И сном окружена вся наша маленькая жизнь.
Уильям Шекспир
11 сентября 1908 год Кореиз, Российская Империя
Следующим утром впервые за всю сознательную жизнь Дмитрий проснулся от животного голода. Он зажмурился, пряча лицо от солнечного света под одеялом, и только затем вспомнил, что последний раз ел, если не считать виноградных ягод, ещё в поезде. Что ж, это объясняло и то, как быстро на него подействовало вино, и то, как плохо ему теперь было. Боль в желудке, непривычная, острая, отвлекала от всех прочих мыслей. Усилием воли Дмитрий дотянулся до оставленных на столике часов — восемь утра. Он не был уверен, что завтрак подадут хотя бы в девять, а ещё в этот час вряд ли бодрствовал хоть кто-то, кроме прислуги и тети Эллы, однако попытаться все равно стоило. В этот раз Дмитрий отыскал столовую сразу, и, на его счастье, она снова не была пуста. Служащие как раз меняли цветы в вазе и протирали пыль. Один из них, обернувшись к Великому князю, предложил ему корзинку фруктов перед завтраком; отказаться было невозможно. Иначе Дмитрий вряд ли протянул бы ещё лишний час. Извинившись (у них ведь наверняка был свой распорядок работы, в который не входило обслуживание проголодавшегося гостя), он вернулся в комнату, так и не встретив больше никого на своем пути. Впервые за последние дни, Дмитрий остался наедине с собой и при том был достаточно трезв и бодр, чтобы осознавать это. Он осмотрелся: плащ, небрежно сброшенный вчера как придется, сполз со спинки кресла и валялся на полу. Клинок, в существование которого за ночь Дмитрий и вовсе перестал верить, лежал на столе; значит, не приснилось, значит, все это было по-настоящему, здесь, в нескольких метрах от дома. Было бы совсем не странно, если бы чары ночи рассеялись к рассвету, но они остались. Все ещё едва-едва осмеливаясь, Дмитрий погладил ножны, стало немного спокойнее, они не спешили исчезать, и достал кинжал, рассматривая лезвие при свете дня. Клинок был необычайно лёгким, и тем сложнее было приучить к нему руку. Дмитрий вообще не был силен в ближнем бою и управляться с ружьями и револьверами ему давалось намного лучше. С другой стороны, Феликс прав, хорошо бы этому оружию никогда не пригодится по прямому назначению. Дмитрий не отказал себе в удовольствии лишний раз рассечь воздух и поспешно убрал подарок. Эти забавы все же были несколько предосудительны, и если бы кто-то сейчас заглянул в комнату… Дмитрий отыскал чернильницу, бумагу и черновики писем. Однако концентрации едва хватило на пару строчек. Он бросил взгляд в окно и больше отвернуться не смог. В этой зелени, в свежести, в том, как дрожали занавески, было что-то притягательное, манящее сильнее однообразных отписок: он, честно, старался сочинить искренние письма, способные через всю страну передать на север хотя бы кусочек здешнего тепла, но эта затея была изначально обречена. Разве можно замкнуть в бумажный лист это небо, это солнце и хотя бы десятую часть его чувств? Решительно, нет. И Дмитрий больше не был так уж уверен, что живот болит только из-за голода. Сложив руки на столе, он уронил голову и зажмурился. Если сном не был кинжал, то и все остальное… Он так боялся ехать, представлял себе такие жуткие сценарии, а в итоге все сложилось лучше, сто крат лучше, чем он смел мечтать. И в целом свете он бы не загадал большего, лишь сохранить в памяти каждый миг прошедшего дня. Забыть и секунду страшно. Дмитрий просидел так до завтрака. Возможно, он снова задремал и в полусне перебирал вчерашний день, как стопку фотографий и катушки кинопленки. От каждого прикосновения они покрывались трещинами, стирались, но выдержки, чтобы остановиться, не хватало. И Дмитрий тешил себя надеждой, что это лишь начало. К удивлению Великого князя, Лемминкэйнена к столу не допустили. В этом доме для него и вовсе не было покоев, так что он жил в крыле для прислуги и вообще здесь, в Кореизе, ему, похоже, чаще напоминали о его месте и главных обязанностях: всего лишь слуга и охранник, а не товарищ и, тем более, не член семьи. Дмитрий спорить не стал, но все равно посчитал это несколько странным: быть может, Лемминкэйнен не был близок хозяевам дома, но если Феликсу он так дорог… Впрочем, в самом деле, кто он такой, чтобы ворчать над правилами чужой семьи? И, кроме того, для ворчаний уже был Феликс. Еще никогда Дмитрий не видел его настолько недовольным и капризным. Недостаточно свежие фрукты, слишком крепкий кофе — на месте прислуги Дмитрий бы уже провалился от стыда, но они либо давно привыкли к прихотям молодого князя, либо обладали непоколебимым терпением. Впрочем, стоило признать, что невыспавшийся и до крайности недовольный Феликс выглядел отчасти забавно (если только не пытаться сообщить об этом ему), хотя оставаться с ним наедине не очень хотелось. Но выбора не было. Тетя Элла подробно расспросила Дмитрия, как дела у его сестры и чувствует ли она себя в браке лучше, чем весной, а после поднялась к себе. Юсуповы пробыли за столом немногим дольше, и пусть Дмитрию в их компании было несколько неловко, но он все же проводил их тоскливым взглядом и подавил тяжелый вздох. Феликс продолжал настойчиво помешивать свой кофе, словно ожидая, что молоко растворится в нем окончательно и напиток приобретет свой изначальный темный цвет. Наконец, это занятие ему наскучило и даже начало злить; он откинулся на спинку стула и отодвинул чашку от себя. — Хотите снова к морю, Великий князь? Дмитрий согласился. В доме было немного прохладнее, чем снаружи, но стоило думать, что морской бриз не позволит им изнывать от жары. Да и вряд ли она продержится дольше полудня. Лемминкэйнена Феликс приглашать не стал, сославшись на то, что ему необходимо «хотя бы иногда заниматься чем-нибудь полезным». Дмитрий пожал плечами, подумав про себя, что Феликс к нему несправедливо строг, а может, просто не хотел признаваться в настоящей причине отказа от его компании. Оставалось надеяться, что они не поссорились в очередной раз. И когда можно было успеть? Уже почти у дверей Феликс вручил Дмитрию белую шляпу и разочарованно вздохнул: — В мои планы не входило лечить вас от последствий солнечного удара, так что, будьте добры… Если тон, которым были произнесены эти слова, и был сколько-нибудь неприятным, Дмитрий предпочел об этом не думать. Что значит это минутное напряжение на фоне…всего? Значит ли вообще что-то? Он покорно принял шляпу, не слишком умело натянул ее на голову и заглянул в зеркало. В отражении глупо улыбался незнакомый ему юноша. Дмитрий моргнул сосредоточено — юноша моргнул тоже — и отвернулся. Капризное настроение Феликса усугубилось, стоило им выглянуть на улицу. Дмитрию казалось, что он идёт рядом с бомбой, которая пока что только опасно пульсировала, но в любой момент грозилась разорваться прямо у него в руках. Они успели дойти до самой беседки, не обменявшись ни словом, когда терпение, наконец, иссякло. — Что-то случилось? — О, я думал, вы и не спросите! — Феликс дернулся, глядя почти враждебно, и больше ничего не сказал. Очевидно, это значило «да» и ещё «уже неважно». Дмитрий поджал губы. Больше всего на свете он хотел в этот момент помочь, но совершенно не представлял как. Да и нужна ли Феликсу его помощь? Он бросил украдкой взгляд на отстраненное сосредоточенное лицо и опустил голову. Оказалось, что ни солнце, ни море просто не способны радовать, когда рядом чья-то злоба или печаль. Не то чтобы это было таким уж открытием, но Дмитрий действительно несколько поразился тому, насколько стал ему безразличен и синий горизонт, и бриз, и вообще все вокруг. — Знаете, — Дмитрий вздрогнул от неожиданности. Феликс не просто заговорил, он ещё и заговорил так, будто ничего не произошло, негромко, доверительно, тем самым вкрадчивым голосом, который порой так пугал и внушал недоверие (Дмитрий давно уяснил, что следовало бы испытывать эмоции абсолютно противоположные, — таким голосом сообщается сокровенное). — Я ведь так и не поблагодарил вас. — За что? — Дмитрий наклонил голову, хмурясь в ожидании подвоха. Феликс улыбнулся уголком губ и совершенно беззаботно ответил: — За то, что вы ворвались к нам тогда. — Вы имеете в виду… — В день смерти Николая, да, — он продолжал едва заметно улыбаться, хотя теперь это больше походило на оскал. Дмитрию стало не по себе. А ещё он окончательно запутался. — Но разве я не нарушил вашу…безопасность? Разве я имел на это право? Феликс покачал головой. — Нарушили. Не имели, — он просто издевался, и голос выдавал проклятое веселье. Может быть, не говори они о смерти и не будь Феликс таким странным ещё с десять минут назад, Дмитрий бы вспылил, однако пока его минутного раздражения хватило лишь на то, чтобы сильнее нахмуриться и мотнуть головой. — О чём вы тогда? — Мне казалось, я выразился вполне ясно, — Феликс поморщился. — Спасибо, что вы пришли. Несмотря на то, что было нельзя и что я прошу больше никогда так не делать. Ваша…своевольность оказалась весьма кстати. — Если честно, Феликс, я даже не помню, что произошло тогда, — пробормотал Дмитрий, потирая шею. Он надеялся никогда об этом не заговорить, но, похоже, раз случай представился, следовало им воспользоваться. Вдруг он все же забыл нечто более важное, чем вид остывающего тела? Чьи-то слова? Новые просьбы? Феликс вопросительно приподнял бровь. Дмитрий вздохнул, воскрешая в памяти свой кошмар. Стоило ли говорить о нем или ограничиться общими словами? Наверное, Феликсу было бы интересно, но слушать, как ты сам, добровольно, точно в каком-то припадке, пускаешь пулю себе в глотку… Дмитрий бы точно после такого ещё неделю не прикасался к револьверам: мало ли, что придет в голову. — Я помню, как, будучи у Анастасии, мы получили сообщение от вашего пажа, помню, что повздорил с ней и Даниилом, потому что хотел бежать к вам, а потом… Потом я уже не уверен, что было реальностью, а что сном, заместившим ее, когда я…потерял сознание? Так ведь было? — И что же вам снилось? — Феликс от любопытства будто вытянулся, замедлил шаг и был готов вот-вот остановиться. Если бы это произошло, о, Дмитрий совершенно не представлял, как можно говорить о подобном, глядя прямо в глаза. Так что он настойчиво шел дальше, как можно более беспечно пожимая плечами. — Я не уверен, что это так уж интересно. Это просто сон. — О нет, Дмитрий Павлович, я давным-давно не верю в «просто сны». — Не думал, что вы такой мистик, — Дмитрий боялся, что не имеет права на этот полувопрос, но сменить тему ему хотелось больше. Становилось жутко от одной попытки представить. «Ах, Феликс, мне снилось, что вы сходите с ума и ваша голова просто взрывается у меня в руках». Боже, он так давно не прикасался к этим воспоминаниям, так давно не присматривался к ним так тщательно! — Куда больший, чем вы можете себе представить, — усмехнулся Феликс и сунул руки в карманы. — Так что же? Будьте уверены, я не успокоюсь, пока не узнаю, так что в ваших же интересах отделаться как можно скорее. Дмитрий потёр переносицу. В том, что Феликс в самом деле не успокоится, сомнений никаких. Настойчивости ему не занимать. Но Дмитрий так не хотел! Ощущение того, что произнесенные вслух слова имеют силу преображать реальность, никак не отпускало, каким бы абсурдным ни было. Он выдохнул и отвернулся, пытаясь представить, что пересказывает всего лишь сюжет викторианского романа, к которому не имеет отношения ни один ныне живущий человек. — Как я уже сказал, я не понимаю, где кончается воспоминание и начинается мой сон. Я бежал от дома Анастасии, добрался до дворца, двери были открыты, всюду носилась прислуга… — Пока что ваша версия сходится с моей, — негромко заметил Феликс. — Я…помню, что Лемминкэйнен остановил меня на лестнице и сказал, что я не имею права находится здесь, но могу быть полезен. Он проводил меня к вам в кабинет, а потом ушел, и, — Дмитрий осторожно посмотрел на Феликса и выдавил: — вы застрелились. Тот повернул голову, совершенно обескураженный, и коротко рассмеялся. — Что, неужели так просто взял и застрелился? Дмитрий покачал головой. — Нет. Вы…я не помню, что точно вы говорили, но вы точно сошли с ума. От горя. — Вот как? — Феликс улыбнулся. — Любопытно. И больше он не сказал ничего. Хотя Дмитрию, несмотря на подбирающийся к горлу липкий страх, было ужасно любопытно услышать, что теперь тот думает о всем этом. Не жалеет ли, что добился ответа? Что ж, Дмитрий рассудил, что теперь он тоже имеет право на неловкие вопросы. — А что произошло на самом деле? — На самом деле? — повторил Феликс, задумавшись. Конечно, вспоминать тело брата труднее, чем кошмарный сон. Но Дмитрий, правда, больше всего выходил из себя от осознания, что его же жизнь ускользнула между пальцев, оставив только зловонный шлейф кошмара. — Все было гораздо прозаичнее. Лемминкэйнен, вопреки стремлению прислуги выпроводить вас из дома, разрешил вам взглянуть на Николая, но… Вы были чрезвычайно бледны, а в дверях вам стало совсем нехорошо. Вы впали в забытье. Лада ещё не приехала, а присутствующий врач ничем не мог привести вас в себя, так что мы отправили вас в Царское. — Выходит, я и поговорить с вами не успел? Феликс мотнул головой. — Простите. — Это неважно, друг мой. Вы хотели, и это стремление намного важнее того, что получилось, а что нет. Он вздохнул, снова уткнувшись взглядом в мыски обуви. Ситуация вышла ещё более глупой, чем он себе представлял, и стоило пожалеть о заданном вопросе, но Дмитрий вместо этого зачем-то продолжил говорить, заламывая пальцы: — Я, правда, подумал, что вы умерли. Когда проснулся, я…был уверен, что убил вас обоих. — Дмитрий Павлович, — Феликс остановился перед ним, неподвижная, темная тень на фоне голубого неба в кружеве облаков. Он был строг, но эта строгость внушала почти благодарность. Звучала как утешение. — Я уже сказал вам: в произошедшем нет вашей вины. Прошу заметить, обычно я ненавижу повторяться. — Я понимаю. Но это не так просто принять, — Дмитрий виновато улыбнулся. — Ну конечно, — Феликс хмыкнул, — считать себя убийцей, должно быть, куда проще. О! Может, вы представляете мою смерть каждую ночь? — он издевательски усмехнулся. Дмитрий с трудом выдержал этот взгляд и даже улыбнулся ещё шире. Хотя, кажется, его выражение лица стало только более печальным. Эти сны и правда являлись ему не однажды. В разных формах, более или менее отличающихся в деталях, но всегда с прежним исходом: револьвер, выстрел, кровь на руках. — Между прочим, я наоборот пытаюсь вас остановить. — Каждую ночь? — Не то чтобы каждую, — Дмитрий ответил ему в тон: живо и дерзко, и, похоже, Феликс такой бодрости не ожидал. Он поднял руку, потирая затылок, пропуская между пальцев тонкие пряди, и, наконец, развернулся, чтобы продолжить прогулку. Весь его вид выражал непривычную, отчасти неуместную задумчивость. На счастье, эта тишина хотя бы не сквозила напряжением, и Дмитрию больше не было так уж неловко шагать рядом, с неизменным любопытством осматривая все вокруг. Поразительно. С каждым новым секретом, тем, которые Дмитрий прятал от всех родных и друзей, произнесенным вслух, становилось легче. Вспоминать их, выворачивать себя наизнанку, выскабливая душу из раскрытых ран, было больно. Но какое же наступало облегчение! Оставалась всего одна беда. Та, которой Дмитрий так и не смог поделиться с Марией: просто не считал, что она найдет нужные слова, но это подождёт. Пока Феликсу и без того есть, о чем подумать. Пусть это и были всего лишь сны… Впрочем, тишина не продлилась и десяти минут. Возможно, слишком неподвижное, ломанное в своей неестественности утро вынуждало его тратить все заготовленные слова и силы теперь; как бы то ни было, Феликс предложил остановиться, брезгливо осмотрел песок, перемешанный с черной землей, и все же сел, прижимая ноги к груди. Волны едва-едва доставали до его ступней. — А что было потом? Что привело вас в чувство? — спросил он, дождавшись, пока Дмитрий опустится на песок рядом. Как-то так он и проводил вечера на берегах крошечных островов Швеции, но тогда не было так жарко, и песок не обжигал пальцы; ничего: солнце уже в зените, и скоро начнет постепенно опускаться к горизонту, позволяя ветру принести земле долгожданную прохладу. — Зачем вам это, Феликс? — поинтересовался Дмитрий. Ему отчаянно не хотелось отвечать на этот вопрос, упоминать беспокойство Ольги (почему-то кажущееся сейчас таким несерьезным и детским, хотя в любое другое время он был благодарен ей за то, что она не оставила его одного, среди темноты, кошмаров и раскрытых глаз голодного нечто и ничто) и тем более Распутина. — Вы потеряли сознание в моем доме, так что я чувствую некоторую ответственность, — просто ответил он, щурясь на солнце. — И, кроме того, я спрашиваю как друг. Неужто не имею права? Феликс искоса бросил короткий насмешливый взгляд, и Дмитрий понял, что и от этого ответа уйти не выйдет. Как обычно. — Когда я проснулся, со мной была Ольга и… Григорий Ефимович. Распутин. Если честно, я и не знаю, давали ли они мне что-то или только ждали… Помню, что принесли иконы, вот и все, — Дмитрий ожидал, что Феликс будет возмущенно ворчать, Лемминкэйнен, например, непременно поступил бы именно так. Но все же это был не он: Феликс понимающе кивнул и улыбнулся краем губ. — Должно быть, теперь весь дворец считает, что вы обязаны ему жизнью. Дмитрий коротко рассмеялся в ответ. Рассказывать, что отчасти так оно и было, ведь именно Распутин помог ему не повеситься от чудовищной мигрени и сподвигнул написать письмо, облегчившее его душу и все еще существование в целом, он не собирался. Достаточно, что об этом знала Мария. Это уже делало ситуацию менее тягостной. Но падать так низко в глазах Юсуповых Дмитрий никак не собирался. Волны продолжали небрежно касаться их ног и тут же отстраняться, опасливо, будто боязливо. И далеко-далеко, на границе между морем и небом, их пена превращалась в облака. Там не было ни времени, ни самого пространства, только цвет, без единой кощунственно отброшенной тени. Налево загибался, обнимая водный простор, какой-то мыс. Над деревьями носились птицы, и здесь, как и в Швеции, лес дышал. Только немного иначе. Пахло жаром, песком, солью, а больше во всем мире не было ничего. Дмитрий силился вспомнить хоть одно поселение из тех, которые они проезжали в экипаже, но все они таяли без остатка. Весь мир сжался до этого безлюдного берега, и в этом, пожалуй, не было ничего плохого. — Когда вернёмся, все уже выйдут в парк. Предлагаю опустошить запасы мороженого, — проворчал Феликс. Дмитрий мог только согласиться.