Только влюбленный имеет право на звание человека.
Александр Блок
15 сентября 1908 год Кореиз, Российская Империя
В противовес хмурым утренним часам, в течение которых Феликс так мало походил на самого себя, вечерами он бывал необычайно весел, весел настолько, что однажды почти согласился на авантюру Лемминкэйнена выйти на лодках в готовящееся к шторму море. Справедливости ради, Лемминкэйнен же эту идею и отклонил, не дав Дмитрию раскрыть рта. Похоже, из них троих Феликс действительно был тем, кто меньше всего опасался смерти, а может, ему просто действительно было настолько скучно вдали от светского общества. Страшно представить, что было бы, останься он в Крыму без друзей, наедине с семьёй. — Почему вы пригласили только меня? — как-то спросил Дмитрий, когда они сидели в темной гостиной. Вечерняя прохлада вынудила развести камин, однако света от него было немного. Зажигать же свечи обоим не слишком хотелось, уютный полумрак куда больше располагал к неспешной беседе. А неспешности в это время суток Феликсу не хватало более всего. — А кого ещё мне было приглашать? — усмехнулся он, откидывая голову на спинку кресла. Дмитрий несколько растерянно нахмурился. Фраза Феликса прозвучала, намеренно или нет, двусмысленно. Что значит "кого"? — Разве у вас нет других знакомых? — недоумевая спросил он. — Даниил, например, или... — Даниил?! — Феликс рассмеялся, однако в смехе этом почему-то не слышалось даже наигранного веселья. — Что-то не так? — конечно, раньше Дмитрий и сам удивлялся тому, что Юсуповы подпустили к себе Соломерского, двуличного льстеца, труса и...бог весть, какие ещё характеристики можно было для него изобрести. Но это было давно. Пусть Даниил и остался не слишком смелым или честолюбивым, но в остальном Дмитрий его уже не узнавал. Или ему всего лишь казалось? Он снова видел то, что хотел, закрывая глаза на настоящее положение дел? Не хватало только разочароваться в том же друге второй раз за жизнь. Какая вышла бы глупость! — О, вовсе нет, — Феликс сделал глоток вина и прикрыл глаза, наслаждаясь вкусом. — Все в порядке, но он заскучал бы здесь ещё быстрее нас с вами. Дмитрий приподнял брови. — Несмотря на нашу компанию? — Несмотря на нашу компанию. Ну, помимо этого, он не очень нравится моим родителям. Они считают, что он...слишком хвастлив, хотя на самом деле ничего из себя не представляет и знает это прекрасно. Именно так прежде думал и Дмитрий. Хотя эта неприязнь не помешала ему искать в Данииле спасителя во время бала. Наверное, с его стороны это тоже было крайне лицемерно. Но зато... Дмитрий решил озвучить эту мысль вслух, пускай она и была несколько наивной: — Зато именно он познакомил нас с вами. Феликс перевел на Дмитрия удивленный взгляд и застыл на несколько мгновений, так что он было подумал, что в чем-то ошибся и в действительности знакомство произошло в другом месте, в другое время или благодаря совсем другим людям. — Вы правда думаете, что, если бы он не ворвался тогда, я бы не подошёл познакомиться с Великим князем? Пусть организацией бала по большей части занимался не я, но мне был известен весь список приглашенных гостей. И, поверьте мне, — он усмехнулся, — Даниил получил свой выговор за то, что, как и кое-кто ещё в кругу моих знакомых, осмелился ворваться куда не следовало, в компании незнакомого человека. Дмитрий отвёл взгляд, хотя на самом деле не испытывал такого сильного стыда, как прежде. Да, он нарушил правила, возможно, подверг опасности и прочее, прочее, прочее, но в конце концов Феликс поблагодарил его за дерзость, это было намного важнее. — Не сомневаюсь. — Кроме того, в доме не хватает гостевых спален. Так что либо вы, либо Даниил, — Феликс пожал плечами. Дмитрий мысленно отметил, что слышать это неожиданно приятно. — Феликс, — Дмитрий откашлялся, — можно странный вопрос? Он махнул рукой, снова делая глоток. — Как вы познакомились с Даниилом? — Дмитрий заметил несколько непонимающий, или кажущийся таковым, взгляд Феликса и поспешно пояснил: — Мы познакомились, когда оба жили в Москве. Не то чтобы мы были хорошо знакомы, но были…друзьями, я бы сказал. А потом, незадолго до переезда в Царское село, я узнал, что то ли он не считал нас таковыми, то ли понимал под дружбой что-то совсем иное, — он тряхнул головой. Неприятные воспоминания действительно похожи на водоворот, и снова, как и тогда с Лемминкэйненом, проронив одно слово, он уже не мог отыскать конца своим невольным откровениям. По крайней мере, Феликс его точно не высмеет, Дмитрий был в этом уверен. — В общем, встретив его у вас на балу я был удивлен, потому что… Пришлось сделать глубокий вдох, чтобы собраться с мыслями и не сорваться в очередной поток ненужных душевных излияний, однако этой короткой паузы хватило, чтобы Феликс, играя вином в бокале, начал отвечать на так и не прозвучавший вопрос. — Даниил не такой плохой человек, каким хочет казаться. Он действительно может быть тем еще подлецом, — он усмехнулся с теплотой, которая могла бы показаться странной, но Дмитрию принесла лишь облегчение. Несмотря на все чертовы тайны, несмотря на такое количество недосказанности и раздражения, вызванного ею, он Юсуповым верил. Каждому из них, и Феликсу — в особенности. И если у него был хоть один повод отзываться о Данииле с такой теплотой, то так тому и быть. Значит, во всем этом есть какой-то смысл. — Но в глубине души он гораздо лучше. Сегодня он сидит один в своей гостиной, курит опиум, проклинает нас с вами, бьет бутылки, — Дмитрию стало жутко: картина представлялась больно реалистичная и местами жалостливая. — Но если вдруг что-то случится, не мелочь, а настоящая беда, то, будьте уверены, он окажется одним из первых у дверей. — Откуда вы это знаете? — в лице Феликса, которое Дмитрий внимательно изучал в течение последних минут, не мелькнуло и тени сомнения или задумчивости. Он снова констатировал сухие факты, очевидности, которых, кроме него, никто почему-то не замечал. — Вижу, — просто ответил он. — Не стоит его обвинять: Даниил всего-навсего человек своего века, в куда большей степени, чем вы. — А вы? — Я? — Феликс повернул голову и рассмеялся. — Я совсем другое дело, друг мой. Не так просто соответствовать веку, когда ты отделен от него стеной, не считаете? — Это не обидно? Быть всегда немного в стороне? Казалось, впервые за весь вечер Феликс по-настоящему заинтересовался разговором. Он удивился, после нахмурился, опустил взгляд, Дмитрий видел малейшие изменения, каждую эмоцию лица, которое обычно, как на театральной сцене, было так подвластно не душе, а разуму. И как редки были моменты, когда чувства побеждали этот выработанный за годы контроль. Должно быть, действительно не многие имели счастье и честь знать Феликса настолько живым и честным. Это льстило. И еще вызывало необъяснимую нежность, как при виде чего-то безмерно прекрасного в своей острой хрупкости. — Я давно не думал об этом, — наконец, произнес Феликс полушепотом. — В детстве я действительно часто злился на родителей, на весь наш род и этот мир за то, что…все получается вот так. Кроме того, когда мы были детьми, запретов было еще больше. Но потом в моей жизни появился Лемминкэйнен, я уже говорил, что он стал моим первым настоящим другом, и его общество, его рассказы о мире, мне недоступном, отчасти облегчили участь изгоя, — он мрачно усмехнулся. — А потом мы получили право выходить на балах, выезжать на приемы, заводить знакомства. Конечно, все это сопровождалось бесконечными нравоучениями, но к этому привыкаешь. — И все же вы говорите, что отличаетесь. Феликс снова пожал плечами, будто разговор уже начал ему надоедать. Или становиться слишком опасным. Вот только Дмитрий отчего-то совершенно не боялся перейти черту: знал, что вовремя остановят и что не станут долго злиться, и сам поражался своей уверенности. Но пользовался ею, пока еще была возможность. Пока ночь была тихой, полумрак мягким и безопасным, а их голоса такими тихими. — А вы нет? — Феликс, перегнувшись через ручку кресла, заглянул в глаза, не пугая и не играясь, словно он в самом деле искал там ответ на свой вопрос. — Эта шумная эпоха, кино, новая литература, революции, технологии, разве вы всегда чувствуете себя на своем месте, Великий князь? Дмитрий, не задумываясь, покачал головой. Он не любил идеализировать прошлое, как не хотел идеализировать и будущее: слишком мало было о нем известно, и настоящее устраивало его вполне, но иногда… Если представить, что жизнь — это огромное полотно, что ткут Мойры, то он мечтал остановить вращение веретена хотя бы на четверть часа. Пусть не его жизнь, но мир летел куда-то слишком быстро, и поспевать за ним становилось все труднее. — Вот и я о том же, — он усмехнулся, снова откидываясь на спину, — и, поверьте, в одном только Крыму найдется не одна сотня людей, которые испытывают что-то схожее. А вот такие, как Даниил, чувствуют себя прекрасно. Вот и вся разница. Дмитрий тоже перевел взгляд на камин, однако не мог сконцентрироваться ни на полке, уставленной статуэтками, вазами и фотографиями в рамках, ни на всполохах огня. Все мысли его были где-то в Петербурге, в крошечных комнатах дома князя Соломерского, а еще в гостиных дворца на Мойке, где много лет назад носились, как простые крестьянские мальчишки, два ребенка, никогда не видевших большого мира. «Нет, — с болью подумал Дмитрий, снова украдкой рассматривая Феликса и играющие светом перстни на его поднесенных к щеке длинных пальцев, — разница куда больше. И ты это знаешь». И будут ли следующие поколения Юсуповых расти вне этих странных тайн, или в течение еще многих лет не найдется никого, кто окажется достаточно смел и дерзок, чтобы нарушить традицию? Дмитрий не знал. Он мог лишь предполагать, строить теории, представлять, хотя пока имя Феликса Юсупова с образом отца семейства не вязалось. Но на то есть еще целая жизнь. — Да, кстати, по поводу вашего вопроса, — Феликс, словно почувствовав на себе долгий внимательный взгляд, заговорил снова, — как я познакомился с Даниилом: еще в Москве, это вам, должно быть, известно. Впрочем, меня интересовал не он, а Анастасия, но князь Соломерский был единственным, не считая ее семьи, конечно, кто выводил бедную девочку в свет. Так что невольно мне приходилось общаться и с ним. Феликс интересовался Анастасией? Значит ли это то, о чем подумал Дмитрий, чувствуя, конечно, не ревность, но что-то почти столь же неприятное? Благо, полумрак вполне располагал к неприличным вопросам. — А Анастасия, откуда вы узнали о ней? — Не помню, — честно ответил Феликс. — Кажется, Николай пытался за ней не вполне успешно ухаживать. Да! Был маскарад, он нарядился в ужаснейшее домино, маску с клювом и разыгрывал из себя странствующего поэта! И нет, поэт — это не название образа, а то, что, как он уверял, скрывалось под ним. Клялся в бедности и… В общем, как вы понимаете, родители Анастасии были в ужасе. Но кое-что о ней ему все же удалось узнать, прежде чем ему запретили даже приближаться к девочке. — Если бы они только знали, — печально усмехнулся Дмитрий. Феликс закивал, продолжая еще более оживленно: — Потом мы разрешили Анастасии рассказать дома, кто скрывался под личиной поэта, и мне так печально, что я не видел их лиц! Готов поклясться, что ее мать рыдала от досады… Впрочем, надо заметить, что, похоже, Николай тогда не был так уж впечатлен: он рассказал мне о «несчастной девочке, которая боится самой себя» только через пару дней. — Самой себя? Феликс брезгливо поморщился. — Вы же были у них в доме. Анастасия всегда была умна, с детства любила книги, учеба давалась ей легко, так что учителя были только рады дать ей больше положенных основ. Однако в ее семье принято считать, что знания только портят девушку и отвлекают ее от истинного предназначения, — голос Феликса стал каким-то скучающим, будто и говорить об этом ему было тягостно. — Звучит так, будто мы перенеслись на столетие назад, не правда ли? Исторический музей в самом центре столицы. Хотел бы я посмотреть на джентльмена, который согласится взять в жену девушку, не способную отличить Менделеева от Пушкина. Уж не знаю, почему она решила доверить эту слезливую историю первому встречному, но меня тогда это действительно тронуло и разозлило, так что я решил поговорить с ней лично хотя бы раз, что было, прошу заметить, не так уж просто, учитывая, что Николай не потрудился запомнить ее фамилии. Дмитрий понимающе кивнул, протягивая руку за бокалом. Вино показалось горче, чем было четверть часа назад. Эту девушку, похоже, в самом деле не спасет ничего, кроме брака с человеком достаточно образованным и понимающим, а Великий князь не смог дать ей ни этого, ли хотя бы любви — короткого счастливого забытья перед мукой жизни. — Вы ведь знаете, что она вас любит? — точно издеваясь, поинтересовался Феликс. Улыбка на его губах стала отчего-то лукавой, как у мальчишки, желающего посмеяться над первым чувством одноклассника. Увы, это игру Дмитрий не поддержал бы при всем желании: слишком много мыслей и переживаний, чтобы обращать их в топливо для озорства. — Узнал бы, наверное, если бы задумался. — И вам она, кажется, тоже… — Не знаю, — смущенный, он поспешил перебить Феликса, чем вызвал у него короткий смешок. — Она хорошая, очень хорошая. — Я знаю, Дмитрий Павлович, — погруженный в свои мысли, Дмитрий рассматривал вино, как лучшее произведение изобразительного искусства, но улыбку, слабую, но очень теплую, в голосе Феликса не услышать было нельзя. — Она нравилась…нравится мне, вы правы. Но после того, что произошло летом, я так и не смог почувствовать в себе прежнего тепла. — Вы все еще злитесь на них? Я же говори.. — Нет, вовсе нет, — Дмитрий поспешно покачал головой, стыдясь еще больше: то, что он рассказывал казалось ему просто жестким, но молчать он больше не хотел. Это то, что высмеивал Даниил, то, чего не знала и никогда не узнает Мария, но Феликс…нет, он бы ни за что не нашел объяснений тому, почему решил доверить ему свою боль. Но не жалел об этом ни секунды. Просто это был Феликс Юсуповых, который восхитил его и расположил к себе с самой первой ночи, среди бурь и холодов Петербурга, и то чувство все же не оказалось ошибочным. — Наверное, я с самого начала не любил ее, сколько не пытался убедить себя в обратном. Ни ее, ни многих других, с кем проводил дни еще в Москве. Я постоянно искал в себе чувства, как в книгах: трепет от одного только взгляда, нежность, желание оберегать… Смешно, да? — он бросил на Феликса растерянный взгляд и поразился: тот слушал совершенно серьезно, без тени веселья во взгляде, лишь улыбка по-прежнему не сходила с губ, будто случайный след старой шутки. Дмитрий поспешно отвернулся. — Все это было, но…как-то не по-настоящему, будто насильно. Будто я хотел радоваться одной ее улыбке и радовался, хотел томиться ожиданием встречи и томился. А порой я думаю, может, так оно и есть? У всех? И я напрасно ищу чего-то большего, причиняя всем знакомым только боль разочарований. Я…просто не знаю. — Дмитрий Павлович, — он скорее почувствовал, чем увидел, как Феликс сжимает подлокотник его кресла, подбираясь, подобно хищному зверю, и, может быть, в этот час Дмитрий не отказался бы быть разорванным на части. Это менее ужасно, чем неловкость, которую он испытает, когда утро снова принесет в его голову ясность и сдержанность, так недостающие ночным часам. — Вы сами сказали, что книги — это книги, вымысел, фантазия, если хотите. Они могут быть реалистичны и поучительны, но жить с вечно оглядкой на них, вы и сами понимаете, как это глупо. В остальном же, — он вздохнул, и Дмитрий не удержался, все же повернул голову, чудом не вздрагивая от неожиданности: Феликс был все-таки чересчур близко, — нет ничего плохого в том, что вы что-то чувствуете или не чувствуете, пробуете и ищите. — Но я рушу не только свои надежды, но и чужие! Феликс усмехнулся, наклоняя голову. — Уверен, вам хватает воспитания, чтобы обходиться со всеми вашими подругами и знакомыми достаточно галантно. И если их это ранит, так что же, жизнь и без вас полна разочарований. Пусть нелюбовь Великого князя будет наибольшей из их проблем. Дмитрий медленно выдохнул. Пожалуй, и правда, чем страшнее образ, тем легче его на себя примерить. Слова Феликса не были утешениями, он всего лишь излагал самую простую, самую банальную из правд, но поверить ей почему-то удавалось с трудом. Пусть Дмитрий и сам не раз говорил себе что-то подобное, но отчего-то… — На самом деле, — продолжил Феликс, не меняя положения; он действительно напоминал изготовившуюся к прыжку пантеру, — дело ведь не в любви. Вы больше боитесь одиночества. Точно удар грудью об холодный лед. Как же больно. Как страшно и обидно от того, с какой легкостью его душу обнажали без стеснения и всяких приличий. И боже правый, зачем Феликсу понадобилось так глубоко смотреть да еще и озвучивать все это?! И вовсе не удивительно, что их с Лемминкэйненом общение прежде не устраивало родителей. Уж больно неприятные уроки он давал их сыну. Но все же следом за болью приходило облегчение. Как новый шаг по раскаленным углям — все ближе к концу. — Скажите мне, если я не прав. Дмитрий мотнул головой. Спорить было бы просто глупо. Может, стоило попросить Феликса прекратить, он бы наверняка остановился, но не хотелось. Это желание возникло, точно чиркнула спичка, и погасло, растворяясь в жестоком любопытстве: что еще ты обо мне расскажешь? — Тогда оно точно не должно вас пугать, — медленно произнес Феликс. Он вытянул руку, в темноте длинные белые пальцы показались выпущенными когтями, и сжал плечо Дмитрия. — Вы хороший человек, и люди вас не оставят. Рядом всегда найдется кто-нибудь, готовый разделить радости и печали. Не сомневайтесь в этом. Кто-нибудь? Но вовсе не этого Дмитрий ждал. Ему не нужны были абстрактные люди, которых он не знал и которые не знали его. Ему нужны были такие, как Феликс, оставшиеся рядом, несмотря на все глупости, странности и слабости. Но озвучивать этого Дмитрий уже не стал. Слишком уж наивные мечтания. Да и прозвучало бы окончательно неловко. Феликс неожиданно поднялся, чтобы подбросить полено в камин; Дмитрий понадеялся, что на этом препарация его души закончилась. Как забавно, обычно ему было так интересно анализировать чужие души и сердца, а теперь, когда исследовать стали его самого, оказалось, что процесс этот на редкость неприятен. Или Дмитрию лишь хотелось так думать? Однако в этот момент в дверях послышались шаги. Они инстинктивно обернулись; в полумраке, который теперь озарял не только свет камина, но и отблеск от позолоченного канделябра, фигура Лемминкэйнена выглядела ещё более угрожающей, чем обычно. В белой рубашке и с белыми же волосами он походил на какое-то привидение, которому место в старом замке, а не во дворце вроде этого. — Готов поспорить, что, если бы не я, вы бы уже утопились от скуки, — он приблизился, вынул одну свечу и зажёг ещё несколько подсвечников, которые Дмитрий до этого считал только украшением, не имеющим практического применения. — Ну, рассказывайте, что запланировано на эту ночь? Море успокоилось, так что можем наконец-то выйти на лодке. — Почему этого нельзя сделать днём? — пробурчал Дмитрий. — Потому что ночью более романтично, — усмехнулся Лемминкэйнен, бесстыже подмигивая. — Да и Феликс с большей вероятностью не уснет. — Когда это я последний раз засыпал?! Дмитрий тихо рассмеялся. В комнате стало намного светлее, что было, безусловно, приятнее и привычнее глазу, но почему-то совершенно рушило устоявшуюся атмосферу. А может, что более вероятно, ее не стало, когда пришел Лемминкэйнен. Хотя Дмитрий был ему скорее благодарен за это.