечего вам в лесу тут сидеть.              Слов у «ребятишек» не находится никаких — каждый смотрит на Инженера с таким видом, будто не узнаёт, будто впервые в жизни видит по-настоящему.              Тот только скромно улыбается, опуская глаза и прижимая к груди свою незаменимую аптечку — не просто так он нравится всем взрослым и учителям и может со всеми дружить. К каждому же подход свой нужен, своё доброе слово.              Гвидону, наверное, и без того одиноко живётся в лесу, так ещё и картины свои показать некому, кроме отца. А какое же это тогда удовольствие делать что-то, если никто совсем не интересуется, что там такое тобой делается?              По дороге из леса художник («От слова «худо», — бормочет Жилин, чем очень веселит Катамаранова, придерживающего слегка шатающегося Серёжу) рассказывает им о том, как на ярмарку в город ездил и как одну поляну для древесной живописи приспособил и разрисовал там все деревья, экспериментировал со смешением цветов.              Журналист, узнавший в поляне, измазанной краской, свой великолепный «инопланетный» сюжет для пробы в газету (теперь уже рухнувший и растоптанный), расстраивается совершенно. Столько всего произошло с ним, а написать всё равно не о чем…              — Ну, ребятишки, вон и село ваше, идите прямо, не пропустите, — прощается Гвидон на окраине леса, попыхивая своей трубочкой.              От души поблагодарив этого странного человека, принёсшего им сегодня такое великое счастье, юные туристы бодро спускаются к родным Клещам, но врастают в землю, как вкопанные, уже на половине пути.              Потрясающая в своих масштабах и сюжетах картина разворачивается с такой чёткостью перед их ошалелыми взглядами, как будто она нереальна, одна из тех, что лежали на пне в глубине мрачного леса.              Сотни птиц мечутся по полю, не зная, куда им теперь податься, скорбно кукарекают, квохчут и курлыкают в такой пронзительной какофонии, что сжимается горло. Старый амбар несильно подгорает по бокам, не желая помогать в своём спасении вымотавшейся, но не сдающейся в исправлении собственных ошибок Нателле. Из колодца в обратную сторону хлещет вода с такой силой, что взлетает на несколько метров, затем с грохотом опускаясь вниз. Разгоняя голубок и куриц, Таня гоняет вилами того самого мальчишку из леса, молящего её о пощаде. Синий трактор удачно вминается в дом Сапоговых, поломав красивый заборчик.              На глазах остолбеневших мальчишек милицейский мотоцикл совершает невообразимый кульбит и на всём ходу въезжает в электрогенератор, — начальную цель своего долгого пути, о которой догадывался только он сам — погружая Клещи в кромешный сумрак.              Кто-то из зрителей нервно хохочет, медленно опускаясь на траву, кто-то бросается на помощь, выкрикивая чужие имена, кто-то продолжает стоять неподвижно, не моргая, в ожидании того, что скоро очнётся от этого незаслуженно долгого сна, ну, а кто-то…              — Крыжовинск не слышал, Гранатник не видел, Катамарановск не подозревал! События, настигшие тихую деревушку под названием Клещи, потрясли всю страну! Исчезновение животных, природные катастрофы, разбой, воцарившийся между дружелюбными соседями, стоило пропасть единственному лучику надежды и порядка, сдерживающему внутренних бесов деревенских жителей — электричеству! Я лично выясню подробности всех этих вопиющих происшествий, напоминающих череду проклятий, погрузивших в хаос клещанский народ! Читайте обо всех собранных фактах и восстановленных материалах по этому делу в первом выпуске новой авторской колонки — «Шарады судьбы»!              Абсолютно счастливый, Журналист даже подпрыгивает на месте. Вот он, его сюжет!              — Хо-хо-хорошее, на-название… — сильно заплетающимся языком одобряет Инженер, потрясённый внезапным возвращением деревенских птиц, взбесившимся колодцем, аварией и пропажей электричества. — Мне н-н-нравится.              Гордо выпятив грудь и поправив очки, Журналист достаёт свой любимый блокнот, плохо различимый в темноте, и, широко-широко улыбаясь творящемуся беспределу, довольно прощается с уходящим днём:              — Знаю!