Мидорима

Мидорима дышал почти в шею, и волоски на затылке словно зашевелились от такой близости; руки его были на руках Ацуши, направляя движения; раньше закутанные в тейп пальцы левой руки теперь свободно чуть надавливали на костяшки, и тесто месилось необычайно легко под руководством этого ужасно педантичного мужчины. Ацуши исподлобья кинул взгляд на стоящее напротив окно, в отражении тьмы которого было лицо Мидоримы, и увидел спокойствие. Не видно морщинок, обычно выступающих после напряжённой работы, взгляд устрёмлен в тесто, на их руки, по губам быстро проходится язык, а на брови спадают чуть взъерошенные волосы. Вчера он пришёл поздно, и Ацуши, уходя утром по делам, даже не стал будить его в «заветные» девять тридцать. За окном был приятно неожиданный мокрый снег, тихий, почти незаметный: утро началось с пасмурного неба, а теперь Токио наслаждался покрытыми снегом деревьями. Утром Ацуши, вспоминая свою далёкую Акиту, плёлся по зимним улицам с тёплым шарфом на шее, разглядывая высокие и далёкие от него здания. Спустя несколько лет проживания в Токио порой всё ещё хотелось вернуться «слишком холодную, Мурасакибара», как говорил Химуро, Акиту и остаться там навсегда. По крайней мере до того времени, пока его старые кости не устанут от мороза. Квартира в Токио ему нравилась, там было как дома, — люди, которых он знал с юности, делали квартиру приятнее и лучше. Мидорима остановился и чуть подтолкнул его локтём, намекая, что они месят тесто вместе и Ацуши стоит опомниться. Ацуши зевнул и продолжил за движениями мужчины, вспоминая, как предлагал уехать куда-нибудь в Фукуи, Мияги, Ямагату или Ниигату и не получил положительного ответа. Может быть, сейчас его холодная Акита шла к нему сама, пусть и метафорично? Иногда думалось, что ему в этой квартире не нужна и Акита. Когда они поставили печенье в духовку, тёплый диван встретил их подаренными Момои подушками. Ацуши всё поглядывал на Мидориму — то ли с желанием запомнить несвойственную ему мягкость и лёгкую улыбку от рассказа, как он выглядит во сне после полутора суток работы, то ли не имея возможности оторваться от, пожалуй, такого же родного как Акита лица. Бережно сохраняемое от ветров, мягкое, без щетины, чуть усталое и чуть бледное после рабочей недели. Мидорима почти не изменился после школы и университета, для Ацуши он оставался таким же Мидо-чином, каким был в средней и старшей школах. Мягкость его рук и гладкость пижамы, которой он иногда прижимался со спины близко-близко, напоминали об их спокойных вечерах. Потом на ум приходили горячее дыхание в висок и запах его волос, мешающийся с запахом кондиционера их постельного белья. И Ацуши ощущал юношеский трепет и приятное волнение, охватывавшие его каждый раз, как его пальцы переплетались с чужими в бесконечно милом сердцу жесте. — А? — удивился он, почувствовав на своём плече сжавшие ткань толстовки пальцы. Ацуши вдруг ощутил тепло его ног — они сидели близко, как будто стараясь согреться в и так достаточно теплом доме, — и расслабился, чувствуя через толстовку его большое тоже расслабленное теплое предплечье. — Смотришь на меня так, словно стараешься запомнить перед уездом, — хмыкнул Мидорима. — Неа. Ацуши флегматично качнул головой, как бы выражая полное непонимание только что высказанного предположения, и улёгся на плече Мидоримы, и аккуратно накрыл рукой чужую тёплую, и закрыл глаза, чувствуя, что его ладонь теперь в двух тёплых руках, вырисовывающих на суховатых костяшках неведомые, словно снежные узоры. Даже если бы он был в Аките, наверное, в такой квартире ему бы никогда не было холодно.