И мы простились с нашим днём, И мы, опомнившись, глядим, Как в небе тёмно-голубом Плывёт кровавый дым. Константин Бальмонт
28 марта 1908 год Российская Империя, Санкт-Петербург
Впоследствии Дмитрий помнил только крик Феликса и свое желание остаться. Он не знал, чем, зачем и почему, но не мог не помочь. Феликс, напряженный, нервный, приказывал ему немедленно ехать в Царское село, спорил, повышал голос — и Дмитрий следом. Он не мог его оставить. Хоть и не понимал решительно ничего. Сейчас волнение за друга, словно адреналин, блокировало страх. Только это не могло длиться долго. Кому понадобился Шульц? Его паранойя была не напрасна? И причем тут Юсуповы? Причем тут Лемминкэйнен? И почему Феликс настолько не хочет видеть рядом Великого князя? Неужели стесняется показать ему свою боль? — Я не шучу, Дмитрий Павлович. Вы уезжаете сейчас. Другого варианта просто нет. — Феликс, я прошу вас, я… — Великий князь, — Феликс терял терпение. Верхняя губа приподнялась, обнажая жуткий оскал, но… в конце концов, это был все тот же молодой человек, столько раз выручавший Дмитрия. И вот помощь, очевидна нужна ему самому. — Не заставляйте меня делать то, о чем мы оба пожалеем. Он слабо дернул головой, и Лемминкэйнен, стоявший поодаль, тут же приблизился. Высокий, в каких-то непонятных темных одеждах под охотничьим плащом, угрожающе спокойный и безразличный. Дмитрий невольно опустил взгляд на его руки. Подумал, что ему стоит просто выкинуть какого-то мальчишку в реку или запихнуть в экипаж? Феликс вздохнул. В его взгляде, в стершейся, растянувшейся по скуле, слезе мелькнула усталость и что-то еще. Вроде, сожаление? — Это не моя прихоть и не вопросы репутации. От этого может зависеть жизнь. И не только ваша, Дмитрий. Когда это станет возможным, я постараюсь объяснить все, что нужно. А пока вы должны пообещать мне, что никому не расскажите ни про единую минуту этой ночи, и уехать. Я прошу вас. — Даже про...? — Дмитрий непонимающе мотнул головой. — Ни слова. Ни о чем. Дмитрий обречённо кивнул. Он все ещё не находил связей, но просто не видел другого выхода. Верить и соглашаться. Смирение. Феликс благодарно улыбнулся. — И ещё одно, — произнес он, наблюдая за тем, как Дмитрий снова залезает в экипаж. От неосторожных движений снова начинала пульсировать голова. — Не ищите со мной встречи. Когда придет время, я напишу сам. «А Анастасия? — подумал Дмитрий с неожиданной горькой ревностью. — Она ведь ничего... Или же ей можно знать, говорить, приезжать?» Дмитрий сцепил зубы. Он не имел права на эту зависть: все решало лишь время. Конечно, Анастасии можно, ведь она так давно. Его черед настанет, надо лишь подождать и быть достойным, а все эти злые мысли — лишь следствие усталости и шока. Он ведь вовсе не думает так, просто... Шульц умер. Нет, не умер, это было бы почти понятно, — он убит. Дверь экипажа хлопнула. Убит. Кто-то намеренно пришёл в его дом или дождался в переулке. Рот зажал грязной потной рукой. Поморщился от прикосновения влажных толстых губ. А потом просто прорезал ножом одежду и тело. И ещё раз. Для верности. Побыстрее. Кто-то чувствовал рукой последние конвульсии и смотрел в пустеющие глаза. Глаза, в которые Дмитрий смотрел так недавно. Он искрились от света вокруг и жажды жизни. И руки, эти холодные перепачканные в собственной крови, жал.Помнил перстень на мизинце, дряблые морщины на ладонях. Идеально белые манжеты. Шульц был просто врачом... Он всю жизнь и всего себя растратил, чтобы другим помочь, других спасти. Так благодарит этот мир? Дмитрий стиснул колени. Он задыхался. Сердце билось в горле. Тошнило. Шульц мертв мертв мертв Ещё один. Дмитрий вспомнил Сергея Александровича. Его смех, то, как он хвалил Дмитрия за успехи в учебе, гладил по голове и приносил конфеты. — Твоя мама тебя любит. Любит, любит! Не смотри так странно, она всегда рядом. — И вы всегда будете? — Буду, конечно, буду, — смеялся, ерошил волосы. И, действительно, всегда был. Когда Дмитрий ссорился с отцом, когда падал с коня и чуть не разбивал колени, когда убегал от учителей, уставший от майской жары, даже если Сергей Александрович находился в другом городе, Дмитрий знал, что хоть где-то его поддержат, хоть где-то не станут учить, а просто посадят на колено и спросят, как прошла неделя, что было выучено нового, что увидено… Дмитрий помнил его теплые руки и жесткие волосы. Мария говорила, что ребенком он так часто дергал их и заливисто смеялся, глядя в темнеющее от боли лицо дяди. И еще его голос, спокойный, глубокий, такой решительный и резкий с прислугой и нежный с ними. Светлые глаза и любящий взгляд. И закрытый гроб. Шульца будут хоронить в таком же, или ему повезло больше? Впрочем, наверное, Дмитрий никогда не узнает: его не пригласят на похороны, а спрашивать о таком… Он бы хотел. Конечно, они не стали друзьями или даже близкими знакомыми, но Шульц все равно был одним из них. О нем так много рассказывала Анастасия, что Дмитрий уже считал, что и сам провел с этим человеком достаточно времени, знал его пару лет. Его убили. Возможно, на одной из тех улиц, по котором экипаж ехал теперь. Возможно, на одной из тех, где Дмитрий бывал не один, где гулял с Анастасией или искал Рождественские подарки. Брызги крови на витрине, за ней — игрушки. И если встать на против, то глаза у куклы в синем платье светятся красным. Дмитрий не впервые пересекался со смертью, да и Петербург никогда не был смиренным и тихим. Тут всегда что-то происходит, мелькает чернотой и зловонием позади всех балов, всех блистательных театров и тихих встреч. И все же нужно сойти с ума, чтобы привыкнуть. Или сойти с ума, привыкая. Хотя, конечно, что тут странного? Что неожиданного? Люди умирают каждый день. Люди убивают каждый день. Ради денег, забавы или в пьяном угаре забвения — зачем разбираться в мотивах, если результат все равно один. Лишь случайность, что сегодня это был Шульц. Ведь мог бы быть кто угодно: больной рабочий, которому и без того оставалось всего ничего, зависимый от своих лекарств инвалид войны или содержащий многочисленную семью банкир. И что же, от того Шульца менее жалко? Дмитрий хотел водвинуть раскаленную кочергу себе в череп. Лишь бы не думать, не перебирать все эти мысли. А кто будет дальше? Таким же случайным? И еще Феликс… Зачем из всего делать тайну? Дмитрий потер глаза, чувствуя, как под пальцами размазывается чернота. Еще и слезы выступали, глупые детские, в которых не были ничего, кроме бессмысленных обид («ну почему именно сегодня?»), возводящей все в абсолют усталости и едва ощутимого грызущего страха, у которого не было ни начала, ни конца. Так бывает всегда: с детства приучаешь себя, что не вечен, но стоит судьбе пройти вдалеке, лишь махнув рукой, как прошибает холодный пот и отчаянное «не хочу» срывается с искусанных губ. Дмитрий оплакивал Шульца, а еще себя и свою юность, в которой не было ни одного спокойного года. Война, изгнание отца, смерть дяди, революция, Шульц… И это только то, что Дмитрий помнил так же ярко, как сегодняшний день. Но было и, наверняка, будет еще другое. Он вспомнил, как посещал госпитали вместе с Николаем и его детьми, вспомнил сотни глаз, таких же юных, как у него, которые никогда больше не увидят белого света. Им последним пристанищем станут стены больниц и прикосновения сестер милосердия. Ничего другого им больше не суждено. Карета качнулась, съезжая на немощеную дорожку, ведущую к Александровскому дворцу. Дмитрий присмотрелся к окнам: света, кажется, не было. Он предполагал, что кто-то может не спать, но если тихо пройти к себе, то вряд ли кто-то услышит. Причин прятаться теперь было еще больше: Великий князь не собирался никому говорить, что так расстроен из-за какого-то там врача. Ведь это так легко списать на слабость. Он и без них это знал. Поблагодарив кучера, Дмитрий вошел во дворец и, минув первый этаж, поднялся по неприметной темной лестнице, которой обычно предпочитал парадную. Никого не было. Он не слышал даже, чтобы ходила прислуга, хотя в столь ранний час уже начинались приготовления к долгому дню. Оно и к лучшему. Дмитрий шел, уже почти не таясь, только стараясь заглушить шаги, чтобы они не разносились слишком далеко. И до спальни оставалось всего ничего, сделать несколько шагов, толкнуть одну дверь и… Силуэт у окна дернулся. Слабо пискнул и распахнул глаза. Сложно было сказать, кто кого напугал сильнее. Более неожиданной встречи и не представить. — Что-то случилось? Почему ты не спишь? «У меня можно спросить то же самое», — подумал Дмитрий, вмиг лишаясь всех остальных забот. Почти шесть часов утра, а у дверей его спальни стоит Цесаревич. Прижимает к груди игрушку, смотрит в окно и молчит. Более неподходящего места и времени не сыскать. — Прости, — Алексей то ли смущался так, то ли боялся, но голос его звучал настолько неуверенно, что Дмитрия боялся, как бы это не были признаком болезни. Только этого им сейчас не хватало. — Я не знал, что тебя нет. Хоть что-то хорошее. Если бы Александра Федоровна или сам Государь заметили пропажу Великого князя, то об этом через минуту слышал бы уже весь дворец. Значит, ему удалось все сохранить в тайне. Разве что Мария… Она могла заметить и никому ничего не сказать. И в таком случае Дмитрия все равно ждут нотации и выговоры, за которые ему будет стыдно и в которых он все равно не сможет увидеть своей вины. Но это сейчас почти неважно. — Так что ты тут делаешь? — Дмитрий наклонился, заглядывая в сонное детское личико. Больным Алексей не выглядел, только очень-очень усталым и все еще немного напуганным. — Я не мог уснуть. Что? Да, конечно, они в последние недели проводили вместе в десятки раз больше времени чем прежде: Дмитрий все еще иногда читал Алексею перед сном, иногда звал его с собой, когда выходил в парк гулять с девочками, развлекал перед едой, но ничего подобного не случалось ни разу. У Цесаревича были родители, которых он, на счастье, пока что любил, обожаемые сестры и, в конце концов, с полдесятка учителей, часть которых жила во дворце. И Дмитрий не слышал, чтобы хоть к кому-то из них Алексей вот так приходил среди ночи. В этом было бы куда больше смысла. При чем тут он? Кроме того, Дмитрий просто не знал, что ему делать. Пригласить Цесаревича к себе и развлекать разговорами до утра? Отвести в детскую и уложить в кровать? Уложить у себя? Или, может, правильнее спросить у самого мальчика, чего он хочет? Первым делом Дмитрий потянулся обнять Алексея и утешить, трепля рукой по волосам. Он вдруг подумал, что сам бы на его месте больше всего хотел этого. Теплый и очень хрупкий. Тонкими пальцами цепляет одежду на спине и жмется лбом. — Мне приснился кошмар, — пробормотал мальчик. Дмитрий почувствовал, что он вот-вот заплачет, прямо так, уткнувшись в жилет Юсуповых. Что ж, Феликс должен понять… — Но это ведь всего лишь сон. Если уснешь снова, то и не вспомнишь ничего на утро. — Вспомню. Никогда не забываю. Дмитрий тяжело вздохнул. Дети слишком упрямы, а у него нет ни терпения, ни сил. И оставалось только обнимать тихо всхлипывающего ребенка и надеяться, что выход найдется сам собой. Не прогонять же его. А если их кто-то застанет, то теперь объяснение будет. Но лучше все же зайти в комнату. Дмитрий мягко отстранил Цесаревича и, подмигнув, поцеловал его в лоб. — Пойдем. Угощу тебя мармеладом, хочешь? — он подумал, что Алексея так легко не подкупить, но тот, как ни странно, согласился. Оставалось вспомнить, где же этот проклятый мармелад, подаренный Дмитрию еще в прошлом месяце тетей. Вряд ли он должен был испортиться. Они вошли в спальню: Дмитрий тут же усадил Алексея на кровать и принялся рыться в многочисленных ящиках, попутно обнаруживая то непрочитанные книги, то затертые письма, то какие-то мелочи вроде бесконечных колец, новых чернильниц и прочей ерунды. Ничего, даже отдаленного напоминающего искомое. — Как долго ты меня ждал? — спросил Дмитрий, закрывая очередной ящик. Там странным образом обнаружились бусы Марии, которые стоило бы ей вернуть при возможности. — Не знаю. Мне кажется, я уснул, — Алексей негромко, но очень звонко рассмеялся, — пока стоял. Представляешь? Дмитрий, вспомнив свое состояние накануне, хмыкнул: — Представляю, — и тут же невольно вспомнил, что было потом. Пробуждение. Лемминкэйнен. Разговор с Феликсом, больно напоминавший прощание на слишком долгий срок. Как в приключенческих романах. В груди заныло. Сейчас все это неважно. Сейчас все это нельзя. Ему нужно посвятить время Алексею, который будто бы самой судьбой был послан для того, чтобы отвлечь Великого князя. И слава Богу. Дмитрий, если честно, не знал, чтобы делал сейчас, если бы ему не пришлось заниматься с мальчишкой. Возможно, пытался бы уснуть, ворочался с боку на бок и прятал лицо в подушку, бессильно комкая простыни в руках. Или ходил зверем из угла в угол, глядя на дверь и с минуты на минуту ожидая какого-нибудь утешающего письма. — Я думал, только лошади могут спать стоя, — продолжал Алексей, весело болтая ногами. Совсем как сестра. — Много кто, — отозвался Дмитрий. — Слоны, например. Но люди редко, ты прав. — А у меня получилось, — Алексей заметно воодушевился. Дмитрий подумал, что если бы каждый человек гордился подобными мелочными достижениями, то жить в мире было бы гораздо приятнее и проще. Впрочем, Цесаревичу, который и так был во многом ограничен, это требовалось особенно. — Ты молодец, — без особого воодушевления пробормотал Великий князь, задумчиво потирая шею. Поиски по-прежнему не увенчались успехом, а память совершенно не давала подсказок. Радовало только то, что Алексей был достаточно терпеливым мальчиком (боль выучила) и не жаловался, хотя немой вопрос в воздухе все же витал. — А ты так можешь? — Нет, — Дмитрий на секунду задумался. — Наверное, нет. — Хочешь, я попробую научить тебя? — неуверенно предложил Алексей. Это искреннее стремлении помочь и поделиться, должно быть, выглядело трогательно. — Я совершенно бездарный ученик, — отозвался Великий князь, оборачиваясь через плечо. Ранить ребенка слишком резким отказом ему не хотелось. — Так что, давай, я потренируюсь сам, а к тебе буду обращаться с вопросами, если что. Алексей ненадолго задумался, но все же согласился и замолчал. Дмитрий наконец-то смог снова сосредоточиться на своей задаче. Он наклонился ниже и открыл следующий ящик. А, вот и оно! Маленькая коробочка, стилизованная под деревянную шкатулку с росписью, обнаружилась сразу за грудой ненужных писем. Сжечь бы их все, да только все некогда. Дмитрий обернулся, протягивая мармелад Цесаревичу, и сел рядом на кровать. Мальчик трепетно открыл шкатулку и тут же принялся за сладости. Как бы только не съел слишком много, а то завтракать совсем не станет. И родители непременно что-нибудь заподозрят. Или придумают болезнь, которой нет. С другой стороны, останавливать ребенка Дмитрий тоже опасался. В конце концов, он не строгая нянька, а просто любящий дядя. Неуклюжий дядя шестнадцати лет, конечно... Дмитрий усмехнулся сам себе. — Вкусно? Алексей закивал, потянулся руками ко рту и тут же вздрогнул. — Все нормально, — Дмитрий улыбнулся. — Ешь, как тебе удобно. Сначала он смутился ещё больше, но потом все же облизнул пальцы и зажмурился от удовольствия. Запретный плод всегда самый сладкий, даже если меньше любого другого. Алексей жевал в тишине. Дмитрий тоже молчал. Он поднялся, снял жилет и развязал ленты, разулся. Туфли опять в засохшей грязи на подошве. На удачу, тяжёлые мысли больше не возвращались. В голове вообще был какой-то вакуум. Комнату заполнял нежный утренний свет, а ему всё равно казалось, что очень-очень темно и тускло. Наконец, Цесаревич отставил опустевшую на треть шкатулку и ещё раз облизал руки. — Пойдешь к себе? — спросил Дмитрий. Алексей неуверенно посмотрел на дверь, потом — на часы и пожал плечами. Может, все ещё боялся? — Тебя проводить? Мальчик все ещё колебался. — Я почитаю тебе что-нибудь, чтобы точно приснились хорошие сны, — сказал Дмитрий и понадеялся, что Алексея и это условие не устроит. Что читать, он не знал. Прежние сказки уже кончились, они оба знали их почти наизусть, а другие нужно было еще вспомнить или найти в библиотеке. А так можно и до утра провозиться. Алексей нахмурился, встал, видно, действительно готовый идти, но всё же возразил: — Не хочу книжек. Расскажи мне что-нибудь. Дмитрий растерянно рассмеялся: — Например? Алексей пожал плечами. — Где ты был? На очередной испуг сил у Дмитрия уже не было. Он только покачал головой и, толкнув дверь, ответил: — В одном чудесном месте, куда никого-никого не пускают. — Но тебя же пустили! — Цесаревич нахмурился, снова уличая его во лжи. — У меня есть друзья, — Дмитрий подмигнул мальчику и выглянул в коридор. Никого. Только звуков в два раза больше. Прислуги уже начали сновать по дворцу, готовые начать новый день. Ничем не отличающийся от всех прежних. — Расскажи! — Алексей неловко дёрнул Дмитрий за рукав и надулся. Совершенно по-театральному. Может, даже знал, что на такие уговоры вестись глупо. Но Дмитрий просто слишком устал. От событий, от тайны, от самого себя. — Только если это будет нашим маленьким секретом, — он вздохнул. — Обещаешь? Алексей снова горячо закивал. И оставалось только взять его на руки, из последних сил удерживая тощее детское тело на сгибе локтя, и начать говорить.