...Не будущее тебя гнетет и не прошлое, а всегда одно настоящее.
Марк Аврелий
3 апреля 1908 год Российская Империя, Москва
На самом деле, только оказавшись в Кремле, Дмитрий понял, что не только жажда встречи с дядей привела его в Москву. Всю дорогу его не отпускали воспоминания о встрече с тем «Матвеем», а сейчас он осознавал, что думал о нем уже очень и очень давно, но сам этого не замечал. Глупо, конечно, было надеяться, что приезд сюда расставит, наконец, все по местам, но не у Феликса же спрашивать… Дмитрий прекрасно знал, что он ответит. Не ваше дело, Великий князь. Вы все узнаете позже, Великий князь. «А если следующая шальная пуля сразит меня? Как тогда я все это узнаю?» Дмитрий грустно усмехался и с покорностью возвращался к мысли, что мертвецам вообще-то нет дела до всех этих жизненных мелочах. Им уже вообще ни до чего нет дела. И неважно, что тому причина: вечная пустота, вечная мука или вечное блаженство. Хотя пару раз Дмитрий представлял, что будет являться Юсуповым призраком, чтобы выпытать все то, что ему не доверяли при жизни, но сам стыдился подобных глупостей. Это просто отчаяние. — Как думаешь, что бы он сказал? — спросила Мария, когда они приближались к часовне, ставшей последним пристанищем Сергея Александровича. Дмитрий пожал плечами. Если начать так фантазировать, то можно и дядю превратить лишь в прекрасный образ, которым он никогда не был. Которым никто никогда не был. Нет, хоть в чем-то стоило бы обойтись без фантазий. И пусть этой мечте уже никогда не суждено разбиться, но все же… Дмитрий хотел сохранить Сергея Александровича в мыслях таким, каким он действительно был. Марии молчание брата явно не понравилось, но спорить он не стала. Расстроилась разве что. — Иногда мне кажется, что было бы проще, если бы он был жив, — проговорила она. — Не было бы. Ты знаешь, что брак обсуждался еще до его смерти, — Дмитрий слишком поздно понял, что отвечает слишком резко. Просто с Марией всегда было так: называть вещи своими именами, не прятаться, не стыдиться… И Дмитрий все не мог привыкнуть, что его сестре, самой сильной и смелой девушке на свете, была нужна его защита и забота. Почти впервые в жизни. — Было бы проще, если бы отец остался. Вот он бы не позволил. — Ты думаешь? — Мария, кажется, усмехнулась. Не верила. — Знаю, — сказал Дмитрий, выдыхая. Смотреть в глаза сестре или даже касаться взглядом ее руки было неловко. — Он писал мне об этом. Давно еще. — Он писал тебе о браке?! И ты не сказал? — она начинала злиться, хотя и пыталась это скрыть отчаянно. Голос от этого звучал только более нервно. Наверное, все же не стоило упомянуть это, но уже поздно. — Во-первых, мы никогда не обсуждали приватные письма, — Дмитрию казалось, что он отчитывает сестру. И откуда только в нем столько решимости и уверенности? Почему они проявляются теперь, когда стоило бы отыскать в себе больше любви и терпения? — А во-вторых, это ведь ничего бы не изменило. Его слово тогда ничего не значило, и я даже не знаю, изменилось ли что-то теперь. Мария поежилась, опуская голову. Дмитрий знал: он прав и это самое неприятное. Он вдруг понял, что отец не так уж и плохо понимает их, как ему казалось. И все же он очень и очень далеко и ничего не может для них сделать. Пусть даже они проведут вместе остаток весны, но потом Дмитрий вернется в Петербург, Мария отправится к мужу, а отец — к семье, в Париж. И все снова закончится. Их пути разошлись. Занавес. Перед могилой Сергея Александровича Дмитрий опустился на колени. Мария, на секунду замешкавшись из-за объемной юбки, встала рядом. Краем глаза он видел, как она зажмурилась и сжала губы, и протянул руку, касаясь кончиков пальцев. «Я рядом». Мария приняла этот жест с благодарностью. И ему было так очевидно, о чем она думает и просит, слепо надеясь, что где-то там дядя услышит. Дмитрий закрыл глаза и вспомнил день, когда в последний раз видел Сергея Александровича живым. Вспомнил его решительную военную выправку и то, как он наклонялся к своим племянникам, чтобы лучше расслышать, что они говорят и над чем смеются. Вспомнил, как он иногда, измотанный работой и светским обществом, сорвавшись, ругался, а потом падал в кресло и бормотал нескладные, неумелые оправдания. Может, не умел извиняться, может, стыдно слишком — Дмитрию было в общем-то неважно. Он и так все понимал: уходил к себе и смиренно ждал наступление утра. Оно всегда решает все проблемы. Решало. «Так много поменялось, дядя. Ты так много не увидел. Или… или видишь, но совсем не понимаешь. Потому что мы уже ничего не говорим. Ни тебе, ни даже друг другу, — Дмитрий сглотнул и зажмурился сильнее. — Ты бы в нас разочаровался, наверное». Не он один. Крепкой дружбе Великого князя и княжны многие удивлялись, и каждый второй норовил с особой важностью подчеркнуть, что такие отношения ни в коем случае нельзя портить, только беречь и укреплять. Но перед мертвыми стыд всегда сильнее, чем перед живыми. Мария потянулась встать первая. Дмитрий проворно поднялся на ноги, помог сестре и, ни слова не говоря, повел ее к выходу. Легкость, обычно наступавшая после таких разговоров с дядей, все никак не приходила. И ждать ее, пожалуй, не следовало вовсе. «Помоги ей. Если уж я не справился, — подумал Дмитрий, в последний раз оглядываясь. — Пожалуйста». Мария оглянулась тоже. На ее бледном лице, измученном переживаниями последних дней, не отразилось ни боли, ни страха, но это было и не нужно. Быть может, они почти не слышали друг друга, но читать ее эмоции брат все еще умел. Это было куда проще, чем лезть в душу. Карета ждала их в стороне от Кремля, в тени, где мотающих головами коней не тревожили прохожие. Ещё утром Дмитрий был уверен, что из Москвы они сразу поедут в Ильинское: отдохнут с дороги, проведут время с тетей, а утром все вместе отправятся в Санкт-Петербург. Теперь же становилось понятно, что этого ему будет мало. Дмитрий ещё не всё вопросы в городе решил. Вот только таскать с собой сестру под предлогом прогулки, когда он и сам едва ли понимает, что ищет, не самая лучшая идея. — Я не хочу возвращаться, — просто сказал он. — А ты, я же вижу, устала. Так что поезжай. Проведи вечер в библиотеке или помоги тете выбрать наряд к торжеству. А я приеду, как только нагуляюсь. — Ты соскучился по Москве? — с легким удивлением спросила Мария, не распознавая в словах брата ни лжи, ни лукавства. Только странно: он ведь прежде никогда не влюблялся в города. К тому же Москва не была им так уж дорога. Ильинское — да, но сам город… — Отчасти, — Дмитрий мотнул головой. Уходить от ответа всегда проще, чем в глаза говорить неправду. — Тебе купить что-нибудь? Это был просто отвлекающий маневр. Дмитрий знал, что Мария откажется. Опустит ресницы, покачает головой, грустно улыбнется — это все предсказуемо и ясно. Привычно. Будто маска человеческого лица, натянутая на звериный череп. Дмитрий видел себя таким бесформенным рогатым демоном, пытающимся влезть в кожаное тело, еще пахнущее и кровью, и жизнью. Как странно, что никто все еще не заметил, что человека заменило существо. Даже родная сестра. Мария приняла его оправдания и согласилась ехать одна, оставив Дмитрия в гордом одиночестве посреди дышащей весной Москвы. От ветра становилось зябко, взъерошенные волосы раздражали: то лезли в глаза, то щекотали лоб. Он пригладил их резким жестом, поднял воротник, сунул руки в карманы, сливаясь с толпой из десяток одинаковых мужчин, одинаково ёжащихся от холода, и доверился людскому потоку: куда-нибудь да выведет. Это было немного забавно: смотреть на Москву словно чужими глазами, пересекать улицы, по которым никогда не ходил, врезаться плечом в витрины, о существовании которых не знал. Дмитрий столько времени провел в Москве, а она все равно оставалась незнакомой и отстраненной. Открывала свои секреты небрежно и бесстрастно, как будто никогда и не пыталась их скрыть. Или просто издевалась. Дмитрий глянул на небо. Серое. Собирался то ли дождь, то ли снег, тот, который не доживет до ночи. Улицы города расползались переломанными перстами. Сколько судеб и жизней они видели, пряча тела и души под кирпичными сводами? Сколько слез горя и радости вытирали, когда расступался фабричный дым и по черепичным скатам скользило солнце? Что ж, пусть выслушают еще немного. Дмитрий бы не отнял у них, вечных и бесстрастных, слишком много времени.***
6 апреля 1908 год Российская Империя, Царское село
День рождения Марии прошел относительно тихо. Весь день приезжали гости, каждому из которых требовалось уделить хоть немного внимания, и все они сливались в бесконечную череду смазанных лиц, так что, когда перед Дмитрием возник отец, он даже его не узнал. Дежурно пожал руку, улыбнулся, безразлично закивал в ответ на сдержанные поздравления. И вдруг похолодел. Осознание ударило его по голове и оглушило. Дмитрий побледнел, оглянулся на дверь, за которой ждала сестра, на гостей, стоящих в другом конце комнаты, и раскрыл рот, не зная, что сказать и сделать. Он должен был встретить отца в случае его приезда, но из-за отсутствия в Петербурге… Почему ему не сообщили? Почему он не пришел раньше? Дмитрию было стыдно, волнительно и немного страшно. Отец, прямой и благородный, возвышался над ним, улыбаясь с нежностью и легкой насмешкой во взгляде. Конечно, какая нелепость… — Я не знал… — начал Дмитрий непослушным тихим голосом. Отец остановил его, слабо покачав головой. Действительно, теперь уже разницы никакой. — Я рад тебя видеть, но мы поговорим после, если ты не против. Сейчас Марии больше нужно мое присутствие и благословение, — Павел Александрович тоже оглянулся на остальных гостей и крепко сжал плечо сына. Рука у него была твердая, жест — уверенным. Будто он так делал всегда, каждый день каждого месяца. И в этом просто прикосновении было что-то до боли естественное, не окрашенное ни единой эмоцией. Как в случайном столкновении руками за столом. Дмитрий вздрогнул. — В парке через час? Это был не вопрос. Дмитрий даже не мог ответить. Дыхание сперло, и он только надеялся, что Мария будет готова хоть немного лучше, чем он. Наверное, все же не так дети должны встречать своего отца даже спустя годы разлуки и даже так неожиданно, как в этот день. И все же было в этом что-то удивительное. Наверное, это так просто: жить в одной стране и в одном городе со своей семьей, но Дмитрий уже почти забыл, что подобное возможно. Он бросал взгляды через плечо и видел спину отца, короткие волосы над воротником мундира, вспоминая невольно, что в детстве следил за ним почти так же, притаившись за углом, выглядывая и не дыша. И отец, молодой и безмерно красивый, всегда делал вид, что никого не замечает. Только начинал отчего-то вслух сам с собой разговаривать и смешно крутиться на месте, нарочно отводя взгляд от двери. Все остальные гости уже не имели значения. Сам праздник, похожий скорее на торжество смерти, чем жизни и юности, стал неважен. И Дмитрий знал, что церемониал не нарушится, если он просто исчезнет. Все пришли к Марии, так что Великий князь мог просто еще раз кивком головы поздороваться и попрощаться с каждым и бесшумно уйти. Если кто-то и сочтет это странным, то все равно забудет через четверть часа, а он… Он имеет право видеть отца. Дмитрий пришел к пруду заранее, чтобы собраться с мыслями и силами. Что будет спрашивать отец? Что говорить? Он, верно, расскажет о Париже и своей семье, снова спросит, как дела. Дмитрий бросил взгляд на окна дворца: что ему отвечать? Ведь всю правду сказать точно невозможно. Ни к чему отцу знать о том, насколько им страшно, ведь совсем не таких детей он хотел бы воспитать. Он ждал достойных и сильных, а не тех, кто боится самой простой и очевидной судьбы. И про Юсуповых, конечно, тоже не рассказать. И про Шульца… Дмитрий мысленно покачал головой: не стоит сейчас об этом вспоминать. Зато про Анастасию, наверное, стоит. Быть может, отец даже даст совет. Как сохранить нежность любви и сохранить себя, не нарушив ни законов, ни порядка вещей? Повторять судьбу самого Павла Александровича его сыну не хотелось, но и бездействовать едва ли разумно. Дмитрий ждал, бродя по берегу и изредка посматривая на дворец. В банкетном зале, наверное, уже накрывали стол для гостей. Но до торжественного обеда все равно достаточно времени. Кто-то только подъезжал: ржание лошадей и шорох колес звучали без остановки. Некоторые даже подходили поздороваться с Великим князем и поражались, не иначе, тому, насколько немногословен и невесел он был в этот день. Спокойная улыбка не могла обмануть. В сущности, и не должна была. Наконец, Павел Александрович вышел. Дмитрий еще не видел лица человека, показавшегося на ступенях дворца, но ошибиться не мог: он узнавал походку. И сам себе удивлялся. Будто, правда, не было всех этих лет. Павел Александрович замер напротив сына, что со стороны, должно быть, смотрелось картинно. Дмитрию казалось, что они слишком сильно непохожи. — Прогуляемся? — предложил отец и тут же двинулся вперед. Дмитрий понял, что стоять на месте действительно было бы невыносимо. Но голова уже опустела. Во рту было сухо. Начало апреля в Петербурге всегда не отличалось благосклонностью природы, но на деревьях уже появлялась первая зелень, в воздухе пахло свежестью, и серость неба была какой-то особенно прозрачной. Сквозь облака виднелся ровный солнечный диск, похожий на блеклое размытое пятно. Смотреть на него было неприятно, даже больно. Зато не жарко. И можно дышать полной грудью, не страдая от спертого запаха горячей грязи. — Тут почти ничего не изменилось, — заметил Павел Александрович отстраненно. И так же просто и будто безразлично, Дмитрий чувствовал, что это не так, добавил: — Я должен был приехать раньше. Еще несколько месяцев назад. Прости, что у нас не сложилось. Это бы вряд ли что-то изменило. Дмитрий не был ни зол, ни счастлив. — Ничего страшного. Главное, что ты сейчас здесь. — Надеюсь, Мария не будет чересчур волноваться из-за моего приезда, — Дмитрий удивленно посмотрел на отца и не смог сдержать улыбки. Он все понимает. Он понимает даже больше, чем следовало, чем они готовы были показать. Это смущало, но и казалось трогательным и таким родным. Ведь в семье так и должно быть: родители понимают детей без слов и лишних жестов. — Вы были в Москве? — спросил отец еще через пару минут. Дмитрий, не задумываясь, подтвердил. — Зачем? Дмитрий несколько растерялся: в словах Павла Александровича ему послышался укор. Однако не лгать же теперь. К тому же, их мотивы были совсем просты и невинны, откуда тут взяться осуждению. — Мы решили, что остаток месяца будет слишком насыщенным. Семья Вильгельма приедет со дня на день, и оставлять Петербург будет невежливо с нашей стороны. А попрощаться с дядей казалось необходимым, — Дмитрий сам удивлялся тому, как решительно и черство он говорит. Голос звучал из-за волнения сухо, а фразы больно напоминали выведенные черным клише из отчетов и прочих бумаг. Впрочем, отец то ли не обратил на это внимания, то ли счел важным совершенно другое. — А мать вы навестили? — Я…не знаю, — смутившись еще больше, ответил Дмитрий. — Мы с Марией почти не общались по приезде из Москвы: слишком много дел. Она могла съездить без меня даже сегодня утром. Павел Александрович громко вздохнул, но, на счастье, обошелся без нравоучений, за что Дмитрий был бесконечно благодарен. Он и без того знал, что относится к материнской могиле без должного уважения. Ему гораздо ценнее были рассказы сестры и родственников, чем камни да выбитое на них имя. Там было всего лишь тело, которого он никогда не знал, и это совсем не трогало душу. — Как тебя встретили? — спросили Дмитрий, все еще испытывая долю стыда за то, что на вокзале отца ждал вовсе не он. Павел Александрович причину беспокойства, должно быть, понял. — Я был расстроен, не увидев там вас, но вы поступили правильно. Мой брат много сделал для вас и смог стать достойной заменой нерадивому отцу, не так ли? — он усмехнулся. Дмитрий смутился: над такими шутками смеяться ему совсем не хотелось. — Семья — это важно, пусть даже в юности совсем так не кажется. Даже если порой вы не можете найти компромисс, этому тоже нужно учиться, как особой науке. Дмитрию показалось, что это снова упрек ему. Стало неловко и неуютно в собственной одежде и в этом месте. Под ногами мягко шуршал влажный песок парковых дорожек. — Мне тоже было сложно возвращаться, — добавил Павел Александрович неспешно. Теперь Дмитрию казалось, что он просто листает чей-то личный дневник. Голос отца стал тихим, задумчивым. И очень-очень нежным, словно в нем звучала вся любовь к этому городу и дому, которую он не мог никому показать на протяжении лет. — Даже если это возвращение всего на пару недель. Когда нас известили, что въезд в Россию снова разрешен, я было подумал, что произошла ошибка. Дмитрий поджал губы. — Находишь это странным? — он слабо помотал головой в ответ. — Я скучал. Тебе это должно казаться нелепым, я же добровольно отказался от всего. Дмитрий помотал головой вновь: — Я все понимаю. Мы никогда не осуждали тебя. — Но были обижены. Я и сам обижался, — отец заговорил прежде, чем Дмитрий смог раскрыть рот, чтобы возразить и на это. Он предугадывал все наперед, но фразы его казались отчего-то немного фальшивыми. Словно он читал написанный заранее текст и никак не мог позволить кому-то нарушить сценарий выступления. — Меня утешало только то, что я знал, что вы не останетесь одни. Я доверял брату и доверял вашей тете, они бы не оставили вас, чтобы ни случилось. Дмитрий не стал говорить, что это утешало и их. Когда они с Марией обсуждали изгнание Павла Александровича несколько лет назад, то согласились в том, что все было бы иначе, если бы не было ни Сергея Александровича, ни Николая. Они остались бы совсем одни, среди чужих людей, которых никогда не знали и не любили, и точно не смогли бы даже понять отца. Не говоря уже о прощении. Но обстоятельства все меняли: они все еще были сиротами, но, по крайней мере, в надежных руках. Как котята, которых не выкинули на улицу в разгар декабрьской стужи, а снесли на кухню, оставив в корзине у раскаленной печки. Ничья судьба не разрушена. Это главное. Отец живет с любимой женой и детьми, они — вместе, в любимой России. Присутствие Павла Александровича разве что уберегло бы Марию от столь раннего брака, но это все равно произошло бы рано или поздно. Так что к чему уж обсуждать детали. Теперь тем более ничего не изменить, и сложно сказать могло ли что-то тогда быть по-другому. Дмитрий запрокинул голову и вдруг, впервые за весь день, посмотрел на отца. Не на иностранца в русском мундире, смутно знакомого по фотографиям и воспоминаниям детства, а на своего отца. Совсем живого. Живого даже в канцелярности фраз и сухости голоса. Живого в нарочитой неспешности. Живого в сдержанности эмоций и жестов. Совсем как там, в этих мимолетных снах и грезах, где Дмитрий снова всего лишь мальчишка в смешной матросской фуражке и белых штанишках, запачканных зеленью травы и каплями клубничного сока. И если потянуться, можно носом уткнуться в отцовский живот и рассмеяться, растворяясь в крепких объятиях и нарочито ворчливом голосе. И этот отец, из плоти и крови, снова был перед ним. Он постарел — ни одна фотография не могла этого передать — и оказался чуть ниже, чем в детстве, но это был он. И все то, что Дмитрий разучился в нем любить, вдруг оказалось еще лучше прежнего. Он был неидеальным, но живым. Он был, может, снова незнаком и чужд, но он был! Кому-то не достается и этого. И Дмитрий был почти готов признать, что теперь все снова может стать, как прежде, но… Но Мария выйдет замуж и уедет навсегда. Отец проведет с ними немного времени и вернется во Францию. Его дом теперь там. И только Дмитрий останется здесь. Совсем один: в окружении царской семьи и чужих тайн. От жалости к самому себе сердце нестерпимо заныло, дрогнуло и тут же успокоилось. К черту. Ведь все верно: ничего не изменить. И можно только зря испортить ожиданием последний момент счастья. — Нам надо быть на банкете, — проронил Дмитрий, оборачиваясь на стены дворца. — Надо? — Павел Александрович, нехотя отстраняясь от своих мыслей, приподнял брови. Дмитрий увидел в его лице что-то хитрое и невольно улыбнулся. — Ты так стремишься поскорее набить брюхо, что готов наплевать на отца и этот чудесный парк? Ты хоть знаешь, сколько сил вложено в его создание?! Он входил в роль, распалялся, а Дмитрий улыбался все шире и шире, зная, что хотя бы за одно опоздание его никто в целом свете не осудит.