i hate everyone but you

— Скучаешь? Лайла сидела на скамейке у крыльца, в полном одиночестве, устремив задумчивый взгляд куда-то вдаль и теребя подол платья. Блёклый лунный свет ласкал её белую, похожую на чистый лист бумаги, кожу, отчего та казалась ещё белее, и со стороны выглядело, будто она подсвечивается изнутри. Холодный ветер остервенело бил её в лицо, по неприкрытым рукам, норовил задрать платье и, зарывшись в волосах, злобно швырял их ей же в лицо. Завидев меня ещё до того, как мои ноги коснулись последней ступеньки, задумчивая расплылась в улыбке: — Не составишь компанию? — она приглашающе похлопала рядом с собой. — Вдвоём скучать веселее. — Пару минут найду. Плюхнувшись на скамейку и вытянув ноги, я откинулся на спинку и через одежду почувствовал её холодную и влажную после дождя поверхность. Уильямс положила голову мне на плечо, коснувшись холодной кожи куртки, блаженно прикрыла глаза, и я только сейчас заметил, что у неё зуб на зуб не попадает. Взглянул на неё с укором: — Где твоя куртка? — Оставила в гардеробе... — Ох, горе ты луковое, иди сюда. — я снял с себя кожанку и, накинув ей на плечи, сгрёб её в охапку, пряча в своих объятиях. Сосредоточившись, почувствовал поднимающийся откуда-то изнутри жар, приятной волной разливающийся по всему телу, к каждой конечности — так бывает, когда я собираюсь вспыхнуть. Лайла прижалась ко мне вплотную, обхватив мою талию руками и сомкнув их у меня за спиной, уткнулась ледяным носом в шею, отчего я покрылся гусиной кожей. Следующие несколько минут я растирал её окаченевшие ладони и плечи, чтобы прогнать мурашки. Затем накрыл её холодные уши большими тёплыми ладонями, потёр. Любопытная с непонятным для меня интересом следила за моими движениями, а потом, поймав мой взгляд, отвернулась и стала разглядывать носки своих туфель. — Интересно, — начал я, чтобы прервать затянувшееся молчание. — как бы отреагировал Крепость, застань он нас сейчас в таком виде. Моих губ коснулась усмешка. — Иди ты. — Уильямс отодвинулась от меня, пряча руки в рукава куртки. Я сдавленно хихикнул, наблюдая за ней. Она, задрав голову, снова устремила взгляд в небо, принявшись следить за подмигивающими звёздами и быстро проплывающими облаками. В её глазах, похожих на ровную водную гладь, отражалось холодное ночное небо. Причёска, недавно аккуратно уложенная, растрепалась от ветра ещё больше, и от кудрей почти ничего не осталось. Неожиданно за спиной послышались торопливые шаги и неровное дыхание, и, когда я повернул голову на звук, увидел запыхавшегося Уилсона. Тот быстро сбежал по лестнице, судорожно шаря по карманам в поиске ключей. Пора. — Кстати, — я полез в карман и выудил оттуда браслет. — это тебе. Хотел сделать приятное, чтобы не кисла. — Что это? — А на что похоже? Я взял её руку и вложил в раскрытую ладонь заранее приготовленное украшение. — Уоррен! Он стоил денег... — Пустяк. — я только отмахнулся. — Обычная безделушка. — Он очень красивый... — от избытка эмоций в уголках её глаз заблестели слёзы. — Я ценю это, правда. Лайла не стала отнекиваться и настаивать, чтобы браслет остался у меня, не сказала "спасибо". Вместо обычной благодарности притянула меня к себе и крепко обняла за шею. Мои руки неуверенно обвились вокруг её талии. Так мы просидели целую минуту: молча, а потому единственными звуками были гул заводившегося мотора и шум по-осеннему холодного ветра. Голос Рона нарушил воцарившую идиллию: — Ну ты идёшь? Рыжевласка прошептала: — Уже уходишь? — Обещал тётке помочь перетащить мебель на второй этаж. Она ждёт. — Ладно. — тонкие руки, словно лоза, обвивающие мою шею, опустились. — Возьми. — она потянулась к воротнику, чтобы снять куртку. Я остановил её, коснувшись руки. — Оставь пока себе. Твоя ведь в гардеробе. — А что я скажу Уиллу? — Что ты безответственная и не заботишься о своём здоровье. — с наигранной строгостью проговорил я. Лайла в шутку закатила глаза, сложив руки на груди. — Прости, мамочка. Этого больше не повторится. Мы взглянули друг на друга и, засмеявшись, непривычно долго не отводили глаз. Постепенно смеяться перестали, однако нарушить зрительный контакт не спешили, так и застыв с глупыми улыбками на лице. В итоге я отвернулся первый, обернувшись на Рона, мирно ждущего меня у автобуса, и почувствовал укол совести, что заставил его столько ждать. Уильямс опустила взгляд на накинутую поверх куртку, перевела его на зажатый в руке браслет. Потом подняла на меня глаза. Как-то грустно произнесла: — Спасибо. — Да вроде поблагодарила уже. — За вечер, Уоррен. Спасибо за всё. — Не за что. — я щёлкнул её по носу и велел больше не грустить. Она рассмеялась, но всё-таки дала слово, пообещав сдержать его. На том мы и попрощались. Странный получился вечер. Несмотря на дневную хандру, на бал я пришёл в необычно приподнятом для себя настроении. Мне было хорошо в обществе Лайлы: мы много говорили, смеялись, ели и танцевали — идеальное времяпрепровождение. С того дня прошло несколько месяцев. Осень внезапно подошла к концу; опали последние листья с деревьев, обнажив ветки. Выпал первый снег. Встречи вечерами в «Бумажном фонарике» стали нашей милой привычкой. Некой маленькой традицией, которую мы соблюдали почему-то именно по понедельникам и четвергам. Тогда мы говорили обо всём, начиная с обсуждения предстоящего зачёта в конце года, о том, кого с кем поставят в пару, как он будет проходить, кто будет нашим куратором, и заканчивая разговорами ни о чём: о музыке, книгах, любимых писателях и фильмах. В один из таких вечеров мы заняли всё тот же, что и обычно, столик у окна — тот самый, за которым началось наше знакомство. Лайла весь вечер трещала без умолку, лишь изредка возвращаясь к трапезе, а я внимательно её слушал, не перебивая, впитывая буквально каждое слово, словно губка, и через предложение вставляя задумчивое «Угу» и кивая головой. Мне действительно нравилось слушать, как девушка взахлёб рассказывала про то, как Стронгхолд в начальных классах часто провожал её до дома, таскал портфель за неё, хоть она и твердила, что ей не тяжело и она справится сама, как они держались за руку. Мне действительно нравилось следить за появившемся на её щеках румянце при одном только воспоминании о Крепости, за тем, как искорки в её глазах загораются сильнее с каждым разом, когда она говорит о нём, как она в смущении отводит глаза вниз, пряча взгляд в рукавах своей кофты, как её движения становятся нервными и неаккуратными, а улыбка — глупой. Мне нравилось следить за ней. Так прошёл целый час. Не желая больше слушать дифирамбы в честь Крепости, я нагло перебил Лайлу и сменил тему, рассказав нелепый случай с работы в первый день, она вспомнила какую-то шутку. Посмеялись. Постепенно разговор сам по себе сошёл на нет, и на какое-то время мы оба замолчали. Затем моя собеседница неожиданно — наверное, даже для самой себя — выпалила, глядя мне прямо в глаза: — Я почти ничего о тебе не знаю. Я безразлично пожал плечами. — Мало кто знает больше. — Просто... Я посчитала, что, раз уж мы уже почти полгода с тобой дружим, то... — она замялась. — наверное, это послужило бы хорошим способом сблизиться ещё больше. Лайла пододвинула к себе стакан с соком, принявшись с задумчивым видом мешать против часовой стрелки его содержимое трубочкой. — Не сочти мою просьбу бестактной, а меня чрезмерно назойливой, просто меня немного обижает, что, когда я пытаюсь расспросить тебя о чём-нибудь, понять тебя, помочь, ты предпочитаешь отмалчиваться, не желая рассказывать о себе. Мой внимательный взгляд устремился к ней. Она не унималась: — Поделишься чем-нибудь? — Например? Лайла, собираясь с мыслями, принялась складывать салфетку в треугольник и разворачивать её обратно, при этом усердно разглаживая морщины от сгиба. Произнесла, наклонившись ко мне: — Твоя мать... Какая она? Ты никогда ничего о ней не рассказывал. Я нахмурился — разговор приобрёл малоприятный характер. Она потянулась через стол, не обращая внимания на мою реакцию и реакцию других посетителей, и робко коснулась кончиками пальцев моей руки — рукав её кофты задрался, оголяя тонкое запястье с подаренным мной браслетом, и мне это почему-то польстило. Её ладонь, как и всегда, была влажной, и в этот раз это лёгкое прикосновение холодной руки не показалось мне неприятным. — Уоррен... Мне ты можешь доверять. — прошептала подруга. Я вздохнул, однако кивнул, поспешно убрав руку. С чего же начать? Собираясь с мыслями, я отвернулся к окну и уставился на дорогу, принявшись считать яркие огни пролетающих мимо машин. Затем, вернувшись к своей собеседнице, начал: — Мне было пять лет, когда моя мать бросила меня с отцом. На момент мне показалось, что Лайла не дослушает, перебьёт, начнёт задавать неудобные вопросы, однако она оставалась невозмутимой и сосредоточенной — об этом говорили её нахмуренные брови и появившиеся на лбу морщинки. Тогда, видя её заинтересованность, продолжил: — Она собрала свои вещи и сбежала в Провинстаун, перед этим не черканув записки и не сказав прощальных слов. Отец тогда сильно вспылил и поджёг торговый центр в соседнем штате. Пострадали люди. Вмешался папаша Крепости и упёк моего за решётку на четыре пожизненных без права на апелляцию до конца третьей. Нетерпеливая перебила: — А почему... Почему она не забрала тебя с собой?.. — Вероятно, боялась, что я вырасту и ступлю на ту же скользкую дорожку, что и мой отец. — мои губы скривились в горькой усмешке. — Пожар в торговом центре — не единственное его преступление. — Что за бред? Меня обдал поток неприязни и злости, просквозивший в её голосе. Я даже удивился резкой перемене её настроения. — Это ведь не передаётся по наследству, главное — воспитание! Те моральные и нравственные ценности, которые родители вкладывают в своего ребёнка в процессе его воспитания. Затем обратил внимание, с каким остервенением Лайла начала рвать салфетку на маленькие кусочки, как щёки её вспыхнули, а брови ещё сильнее сползли к переносице, почувствовал, как поднялась температура её тела, и потому поторопился успокоить её: — Угомонись, вспыльчивая, а то от злости уже раскраснелась вся. Она растерянно посмотрела на свои руки, бездумно раздирающие остатки салфетки, перевела взгляд на оставшийся после себя мусор, а затем, подняв на меня глаза, поспешила объясниться: — Прости, что-то я погорячилась... Мне не следовало так себя вести. Прости ещё раз. — Да уж, проехали. — измученно выдохнув, произнёс я и глянул на наручные часы — те бесстрастно показывали 09:00 вечера. — На сегодня вопросов достаточно, тебе ещё домой добираться. — Уже? А сколько времени? Лайла взглянула на экран своего мобильника и, найдя подтверждение моих слов, согласилась: — Поздновато... Чёрт, я ведь обещала дома быть к восьми. — Хочешь, провожу тебя? Только тебе придётся подождать меня. Она отрицательно мотнула головой, принявшись в спешке рыться в своей тряпочной сумке в поиске кошелька. — Спасибо, не стоит. Я дойду сама. Я глянул в окно — из-за холодного времени года на улице рано темнело. Луна спряталась за одной из больших чёрных туч, нависших над городом и не пропускающих лунный свет, а потому единственными источниками света служили мигающий фонарь на противоположной стороне улицы и светящиеся вывески кафе и магазинов. — Уверена, что не боишься? — Уверена. — Лайла достала несколько мятых бумажных купюр и положила на стол. Настаивать я не стал, посчитав, что она уже достаточно взрослая и далеко не беспомощная девочка, только и сказал: — Только отзвонись мне сразу, как придёшь домой. — Ладно. Как скажешь... мамочка. — она кинула на меня быстрый насмешливый взгляд, не сдержав издевательской усмешки. Я постарался сделать максимально строгое и сердитое выражение лица. Вышло не очень, потому как Лайла прыснула от смеха. — Ладно, до завтра, Уор-р-рен. В моём имени прозвучало как минимум три «р». — Жаль, не обо всём успела тебя расспросить. — она накинула на плечи тонкий вязаный кардиган и надела через плечо свою сумку. — Иди уже. Подруга обиженно показала язык и, не говоря больше ни слова, направилась к выходу. Я закатил глаза. Большой ребёнок. Мне ещё не раз удалось злоупотребить гостеприимством Лайлы и понервировать своим присутствием её отца. Он остался доволен, узнав, что я не бойфренд его дочери, и всё, что между нами было — розыгрыш. Разыгрываемый спектакль, чтобы позлить малыша Крепость. И, приняв в сведение, что мы всего лишь друзья, стал относиться ко мне снисходительнее и не так остро реагировать на моё появление на пороге его дома. Кандидатура Стронгхолда ему нравилась больше. Отношения с Крепостью не сдвинулись с мёртвой точки, если не сказать, что стали хуже. Хоть он и делал пару раз первые шаги к примирению, я оставался непоколебим, пресекая малейшие его попытки подойти или заговорить со мной. Стронгхолд мне никогда не нравился, я не уважаю его, считая его не больше, чем зазнавшимся клоуном, забывшим своих лучших друзей и вспомнившим про них спустя два века (наверное, лучше поздно, чем никогда), и сынком знаменитой на весь город супружеской пары-Героев — Мистера и Миссис Крепость. Несмотря на мою неприязнь к нему и его семейке, я вижу, как Лайла заметно меняется в лице и настроении при его появлении, насколько ей хорошо и комфортно рядом с ним, вижу, что Стронгхолд делает её счастливой, а большего мне и не нужно.