***
Трис знает, что дома у него живут пантера и гриф. Пантеру зовут Тень, и она ластится к хозяину подобно настоящей тени: она кружит вокруг его ног, ступает за ним неслышным чёрным стражем. Раз глянув в её преданные зелёные глаза, Трис поняла, что один лишний шаг или неосторожное движение — и Тень разорвёт её. Гриф по кличке Грифон (ах, как не оригинально), не менее опасный и хищный, смотрит жёлтыми блестящими глазами, раскрывает крылья с чёрно-синими перьями, размахом около трёх метров: таким движением с ног взрослого мужчину сбить может — не то, что её. Трис сама видела пару раз, как он величаво летает по мрачным залам и комнатам особняка: в их второе столкновение — когда она замечает крылатую тень в противоположном конце тёмного коридора, она тут же стремглав заскакивает обратно в комнату Ви, и, вцепившись в руку последнего, сообщает ему, что он будет сопровождать её конвоем до уборной, если хотя бы на время её визитов не закроет грифа в другой части особняка. Ви с нескрываемым недовольством вынужден согласиться с нею. И тогда Трис узнаёт, что вообще-то Грифон даже не совсем гриф, а просто-напросто белоголовый сип с аномальным редким чёрно-синим оперением, и крылья у него не три метра, а всего лишь два восемьдесят семь. Трис к вящему недовольству Ви это не успокаивает и не переубеждает. Однако позже, он всё-таки оставляет грифа с ними, как и пантеру, и Трис... привыкает. В конце концов звери привыкают к ней даже раньше, чем она к ним, и пятнадцатилетняя Трис почти не вздрагивает от пронзительного взгляда янтаристых крупных глаз хищно-глядящего Грифона и чёрного пушистого хвоста, случайно-касающегося плеча, когда Тень обходит их, играющих на персидском ковре в маджонг или шахматы. Ви сосредоточенно на малахитовые фигуры глядит, расставленные на тяжёлой доске, и когда пантера преданно трётся мордой о его худое плечо и урчит, облизывая чёрные разводы на бледной коже, задумчиво хмурится, затем морщится, ладонью отталкивает её и негромко ругается, что погладит в другое время. Тень не обижается, послушно капитулирует отходя: золотые фары Грифона взирают на них насмешливо, пока птица удобнее устраивает на спинке громоздкого кресла, стоящего в углу просторной комнаты, двадцать с половиной фунтов* своего тела. Трис смотрит на Ви, который в один ход ставит ей шах и мат и негромко рассуждает о собственном выигрыше: он бросает на неё высокомерный, въевшийся отвратительной привычкой взгляд из-под полуприкрытых век, а затем отворачивается к подошедшей за лаской пантере и треплет её чёрную пушистую шкуру, деля краткие мгновения своего триумфа. Тень любит его — бесконечно и безоговорочно, — исключая всё другое в абсолюте. Трис думает за что же можно любить этого человека? За непроглядную черноту в равнодушных серебристо-зелёных глазах? За горький привкус на кончике языка, отдающий смесью вереска и зверобоя? За покрывающиеся инеем ресницы и стекленеющее сердце? Просто за то, что он, чёрт возьми, пока дышит без кислородной маски? Ви всегда ставит себя и её по разные стороны баррикад — будь то игры или жизнь — но он никогда не делит с ней мгновения своего торжества. "Каково это жить так, будто ты живёшь?" — спрашивает саму себя Трис, наблюдая за тяжёлой хромающей поступью долговязой фигуры в странной тёмной жилетке-плаще с длинными-длинными полами, — "Это суррогат жизни, её видимость". Серебристая ручка трости в его руке выглядит почти как ветвь какого-то неведомого драгоценного дерева. Тень бесшумно следует рядом, верно оберегая Хозяина и безмолвно готовясь защищать от любого врага. Вот только она ещё не знает, что враг поджидает Ви не снаружи — враг уже внутри него. Трис ступает за ними, и вдруг сравнивает себя и Тень невольно: Ви останавливаясь небрежно оглаживает пантеру, пару раз дёргая за чёрным ухом. Тень довольно урчит принимая равно, как его ласку, так и неосторожно-причинённую мимолётную толику неприятного укола.Она безгранично преданна ему.
Ви не заслуживает такой любви. Он промороженный насквозь, безответный, скупой на эмоции и на что-то кроме боли. И возможно именно поэтому Трис вместо ванильных сладких грёз о его исцелении, выдумывания его ответной влюблённости в неё и раздумий об их совместной жизни, которая наверняка была бы тошнотворно-приторной, до треска хочется, чтобы он, однажды, спускаясь с лестницы впереди неё, вдруг упал, как подкошенный. Чтобы Трис могла замереть на ступенях и смотреть, смотреть, смотреть… на его покорёженное тело и свои ненужные чувства, которые будут выпадать из распоротой грудины на паркет рядом с ним. Трис думает, что смерть Ви избавит её от этих ощущений: если его тело коснётся пола, цепи рухнут, она станет свободной. Но это ложь. Без Ви Трис сможет жить. Но эта жизнь не будет иметь смысла. Горит, жжёт, пахнет осенью и старыми ржавыми листьями под ногами, костром в туманную ночь, а затем промерзает холодом родниковой воды и январской стужи. Это не с ходу бросок в горящее пламя любви, это бросок в белые мягкие перины снега, без знания того, что под ними — хрупкая наледь над чёрной бездной зимнего озера. И Трис в этом озере тонет уже не первый год и даже не против воли. Она ведь не обманывается внешним обликом Ви? Хотя на первый взгляд он мог бы сойти за модель какого-нибудь элитного журнала: тонкотелый он, что дух эфира, изящный, словно фарфоровая статуэтка, расписанная чудным узором, с кожей "белее снега и волосами цвета эбенового дерева", но злобный весьма и тот ещё любитель поязвить. Ви напоминает чем-то Трис ворона — такой же ворчливый, недружелюбный и… недобрый. Словно где-то там, на дне серебристо-изумрудных холодных глаз поселился опасный огонёк птичьей злобы и мудрости, оттого вдвойне опасной, и на приближение любого человека Ви отреагирует немедленной атакой крыльями и смертоносным клювом. Но возможно то лишь воображение Трис, ведь Ви большую часть времени скорее апатичен, нежели раздражён или рассержен. Да, он вечно всем недоволен, но срывается чрезвычайно редко. "Ви — нелюдимый и (местами) злой, но он уж точно не психопат какой-нибудь" — так считает Трис. У него плохой аппетит и плохой сон, и — как следствие — ужасное настроение. Но разве может быть иначе, когда ты всю жизнь существуешь в золотой клетке, страдая неизлечимым заболеванием? В этом случае любая появившаяся идея будет отдавать некой затхлостью и привкусом пепла и пыли. Разве нет? Как легко на фоне отсутствия чего-то жизненно-необходимого даже самая важная цель становится апокрифичной, теряет свою значимость и смысл?.. В первую очередь благосостояние окружающего мира не должно превосходить собственного здоровья стремящегося. — Интересно, какая она?.. — спрашивает Ви вслух, но Трис понимает по взгляду, устремлённому куда-то вдаль, что он говорит с самим собой, и потому молчит. — Жизнь вне тени смерти?.. Когда тебе не нужно бороться за каждое утро?.. — у Трис мурашки бегут по коже мёрзлыми искрами от той безысходности, что таится в его голосе. — Наверное, до ужаса скучная. — Ви внезапно замолкает и горько усмехается. Настолько, что даже у неё во рту горчит. Они редко играют в "глупые игры", и Трис вечно кажется, что делают они это, только с её подачи: Ви не может покататься с нею на велосипедах по округе, посбивать каштаны с дерева или позапускать на дальних пустырях воздушного змея. Ему недоступны эти простые радости: о походе в кинотеатр или местное кафе даже заикаться не стоит, чтобы не получить ещё один снисходительный взгляд. Есть вредную еду из-за особой диеты и кучи принимаемых медикаментов ему запрещено, а кинематограф он считает не то полу-искусством, не то просто развлечением ниже своего достоинства. Но всё же безумства находятся и для них после свежего и отличного июля: Трис, которая своё пятнадцатилетие в том году отпраздновала с друзьями, в этот год решает памятный день провести с Ви, а уж на следующий день отжечь с подругами и приятелями (со школьными товарищами она имела некрепкую, но всё же очень душевную компанию). И за две недели до торжества она уговорила-таки Ви сыграть в карты. В покере они оба уже были умельцами, но без компании эта игра становилась скучноватой и пресной, а потому Трис научила Ви играть в блэк-джек*. Но чтобы партии были интересными, Трис и Ви условились играть на раздевание до 5 побед. Ви, который только-только удобно устраивается на тёплом ворсе мягкого ковра, мученически жалуется, что он именно сегодня решил снять три браслета и свои немногочисленные серебряные кольца (которые он действительно весьма часто носит, наслаждаясь прохладой сверкающего металла), и тем самым, вызывает у Трис волну злобного смеха. То, что выигрыш это до мурашек приятно, когда в крови закипает азарт, Трис понимает только когда своими глазами видит, как Ви медленно, но покорно снимает одну за другой свои изящные сандалии, а потом отставляет их в сторону. "Вот она — сила игры" внутренне усмехается Трис, но вести партии продолжает серьёзно. И не зря. Уже в следующем раунде Ви, прищурившись предварительно, выкладывает двух тузов, обыгрывая её: долго учиться и долго не побеждать — точно не его. И Трис капитулирует, искренне поздравляя друга и почти не расстраиваясь из-за маленького проигрыша: её потрёпанные кеды оказываются на полу напротив сандалий Ви. Игра принимает новый виток, куда более напряжённый и крутой. Ведь теперь это будет захватывающая дух схватка… на равных, по-серьёзному. И усмешка Ви выглядит как прямое приглашение к действиям. В следующие три раунда они соревнуются так, словно ставкой в игре служит не предмет гардероба, а их жизнь: Трис снимает серёжки и плетёную фенечку, Ви лишается своего талисмана в виде клыка Тени. Этот талисман — молочный клык пантеры, прикреплённый на кожаной полоске с замочком — Трис подарила Ви на пятнадцатый день рождения, и с тех пор он с ним не расставался, постоянно надевая (благо, состояние кожи шеи позволяет, пока что). Счёт с этой минуты отныне идёт на более значимые ставки, и тут уже Ви сдаёт позиции, проигравшись в пух и прах, впрочем, он успешно отвоёвывает позиции в последующем раунде. Трис стягивает футболку и под взглядом Ви ей вдруг становится неловко: по коже прокатывается волна мурашек, вызывая странную дрожь в теле, несмотря на то, что в комнате достаточно тепло и сквозняков тоже вроде нигде не наблюдается. Лицо Ви остаётся нейтрально-равнодушным, и даже скольжение пары прищурившихся зеленовато-стальных глаз по её телу нельзя назвать изучающим: взор его также непроницаем и неясно даже — вызвала ли фигура Трис у него хоть какое-то подобие интереса или же нет? Трис, впрочем, тут же тушуется и остужает собственные мысли: её тело не настолько любопытное. Обычная девчоночья фигура, в силу юного возраста ещё и худощавая местами. Да, талия имеется, и грудь уже сформировалась, ключицы едва проступают, и даже — о, ужас! — предмет горестей лично Трис (да и любой девочки-подростка) — тоненькая складочка, которая появляется ближе к рёбрам, стоит ей согнуться чуть больше необходимого. В целом же — ну, совсем ничего любопытного — Ви, как и все парни, наверняка порножурналы листал и листает, и не раз видел куда более впечатляющие… экземпляры. То ли дело его фигура — Трис закусив щёку изнутри думает, что мужское тело значительно любопытнее женского: она-то мальчишеские торсы только на фотографиях видела — с девочками из школы, когда они собрались на какой-то глупый девичник. Ви… гладкий. Трис смущается от этой мысли, считает, что это глупо, но её взгляд скользит по всему телу Ви так… легко: у него узкая талия, отчётливо видимые мышцы на боках, выступающие красивым костяным рельефом рёбра и два розовых — малиновые будто ягодки — соска, тазовые косточки кажутся сочными, испещрённые чёрными змеящимися узорами… Трис пытается похоронить в себе ощущение того, что это до одури соблазнительно. Кожа Ви похожа на… керамику. Та же белоснежная гладкая и пленительная структура, которой бесконечно хочется касаться, та же антрацитовая роспись на манящих своей остротой изгибах… — Вау, это и есть… лобок? — Трис старается не запинаться на произношении последнего слова и не зацикливаться на разных около порнографических мыслях, коих у неё сотня и ещё столько же вдовесок. Она с любопытством, хоть и несколько украдкой и смущённо, разглядывает полуобнажённую фигуру Ви, и заключает, что внизу живота они в принципе очень даже похожи: исключая тот факт, что у неё от пупка тянутся почти бесцветные крохотные волоски, а у него – белоснежная гладкость кожи, к которой уже устремились зловещие чёрные узоры. Трис задерживает дыхание и неосознанно тянет руку, на автомате спрашивая: — Потрогать могу? В голове вспыхивает мысль, что кожа там внизу у Ви на ощупь, наверное, именно такая, какой кажется: нежная, что лепестки роз и гладкая, как... Однако Ви неожиданно хмурится и в следующий миг раздражённо отказывает ей, вынуждая смерить друга недоумённым взглядом. Трис даже не пытается требовать от него объяснений — научилась уже он всё равно не ответит. Только странная обида всё равно колет её изнутри, и она морщит нос и щурится, прежде чем всё же сказать. — Ты идиот. — Это я идиот?! — возмущается Ви, передёрнув плечами. — Ага. Полный кретин. — подтверждает Трис с напускным равнодушием. Ви поджимает губу, видимо собираясь уже выдать что-то максимально ядовитое, в своём стиле, как он умеет, но внезапно просто опускает глаза и полуприкрыв веки, отворачивается в сторону. — Ты действительно не понимаешь. — сглотнув выдыхает он. И Трис, любующейся его поразительно-красивым профилем совсем не хочется требовать объяснений у Ви. Не понимает — и не понимает, какая ей, Трис, вообще должна быть разница.***
Неизбежное происходит чуть позже: её мать оказывается в больнице. Воспаление лёгких. Единственные выходные, когда Трис отказывается от приглашения Ви приехать к нему, и телефон тактично молчит: Ви не звонит из резиденции к ней домой. Но Трис глубоко всё равно сейчас до его обид и непонимания: слишком многое стоит на кону. Её жизнь стоит на кону. Её мир — тоже. И от этого по-настоящему чудовищно гложет пожаром дрожи — от костей до волосков на коже, встающих дыбом. Одиннадцать дней проходят так, словно горячка от страшного заболевания не у матери, а у неё, и Трис плохо спит, едва ли ест, игнорирует равно учёбу и беспокойство со стороны одноклассников, плохо реагирует, а покрасневшие от слёз и недосыпа глаза так и норовят закрыться, чтобы позволить ей провалиться в желанное забытьё. Она вырубается прямо там — в больничном коридоре — ожидая спасительного сообщения от врачей и разрешения пройти к матери; отец горбатится на работе и прийти не может, и поэтому Трис, одинокая фигурка которой согнувшись засыпает, сложив усталую голову на рюкзак, прямо на жёстких больничных стульях, спит и видит во сне жасмин. Она сидит в тени под пышным кустом, нависшим над небольшой лавочкой. Изумрудная зелень листвы мягко щекочет её плечи и щёки. Трис с наслаждением вдыхает приятный аромат, что сладковатой негой кружит расслабленное сознание. Складки лёгкого летнего сарафана на бретелях, ослепительно лазурного, будто цветом укравшего кусочек бескрайнего неба, приятно щекочут коленки. Солнце мерцает в зените, а тёплый ветерок неожиданно приносит ей запах хвои и чего-то мятно-лимонного, прохладного и по-своему приятного, сквозь тяжёлый цветочный аромат. Рядом с ней на скамью кто-то усаживается, нежно касаясь её щеки и требуя открыть глаза. Прикосновения длинных пальцев отдаются дрожью в сонном теле: свет и летняя жара, и, конечно, тугой, наполненный ароматами цветов и травы, недвижимый воздух, сделали своё дело, сморив её в неглубокую, но столь желанную дрёму. — Леди!.. Чуть шелестящий звук юношеского голоса, полушутливо-игриво зовёт её. — Юная леди… — настойчиво повторяет незнакомец, прежде чем опустить руку на её плечо. — Юная леди!!! Трис резко распахивает глаза из-за громкого голоса медсестры и того, что её небрежно трясут, крепко схватив за плечо. — Д-да?.. — хрипло и растерянно спрашивает Трис, будучи всё ещё сонной и неспособной сориентироваться. — Ваш отец сейчас разговаривает с врачом, — немолодая девушка в белой форме указывает в конец коридора, где её отец со скорбным выражением лица, прикладывает платок к лицу реагируя на речь активно-жестикулирующего доктора слишком… беспомощно. Фигуры этих двух взрослых мужчин расплываются перед взглядом из-за выступившей солёной плены: измученные раскрасневшиеся глаза раздражены, нервы натянуты до предела из-за волнения и ожидания, и крохотные влажные капли сверкающими шариками сами собой повисают на ресницах замершей Трис. Тяжёлая медленная поступь отца и его опущенные плечи навсегда отпечатываются на её сетчатке. — Трис… милая… — глаза отца наполнены болью, а голос несмотря на все прилагаемые усилия ломается на последнем слове, вонзаясь леденящим душу ужасом в растревоженное и без того натерпевшееся сознание Трис. — Мама… Мамы больше нет. Мама умерла. Сердце хлёстко сжимается на миг замерев, и у распахнувшей глаза Трис возникает острое ощущение того, что в грудине у неё взорвался снаряд, оставив после себя лишь чудовищную дыру. Слёзы сами по себе начинают течь по щекам… Её резко хватают за плечо и остервенело трясут. — Мисс, проснитесь! Мисс!.. Трис с трудом разлепляет веки, ощущая, как оставшиеся от пролитых слёз влажные дорожки высыхая неприятно стягивают кожу на висках. Взгляд с трудом фокусируется на юной медсестричке, смеряющей её хмурым взором. — Здесь нельзя спать, мисс. Три кивает в знак понимания, раздражённо растирая заспанные глаза, силясь избавиться от гадкого жжения на чувствительной коже. — Трис. Она резко поднимает взор. Отец хмурит брови, опустив глаза с полопавшимися капиллярами, но затем всё же сомкнув челюсти, разжимает кулаки. — Трис, всё закончилось. Мама умерла. Её больше нет. Мир не замер: проходящие в коридоре врачи, спешащие с папками медсёстры, редкие пациенты, направляющиеся куда-то… Никто не остановился. Мир не обрушился; он продолжал жить своей жизнью так, словно ничего не произошло. Трис хочется думать, что это всё Сон. Но это Реальность. И буря надвигается невозвратно и неумолимо. — У тебя сове-решн-но… нет… ник-ких чу-ств… Т-оя ммать ум-ерла!.. Неблаг-дарная твааааарь… — Отец, я прошу тебя… — Зыт-кнись! Не смей порочить ей-ёооо… Я опп-лакиваю ей-ёо… На кухне раздаётся звон стекла и журчание льющейся в стакан жидкости; её отец снова пьёт водку. Третий вечер подряд. Третий вечер с Её смерти… Четыре часа тугого, будто взвинченного сжатой пружиной, сна вонзаются в сознание: Трис осознаёт, что бесконечная рефлексия из-за смерти матери никоим образом не улучшит её состояние, однако ж... Это её родная мать, чёрт возьми! Поэтому Трис утыкается носом в подушку и топит в ней глухие — с попеременным успехом — рыдания. Нико буквально совсем недавно лишь начала встречаться с новым "супер-горячим" — с её слов — парнем по имени Мундус. И ей, ну, совсем, не до её проблем. И именно в этот, очень долгий, миг, сидя на своей кровати и обнимая подушку, уставившись взглядом в тщетное "никуда", Трис понимает, что они не виделись две недели и что ей до ужаса хочется рассказать о произошедшем Ви: и плевать на её страх в отношении его реакции на разговоры о Смерти. Плевать. Абсолютно. И непоколебимо. Ведь если кто и способен понять её сейчас — то это Он. — Ты ведь знал. О том, что случилось… с моей матерью? Небо то тут, то там украшено редкими вкраплениями звёзд: будто неумелая швея белым бисером обшила тёмно-синий бархат. — Я не... ребёнок двух дней отроду. — Ви горько усмехается, так, что у Трис щемит сердце от его слов. — Ты можешь говорить со мной о смерти без страха быть осуждённой или непонятой. Потому что я понимаю. — несколько мгновений он мнётся, и поэтому она слышит лишь слабое потрескивание дров в камине, долетающее из гостиной: — Десять лишних лет жизни — просто-напросто вечность, когда ночью, под этим чёртовым, невыносимо-бескрайним, звёздным небом ты вдруг осознаёшь, что тебе не оставили и года. Яркие всполохи мыслей озаряют темноту в голове. — Я сочувствую твоей утрате. Трис. Они оба молчат несколько мгновений. Трис сжимает челюсти, собираясь с силами, а затем выдохнув рассказывает о смерти матери, о ссоре с отцом, и обо всём, что произошло после. Ви глядит ей в глаза долго, не говоря ни слова, но слова, как думает Трис, под нависшим над ними тёмным ночным небом, совсем ни к чему. Ви разделяет её горе, её боль и её страхи по будущему, которое неизвестно будет ли к ним благосклонно, и этого — проносится внезапная мысль у Трис — на тот момент вполне достаточно. И впервые после того, как она покинула особняк, Трис остаётся у него на ночь.